Текст книги "Гайдзин"

Автор книги: Джеймс Клавелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 92 страниц) [доступный отрывок для чтения: 33 страниц]

13

Воскресенье, 28 сентября

Малкольм Струан медленно выбирался из сна, осторожно, одно за другим, проверяя свои ощущения. С тех пор как миновала пора детства, он многое узнал о душевной боли, потеряв двух братьев и сестру; он помнил боль, которую вызывали в нем пьянство отца и его с каждым разом все более страшные приступы ярости; боль, которую ему причиняли нетерпеливые учителя, его всепоглощающая потребность быть первым всегда и во всем, потому что однажды он станет тайпэном, и вечный страх, что он окажется недостойным этого звания, сколько бы он ни готовился, и ни учился, и ни надеялся, и ни молился, и ни работал день и ночь, каждый день и каждую ночь своей жизни – настоящего детства или мальчишечьих радостей, доступных другим, он не знал.

Но сейчас как никогда прежде он должен был испытывать со всех сторон степень своей пробужденности, зондировать глубину той физической боли, которую ему придется выносить сегодня как дневную норму, не считая внезапных приступов, от которых меркло в глазах, – они наступали безо всякого предупреждения, их нельзя было ни вычислить, ни предугадать.

Сегодня только ноющая пульсирующая боль, но слабее, чем вчера. Сколько дней прошло с нападения на Токайдо? Шестнадцать. Шестнадцатый день.

Он позволил себе проснуться чуть больше. Нет, сегодня все определенно лучше, чем вчера. Комната не качалась перед глазами в белесых рассветных сумерках. Ясное небо, легкий ветерок, никакого шторма.

Два дня назад шторм прекратился. Он продолжался восемь дней с силой тайфуна, затем стих так же быстро, как и начался. Флот, стоявший у Эдо, распался в первый же день, ища спасения в открытом море. Первым снялся с якоря французский флагман. Он, единственный из всех военных кораблей, успел целым и невредимым добраться до Иокогамы. Ни один из других пока не вернулся. Тревожиться ещё не было причины, однако все с беспокойством оглядывали горизонт, молясь и надеясь.

Во время шторма здесь, в Иокогаме, одно из торговых судов было выброшено на берег, несколько зданий пострадали, много катеров и рыбацких лодок пошли ко дну; в деревне и в Ёсиваре шторм перевернул все вверх дном, многие из палаток военного лагеря, разбитого на утесе, унесло ветром, но жертв там не было, как и в Поселении.

Нам больше чем повезло, думал Струан, сосредоточиваясь на центральной проблеме своего мироздания. Смогу ли я сесть?

Неловкая, опасливая попытка. Ай-йа! Больно, но не слишком. Упершись обеими руками, он подтолкнул себя выше и вот уже сел прямо, опираясь на ладони.

Терпеть можно. Лучше, чем вчера. Он подождал немного, потом наклонился вперед, осторожно убирая одну руку. Все ещё можно терпеть. Он убрал из-под себя обе руки. Можно терпеть. Он медленно стянул одеяла в сторону и осторожно попытался спустить ноги на пол. Но это не получилось, боль, пронзившая внутренности, была слишком велика. Ещё одна попытка – и снова неудача.

Ничего, потом попробую ещё раз. Бережно, как только мог, он опустился назад на подушки. Едва лишь вес тела целиком перешел на спину, с уст его сорвался вздох облегчения:

– Ай-йа!

– Терпение, Малкольм, – говорил ему Бебкотт каждый день при каждом посещении – обычно он навещал его три-четыре раза ежедневно.

– К чертям терпение!

– Вы правы, конечно, но дела у вас и в самом деле идут прекрасно.

– И когда же я смогу встать?

– Прямо сейчас, если хотите. Но я бы не советовал.

– Как долго мне ждать?

– Подождите ещё пару недель.

Малкольм выругался вслух, но во многом он был рад предоставленной ему отсрочке. Она давала ему больше времени, чтобы поразмыслить о том, как он собирается справляться со своим новым положением тайпэна, с матерью, с Анжеликой, с Макфеем и с неотложными деловыми проблемами.

– Как нам быть с ружьями для Тёсю? – спросил его Макфей несколько дней назад. – Это будет огромная сделка, которая станет развиваться и дальше.

– У меня есть одна идея. Предоставь это мне.

– Норберт, конечно, уже давно унюхал этих Тёсю своим длинным носом. Он обязательно сделает им более заманчивое предложение.

– Норберт и Брок могут идти к чертям! Их связи не так хороши, как наши, к тому же Дмитрий, Купер-Тиллман и большинство других китайских торговцев из числа американцев на нашей стороне.

– Но только не в гавайской сделке, – с досадой заметил Макфей. В последнём письме, полученном десять дней назад – никаких

новостей с тех пор, и пароход, доставлявший почту два раза в месяц, ожидался в Иокогаме не раньше чем через пять дней, – Тесс Струан писала:

...Банк «Виктория» предал нас. Я полагаю, они тайно поддерживали Моргана Брока в Лондоне щедрыми аккредитивами. С их помощью он так же тайно переманил на свою сторону или подкупил всех наших гавайских агентов, сделав корнер на рынке сахара и вытеснив нас совершенно. Хуже того, хотя у меня нет никаких доказательств, ходят слухи, что он установил тесный контакт с мятежным президентом Джефферсоном Дэвисом и владельцами хлопковых плантаций, предлагая им обменять весь урожай сахара на фьючерсные сделки по поставке хлопка английским ткацким фабрикам – этот проект превратит Тайлера и Моргана в самых богатых людей в Азии. ЭТОГО НЕ ДОЛЖНО СЛУЧИТЬСЯ! Я ума не приложу, что делать. Джейми, что вы предлагаете? Передайте это письмо моему сыну с той же настоятельной просьбой о помощи.

– И что же ты предлагаешь, Джейми?

– Мне нечего предложить, Маль... тайпэн.

– Если сделка состоялась, значит, она состоялась, и ничего тут не поделаешь. Скажем, она состоялась, не могли бы мы каким-нибудь образом перехватить этот хлопок по дороге?

Макфей ошеломленно заморгал.

– Пиратство?

– Если возникнет необходимость, – невозмутимо произнес Малкольм. – Старик Брок не стал бы колебаться, ему уже случалось заниматься этим в прошлом. Это одна из возможностей: весь хлопок поплывет в Англию на его кораблях. Вторая возможность: британский флот прорвет блокаду северян, и тогда мы все сможем получить столько хлопка, сколько нам нужно.

– Наш флот смог бы это сделать, если мы объявим войну Северным Штатам. Но это немыслимо!

– Не согласен. Ради бога, мы должны вступить в войну на стороне Дэвиса, хлопок американского Юга – кровь нашей экономики. Тогда южане победят. В противном случае они проиграют.

– Это верно. Но мы в равной степени зависим и от Севера.

– Как нам отобрать у него корабли? Должен же существовать какой-нибудь способ разорвать эту цепь. Если он не сможет перевезти груз, он банкрот.

– Как поступил бы Дирк?

– Взял бы его за горло, – тут же ответил Малкольм.

– Значит, до него нам и нужно добраться...

Где оно у него, это горло, и что собой представляет? – снова спросил он себя, тихо лежа на кровати, заставляя свой мозг четко работать над этой проблемой и над всеми остальными. Анжелика? Нет, о ней я буду думать позже – но я знаю, что с каждым днём люблю её все больше.

Благодарение Богу, я теперь могу писать письма. Обязательно нужно ещё раз написать маме, если уж кто и знает уязвимое место Броков, так это она, разве Тайлер Брок не её отец, а Морган не её брат, но как она смеет издеваться над родственниками Анжелики? Может быть, мне стоит написать отцу Анжелики? Да, но не сейчас, времени впереди ещё довольно.

Столько ещё писем предстоит написать, потом нужно будет заказать книги из Англии, до Рождества осталось не так уж много времени, не забыть ещё о благотворительном бале жокей-клуба в Гонконге, о ежегодном бале Струанов тоже пора подумать, встречи, назначенные на сегодняшний день: Джейми по крайней мере дважды, в полдень Сератар – что ему-то понадобилось? Что там ещё на сегодня? Филип собирается зайти поболтать после завтрака... погодите минутку, нет, это не сегодня. Вчера сэр Уильям приказал ему возвращаться в Эдо, чтобы подготовить миссию к встрече с Советом старейшин через двадцать дней.

– Эта встреча действительно состоится, сэр Уильям? – спросил он, когда посланник навестил его. Поскольку флот больше не защищал миссию, а самураи развернули вокруг широкую, хотя и не открыто враждебную деятельность, сэр Уильям, подождав несколько дней для сохранения лица, счел за лучшее вернуться в Иокогаму, якобы для подготовки к принятию компенсации.

– Думаю, что да, мистер Струан. Возможно, не день в день, но да, церемония состоится примерно в это время, и тогда мы сделаем настоящий и очень большой шаг вперед. Если они выплатят первые пять тысяч фунтов, как обещали... что ж, это будет для нас очень хорошим знаком. Кстати, я так понимаю, у вас есть пароход, который сегодня отправляется в Гонконг, не смогу ли я уговорить вас позволить одному из моих сотрудников и кое-какой срочной почте отправиться вместе с ним – я вскоре ожидаю прибытия моей жены и двух сыновей, и мне необходимо заранее все подготовить.

– Конечно. Я упомяну об этом Макфею. Если вам понадобится место на любом из наших кораблей, чтобы встретить их, скажите лишь слово.

– Благодарю вас. Я планировал взять отпуск недели на две, когда они приедут. Здесь как-то тесно, начинаешь чувствовать себя словно взаперти, вы не согласны? Мне не хватает суматохи Гонконга. Поразительный город, хотя, чёрт меня подери, вряд ли на Уайтхолле понимают это! Изрядные порции доброго ростбифа, немного крикета или тенниса, театр или опера и несколько дней на скачках были бы мне сейчас весьма кстати. Когда вы возвращаетесь?

«Когда?

Новость об этом кошмаре на Токайдо должна была достичь Гонконга неделю назад, если только пакетбот прорвался через шторм. Маму, наверное, хватил удар, хотя по ней никогда никто ничего не определит. Приедет ли она сюда на первом же корабле? Возможно, но для этого ей придется оставить без присмотра главную контору, а также Эмму, Розу и Дункана. Теперь, когда отец умер, а меня там нет, восемнадцать дней отсутствия для неё слишком большой срок. Но даже если она уже на борту и спешит сюда, у меня есть ещё три-четыре дня, чтобы выстроить свою линию обороны. Странно это – думать о ней как о возможном враге, – ну, если и не враге, то уже больше не друге. Хотя, может быть, она все-таки остается другом, каким была для меня всегда, именно другом, пусть и далеким, ведь все своё время она отдавала отцу и на нашу долю его приходилось немного».

– Здравствуй, сын, неужели бы я могла хоть когда-нибудь стать твоим врагом?

Он был поражен, увидев её стоящей подле его кровати, и отца тоже, и это было странно, потому что он помнил, что его отец умер, только это, казалось, не имело никакого значения. Он быстро выскочил из постели, не чувствуя никакой боли, и вот он уже радостно болтает с ними в катере, который пересекает гавань Гонконга, небо над ними все в грозовых тучах, родители почтительно слушают и одобрительно кивают его мудрым планам, Анжелика сидит на корме, её платье прозрачно, груди манят, теперь уже ничем не прикрытые, его ладони ложатся на них, опускаются ниже, вот она вся обнажена, её тело извивается, прижавшись к нему, руки ласкают его лицо...

– Малкольм?

Вздрогнув, он пробудился. Анжелика сидела подле кровати и улыбалась ему; её пеньюар из голубого шелка был богатым и пристойным. Сон растаял, остались лишь угроза и обещание, которые несло с собой её тело и которые не затухая пульсировали в его подсознании.

– Я... о, я заснул, моя дорогая, но сон был о тебе.

– В самом деле? И что тебе снилось? Он нахмурился, силясь вспомнить.

– Забыл, – произнес он, улыбаясь ей с подушки. – Помню лишь, что ты была прекрасна. Мне очень нравится твой пеньюар.

Она весело закружилась, чтобы он мог получше его рассмотреть.

– Его сшил тот портной, которого Джейми нашел для меня по твоей просьбе! Mon Dieu, Малкольм, я... мне кажется, он просто чудо... я заказала ему четыре платья, надеюсь, ты не будешь возражать... о, спасибо! – Она наклонилась и поцеловала его.

– Погоди, Анжелика, погоди секундочку. Смотри! – Он осторожно поднялся, превозмогая боль, убрал обе руки, на которые опирался, и протянул их ей.

– Это замечательно, chéri, – восхищенно воскликнула она, беря его руки в свои. – Ах, мсье Струан, я думаю, мне следует позаботиться о том, чтобы меня постоянно сопровождала горничная и я никогда больше не оставалась одна в вашей спальне.

С улыбкой она шагнула ближе, бережно положила руки ему на плечи, позволила его рукам обнять её за талию и поцеловала его. Её поцелуй был легким, сулил многое и ускользнул от его настойчивого требования большего. Без всякой задней мысли она коснулась поцелуем его уха, потом выпрямилась и не стала убирать его голову, которая покоилась у неё на груди, эта близость доставляла ей удовольствие – ему ещё большее: мягкий шелк, с этим сверхъестественным, ни на что не похожим, особым теплом под ним.

– Малкольм, ты по-настоящему, по-настоящему серьезно решил, что хочешь жениться на мне? – Она почувствовала, как его руки сильнее сжали её , а лицо дернулось от боли.

– Конечно. Я же столько раз тебе говорил.

– А как ты думаешь, как ты думаешь, твои родители... пардон, твоя матушка, она одобрит наш брак, да? О, я так надеюсь на это.

– Да, о да, она одобрит, одобрит обязательно.

– Можно мне написать папа, я бы хотела рассказать ему?

– Разумеется, напиши когда захочешь, я тоже напишу ему, – хрипло произнес он, утонув с головой в её нежности. Он поцеловал шелк её пеньюара под губами – желание заставило его забыть о приличиях, – потом ещё раз, горячее, и едва не выругался вслух, когда почувствовал, как она отстранилась, прежде чем это зашло слишком далеко. – Извини, – пробормотал он.

– Твое «извини» излишне, как и всякое англосаксонское чувство вины, моя любовь. Между нами это ни к чему, – мягко сказала она. – Я тоже хочу тебя. – Затем, следуя своему плану, она поменяла настроение, полностью владея собой, заражая его своим счастьем. – Теперь я превращаюсь в сестру Найтингейл.

Она взбила ему подушки и принялась поправлять постель.

– Сегодня мсье Сератар дает французский ужин, а завтра он устраивает вечеринку для всех. Андре Понсен дает маленький концерт из фортепианных произведений Бетховена – мне он нравится гораздо больше Моцарта, – будет также Шопен и новая пьеса одного молодого человека по имени Брамс. – За окном зазвонил церковный колокол, созывая прихожан на утреннюю службу, почти тотчас к нему присоединились другие; нежнее и мелодичнее остальных звучал колокол католической церкви. – Ну вот, – сказала она, помогая ему удобно лечь. – Сейчас я отправляюсь делать свой туалет и вернусь после мессы, когда тебе тоже сделают туалет.

Он удержал её руку.

– «Когда тебя вымоют». Ты удивительная. Я люблю те... – Внезапно они оба посмотрели на дверь: кто-то поворачивал ручку, пытаясь войти. Но дверь была заперта на задвижку.

– Я сделала это, когда ты спал. – Она весело хихикнула, как маленькая девочка, играющая в игру. Ручка опять задергалась. – Слуги всегда входят к тебе без стука, им нужно преподать урок!

– Масса! – раздался голос слуги из-за двери. – Чай-йа!

– Скажи ему, пусть уйдет и вернется через пять минут.

Струан, разделяя её открытое удовольствие, громко распорядился на кантонском наречии, и они услышали, как китаец, ворча, удалился.

Она рассмеялась.

– Ты должен научить меня по-китайски.

– Я попробую.

– Как будет «я люблю тебя»?

– У них нет слова «любовь», как у нас. Она расстроенно нахмурилась.

– Как это грустно!

Анжелика порхнула к двери, отодвинула запор, послала ему воздушный поцелуй и исчезла в своей комнате. Задвижка с её стороны со щелчком встала на место.

Он не отрываясь смотрел на дверь, изнывая от желания. Потом его чуткое ухо уловило перемену в колокольном звоне: тот стал более настойчивым. Это напомнило ему: месса!

Сердце его сжалось. «Я и не подумал об этом, – о том, что она католичка. Мама не признает иной церкви, кроме англиканской: дважды по воскресеньям – под руку с отцом, и мы следом, друг за дружкой, – вместе со всеми добропорядочными семьями Гонконга.

Католичка?

Ну и пусть, я... мне все равно. Она должна быть моей», – сказал он себе; здоровая, жадная, пульсирующая боль в низу живота прогоняла острую резь из внутренностей.

– Я не могу иначе.

Этим днём четыре покрытых потом японских носильщика опустили окованный железом сундук на пол. За ними наблюдали три чиновника бакуфу, все очень низкого ранга, сэр Уильям, переводчики, офицер из армейского казначейства, меняла британской миссии, китаец по национальности, и Варгаш, который был приглашен присматривать за ним.

Все они находились в большом зале для приемов британской миссии, окна были открыты, и сэр Уильям с трудом удерживался от широкой улыбки. Очень церемонно один из чиновников извлек из складок кимоно причудливой формы ключ и отпер сундук. Внутри оказались мексиканские серебряные доллары, несколько тэйлов золота в брусках – весом около унции с третью – и несколько тэйлов серебра.

– Спросите, почему вся компенсация не выплачивается в золоте, как было условлено.

– Чиновник говорит, что они не успели собрать столько золота за такое короткое время, но это все чистые мексиканские доллары, законная валюта, и он просит вас дать ему расписку. – Слово «чистые» означало, что эти монеты не были подпилены или обкусаны кусачками – весьма распространенная практика, – чтобы сбыть их потом любому, кто недостаточно осторожен.

– Начинайте подсчет.

Лучась от счастья, меняла высыпал содержимое сундука на ковер. Его наметанный глаз тут же углядел обрезанную монету, Варгаш заметил ещё одну, и ещё. Их откладывали в сторону. Все глаза не отрываясь смотрели на ковер, на аккуратные, быстро растущие столбики монет. Пять тысяч фунтов были огромной суммой в те времена, когда оклад штатного переводчика составлял четыреста фунтов в год, из которых он ещё платил за жилье. Меняла получал сотню (правда, изрядный процент всего, что проходило через его руки, тем или иным образом прилипал к ним), слуга в Лондоне – двадцать фунтов в год, и не было ни одного свободного места, солдат – пять пенсов в день, матрос – шесть, адмирал – шестьсот фунтов в год.

Подсчет был быстро закончен. Оба менялы дважды проверили вес каждого маленького слитка золота, затем – вес каждого столбика обрезанных монет, потом, быстро щелкая костяшками счет, определили общую сумму согласно текущему курсу.

Варгаш подвел итог:

– Получается следующее, сэр Уильям: четыре тысячи восемьдесят четыре фунта, шесть шиллингов и семь пенсов с фартингом чистой монетой, пятьсот двадцать фунтов ровно золотом, девяносто два фунта шестнадцать шиллингов подрубленными монетами – итого четыре тысячи шестьсот девяносто семь фунтов, два шиллинга и семь пенсов с фартингом.

– Простите, восемь пенсов, масса. – Китаец поклонился и покивал головой, отчего затряслась его косичка, длинная и толстая. Эту маленькую, сохраняющую лицо поправку он сделал по предварительному соглашению с Варгашем, решив, что сумма, которую его португальский коллега вычел в качестве их гонорара – два с половиной процента или сто семнадцать фунтов, восемь шиллингов и шесть пенсов на двоих, – была меньше, чем та, которую выкроил бы он, но все же приемлема за получасовой труд.

– Уберите все назад в сундук, Варгаш, – распорядился сэр Уильям, – и выдайте им расписку. Сделайте в ней помету, что недоплата будет начислена к последнёму платежу. Иоганн, поблагодарите их и скажите, что мы ожидаем получения полной суммы, золотом, через девятнадцать дней.

Иоганн подчинился. Японский переводчик тут же начал переводить длинное заявление.

– Они просят об отсрочке, сэр, и...

– Никакой отсрочки. – Сэр Уильям вздохнул, отпустил остальных и приготовился скучать ещё час. Он закрыл уши и задумался о своём, но вдруг с удивлением услышал, как Иоганн сказал:

– Они неожиданно перешли сразу к делу, сэр, речь идет о встрече в Эдо, сэр. Они просят, чтобы встречу отложили ещё на тридцать дней, то есть всего получается на пятьдесят дней, считая от сегодняшнего... дословно это звучит так: сёгун к тому времени уже вернется из Киото, и он поручил Совету старейшин передать всем иностранным посланникам, что даст им аудиенцию в этот день.

Чтобы выиграть время и обдумать услышанное, сэр Уильям крикнул: – Лун!

Китаец появился в тот же момент.

– Чай!

Подносы прибыли через несколько секунд. А также сигары, нюхательный и курительный табак. Скоро комната наполнилась дымом, все начали кашлять, а сэр Уильям тем временем продумывал варианты.

Во-первых и в-главных, я, вероятнее всего, имею дело с какой-нибудь мелкой сошкой, поэтому все, о чем мы договоримся, будет подлежать дальнейшему согласованию. Далее, в любом случае пятьдесят дней, без сомнения, растянутся на два месяца, даже три, но если мы добьемся аудиенции у высшей власти – разумеется, Британия возглавит делегацию посланников, – это будет серьезным, очень серьезным шагом вперед. Если разобраться, я готов ждать и три, даже четыре месяца. К тому времени я получу разрешение лорда Рассела на открытие военных действий, подкрепления с Гонконга и из Индии будут на пути сюда, адмирал получит свои чертовы полномочия и в нашем распоряжении окажутся достаточные силы, чтобы в случае необходимости занять, удержать и укрепить Эдо.

Я мог бы сказать, давайте встретимся, как планировали, а потом будет аудиенция с сёгуном. Это был бы наилучший вариант, но я чувствую, они не пойдут против воли этого их таинственного сёгуна и будут так или иначе тянуть, вилять и опять все запутают.

– Их представитель говорит, – перевел Иоганн, – поскольку мы пришли к согласию, мы прощаемся с вами.

– Я не давал никакого согласия. Отсрочка на тридцать дней невозможна по многим причинам. Мы уже договорились о встрече с Советом старейшин, которая состоится в назначенный день, а затем, десятью днями позже, мы с удовольствием встретимся с сёгуном.

После часа шумного всасывания воздуха, возмущенных молчаний, англосаксонской прямолинейности сэр Уильям дал уговорить себя, и стороны сошлись на компромиссном варианте: встреча с Советом старейшин состоится, как назначено, а встреча с сёгуном произойдет двадцатью днями позже.

Оставшись наедине с сэром Уильямом, Иоганн произнес:

– Они не станут этого придерживаться.

– Да, я знаю. Это не страшно.

– Сэр Уильям, срок моего контракта истекает через пару месяцев. Я не стану его возобновлять.

– Я не смогу обойтись без ваших услуг по крайней мере полгода, – резко заметил ему сэр Уильям.

– Пора мне отправляться домой. Скоро это место станет кровавой баней, и мне вовсе не хочется, чтобы моя голова торчала на пике.

– Я увеличу ваше жалованье на пятьдесят фунтов в год.

– Дело не в деньгах, сэр Уильям. Я устал. На девяносто восемь процентов все эти переговоры – sheiss[17]17
  Дерьмо (голл.).


[Закрыть]. У меня больше нет терпения, чтобы копаться в бочке навоза, отыскивая зернышко пшеницы!

– Вы нужны мне на эти две встречи.

– Они никогда не состоятся. Два месяца с небольшим, и я снимаюсь с якоря, в тот самый день, что стоит в контракте. Извините, сэр Уильям, но это окончательно, а теперь я пойду напьюсь. – Он ушел.

Сэр Уильям прошел через холл в свой кабинет, подошел к окну и окинул взглядом горизонт. Солнце клонилось к закату. Никаких признаков возвращающегося флота. Дай бог, чтобы все корабли уцелели. Иоганна так или иначе необходимо удержать. Тайрер будет готов не раньше чем через год, и это в лучшем случае. Кого мне найти на это время из тех, кому можно доверять? Чёрт бы все побрал!

Лучи умирающего солнца освещали скромно обставленную комнату. Работать с бумагами было уже трудно, поэтому он зажег масляную лампу, тщательно отрегулировал фитиль. На столе лежали пачки депеш, его номер альманаха «Круглый год», давно прочитанный от первой до последней страницы вместе со всеми газетами с последнего пакетбота, несколько номеров «Иллюстрейтед Лондон ньюз» и «Панча». Он взял в руки сигнальный экземпляр «Отцов и детей» Тургенева на русском языке, присланный ему другом при санкт-петербургском дворе вместе с английскими и французскими книгами, начал читать, но не смог сосредоточиться на чтении, отложил роман в сторону и начал второе за сегодняшний день письмо губернатору Гонконга, излагая подробности прошедшей встречи и запрашивая замену для Иоганна. В комнату неслышно вошёл Лун, прикрыв за собой дверь. – Да, Лун?

Лун подошел к его столу, помолчал нерешительно, потом осторожно заговорил, понизив голос:

– Масса, слышать беда, беда сколый на Эдо, в Балсой дом, балсой беда.

Сэр Уильям поднял глаза и пристально посмотрел на него. Большим домом китайские слуги называли их миссию в Эдо.

– Что за беда? Лун пожал плечами.

– Беда.

– Когда беда?

Лун опять пожал плечами.

– Виски вода, хейа?

Сэр Уильям задумчиво кивнул. Время от времени Лун шепотом пересказывал ему разные слухи и со сверхъестественным постоянством оказывался прав. Сэр Уильям смотрел, как он бесшумно прошел к буфету и смешал ему виски с водой, как раз так, как он любил.

Филип Тайрер наблюдал тот же самый закат из окна второго этажа британской миссии в Эдо. Группы самураев, как обычно, располагались за стенами и на всех подступах к вершине холма. Оттенки темно-красного, оранжевого и коричневого у пустынного горизонта смешивались с полоской голубого неба, прижавшейся к самому морю.

Слава богу, французский адмирал привез назад Андре Понсена. Я благодарю Господа за Андре Понсена, хотя он человек со странностями и не отличается постоянством, но это лишь потому, что он француз. У меня уже есть два учебника, в которых полнымполно японских слов и выражений, а мой дневник до отказа напичкан всяким фольклором и местными обычаями. Мне назначена встреча с иезуитом, когда я снова вернусь в Иокогаму. Такой замечательный прогресс, а ведь мне так важно выучить японский как можно быстрее. И я уже не говорю о Ёсиваре.

Три посещения. Первые два предприняты вместе с Андре, третье – самостоятельно.

– Андре, я просто не могу высказать, как я ценю все то время, что вы посвящаете мне, и всю вашу помощь. Что же касается сегодняшней ночи, я буду вечно вам за неё благодарен, вечно.

Он сказал это после первого визита.

С наступлением сумерек, нервничая, краснея, истекая потом, почти не в состоянии вымолвить ни слова, но стараясь держаться «настоящим мужчиной», он вышел из Поселения следом за Андре, присоединившись к оживленной толпе мужчин, направлявшихся в сторону Ёсивары. Они миновали самурайскую стражу, вежливо приподняв цилиндры и получив в ответ небрежные поклоны, перешли через Мост в Рай и приблизились к высоким воротам в глухой деревянной ограде.

– «Ёсивара» означает «место, где растет тростник», – словоохотливо объяснял ему Андре. Оба они изрядно приободрили себя шампанским, но Тайреру это не помогло, даже наоборот: вино лишь усилило его тревогу и опасения. – Так назывался район в Эдо, отвоеванный у болота, где был выстроен обнесенный со всех сторон оградой квартал для публичных домов, первый в истории Японии. Выстроен по приказу сёгуна Торанаги два с половиной века назад. До этого бордели были в беспорядке разбросаны по всему городу. С тех пор, как рассказывают, все города, и большие и маленькие, имеют похожие кварталы, на каждый из них получено разрешение властей и все они строго контролируются. По традиции многие по-прежнему называются Ёсиварами. Видите вон там?

Над воротами виднелись изящно вытравленные на дереве китайские иероглифы.

– Они означают: «Страсть не дает покоя, выход ей должно найти».

Тайрер нервно рассмеялся. Перед воротами и внутри он заметил большое количество стражников. Вчера вечером, когда Андре предложил проводить его сюда – они тогда сидели в клубе и выпивали, – Тайрер упомянул одного торговца, который рассказал ему, что стражники поставлены там не столько следить за порядком, сколько не давать шлюхам сбежать.

– Получается, что на самом деле все они рабыни, не так ли? Он был шокирован, увидев, как Понсен сердито вспыхнул.

– Mon Dieu, не считайте их шлюхами и не зовите их шлюхами в нашем понимании этого слова. Они не рабыни. Некоторые из них связаны договором на несколько лет, многие проданы родителями ещё в юном возрасте, опять же на определенное количество лет, но их контракты одобрены бакуфу и все зарегистрированы. Они не шлюхи, они дамы Ивового Мира, и не забывайте об этом. Дамы!

– Извините, я...

Но Андре пропустил его извинение мимо ушей.

– Некоторых из них называют гейшами – девами искусства, – они обучены развлекать вас, петь и танцевать и играть в разные глупые игры. Гейши не для постели. Остальные... mon Dieu, я уже говорил вам, не думайте о них как о шлюхах, думайте о них как о девах наслаждения, обученных доставлять удовольствие, и это обучение длилось много лет.

– Простите, я не знал.

– Если вы будете обращаться с ними как подобает, они доставят вам удовольствие, практически любое, какое вы пожелаете, – если сами захотят этого и если деньги, которые вы платите, достаточны. Вы отдаете им деньги, которые не имеют никакого значения, они отдают вам свою молодость. Это неравная сделка. – Андре странно посмотрел на него. – Они отдают вам свою молодость и прячут слезы, которые вы им приносите. – Он залпом допил своё вино и уставился в пустой бокал, внезапно помрачнев и сразу как-то потухнув.

Тайрер вспомнил, как он, не поднимая глаз, снова наполнил бокалы, проклиная себя за то, что разрушил чувство легкой, безмятежной дружбы, такой ценной для него дружбы, обещая себе впредь быть осторожнее и гадая, чем мог быть вызван этот внезапный приступ ярости.

– Слезы?

– Их жизнь нельзя назвать хорошей, и все равно она не всегда бывает плохой. Для некоторых она может стать волшебной. Самые красивые и утонченные из них становятся знаменитыми, их добиваются для себя даже самые высокопоставленные даймё – короли – в стране. Они могут найти себе хорошего мужа, богатого купца, даже самурая. Но для наших дам Ивового Мира, предназначенных для нас, гайдзинов, – с горечью продолжал Андре, – нет иного будущего, кроме как открыть свой дом здесь же, пить саке и нанимать других девушек. Mon Dieu, обращайтесь с ними достойно, потому что, оказавшись здесь, они становятся нечистыми в глазах всех остальных японцев.

– Извините. Какой ужас.

– Да, никто даже не понима... – Взрыв пьяного хохота заглушил его слова. Клуб был полон людьми, разгоряченными, шумными. – Поверьте мне, этим кретинам все равно, им плевать на все это, всем до единого, кроме Кентербери, тот понимал. – Андре поднял глаза от остатков вина в бокале. – Вы молоды и чисты сердцем, вы пробудете здесь год или два и как будто хотите учиться, поэтому я подумал... здесь можно узнать так много... так много хорошего, – вдруг сказал он и ушел.

Это было прошлой ночью, и вот теперь они входили в ворота Ёсивары. Андре достал свой маленький пистолет.

– Филип, вы вооружены?

– Нет.

Андре передал пистолет подобострастному прислужнику, который выдал ему расписку и положил его вместе со многими другими.