Текст книги "Поэмы Оссиана"

Автор книги: Джеймс Макферсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 44 страниц)

Оссиан

О, если бы очи мои могли узреть тебя ныне, когда, еле зримый, ты восседаешь на облаке! Подобен ли ты туманам Дано иль метеору полугасшему? Из чего сотворены полы твоей одежды? из чего – твой воздушный лук? Но он унесся на вихре, как тень тумана. Сойди со стены, моя арфа, и дай мне услышать твой звук. Да прольется свет моей памяти на И-тону, дабы увидел я вновь моих друзей. И видит вновь Оссиаж своих друзей на лазоревом острове. Вот и пещера Тоны со мшистыми скалами и деревами склоненными. Поток ревет у входа в нее, и склоняется Тоскар над струями. Рядом с ним печальный Феркут, а дева его любви * сидит в отдаленьи и плачет. Не обольщает ли ветер с моря мой слух или я слышу их речи?

* Кутона, дочь Румара, которую Тоскар насильно увез.

Тоскар

Ночь была бурная. Дубы, стеная, срывались с холмов. Море мрачно металось под вихрем, и волны с ревом взбирались на наши утесы. Часто сверкала молния, озаряя спаленный кустарник. Феркут, я видел ночного духа! ** Безмолвен стоял он на бреге, и одежды его туманные развевались по ветру. Я видел, как слезы его текут, казался он старцем, объятым думой.

** В северной Шотландии издавна считалось, что бурю поднимают духи мертвых. Это представление до сих пор распространено в простонародье, полагающем, что смерчи и внезапные шквалы бывают вызваны призраками, которые таким образом переносятся с места на место.

Феркут

То был твой отец, о Тоскар, предвидит он чью-то смерть в роду своем Так он явился на Кромле пред тем, как пал великий Маронан.*** Уллин **** с холмами злачными, как приятны твои долины! Царит тишина близ твоих лазурных потоков, и озаряет солнце твои поля. Нежно звучание арфы в Селаме,***** и приятен охотничий клич на Кромле. Но теперь мы в мрачной И-тоне, охваченной бурей. Валы вздымают белые главы над нашими скалами, и мы трепещем средь ночи.

Тоскар

Куда отлетела твоя воинственная душа, о Феркут, убеленный сединами? Я видел, ты был бесстрашен в опасности, и в битвах очи твои пламенели радостью. Куда отлетела твоя воинственная душа? Наши отцы не ведали страха. Иди, взгляни на утихшее море; бурный ветер улегся. Волны еще дрожат над пучиной, и, мнится, страшит их, ветра возврат.****** Но взгляни на утихшее море; утро сереет на скалах. Скорос востока выглянет солнце во всем своем гордом сиянии.

*** Маронан был братом Тоскара. В распоряжении переводчика находится поэма, посвященная необыкновенной смерти этого героя.

**** Ольстер в Ирландии.

***** Selamath – _красивый для взора_, название дворца Тоскара на берегу Ольстера возле горы Кромлы, где разворачивается действие эпической поэмы "Фингал".

******

Спит Океан, утихли волны ныне,

Но тайный ужас прячется в пучине.

Поп. Илиада Гомера [VII, 73].

С радостью я распустил паруса пред чертогами великодушного Конлата. Путь мой лежал мимо острова волн, где любимая дева его гналась за оленем. Я увидел ее, подобную солнца лучу, что из-за тучи исходит. Кудри ее разметались по тяжко дышащей груди; она напрягала лук, склоняясь вперед и отводя десницу белую, словно снег на Кромле. "Сниди к моей душе, – сказал я, – ты, охотница острова волн!" Но она проводит время в слезах, и все ее помыслы о великодушном Конлате. Как возвращу я тебе покой, Кутона, любезная дева?

Кутона *

* Cu-thona – _печальный звук волн_, поэтическое имя, данное ей Оссианом, потому что она горевала под шум волн; согласно преданию, ее имя Gorm-huil – _синеглазая дева_.

Далекая круча с деревьями старыми и мшистыми скалами склонилась над морем; у подножья ее несутся валы, на склоне живут косули. Народ зовет ее Ардвен. Там вздымаются башни Моры. Там Конлат смотрит на волны морские, он единую любовь свою ищет. Дочери охоты вернулись, и он видит их очи потупленные. "Где же дочь Румара?" Но они ему не ответствуют. Мой покой обитает на Ардвене, сын далекой страны.

Тоскар

И Кутона вновь обретет покой, вернется в чертоги великодушного Конлата. Он Тоскару друг; я пировал в чертогах его. Вздымайтесь, легкие ветры Уллина, и стремите мои паруса к побережью Ардвена. Кутона покой обретет на Ардвене, но скорбными станут Тоскара дни. Я буду сидеть в пещере своей на солнечном поле. Ветер будет шуметь в моих деревах, и я почту его гласом Кутоны. Но она далеко, в чертогах могучего Конлата.

Кутона

О! что там за туча? На ней несутся духи предков моих. Я вижу полы их одеяний, подобные серым и влажным туманам. Румар, когда я паду? Кутона, скорбя, предчувствует смерть. Ужели Конлат не узрит меня, пока не сойду я в тесный дом.**

** В могилу.

Оссиан

Он узрит, о дева, тебя; он несется по бурному морю. Тоскара смерть на его копье притаилась, и рана в груди его. Он бледен лежит у пещеры Тоны, указуя на рану зловещую.* Где твои слезы, Кутона? Умирает вождь Моры. Видение тает пред мысленным взором моим: уже я не вижу вождей. Но вы, барды грядущих времен, помяните слезами гибель Конлата: он безвременно пал,** и печаль омрачила его чертог. Мать увидала, что щит его на стене обагрился кровью.*** Она поняла, что умер герой, и скорбь ее огласила Мору.

*

...непогребенного призрак

Ей супруга предстал; приподняв изумительно бледный

Лик, он жестокий алтарь обнажил, и грудь, что железом.

Пронзена.

Вергилий [Энеида, I, 353].

**

...ни по воле судеб, ни своей та виной погибала,

А до срока жалка.

Вергилий [Энеида, IV, 696].

*** В те времена считалось, что на доспехах, оставленных героями дома, выступает кровь в тот самый миг, когда убивают их владельцев, как бы далеко они ни находились.

Ты ли, Кутона, бледна сидишь на скале, рядом с вождями павшими? Ночь наступает, и день возвращается, но не приходит никто воздвигнуть могильный холм. Ты отгоняешь прочь кричащих птиц,* и всегда твои слезы струятся. Ты бледна, как влажное облако, что вздымается с озера.

* Кутона в этом положении напоминает Рицпу, наложницу Саула, которая сидела около своих сыновей, повешенных гавонитянами.

Тогда Рицпа, дочь Айя, взяла вретище и разостлала его себе на той горе и сидела от начала жатвы до того времени, пока не полились на них воды божий с неба и не допускала касаться их птицам небесным днем и зверям полевым ночью.

Вторая книга Царств. XXI, 10.

Пришли сыны пустыни и нашли ее мертвой. Они воздвигают могильный холм над героями, и она покоится рядом с Конлатом. Не являйся мне в сновиденьях, о Конлат, ибо слава уже воздана тебе. Да отыдет твой глас далеко от жилья моего, чтобы сон снизошел в ночи. О если б мог я забыть друзей до поры, пока следы мои не изгладятся, пока в их круг не вступлю я радостно и не сложу своих старых костей в тесном дому.

Картон

ПОЭМА

СОДЕРЖАНИЕ

Это – законченная поэма; сюжет ее, как и в большей части произведений Оссиана, трагический. Во времена Комхала, сына Тратала и отца славного Фингала, буря занесла корабль Клессамора, сына Тадду и брата Морны, Фингаловой матери, в реку Клайд, на берегах которой высились стены Балклуты, города, принадлежавшего бриттам. Рейтамир, правитель Балклуты, радушно принял его и выдал за него единственную свою дочь Мойну. Влюбленный в Мойну бритт Рейда, сын Кормо, пришел к Рейтамиру и повел себя заносчиво с Клессамором. Завязалась ссора, в которой Рейда был убит. Сопровождавшие его бритты стали так жестоко теснить Клессамора, что тот был вынужден броситься в Клайд и искать спасения на своем судне. Он поднял парус, и попутный ветер вынес его в море. Не раз пытался он вернуться, чтобы ночью увезти возлюбленную свою Мойну, но дули противные ветры, и он был вынужден отступиться.

Мойна, которая понесла от мужа родила сына и вскоре после того умерла Рейтамир назвал ребенка Картон, то есть _ропот волн_, ибо буря унесла отца его Клессамора, считавшегося с тех пор погибшим. Картону было три года, когда Комхал, отеп Фингала, воюя против бриттов, захватил и сжег Балклуту, В бою погиб Рейтамир, а Картона спасла кормилица, бежавшая с ним в глубь страны бриттов. Возмужав, он решил отомстить потомкам Комхала за падение Балклуты. Он вышел из Клайда на корабле и, достигши берегов Морвена, сразил двух воинов Фингала, пытавшихся задержать его. Под конец он был убит в поединке отцом своим Клессамором, не знавшим, что перед ним – сын. История эта составляет основу поэмы, начинающейся ночью накануне гибели Картона; то, что произошло раньше, сообщается в виде вставного эпизода. Поэма обращена к Мальвине, дочери Тоскара.

Повесть времен старинных! Деяния минувших лет!

Ропот твоих потоков, о Лора, пробуждает память о прошлом. Шум твоих лесов, Гармаллар, ласкает мой слух. Видишь ли ты, Мальвина, скалу, покрытую вереском? Три старые ели склоняются с ее чела, узкий дол у подошвы ее зеленеет; там на вершине горный цветок качает головку белую под вздохами ветра. Одиноко стоит там чертополох, уронив поседелую бороду. Два камня, вросшие в землю, вздымают мшистые головы. Горный олень бежит этого места, ибо виден ему серый призрак, стоящий на страже,* ибо герои лежат, о Мальвина, под скалою в узкой долине.

* В те времена верили, что олени видят призраки умерших. И ныне, когда Животное вдруг останавливается без видимой причины, простолюдины думают, будто ему привиделся дух мертвеца.

Повесть времен старинных! Деяния минувших лет!

Кто идет из страны чужеземцев, окружен многотысячной ратью? Солнечный луч изливает потоки света пред ним, и ветер родных холмов кудри его развевает. Кончилась брань, и лицо его успокоилось. Он тих, словно луч вечерний, глядящий сквозь тучу запада на долину безмолвную Коны. Кто он, как не сын Комхала,** король, прославленный подвигами! С радостью он взирает на холмы свои и велит петь тысячей голосов: "Вы бежали с полей своих, вы, сыны далекой земли. Властитель мира восседает в чертоге и слышит о бегстве своего народа. Он поднимает багровые очи гордыни и берется за меч своего отца. Вы бежали с полей своих, сыны далекой земли".

** Фингал здесь возвращается из похода на римлян, воспетого Оссдаярм в поэме, которая находится в распоряжении переводчика.

Так пели барды, когда вступали они в чертоги Сельмы. Тысяча светочей чужеземных * зажглась посреди многолюдного сборища. Пиршество началось, и в радости ночь проходит. "Где Клессамор ** благородный? – сказал златокудрый Фингал. – Где же товарищ отца моего в дни моей радости? Печально и мрачно влачит он дни в гулкозвучной долине Лоры. Но, смотрите, он сходит с холма, словно скакун в силе своей,, кому ветры полощут блестящую гриву и приносят весть о товарищах.*** Благословенна будь душа Клессамора! Что так долго не был он в Сельме?"

* Вероятно, восковые свечи, которые часто упоминаются среди военной добычи, захваченной в Римской провинции.

** Clessamh-mor – _могучие деяния_.

*** Ты дал ли силу коню и облек шею его гривою?.. Он роет ногою землю и восхищается силою.

Книга Иова [XXXIX, 19, 21].

Словно конь застоялый, ячменем раскормленный в яслях,

Привязь расторгнув, летит, поражая копытами поле;

Пламенный, плавать обыкший в потоке широкотекущем,

Пышет, голову кверху несет; вокруг рамен его мощных

Грива играет; красой благородною сам он гордится;

Быстро стопы его мчат к кобылицам и паствам знакомым.

Гомер. Илиада, VI [506].

Так-то, повод порвав, бежит от яслей, свободен

Ставши, конь наконец и до чистого поля дорвавшись,

...на пастбище он в табун к кобылицам стремится;

...ржет, приподняв высоко затылок в гордыне,

И по лопаткам его и по шее грива играет.

Вергилий [Энеида, XI, 492].

"Вернулся ли вождь во славе своей? – спросил Клессамор. – Такую ж хвалу обретал Комхал в сражениях юности. Часто, Карун перейдя,, мы вступали в страну чужеземцев; не возвращались наши мечи необагренными кровью, и забывали про радость властители мира. Но зачем вспоминать битвы юности? Седина коснулась моих волос. Длань отвыкла натягивать лук, и под силу мне только легкие копья. О если вернулась ко мне та радость, что чувствовал я, когда впервые деву узрел, белогрудую и синеокую дочь чужеземцев Мойну".****

**** Moina – _нежная душой и телом_. В этой поэме гэльского происхождения мы находим бриттские имена; это доказывает, что древний язык всего острова был единым.

"Поведай нам, – молвил Фингал могучий, – повесть младых твоих, дней. Горе, словно туча на солнце, душу мрачит Клессамора. Печальны, твои одинокие думы на бреге ревущей Лоры. Дай нам услышать о скорбях твоей юности и сумраке нынешних дней".

"Это случилось в дни мира, – сказал Клессамор великий. – По зыбучим волнам на своем корабле пришел я к стенам и башням Балклуты.* Ветры ревели, надувая мои паруса, и воды Клуты ** приняли темногрудое судно. Три дня я провел в чертогах Рейтамира и видел луч света, дочь его. Радость чаш ходила по кругу, и престарелый герой отдал мне деву прекрасную. Перси ее, как пена волны, а глаза, как ясные звезды; волосы черны, как крылья ворона, нежна и благородна душа. Велика была любовь моя к Мойне, и сердце мое изливалось в радости.

* Balclutha, т. е. _город на Клайде_, вероятно, Alcluth Беды.

** Clutha или Cluath – гэльское имя реки Клайд, что означает _изгиб_, соответственно извилистому течению этой реки. От Clutha произошло латинское ее название Glotta.

Пришел сын чужеземца, вождь, любивший белогрудую Мойну. Слова его громко звучали в чертоге, и часто он обнажал до половины свой меч. "Где, спросил он, – могучий Комхал, неугомонный скиталец *** вересковых равнин? Разве идет он с войском своим к Балклуте, что Клессамор так дерзок?"

*** Слово, переданное здесь как _неугомонный скиталец_, в оригинале Scuta, от чего произошло Scoti у римлян; это оскорбительная кличка, которой бритты прозвали кале донцев за постоянные набеги на их страну.

"Незаемным огнем, о воин! – ответил я, – пылает моя душа. Я стою без страха средь тысяч, хотя далеки товарищи храбрые. Надменны твои слова, чужеземец, ибо здесь одинок Клессамор. Но неспокоен меч на моем бедре и жаждет сверкать в руке. Не говори больше о Комхале, сын извилистой Клуты!"

Воспрянула сила его гордыни. Мы бились, и он пал под моим мечом. Берега Клуты огласились его падением, тысячи копий засверкали вокруг. Я бился, чужеземцы одолевали, я бросился в воды Клуты. Паруса мои белые поднялись, над волнами, я пустился в синее море. Мойна вышла на берег и в слезах обращала покрасневшие очи, ее темные кудри разлетались по ветру, и слышался мне ее плач. Много раз я пытался назад повернуть свой корабль, но восточные ветры меня пересилили. Никогда с той поры не видал я ни Клуты, ни темно-русой Мойны. Она умерла в Балклуте, ибо являлась мне тень любимой. Я узнал ее, когда мглистой ночью она пронеслась вдоль журчащей Лоры; была она подобна новой луне, пробивающейся сквозь волны тумана,**** когда небо сыплет снежные хлопья и мир безмолвен и мрачен".

****

Финикийка меж них с недавнею раной Дидона

В роще блуждает большой; как только витязь Троянский

Стал перед ней и признал ее, омраченную тенью,

Так в новый месяц иной завидит иль полагает,

Что луну увидал, за дымкой встающую тучи.

Вергилий [Энеида, VI, 450].

"Воспойте, о барды, – сказал могучий Фингал, – хвалу несчастливой Мойне.* Призовите песнями дух ее к нам на холмы, да опочиет она с прекрасными девами Морвена, светилами дней минувших и утехой героев древности. Я видел стены Балклуты,** но они были разрушены, огонь прошел по чертогам и глас народа умолк. Прегражденная павшими стенами, изменила течение Клута. Чертополох одинокий раскачивал там головку, и мох насвистывал ветру. Лисица выглядывала из окон, буйные травы, покрывшие стены, колыхались вокруг ее головы. Опустело жилище Мойны, безмолвствует дом ее праотцев. Воспойте, барды, песню печали, оплачьте страну чужеземцев. Пали они раньше нас, но настанет и наш черед. Зачем ты возводишь чертог, сын быстролетних дней? Сегодня ты смотришь с башен своих, но минут немногие годы – и ворвется ветер пустыни; он завоет на опустелом дворе и засвищет вокруг полуистлевшего щита твоего. Так пусть же врывается ветер пустыни, мы славу стяжаем при жизни. След десницы моей запечатлеется в битве, имя мое – в песне бардов. Воспойте же песню, пустите чашу по кругу, и да звучит радость в чертоге моем. И когда придет твой конец, светило небесное, – если придет когда-нибудь твой конец, могучее солнце, если сиянье твое преходяще, подобно Фингалу, – то переживет наша слава лучи твои".

* В оригинале поэма называется Duan na nlaoi, т. е. _Песнь гимнов_, вероятно, по причине множества лирических отступлений от темы, подобных этой песне Фингала. Ирландские историки прославляли Фингала за мудрость установленных им законов, поэтический дар и умение предвидеть события. О'Флаэрти доходит до того, что утверждает, будто и в его времена законы Фингала продолжали действовать.

** Пусть читатель сравнит это место с тремя последними стихами XIII главы книги Исайи, где пророк предсказывает разрушение Вавилона.

Так пел Фингал в день своей радости. Тысяча бардов его сидели, склонившись, и внимали голосу короля. Тот голос подобен был звукам арфы, принесенным дыханьем весны. Дивны были мысли твои, о Фингал! Зачем не дана Оссиану сила твоей души? Но ты высишься среди всех один, отец мой, и кто может сравниться с владыкой Морвена?

Ночь прошла в песнях, и утро вернулось в радости. Показались седые головы гор, и улыбнулся лазурный лик океана. Белые волны сновались вкруг дальней скалы. Серый туман медленно поднимался над озером. В образе старца двигался он вдоль тихой равнины. Огромные члены не шевелились, ибо дух поддерживал его в воздухе. Достигнув чертога Сельмы, он пролился кровавым дождем.

Один лишь король созерцал это ужасное зрелище, предвещавшее гибель народа его. Молча вошел он в чертог и копье отцовское взял. Кольчуга звенела на его груди. Вкруг него собрались герои. Молча взирали они друг на друга, примечая взгляды Фингаловы. На лике его они видели знаменье битвы, на копье его – гибель дружин. Тысячу щитов они сразу прияли, они обнажили тысячу мечей. Засверкал чертог Сельмы, раздалось бряцанье оружия. Завыли серые псы на дворе. Немы уста могучих вождей. Все взирали на короля, копья свои приподняв.

"Сыны Морвена, – начал король, – не время теперь наполнять чаши. Близ нас сгущается битва, и смерть над страною нависла. Некий дух, друг Фингалов, остерегает нас от врага. С берегов мрачно-бурного моря? идут к нам сыны чужеземцев, ибо с водной пучины явился сей грозный знак опасности Морвену. Пусть каждый возьмет копье свое тяжкое, каждый отцовским мечом препояшется. Пусть темный шлем накроет голову каждому, и кольчуга сверкнет на каждой груди. Битва сбирается, словно буря, и вы скоро услышите рыкание смерти".*

*

Каждый потщися и дрот изострить свой, и щит уготовить...

Гомер [Илиада], II, 382.

Пусть каждый

Наденет адамантовый доспех,

Надвинет шлеи и крепко щит округлый

Перед собой сожмет иль над собой,

Затем что, мыслю я, не мелкий дождик,

Но град горящих стрел на нас падет.

Мильтон [Потерянный рай, VI, 541].

Герой устремился на брань перед войском своим, словно туча перед грядою воздушных огней, когда они разливаются по небу ночному и мореходы предвидят бурю. На вересковой вершине Коны стояли они. Белогрудые девы смотрели, как высились воины, подобные деревам, и, предвидя смерть своих юношей, в страхе озирались на море. Белые волны казались им парусами далекими, и слезы текли по их щекам.

Встало солнце над морем, и мы корабли вдалеке увидали. Они надвинулись, словно морской туман, и извергли на берег юных своих ратоборцев. Меж ними стоял их вождь, как олень среди стада. Щит его обит золотом, и величаво ступал властитель копий. Он двигался к Сельме, за ним – его тысячи.

"Поди с песнею мира, – молвил Фингал, – поди, Уллин, к королю мечей. Скажи ему, что могучи мы в битве и неисчислимы тени врагов наших. Но славны те, кто в чертогах моих пировал! Они показывают в дальних странах оружие моих праотцев,** сыны чужеземцев дивятся и благословляют друзей племени Морвена, ибо слава наших имен далеко простерлась и властители мира трепещут среди своего народа".

** У древних шотландцев был обычай меняться оружием со своими гостями, и это оружие долго сохранялось в разных семействах как памятник дружбы, существовавшей между их предками.

Уллин пошел с песнею. Фингал на копье оперся, он видел врага могучего в бранных доспехах и благословил чужеземца.

"Сколь величаво ты шествуешь, сын океана! – молвил король лесистого Морвена. – Меч на бедре твоем – луч могущества, копье твое – ель, что с бурями спорит. Изменчивый лик луны не шире щита твоего. Румяно лицо твое юное, вьются мягкие кудри. Но это дерево может пасть, и память о нем погибнет. Дочь далекой земли будет в тоске смотреть на зыбучее море; дети скажут: "Мы видим корабль, может быть, то король Балклуты". Слезы польются из глаз их матери. Думы ее будут о том, кто почиет в Морвене".

Так говорил король, а Уллин меж тем пришел к могучему Картону; юн опустил пред ним на землю копье и запел песнь мира.

"Явись на пиру Фингала, о Картон, пришелец с бурного моря, раздели пир короля или копье войны подними. Неисчислимы тени наших врагов, но прославлены друзья Морвена.

Взгляни на это поле, Картон, много на нем вздымается зеленых холмов с мшистыми камнями и шуршащей травой – это могилы врагов Фингаловых, сынов зыбучего моря".

"Говоришь ли ты слабому воину, бард лесистого Морвена? – Картон спросил. – Разве мое лицо бледнеет от страха, сын миротворных песен? Так зачем же ты мнишь помрачить мою душу былью о павших? Рука моя в битвах окрепла, слава моя далеко простерлась. Поди к слабосильным бойцам, их проси покориться Фингалу. Разве не видел я павшей Балклуты? Так стану ли я пировать с сыном Комхала, с сыном того, кто спалил чертог моего отца? Молод я был и не знал, почему юные девы рыдали. Дыма столпы, превыше стен поднимаясь, веселили мой взор. Часто я озирался, и мне весело было смотреть, как наши друзья по холмам убегали. Но когда пришли годы юности, я увидел мох на моих поверженных стенах; со вздохом встречал я утро и слезами ночь провожал. "Ужели я не сражусь с детьми моих супостатов?" – так говорил я себе. И я буду сражаться, о бард, я чувствую силу души своей".

Окружили героя его ратоборцы и вдруг обнажили блистающие мечи. Он стоял среди них, как столп огня, слезы застыли в его глазах, потому что он думал о павшей Балклуте, и воспрянула стесненная гордость его души. Искоса взглянул он на холм, где сверкали оружием наши герои; копье сотряслось в деснице его, и, вперед наклонясь, он, казалось, грозил королю.

"Пойду ли я сразиться с вождем? – молвил Фингал в душе своей. Остановлю ли его посредине пути, прежде чем слава его поднимется? Но будущий бард тогда, видя могилу Картона, скажет: "Окружали Фингала тысячи его ратников, когда пал благородный Картон". Нет, бард времен грядущих, не умалить тебе славы Фингаловой. Герои мои сразятся с юношей, а Фингал станет смотреть на битву. Если он победит, тогда устремлюсь я в силе своей, как ревущий поток Коны.

Кто из моих героев хочет встретить сына бурного моря? Много воинов его на бреге, и сильно копье его ясенное".

Катул * восстал в силе своей, сын могучего Лормара; за вождем следуют триста юношей – племя его родимых потоков.** Слаба десница его против Картона, – он пал, и герои его бежали.

* Cath-'huil – _око битвы_.

** Это место показывает, что кланы существовали еще во времена Фингала, хотя основа у них была иная, чей у современных кланов на севере Шотландии.

Коннал *** сызнова начал битву, но сломилось копье его тяжкое; связанный, лежал он на поле, а Картон гнал его рать.

*** Мудрость и доблесть этого Коннала прославлены в древней поэзии. На севере еще существует небольшое племя, утверждающее, что происходит от него.

"Клессамор, – спросил король Морвена,* – где копье силы твоей? Можешь ли ты взирать, как у потока Лоры связан Коннал, твой друг? Восстань в сиянии стали своей, о друг Комхала. Да познает Балклуты юноша силу племени Морвена".

* Фингал не ведал тогда, что Картон – сын Клессамора.

И восстал он в мощи стали своей, потрясая седыми кудрями. Вздел он щит и устремился вперед, исполненный доблестной гордости.

Картон, стоя на вересковой скале, увидал, что герой приближается. Было любо ему смотреть на грозную радость лица его, на силу, увенчанную седыми кудрями. "Подниму ли копье свое, – сказал он, – что поражает врага лишь единожды? Или словами мира я сохраню жизнь ратоборца? Величава поступь преклонных годов, любезен закат его жизни. Может быть, это возлюбленный Мойны, отец колеснице властного Картона. Часто слыхал я, что он обитает у потока звучного Лоры".

Так говорил он, когда подошел Клессамор и высоко поднял копье свое. Юноша принял удар щитом и промолвил слова мира. "Воин с седыми кудрями, разве юноши ваши не в силах поднять копье? Разве сына нет у тебя, чтобы щитом прикрыть отца и встретить десницу юного? Разве нет уже больше любезной твоей супруги иль над могилами сынов твоих плачет она? Не королевского ли ты рода? И будет ли слава мечу моему, если падешь ты под ним?"

"Велика она будет, сын гордыни, – сказал Клессамор бесстрашный. – Я прославился в битвах, но никогда не называл врагу имени своего.** Сдайся мне, сын волны, и ты узнаешь, что след моего меча остался на многих полях".

"Я никогда не сдавался, властитель копий, – отвечал с благородной гордостью Картон. – Я тоже сражался в битвах и предвижу грядущую славу свою. Не презирай меня, вождь мужей, сильны и рука моя и копье. Возвратись к друзьям своим, и пусть сразятся молодые герои".

** Назвать врагу свое имя значило в те воинственные времена уклониться от боя с ним, ибо, если открывалось, что между предками сражающихся существовала дружба, бой сразу прекращался и старинная, дружба предков возобновлялась. _Человек, который называет врагу свое имя_, было в старину позорным обозначением труса.

"Зачем ты язвишь мою душу? – отвечал Клессамор, роняя слезу. – Рука моя не дрожит от старости, я могу еще поднять меч. Мне ли бежать на глазах у Фингала, на глазах у того, кто мною любим? Нет, сын моря, никогда не бежал я: подними же скорей острие копья своего".

Они бились, подобные двум противным ветрам, спорящим за волну. Картон велел копью своему уклоняться, ибо все еще думал, что враг был супругом Мойны. Надвое он преломил блестящее копье Клессамора и схватил его сверкающий меч. Но когда Картон вязал вождя, тот извлек кинжал своих предков. Он увидел, что бок врага беззащитен и кинжалом его пронзил.

Фингал увидел, что пал Клессамор, и двинулся, гремя своей сталью. безмолвствуют пред ним его ратники, обращая взоры свои на героя. Он надвигался, как зловещие громы, предвестники бури; их заслышав в долине, охотник спешит к скалистой пещере.

Картон стоял неподвижно: кровь источала рана его. Он увидал, что подходит король, и надежда на славу воспрянула вновь.* Но были бледны его щеки, власы его распустились, шлем его сбился назад; силы покидали Картона, но душа оставалась твердой.

* Это выражение допускает два толкования: Картон может надеяться либо стяжать славу, сразив Фингала, либо стать знаменитым, пав от его руки. Последнее более вероятно, ибо Картон уже ранен.

Увидел Фингал, что герой окровавлен, и удержал копье занесенное. "Сдавайся, властитель мечей, – сказал сын Комхала, – я вижу, что ты окровавлен. Могуч ты был в битве, и слава твоя никогда не угаснет".

"Ты ли это, король достославный? – спросил колесницевластный Картон. Ты ли это, пламень смерти, страшащий властителей мира? Но нужно ли Картону спрашивать: ведь он подобен потоку пустыни своей, неодолим, как теченье реки, стремителен, словно небесный орел. О, если бы я с королем сразился, была б велика моя слава в песнях, и сказал бы охотник, увидя могилу мою: "Он бился с могучим Фингалом". Но Картон умрет безвестен: на слабых он расточил силу свою".

"Но ты не умрешь безвестен, – ответил король лесистого Морвена. – У меня много бардов, Картон! – их песни достигнут грядущих времен. Потомки будущих лет услышат о славе Картона, сидя вокруг горящего дуба ** и провожая ночь песнями старины. Охотник, отдыхая на вереске, заслышит ветра шумный порыв, поднимет глаза и увидит скалу, где пал Картон. Обратится тогда он к сыну и место укажет, где бился могучий. "Здесь сражался король Балклуты, силою равный тысяче рек"".

** В северной Шотландии до недавнего времени на празднествах сжигали большой дубовый ствол, который так и назывался _праздничный ствол_. Время настолько освятило этот обычай, что простолюдины почитали несоблюдение его своего рода святотатством.

Радостью Картона лик озарился, поднял он отягченные очи, отдал Фингалу свой меч, дабы хранился в чертоге его, и осталась в Морвене память о короле Балклуты. Прекратилась битва на поле, и бард затянул песню мира. Собрались вожди вокруг умиравшего Картона и, вздыхая, внимали его словам. Молча они опирались на копья, пока говорил герой Балклуты. Волосы его развевались по ветру, и тихи были слова его.

"Король Морвена, – молвил Картон, – я пал посреди своего поприща. Чужая могила приимет юношу, последнего из рода Рейтамира. Мрак обитает в Балклуте, и тени горести – в Кратмо. Но воздвигни мне память на брегах Лоры, где жили мои отцы. Быть может, Мойны супруг оплачет Картона, своего павшего сына".

В Клессаморово сердце проникли его слова; молча упал он на сына. Омраченное воинство встало вокруг, безгласно простерлась равнина Лоры. Ночь наступила, и месяц с востока взглянул на печальное поле. Но они стояли недвижно, как лес молчаливый, что вздымает главу свою на Гормале, когда улеглись шумливые ветры и темная осень сошла на равнину.

Три дня скорбели они о Картоне, на четвертый умер его отец. Они покоятся в узкой долине меж скал, и смутный призрак могилу их охраняет. Там нередко видят любезную Мойну, когда солнечный луч ударяет в скалу, а вокруг еще все темно. Там видят ее, Мальвина, но она не похожа на дочерей холма. Одеянье на ней чужеземное, и она всегда одинока.

Фингал оплакивал Картона; он пожелал, чтобы барды его отмечали сей день, когда возвращалась ненастная осень. И часто они отмечали сей день и пели хвалу герою. "Кто это мрачный грядет с океана ревущего, как темная туча осенняя? Смерть дрожит в его длани, очи его – огни пламенные. Кто грохочет вдоль темного вереска Лоры? Это Картон, властитель мечей. Падают воины! Смотрите, как он несется, подобный зловещему духу Морвена! Но здесь он лежит, дуб величавый, поверженный ветром внезапным. Когда ж ты восстанешь, радость Балклуты? Когда ж ты восстанешь, Картон? Кто это мрачный грядет с океана ревущего, как темная туча осенняя?"

Так пели барды в день печали своей. Соединял я с ними свой голос и помогал их пению. Душа моя скорбела о Картоне: он пал в дни своей доблести. А ты, Клессамор, где твоя обитель воздушная? Забыл ли юноша рану свою? И витает ли он в облаках вместе с тобой? Солнце пригрело меня, Мальвина, дай же мне отдохнуть. Может быть, они явятся мне в сновидении; мнится, я слышу их слабый голос. Луч небесный любит сиять на могиле Картона: я чувствую, он изливает тепло.