Текст книги "Гайдзин"

Автор книги: Джеймс Клавелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 92 страниц) [доступный отрывок для чтения: 33 страниц]

Девушка тотчас же указала на себя.

– Сёдзи симасу. – Я сделаю это.

Хоуг нахмурился.

– Скажи ей, это будет очень неприятно, много крови, много вони, жуткая картина. – Он наблюдал, как она внимательно выслушала китайца, потом ответила с явной гордостью:

– Гомэн насай, Хо Ге-сан, вакаримасэн. Ватаси самурай дэсу.

– Она говорит: «Пожалуйста, извинить, я понимаю. Я самурай».

– Я не знаю, что это значит для вас, милая юная леди, и я никогда не думал, что женщины могут быть самураями, но давайте приступим.

Хоуг быстро понял, что одним из главных качеств самурая являлось мужество. Ни разу она не замешкалась, пока он проводил чистку, срезая пораженные участки ткани, выпуская смердящий гной, ополаскивая рану; когда кровь, пульсируя, заструилась из задетой скальпелем вены, она промокала это место тампонами снова и снова, пока он не остановил ток и не устранил повреждение, – широкие рукава кимоно для горничной, в которое она переоделась, были закатаны и закреплены, чтобы не мешали ей, как и концы шарфа, которым она подвязала волосы, и то и другое быстро намокло от пота и перепачкалось в крови.

Целый час он работал без перерыва, мурлыча себе что-то под нос время от времени, наглухо перекрыв уши и ноздри для всего, что пыталось проникнуть к нему извне, сосредоточив все чувства на операции, которую ему приходилось повторять уже в тысячный раз, на тысячу больше, чем хотелось бы. Хоуг резал, шил, чистил, перевязывал. Наконец он закончил.

Он неторопливо потянулся, чтобы прогнать боль из затекшей спины, вымыл руки и снял с себя вымазанную в крови простыню, которая служила ему фартуком. Ори перед операцией положили на самый край веранды, а доктор встал около него с другой стороны, спустившись в сад:

– Не могу оперировать на коленях, Юки, слишком неудобно, – объяснил он девушке.

Все, что от неё требовалось во время операции, она исполняла без колебаний. Обезболивающее больному, которого Хоугу представили как Хиро Итикаву, давать не понадобилось, настолько глубока была его кома. Раз или два Ори вскрикнул, но не от боли, просто какой-то дьявол посетил его в кошмарных видениях. И раз или два он пробовал сопротивляться, но силы в нем не было.

Ори глубоко вздохнул. Доктор Хоуг встревоженно взял его за кисть. Пульс едва прощупывался, дыхание тоже было почти неуловимым.

– Ладно, – проговорил он себе под нос. – По крайней мере, пульс у него есть.

– Гомэн насай, Хо Ге-сан, – произнес мягкий голос, – аната кангаэмасу, хай, ийе?

– Она говорит: «Извините меня, досточтимый Мудрый Ученый, вы думаете да, нет?» – Чень Син закашлялся. На время операции он отошел подальше от веранды и встал к ним спиной.

Хоуг пожал плечами, глядя на неё, размышляя о ней, спрашивая себя, откуда она черпает такую силу, где она живет и что произойдет теперь. Она стала заметно бледнее, черты лица отвердели, подчиненные железной воле. Его глаза прищурились в улыбке.

– Не знаю. Он в Божьей воле. Юки, ты номер один. Самурай.

– Домо... домо аригато гозаймасита. – Она низко поклонилась, коснувшись головой татами. В действительности её звали Сумомо Анато, она была невестой Хираги и сестрой Сёрина, а не Ори.

– Она спрашивает, что ей теперь следует делать?

– Если речь о её брате, то пока ничего. Пусть скажет прислуге, чтобы ему клали холодные полотенца на лоб и смачивали повязки чистой водой, пока не спадет жар. Если... как только жар спадет – надеюсь, это случится к утру, – юноша будет жить. Возможно. – Обычно за этим всегда следовал вопрос, как велика вероятность того, что он выживет. На этот раз такого вопроса он не услышал. – Ну, я пойду. Скажи ей, пусть пришлет за мной провожатого завтра рано утром... – если он ещё будет жив, хотел он закончить, но решил промолчать.

Пока Чень Син переводил, он начал мыть инструменты. Девушка знаком подозвала к себе слугу и что-то ему сказала. «Хай», – ответил тот и поспешно удалился.

– Мудрый Целитель Врач Ученый, прежде чем вы уйдете, госпожа говорит, конечно, хотеть ванну. Да?

Доктор Хоуг уже собирался отказаться, но вместо этого поймал себя на том, что согласно кивает. И он не пожалел, что согласился.

В сумерках Бебкотт сидел на веранде миссии, с удовольствием потягивая виски. Он очень устал, но был доволен тем, как прошли операции. Бриз, тихо ласкавший сад, нес с собой приятный запах моря. Когда его глаза невольно нашли то место в кустарнике, где три недели назад был пойман и покончил с собой одетый с ног до головы в черное убийца, раздались мерные удары колокола в храме, и до него донеслось приглушенное расстоянием гортанное песнопение монахов: «Оммммани-и падми-и хуммммм...» Он поднял глаза и увидел приближающегося к нему Хоуга.

– Боже милосердный! – вырвалось у него.

Хоуг вышагивал, облаченный в цветную, подпоясанную ремнем юкату, на ногах у него были тапочки-носки и японские деревянные сандалии. Под мышкой он сжимал большую, оплетенную соломой бутыль саке и улыбался во весь рот.

– Добрый вечер, Джордж!

– Вы выглядите очень довольным собой, где вы были?

– Больше всего мне понравилась ванна. – Хоуг поставил бутыль на буфет, плеснул себе в бокал виски. – Бог мой, в жизни не знал ничего лучше. Вы не поверите, как прекрасно я себя сейчас чувствую.

– Как она? – сухо спросил Бебкотт.

– Никакого секса, старина, меня просто выскребли начисто, засунули почти в кипящую воду, потом мяли, молотили и массировали, а потом переодели во все вот это. А мою собственную одежду тем временем постирали, отутюжили, почистили сапоги и сменили носки. Как в сказке. Она дала мне саке и вот эти... – Он порылся в рукаве и показал Бебкотту две овальные монеты и свиток, исписанный иероглифами.

– Бог мой, да вам щедро заплатили, это золотые обаны – на них вы можете пить шампанское по меньшей мере неделю! Сержант передал мне, что вас вызвали к больному на дом. – Они оба рассмеялись. – Это был какой-нибудь даймё?

– Вряд ли. Это был юноша, самурай. Не думаю, чтобы я ему очень помог. Вы можете прочесть, что здесь написано?

– Нет, но Лим может. Лим!

– Да, масса.

– Бумага что?

Лим взял свиток в руки. Его глаза расширились, потом он внимательно перечел написанное ещё раз и сказал Хоугу на кантонском:

– Здесь говорится: «Мудрый Целитель Врач Ученый оказал великую услугу. Именем всех сиси Сацумы, предоставьте ему любую помощь, о какой он попросит». – Лим показал на подпись, его палец дрожал. – Извините, господин, имя я не могу разобрать.

– Почему ты так напуган? – спросил Хоуг, тоже на кантонском. Беспокойно поеживаясь, Лим объяснил:

– Сиси – это мятежники, бандиты, на которых охотятся бакуфу. Они плохие люди, хотя и самураи, господин.

– Что там такое, Рональд? – нетерпеливо спросил Бебкотт. Хоуг рассказал ему.

– Бог мой, бандит? Что случилось?

Хоуг жадно плеснул себе ещё виски и начал подробно описывать женщину, юношу, рану и то, как он срезал омертвевшую ткань.

– ...похоже, беднягу подстрелили недели две-три назад, и...

– Господи всеблагой и милосердный! – Бебкотта вдруг осенило, и он вскочил на ноги. Хоуг вздрогнул от неожиданности и расплескал свой виски.

– Вы спятили? – раскипятился Хоуг.

– Вы можете показать дорогу туда?

– А? Ну... ну... да, наверное. А что...

– Пойдемте скорее. – Бебкотт бросился с веранды, крича на бегу: – Сержанта караула ко мне!

Маленький отряд спешил по узкой улочке: Хоуг впереди, все в той же юкате, но успевший переобуться в сапоги, следом Бебкотт, вместе с ним сержант и десять солдат, все при оружии. Редкие прохожие, некоторые с фонарями в руках, торопливо уступали им дорогу. В небе светила полная луна.

Они прибавили шагу. Пропустили поворот. Хоуг чертыхнулся, вернулся назад, огляделся и нашел-таки полускрытый проход на нужную им улицу. Они опять пустились бегом. Ещё один поворот. Он остановился и вытянул руку. В двадцати шагах перед ними была та самая дверь в ограде.

Сержант и солдаты тут же бросились вперед, обогнав его. Двое прислонились спиной к стене, прикрывая остальных, четверо врезались плечом в дверь, мигом сорвав её с петель, и весь отряд хлынул в ворота, Хоуг и Бебкотт за ними следом; оба врача уверенно держали в руках выданные им ружья, оба прекрасно умели с ними обращаться – общее для всех европейцев качество, без которого в Азии было не обойтись.

Вдоль по дорожке. Вверх по ступеням веранды. Сержант отодвинул сёдзи. Комната была пуста. Без колебаний он повел своих солдат в следующую, потом в следующую. Никаких признаков человеческого присутствия ни в одной из пяти сообщавшихся между собой комнат. Не найдя никого ни на кухне, ни в маленьком деревянном флигеле, они снова собрались в саду.

– Рассредоточиться, ребята. Джонс и Берк пойдут туда, вы двое – вон в ту сторону, вы двое – туда, а вы двое останетесь стеречь здесь, и, ради Создателя, всем глядеть в оба.

Солдаты парами углубились в сад, прикрывая один другого: урок, который преподал им первый ночной убийца, был хорошо усвоен.

Осмотрели каждую пядь. Прошли вдоль всей стены, сняв ружья с предохранителей.

Ничего. Когда сержант вернулся назад, он был покрыт потом.

– Чтоб мне задавиться, сэр! Голо, как... Ни шепотка, чёрт побери, ни шороха. Вы уверены, что это то самое место, сэр?

Хоуг показал на темное пятно на веранде.

– Вот здесь я оперировал.

Бебкотт выругался и огляделся. Дом был окружен другими домами, но только крыши виднелись над оградой и ни одно окно не смотрело в эту сторону. Прятаться больше было негде.

– Должно быть, они исчезли сразу, как только вы ушли. Хоуг вытер пот со лба, втайне радуясь, что она ускользнула и не

попалась в ловушку. После того как его повели мыться, он, к своему глубокому сожалению, больше не видел её. Прислужница передала ему деньги и свиток – и то и другое было аккуратно упаковано, – вместе с ними бутыль, сказала, что её госпожа пришлет за ним завтра утром, и поблагодарила его.

Что же касалось её брата, то тут Хоуга раздирали самые противоречивые чувства. Юноша был просто пациентом, он был врачом и хотел, чтобы сделанная им операция увенчалась успехом.

– Мне даже в голову не пришло, что этот парень мог быть одним из убийц. Правда, это ничего бы не изменило, я говорю об операции. По крайней мере, теперь мы знаем его имя.

– Ставлю тысячу обанов против гнутой пуговицы, что это не его имя. Мы даже не знаем, был ли он её братом. Если он действительно сиси, как это утверждается в свитке, можете быть уверенны, что имя фальшивое; коварство и обман вообще почитаются японцами с незапамятных времен. – Бебкотт вздохнул. – Я тоже не могу утверждать наверняка, что это был тот самый дьявол с Токайдо. Просто интуиция. Какие у него шансы?

– Переезд никак не пошел бы ему на пользу. – Хоуг задумался на мгновение, такой приземистый и ещё больше похожий на лягушку рядом с великаном Бебкоттом, хотя ни тот ни другой не замечали этой разницы в росте. – Я взглянул на него перед самым уходом. Пульс был слабый, но ровный. Мне кажется, я удалил бОльшую часть мертвых тканей, но... – Он пожал плечами. – Я не поставил бы больших денег на то, что он выживет. Хотя, с другой стороны, кто знает, а? А теперь... теперь расскажите мне про то нападение во всех подробностях.

По дороге назад Бебкотт поведал ему все, что произошло на Токайдо. И рассказал о Малкольме Струане.

– Его состояние тревожит меня, но Анжелика, пожалуй, лучшая сиделка, какую ему можно было бы пожелать.

– Вот и Джейми сказал то же самое. Я согласен: ничто так не помогает больному, как присутствие очаровательной юной леди в его комнате. Малкольм чертовски похудел и пал духом, но он молод и всегда был самым сильным и стойким в семье, после своей матери. Если швы выдержат, с ним все должно быть в порядке. Я полностью доверяю вашему мастерству хирурга, Джордж, хотя для бедного парня это будет долгий и трудный путь. Он весьма привязан к этой девушке, не так ли?

– Да. И ему отвечают взаимностью. Счастливчик. Некоторое время они шли молча. Хоуг нерешительно заметил:

– Я... ну, я полагаю, вам известно, что его мать решительно против того, чтобы он поддерживал отношения с этой юной леди, в любой форме.

– Да, я слышал об этом. Это станет большой проблемой.

– Так вы, стало быть, считаете, что у Малкольма серьезные намерения?

– Серьезнее некуда, он влюблен по уши. Она редкая девушка.

– Вы её знаете?

– Анжелику? Не могу этого сказать, она не обращалась ко мне как к врачу, по-настоящему не обращалась, хотя, как вам известно, когда я видел её , она была в ужасном состоянии. А вы?

Хоуг покачал головой.

– Мы встречались только на приемах, скачках – как говорится, в свете. С тех пор как она появилась месяца три-четыре назад, она была королевой на каждом балу, и с полным правом. Никогда не имел её в числе своих пациентов – теперь в Гонконге есть французский доктор, вы можете себе представить? Но я согласен с тем, что она поразительно красива. Не обязательно идеальная жена, для Малкольма, если таковы его намерения.

– Потому что она не англичанка? И не богата?

– И то, и другое, и ещё много всего. Извините, но я просто не доверяю французам, скверная порода – такими уж они рождаются. Её отец – лучшее тому подтверждение: обаятельный и галантный на поверхности, а чуть-чуть эту шелуху сдунешь – прохвост и негодяй, и чем глубже копаешь, тем больше видишь в нем мерзости. Уж простите, но я не стал бы выбирать его дочь в подруги своему сыну, когда он станет совершеннолетним.

Интересно, спросил себя Бебкотт, знает ли Хоуг, что мне известно о скандале, связанном с его именем: лет двадцать пять тому назад, когда молодой доктор Хоуг работал на ост-индскую компанию в Бенгалии, он женился на индусской девушке, презрев все условности и прямо высказанное ему неодобрение начальства, за что впоследствии был уволен и с позором отослан домой. У них родились дочь и сын, а потом его жена умерла – лондонский холод, туман и сырость были почти что смертным приговором для любого, кто родился индусом.

Люди такие странные, продолжал размышлять Бебкотт. Вот передо мной умный, храбрый, незаурядный англичанин, великий хирург, имеющий двух детей, которые наполовину индусы и потому не могут быть приняты в английском обществе, жалующийся на недостаточно благородное происхождение Анжелики. Какая глупость, и ещё большая глупость – прятаться от правды.

Да, но и ты сам от неё не прячься. Тебе двадцать восемь, времени для женитьбы ещё предостаточно, но встретишь ли ты ещё когда-нибудь такую же волнующую женщину, как Анжелика, тем более что искать придется только здесь, в Азии, где ты проведешь всю свою жизнь, пока есть силы работать врачом.

Я знаю, что не встречу. По счастью, Струан, вероятно, женится на ней, так что и говорить тут не о чем. И я помогу ему, клянусь Богом!

– Возможно, миссис Струан, как любая мать, просто пытается оберегать своё чадо, – сказал он, зная, каким влиянием пользуется Хоуг в семействе Струанов, – и возражает только потому, что считает, будто он слишком рано связывает себя. Это можно понять. Он теперь тайпэн, и эта должность будет забирать всю его энергию. Но не поймите меня превратно, я считаю, что Анжелика вполне достойная юная леди, храбрая и воспитанная, и может стать замечательной спутницей жизни для любого мужчины, а Малкольму, чтобы справиться со всеми проблемами и заботами, понадобится близкий человек, способный его поддержать.

Хоуг уловил в его голосе скрытую страсть, отложил эту информацию в своей голове и не стал развивать тему дальше, перенесшись вдруг мыслями в Лондон, где его сестра и её муж воспитывали его сына и дочь, и, как всегда, возненавидев себя за то, что уехал тогда из Индии, подчинившись условностям, и тем самым убил её , свою Арджуманд Прекрасную.

Я, должно быть, потерял разум, когда решился отвезти мою любовь в страну этих кошмарных зим, уволенный со службы, без гроша в кармане, без работы и с единственной перспективой – начать все с начала. Чёрт, мне следовало остаться и спорить с компанией до конца, со временем мои знания и опыт хирурга заставили бы их, заставили бы их принять меня назад и спасли бы нас...

Двое часовых у ворот отдали честь, когда они проходили мимо. В столовой был накрыт ужин на двоих.

– Скотч или шампанское? – спросил Бебкотт, потом позвал: – Лун!

– Шампанское. Вы позволите?

– Я сам. – Бебкотт откупорил бутылку, ожидавшую их в георгианском серебряном ведерке со льдом. – Ваше здоровье! Лун!

– И пусть все будут счастливы! – Бокалы со звоном соприкоснулись. – Изумительно! Как готовит ваш шеф-повар?

– Иногда неплохо, чаще – ужасно, но качество морских продуктов здесь превосходное: креветки маленькие, креветки большие, устрицы, дюжины видов рыбы. Куда, дьявол его забери, запропастился Лун? – Бебкотт вздохнул. – Трость плачет по этому шалопаю. Отругайте его, когда он появится, хорошо?

Но буфетная была пуста. Не было Луна и на кухне. В конце концов китайца нашли в саду рядом с одной из дорожек. Его отрубленная голова валялась поодаль. На её месте была пристроена голова мартышки.

17

ЭДО

В эту ночь Хирага, двигаясь быстро и бесшумно, первым из своего маленького отряда перелез через частокол одного из княжеских дворцов во втором кольце, опоясывавшем снаружи стены замка, и бросился бегом через сад к заднёму входу в дом. Сверху равнодушно светила луна. Шестеро сиси были в одинаковых коротких черных кимоно, предназначенных для ночных схваток, без доспехов, которые гремели и стесняли движения. Все были вооружены мечами, ножами и удавками. Все были ронинами из Тёсю, которых Хирага срочно вызвал из Канагавы для сегодняшнего нападения.

Раскинувшиеся вокруг главного дома казармы, конюшни и помещения для прислуги, в которых обычно размещалось пятьсот воинов, а также семья и слуги даймё, стояли зловеще пустые. Заднюю дверь охраняли всего двое полусонных часовых. Они заметили сиси слишком поздно, чтобы поднять тревогу, и умерли. Акимото переоделся в одежду одного из них, потом оттащил тела в кустарник и присоединился к остальным на веранде. Они ждали, застыв неподвижно, вслушиваясь в темноту. Никаких криков тревоги, при первом из которых они тут же были готовы ретироваться.

– Если нам придется отступить, не беда, – говорил Хирага в наступивших сумерках, когда все остальные прибыли в Эдо. – Достаточно того, что мы сумеем проникнуть так близко к замку. Цель сегодняшней вылазки – это ужас, убить и посеять ужас, чтобы все они думали, будто нет такого человека и нет такого места, до которого не добрались бы мы или наши шпионы. Ужас. Быстро туда и назад, как можно неожиданнее и никаких жертв с нашей стороны. Такая возможность, как сегодня, выпадает нечасто. – Он улыбнулся. – Когда Андзё и старейшины отменили санкин-котай, они вырыли могилу сёгунату.

– Мы подожжем дворец, брат? – радостно спросил Акимото.

– После того, как убьем его.

– А он кто?

– Он старый, волосы седые и их совсем немного, сам худой, маленького роста – Утани, один из старейшин родзю.

Они все ахнули, пораженные.

– Даймё Ватасы?

– Да. К сожалению, сам я его никогда не видел. А из вас кто-нибудь видел?

– Думаю, я узнаю его, – сказал восемнадцатилетний юноша. Одна сторона его лица была изуродована длинным глубоким шрамом. – Он щуплый, как дохлый цыпленок. Я однажды видел его в Киото. Стало быть, сегодня мы отправим в дальний путь старейшину, а? Даймё, а? Хорошо! – Он ухмыльнулся и почесал шрам, память о неудавшейся попытке Тёсю захватить Дворцовые Врата в Киото прошлой весной. – После сегодняшней ночи Утани уже никуда не будет бегать по ночам. Он выжил из ума, если решился спать за стенами замка да ещё не сумел сохранить это в тайне! И без охраны? Глупец!

Дзёун, которому было семнадцать, всегда самый осторожный среди них, сказал:

– Извините меня, Хирага-сан, но вы уверены, что это не ловушка, в которую нас заманивают ложными сведениями? Ёси прозвали Лисом, а Андзё ещё хитрее. За наши головы назначены большие награды, а? Я согласен с моим братом, как Утани может оказаться настолько глупым?

– Потому что у него здесь тайное свидание. Он любит мальчиков.

Они недоуменно уставились на него.

– Зачем ему понадобилось это скрывать от кого-то?

– Этот мальчик – один из тех, к кому ходит сам Андзё.

– Со ка! – Глаза Дзёуна заблестели. – Тогда, думаю, и я держал бы это в секрете. Но зачем красивому мальчику отдавать себя кому-то вроде Утани, когда у него уже есть могущественный покровитель?

Хирага пожал плечами.

– Деньги, что же ещё? Нори скряга, Утани же щедр безмерно – разве его крестьяне не обложены налогами больше других во всем Ниппоне? Разве его долги не выросли до небес? Разве не известно всем, что он поглощает золотые обаны, как зернышки риса? Скоро, тем способом или иным, Андзё оставит этот мир. Возможно, этот смазливый мальчишка полагает, что Утани выживет и ему стоит рискнуть – Утани ведь пользуется влиянием при дворе, а? Коку! Почему же нет? Его семья, наверное, обнищала и утопает в долгах – разве не почти все самураи рангом ниже хиразамурая живут в бедности?

– Это так, – согласились они все.

– Это так со времени правления четвертого сёгуна, – с горечью сказал сиси со шрамом, – уже почти двести лет. Даймё забирают себе все налоги, продают звание самурая вонючим купцам и торговцам, с каждым годом все чаще и чаще, и по-прежнему урезают наше жалованье. Даймё предали нас, своих верных вассалов!

– Ты прав, – сердито произнес Акимото. – Мой отец должен наниматься к крестьянину простым рабочим, чтобы прокормить других моих братьев и сестер...

– У нашего остались только его мечи, дома нет, только жалкая хижина, – вставил Дзёун. – Мы так увязли в долгах, копившихся ещё со времени прапрадеда, что уже никогда не сможем расплатиться. Никогда.

– Я знаю, как нужно расплачиваться с этой мразью, которая чтит только деньги: отменить все долги или убить их, – сказал другой. – Если даймё иногда платят свои долги таким образом, почему нам нельзя?

– Прекрасная мысль, – согласился Акимото, – но это будет стоить тебе головы. Лорд Огама расправится с тобой в назидание другим, чтобы его собственные ростовщики не перестали ссужать ему деньги под... что там теперь, налоги с княжества за четыре года вперед?

– Жалованье моей семьи, – сказал третий, – не менялось со времен Секигахары, а цена риса с тех пор поднялась в сотню раз. Нам следует стать торговцами или варить саке. Два моих дяди и старший брат расстались с мечами и занялись этим.

– Ужасно, да, но я тоже думал об этом.

– Даймё предали всех нас.

– Большинство из них, – поправил его Хирага. – Не все.

– Верно, – кивнул Акимото. – Ничего, мы сами выберем себе даймё, когда изгоним варваров и сокрушим сёгунат Торанага. Новый сёгун даст нам вдоволь еды, нам и нашим семьям, и лучшее оружие, может быть, даже несколько ружей гайдзинов.

– Кто бы он ни был, ружья он оставит для своих собственных людей.

– Почему обязательно так, Хирага? Их хватит на всех. Разве Торанага не собирают от пяти до десяти миллионов коку ежегодно? Этого больше чем достаточно, чтобы вооружить нас как подобает. Послушай, если мы потеряемся в темноте, где мы встретимся потом?

– В доме Зеленых Ив, к югу от Четвертого моста, не здесь. Если пробраться туда будет слишком сложно, спрячьтесь где-нибудь, а потом возвращайтесь в Канагаву...

Сейчас, на веранде, пытаясь уловить ухом караулящую их в темноте опасность, наслаждаясь этим ощущением, Хирага улыбнулся – сердце его билось ровно и сильно, – чувствуя радость жизни и приближающуюся смерть, приближающуюся неотвратимо, с каждым днём. Через несколько мгновений они двинутся дальше. Наконец-то он может действовать...

Долгие дни он прятался в храме рядом с английской миссией, нетерпеливо ожидая, когда представится возможность поджечь её , но вражеских солдат всегда оказывалось слишком много: самураев – вокруг миссии снаружи, чужеземных – внутри неё. Каждый день он переодевался садовником, разведывал, слушал, строил планы – так легко было убить того высокого варвара, который уцелел после нападения на Токайдо. Поразительно, что всего один варвар был убит из такой легкой добычи, какой являлись три мужчины и женщина.

А, Токайдо! Токайдо означает Ори, Ори означает Сёрин, а вместе они означают Сумомо, которой исполняется семнадцать в следующем месяце, и я не буду думать о письме отца. Не буду! Я не приму прощение Огамы, если мне придется отречься от сонно-дзёи. Сонно-дзёи указывает мне путь, и я пойду по нему до конца, к какой бы смерти он меня ни привел.

Только я остался теперь в живых. Ори умер или умрет завтра. Сёрина нет. А Сумомо?

Прошлой ночью слезы увлажнили его щеки, слезы, пришедшие вместе со сном, в котором была она, её бусидо, её огонь; запах, тело манили его и были потеряны для него навсегда. Он не мог спать, поэтому сел в позу лотоса, позу Будды, и прибег к дзэну, чтобы разум его взлетел навстречу покою.

Потом, сегодня утром, дар богов – тайное зашифрованное послание от мамы-сан Койко с известием об Утани, которая получила эти сведения, так же тайно, от прислужницы Койко. «И-и-и-и, – радостно подумал он, – интересно, что сделал бы Ёси, если бы узнал, что наши щупальца протянулись даже в его постель, обвились даже вокруг его Упругого Стебля?»

Уверенный теперь, что их не обнаружили, он вскочил и подошел к двери, где пустил в дело нож, чтобы отодвинуть деревянный запор изнутри. Они быстро вошли. Переодетый Акимото остался на страже у двери. Остальные бесшумно последовали за Хирагой вверх по лестнице на женскую половину, путь был указан им заранее. Денег на дворец не пожалели: всюду лучшие сорта дерева, прекрасные татами, чистейшая промасленная бумага для сёдзи, тонко благоухающие свечи и масло в лампах. Поворот за угол. Ничего не подозревавший охранник тупо уставился на него. Его рот открылся, но никакой звук не успел вырваться наружу. Нож Хирага остановил его.

Он перешагнул через тело, прошел до конца коридора и остановился на мгновение, чтобы сориентироваться. Коридор заканчивался тупиком. По обе стороны тянулись стены из раздвижных панелей-сёдзи, за которыми были комнаты. В конце коридора располагалась только одна, больше и богаче всех остальных. Внутри горела масляная лампа, как и в некоторых других комнатах. До них доносились храп и тяжелое дыхание. Молча Хирага приказал Тодо и Дзёуну следовать за ним, а остальным встать на страже, и опять пошел вперед, похожий на ночного хищника. Звук тяжелого дыхания стал слышнее.

Кивок Дзёуну. Юноша тут же проскользнул вперед, присел у дальней двери, потом, по знаку Хираги, рывком отодвинул сёдзи. Хирага прыгнул в комнату, Тодо за ним следом.

Двое мужчин лежали лицом вниз на стеганых одеялах из гладкого шелка и футонах, их обнаженные тела соединились, юноша раскинул ноги и руки, старик накрыл его сверху, сжимая руками, яростно двигая телом, задыхаясь и ничего не видя и не слыша вокруг. Хирага встал над ними, перехватил свой меч, высоко поднял его клинком вниз и, сжимая рукоятку обеими руками, вогнал острие в спины тел чуть повыше сердца, пронзив их насквозь и пригвоздив к татами.

Старик хватил ртом воздух и умер мгновенно; его руки и ноги продолжали судорожно подергиваться после смерти. Юноша бессильно заскреб ногтями по шелку. Он не мог повернуться, не мог шевельнуть телом, только упирался руками и ногами и вертел головой, но все равно не мог увидеть, что произошло, не мог понять ничего, кроме того, что все его тело вдруг словно раскрылось и жизнь быстрым потоком вытекает из него. Вой ужаса собрался у него в горле, Тодо прыгнул вперед, накинул удавку, чтобы не выпустить его, – и опоздал на долю секунды. Крик оборвался и повис в ставшем теперь зловонным воздухе.

В то же мгновение он и Хирага круто повернулись к двери. Хирага вытянул руку с ножом. Тодо, Дзёун и те сиси, что оставались в коридоре, замерли с поднятыми мечами, сердца бешено колотились в груди, все приготовились нападать, отступать, драться, прорываться сквозь противника, умирать, но сражаться и умирать с честью. Позади Хираги тонкие руки юноши цеплялись за горло, его длинные, совершенной формы крашеные ногти царапали кожу вокруг проволоки. Пальцы задрожали, остановились, судорожно затрепетали, остановились, затрепетали. И замерли.

Тишина. Где-то шумно заворочался спящий, потом успокоился и снова уснул. По-прежнему никаких криков или сигналов тревоги. Постепенно сиси приходили в себя, пядь за пядью отступая от края пропасти, на котором стояли, тела их покрылись потом, в голове шумело, все чувства притупились. Хирага дал сигнал отходить.

Они тут же подчинились, кроме Дзёуна, который забежал в комнату, чтобы забрать меч Хираги. Он сел на мертвые тела верхом, но у него не хватило сил ни выдернуть меч одним рывком, ни извлечь его, раскачивая. Хирага махнул ему рукой, показывая, что сделает это сам, но и у него ничего не вышло. На низкой лакированной подставке лежали мечи убитых. Хирага взял один из них. У двери он оглянулся.

В чистом, ровном свете масляной лампы оба тела напоминали одну чудовищную, многоногую, с человеческими головами стрекозу; смятые одеяла раскинулись, как её великолепные переливчатые крылья, его меч торчал, будто гигантская серебряная булавка. Сейчас он мог видеть лицо юноши – оно показалось ему очень красивым.

Ёси прогуливался по стене замка вместе с Койко, девушка едва доставала ему до плеча. Легкий холодный ветерок доносил к ним наверх тяжелый запах гниющих водорослей, обнажившихся с отливом. Ёси не замечал его. Вновь его глаза, моргнув, поднялись от города внизу к луне, и он засмотрелся на неё, погруженный в свои мысли. Койко терпеливо ждала. Её кимоно было из тончайшего шантунгского шелка с исподним кимоно алого цвета; волосы, не убранные в прическу, падали до самого пояса. Его кимоно было простым, шелковым, но простым, и мечи простыми, простыми, но острыми.

– О чем вы думаете, господин? – спросила она, решив, что пришло время развеять его мрачное настроение. Хотя они были здесь совершенно одни, она понизила голос, хорошо зная, что нигде внутри замка нельзя было по-настоящему чувствовать себя в безопасности.

– Киото, – ответил он одним словом. Так же тихо.

– Вы будете сопровождать сёгуна Нобусаду?

Он покачал головой, хотя про себя уже решил отправиться в Киото раньше торжественного кортежа – обманный жест получился у него с привычной естественностью.

«Каким-то образом я должен остановить этого юного идиота и стать единственным связующим звеном между императором и сёгунатом, – думал он; разум его осаждали окружавшие его со всех сторон трудности: изначальное безумие этого государственного визита; Андзё, чье влияние в Совете повлекло за собой его одобрение; Андзё с его ненавистью и интригами; ловушка, которой является для меня этот замок; многочисленные враги по всей стране, главные из которых Сандзиро, правитель земли Сацума, Хиро, правитель Тосы, и Огама, правитель Тёсю, последний теперь держит в своих руках Дворцовые Врата, принадлежащие нам по праву рождения. И вдобавок ко всем ним, словно волки, с чьих клыков капает слюна, выжидают удобного момента, чтобы наброситься на нас, гайдзины.