Текст книги "Гайдзин"

Автор книги: Джеймс Клавелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 92 страниц) [доступный отрывок для чтения: 33 страниц]

– Лучше подождать, когда я вернусь, лучше проявить благоразумие, лучше не клясться Господом, решаясь на столь необдуманный поступок, сэр Уильям, – резко заметил адмирал. – Бог может судить иначе.

В тот же вечер, перед самой полуночью, Анжелика, Филип Тайрер и Паллидар вышли из британской миссии и направились вдоль Хай-стрит к фактории Струана.

– Л-ла, – объявила она со счастливым видом, – шеф-повар сэра Уильяма определенно скромен в своём искусстве!

Они все были в вечерних нарядах и хором рассмеялись, потому что пища была обильной, по-английски добротной и на вкус просто отменной: жареный говяжий бок, подносы со свиными колбасками и свежие крабы, доставленные из Шанхая в холодной кладовой пакетбота как часть дипломатического отправления и потому не подлежавшие таможенному досмотру и обложению пошлиной. Их подавали с вареными овощами, печеным картофелем, тоже привезенным из Шанхая, с йоркширским пудингом, за которыми последовали яблочные пироги и сладкие пироги с мелко нарубленным изюмом и миндалем. Все это запивалось кларетом «Пуйи Фюме», портвейном и шампанским в таком количестве, какое только могли вместить в себя двадцать человек гостей.

Перед парадным входом фактории Струана она остановилась и протянула руку для поцелуя.

– Благодарю вас и спокойной вам ночи, дорогие друзья, пожалуйста, не обременяйте себя ожиданием, один из слуг может проводить меня до миссии.

– Даже не помыслю об уходе, – тут же сказал Паллидар, беря её за руку и на мгновение удерживая её ладонь в своей.

– Я... мы будем рады подождать, – заверил её Тайрер.

– Но я не знаю, пробуду я там час или несколько минут, это будет зависеть от того, как себя чувствует мой жених.

Однако они настаивали, и она поблагодарила их, проскользнула мимо вооруженного ночного стража в ливрее и поднялась по лестнице, в пышном кринолине, сняв шаль и держа её в опущенной руке, все ещё приятно взволнованная вечером и тем обожанием, которое окружало её.

– Привет, дорогой, просто зашла пожелать тебе спокойной ночи.

Струан встретил её в элегантном халате красного шелка, наброшенном поверх свободной рубашки и брюк. На ногах у него были мягкие сапоги, у горла – галстук. Он легко поднялся из кресла: эликсир, который А Ток дала ему полчаса назад, приглушил боль.

– Я уже много дней так хорошо себя не чувствовал, дорогая. Немного покачивает, но в остальном прекрасно... как ты очаровательна.

В свете масляной лампы его изможденное лицо показалось ей необыкновенно красивым, и сама она выглядела для него более желанной, чем когда-либо. Он положил руки ей на плечи, чтобы обрести равновесие, собственное тело и голова казались ему до странности легкими, кожа под его ладонями была нежной и теплой. Её глаза танцевали, и он с любовью посмотрел на неё сверху вниз и поцеловал. Нежно поначалу, потом, когда она ответила, со все большим наслаждением, ощущая её вкус и ту радость, с которой она приняла его.

– Я люблю тебя, – тихо проговорил он между поцелуями.

– Я люблю тебя, – ответила она, веря в это и слабея от наслаждения. Она была так счастлива тем, что он, похоже, и в самом деле чувствовал себя гораздо лучше, что губы его были сильными и жадными, и руки сильными и жадными, но знавшими предел своим исканиям, предел, который ей, в каком-то полубреду, вдруг захотелось отбросить.

– Je t'aime, chéri... je t'aime...[25]25
  Я люблю тебя, милый... я люблю тебя... {фр.)


[Закрыть]

Мгновение они стояли в объятиях друг друга, потом с силой, которую он и не подозревал в себе, он поднял её на руки и снова опустился в большое кресло с высокой спинкой, посадив её к себе на колени; губы их соприкасались, одна его рука обвилась вокруг её тонкой талии, другая покоилась на её груди; шелк платья словно усиливал ощущение теплоты под полунакрывшей её ладонью. Удивление заполнило его. Он изумлялся тому, что вот сейчас каждая её частичка сокрыта от него и под запретом, а прошлой ночью все покровы были сброшены и столь же юная свежесть открыто предлагалась ему, но именно сейчас, а не тогда, он испытывает такое блаженство и такое возбуждение, каких ещё не знал в своей жизни, в то же время полностью контролируя свои чувства и уже не жаждая лихорадочного удовлетворения своей страсти.

– Как странно, – пробормотал он и подумал, нет, не так уж и странно: лекарство притупило боль. Но не все остальное, не мою любовь к ней.

– Chéri?

– Странно, что ты так нужна мне сейчас, а я все же могу ждать. Не долго, но я могу ждать.

– Пожалуйста, не долго, пожалуйста. – Её губы снова нашли его губы, в этот миг только он царил в её мыслях, поднявшийся снизу жар наглухо запаял её память, похоронив в ней, как в сосуде, все её тревоги, не оставив ни одной проблемы. Ни одной для них обоих. Вдруг снаружи, где-то совсем близко, грохнул выстрел.

Их настроение разлетелось вдребезги. Она выпрямилась у него на коленях и, даже не успев ещё сообразить, что делает, поспешила к приоткрытому окну. Внизу она увидела Паллидара и Тайрера – чёрт, я совсем забыла про них, подумала она. Оба её провожатых стояли спиной к морю, потом они повернулись, и теперь их внимание было приковано к Пьяному Городу.

Она высунулась из окна и посмотрела вдоль улицы, но разглядела лишь неясную группу людей в дальнем конце, ветер доносил приглушенные обрывки их криков.

– Похоже, это пустяки, просто Пьяный Город... – сказала она. Выстрелы и драки, даже дуэли не были редкостью в этой части Иокогамы. Потом, с пылающим лицом, но чувствуя при этом странный озноб во всем теле, она вернулась к креслу и посмотрела на Малкольма. С легким вздохом опустилась на колени, взяла его руку и прижала её к своей щеке, положив голову ему на колени, но его нежность и пальцы, игравшие её волосами и поглаживавшие шею, уже не прогоняли терзавших её демонов. – Мне пора идти, моя любовь.

– Да. – Его пальцы продолжали все так же размеренно гладить её шею.

– Я хочу остаться.

– Я знаю.

Струан увидел себя словно со стороны: безупречный джентльмен, спокойный, уравновешенный, вот он помогает ей подняться, ждет, пока она приводит в порядок лиф платья и волосы и накидывает на плечи шаль. Потом, рука в руке, медленно идет с ней к лестнице, где позволяет ей уговорить его не ходить дальше, разрешая слуге проводить её вниз. У двери она обернулась, махнула рукой, любяще прощаясь с ним, он помахал ей в ответ, и она вышла.

Он вернулся в спальню и разделся, как ему показалось, без всяких усилий, дал слуге стянуть с себя сапоги. Потом без посторонней помощи улегся в кровать и откинулся на подушки, в мире с самим собой и со всей вселенной. Голова ясная, тело легкое, расслабленное.

– Как себя чувствует мой сын? – шепотом спросила А Ток с порога.

– Он в Стране Мака.

– Хорошо, хорошо. Там мой сын не будет знать боли.

Слуга задул лампу и вышел.

Дальше по Хай-стрит французский часовой в мундире столь же неряшливом, как и его манеры, открыл Анжелике дверь миссии.

– Bonsoir, мадемуазель.

– Bonsoir, мсье. Доброй ночи, Филип, доброй ночи, Сеттри. – Дверь закрылась за ней, и она прислонилась к ней на секунду, чтобы прийти в себя. Восторг вечера улетучился. Вместо него в голове собиралась толпа призраков, требующих её внимания. В глубокой задумчивости она прошла через холл к своей комнате, увидела свет под дверью Сератара. Она остановилась и, решив вдруг, что сейчас, наверное, самый подходящий момент, чтобы попросить его о ссуде, постучала и вошла.

– О! Андре! Привет, извините меня, я думала, здесь мсье Анри.

– Он все ещё у сэра Уильяма. Я просто заканчиваю депешу по его просьбе. – Андре сидел за столом Сератара, обложившись со всех сторон бумагами. Депеша касалась компании Струана, их возможной сделки с даймё Тёсю и возможной помощи, которую возможная жена-француженка могла бы оказать встающей на ноги французской оружейной промышленности. – Хорошо провели время? Как ваш жених?

– Ему гораздо лучше, благодарю вас. Ужин был подан преобильный, если вы любите плотную пищу. Ах, как чудесно было бы оказаться в Париже, да?

– Да. – Бог мой, она соблазнительна, подумал он, и эта мысль напомнила ему о мерзкой заразе, поедающей его изнутри.

– Что с вами? – спросила она, испуганная его внезапной бледностью.

– Ничего. – Он натужно прокашлялся, пытаясь справиться с охватившим его ужасом. – Просто легкое недомогание, ничего страшного.

Он показался ей таким ранимым, таким беспомощным, что она вдруг решила довериться ему ещё раз, закрыла дверь, села рядом и все ему рассказала.

– Что мне делать, Андре? Мне негде взять денег... что я могу предпринять?

– Вытрите слезы, Анжелика, ответ так прост. Завтра или на следующий день я поведу вас делать покупки, – начал он; его состояние не мешало ему совершенно спокойно справляться с обыденными проблемами его работы. – Вы попросили меня сопровождать вас, помните? Чтобы помочь вам выбрать подарок для мсье Струана по случаю вашей помолвки? Золотые запонки с жемчугом и жемчужные серьги для себя. – Его голос погрустнел. – Но, боже, какая жалость, где-то по пути назад из лавки ювелира вы потеряли одну пару. Мы все обыскали, но, увы, напрасно. Ужас! – Его светло-карие глаза встретились с её глазами. – Тем временем мама-сан тайно получает свои деньги; я позабочусь, чтобы пара, которую вы «потеряете», с лихвой покрыла стоимость лекарства, и все расходы.

– Вы просто чудо! – воскликнула она и обняла его. – Чудо! Что бы я без вас делала? – Она обняла его ещё раз, ещё раз поблагодарила и, буквально танцуя, выпорхнула из комнаты.

Он долгое время смотрел на закрывшуюся за ней дверь. Да, это покроет стоимость лекарства, и мои двадцать луидоров, а также, если мне понадобится, и другие расходы, подумал он, испытывая странное беспокойство. Бедная пустышечка, как же легко тобою вертеть. Ты даешь все глубже и глубже затянуть себя в этот гибельный водоворот. Неужели ты не понимаешь, что теперь ты становишься воровкой, хуже того, ты – преступница, готовая на мошенничество с заранее обдуманным намерением.

А ты, Андре, ты сам – соучастник преступления.

Он рассмеялся, смех вышел скверный, рот скосило набок. Докажите! Станет ли она рассказывать суду об аборте, станет ли мама-сан свидетельствовать против меня? Поверит ли суд рассказу дочери и племянницы преступника скорее, чем моему?

Нет, но Господь будет знать правду, а ты скоро предстанешь перед ним.

Да, и он будет знать, что мне случалось поступать гораздо хуже. И я намерен совершить ещё много зла. Слезы побежали по его лицу.

– Ай-йа, мисси, – проворчала А Со, пытаясь помочь раздеться Анжелике, которая не желала стоять спокойно, потому что самая большая на данный момент проблема была решена и радостное настроение опять вернулось к ней. – Мисси!

– О, ну ладно, только поторопись, пожалуйста. – Анжелика встала у кровати, продолжая напевать с закрытым ртом свою веселую польку. В теплом свете лампы комната выглядела женственнее и уютнее, чем днём, стеклянное окно было слегка приоткрыто, решетчатые ставни заперты.

– Мисси халосый влемя, хейа? – А Со ловко принялась развязывать завязки кринолина у неё на талии.

– Хорошо, спасибо, – вежливо ответила Анжелика. А Со не особенно ей нравилась. Это была женщина средних лет с широкими бедрами, прислужница, а не настоящая ама.

– Но она такая старая, Малкольм, – пожаловалась Анжелика, впервые увидев её , – не мог бы ты найти мне кого-нибудь помоложе и посимпатичнее, кто много смеется!

– Её выбрал Гордон Чен, наш компрадор, ангел мой. Он гарантирует, что ей во всем можно доверять, она знает, как расчесывать твои волосы, мыть тебя, умеет ухаживать за твоими европейскими нарядами, и она – мой подарок тебе, пока она с тобой здесь, в Японии...

Завязки ослабли, и кринолин упал на пол, потом А Со сделала то же самое с нижней юбкой и наконец убрала каркас из металлических и костяных обручей, который придавал кринолину его форму. За ним последовали длинные панталоны, шелковые чулки, короткая рубашечка и тугой корсет из китового уса, который ужимал её двадцатидюймовую талию до восемнадцати дюймов и модно приподнимал её бюст. Когда китаянка распустила шнуровку корсета, Анжелика издала глубокий вздох облегчения, переступила море ткани, с размаху плюхнулась на кровать и, как маленькая девочка, позволила раздеть себя окончательно. Она послушно подняла руки, и ночная рубашка в цветочек легким облаком окутала её.

– Садица, мисси.

– Нет, не сегодня, А Со, мои волосы могут подождать.

– Ай-йа, завтла нет халосый! – А Со помахала щеткой для волос.

– О, ну ладно. – Анжелика вздохнула, выбралась из кровати, села у туалетного столика, после чего А Со вынула заколки и принялась расчесывать ей волосы. Ощущение было очень приятным. О, как Андре умен! С ним все всегда так просто – теперь я могу получить столько денег, сколько мне нужно, о, какой же он умный.

Время от времени легкий морской бриз поскрипывал ставнями. В ста ярдах от них, по ту сторону променада, волны накатывались на берег и отступали, шурша галькой, потом накатывались снова с приятным мерным звуком, обещавшим ещё одну тихую ночь, которой все в Поселении были рады. Флот отплыл на закате. Все, кто не был пьян или прикован к постели, проводили корабли взглядом с разной степенью тревоги. Все пожелали им попутного ветра и скорейшего возвращения. Все, кроме японцев. Ори был одним из них, сейчас он приник глазами к щели в одной из её ставен, надежно укрытый высокими кустами камелии, которые в изобилии росли здесь, посаженные по распоряжению Сератара, страстного садовода.

Ори устроился в этой засаде, поджидая Анжелику, задолго до полуночи. Время тянулось медленно. Он без конца строил и перестраивал планы, доводя себя до изнеможения, вновь и вновь нервно проверял, легко ли вынимается из ножен короткий меч и на месте ли «дерринджер», спрятанный в рукаве его рыбацкого кимоно. Но когда он увидел её , приближающуюся к миссии в компании двух других гайдзинов, всю его усталость как рукой сняло.

В первое мгновение он раздумывал, не выскочить ли ему из засады и не убить ли их, но потом отказался от этой глупости, понимая, что вряд ли сумеет убить всех троих и часового, прежде чем убьют его самого. «Да и в любом случае, – хмуро подумал он, – это помешало бы моему плану овладеть ею ещё раз, перед смертью, а потом сжечь Поселение. Без меня и моих постоянных напоминаний Хирага никогда не сделает этого. Он слишком слаб теперь – гайдзины отравили его разум. Если сам Хирага Несгибаемый может покориться им так быстро, чего ждать от других? Император прав, что ненавидит гайдзинов и желает, чтобы их изгнали!»

Сегодня утром он притворился, что готов покинуть Ёсивару и отправится в Киото, как того потребовал Хирага.

«Я все делаю правильно, – думал он с полной убежденностью, легкий ветер с моря разгонял ночных насекомых. – Эта женщина – идеальная мишень для сонно-дзёи. Что бы там ни говорил Хирага, у меня, наверное, никогда уже не появится другой возможности сбросить её чары. Да, она околдовала меня. Должно быть, она ками, лесной дух, женщина-волчица, возродившаяся в обличии гайдзинов, ни одна другая женщина, будучи девственной и одурманенной лекарством, не смогла бы принимать мужскую плоть с такой страстью, ни одна не смогла бы заставить мужчину испытать то, что испытал я, или поселить во мне желание, которое доводит меня до исступления.

Сегодня она станет моей во второй раз. Потом я убью её. Если мне удастся бежать – карма. Если не удастся – карма. Но она умрет от моей руки».

Пот стекал по его лицу и спине. Он снова сосредоточился, наблюдая за девушкой через щель: она была так близко, что, не будь стены, он мог бы дотянуться до неё рукой. Она забралась на постель; ночная рубашка ничего не скрывала. Служанка увернула фитиль в лампе, оставив лишь маленький теплый огонек.

– Спокойной ночи, мисси.

– Спокойной ночи, А Со.

Радуясь, что осталась одна, Анжелика уютно устроилась под покрывалом, наблюдая за причудливыми тенями, которые отбрасывало танцующее на сквозняке пламя лампы. Её голова удобно покоилась на руке. До Канагавы она никогда не боялась темноты и быстро погружалась в сон, чтобы проснуться свежей и отдохнувшей. После Канагавы все изменилось. Теперь она требовала, чтобы ночник горел возле неё всю ночь. Сон приходил трудно. Вскоре неотвязные мысли завели её в лабиринт диких предположений. Руки невольно потянулись к груди. Не стала ли её грудь чуть полнее, чем вчера, а соски более чувствительными? «Да, да, так и есть... нет, это все мое воображение. А живот? Он как будто стал круглее? Нет, мне показалось, и все же...

И все же разница во мне огромна, как между жизнью на земле до Рождества Христова и после него, и по меньшей мере один раз в день я гадаю, кто бы это был: мальчик или девочка? Или дьявол, похожий на своего отца. Нет, мой ребенок не мог бы быть дьяволом!

Дьявол. Это напоминает мне, что сегодня пятница и через два дня я должна идти в церковь и снова исповедоваться. Сколько я их ни повторяю, слова не становятся легче. Как я теперь ненавижу исповедь, как отвратителен мне отец Лео, такой толстый, грубый, пропахший табаком, развратный старик. Он похож на исповедника тети Эммы в Париже – древнего шотландца, от которого всегда разило виски и чей французский был так же сален, как его сутана. Мне повезло, что ни она, ни дядя Мишель не были фанатиками, просто обычными католиками, ходившими в церковь по воскресеньям. Интересно, как она сейчас и бедный дядя Мишель. Завтра же я поговорю с Малкольмом...

Дорогой, чудесный Малкольм, он был таким милым сегодня вечером, таким сильным и мудрым, и, о, как я хотела его. Я так рада, что могу говорить с ним, какое счастье для меня, что тетя Эмма отказалась учить французский, поэтому мне пришлось выучить английский. Поразительно, как она смогла прожить в Париже столько лет, не зная ни слова по-французски, и что это нашло тогда на дядю Мишеля, что он женился на ней и обрек себя на такие муки? Хотя я люблю их обоих, но одевается она так безвкусно, а он такой обыкновенный.

Любовь! Так он мне всегда отвечал, и она тоже; и ещё то, что они встретились, когда он отдыхал летом в Нормандии. Она была актрисой в бродячей шекспировской труппе, он – мелким чиновником. Это была любовь с первого взгляда, всегда говорили они, и рассказывали мне, какой она была красавицей и как красив был он. Потом они вместе убежали, поженились через неделю – все было так романтично, только с тех пор они не были особенно счастливы.

А мы будем, Малкольм и я. О да, и я буду любить Малкольма, как должна любить мужа современная жена, у нас будет много детей, они будут воспитываться в католической вере, он не станет возражать, он ведь тоже не фанатик: „Честное слово, нет, Анжелика. Разумеется, свадьба пройдет по протестантскому обряду, мать даже слушать не захочет ни о чем ином, в этом я уверен. После мы можем устроить и католическую церемонию, тайно, если ты пожелаешь..."»

Ничего, что она будет тайной, эта церемония и будет их настоящим бракосочетанием – не как первая. Святая Мать Церковь примет наших детей в своё лоно, большую часть года мы все будем жить в Париже, он будет любить меня, я буду любить его, и мы будем восхитительно заниматься любовью, думала она, и её сердце приятно застучало, когда она отпустила свои мысли на свободу.

Она услышала, как открылась и закрылась наружная дверь, а потом с легким скрежетом повернулась ручка на двери в её спальню. Анжелика обернулась в смятении и увидела Андре Понсена, который молча открыл дверь, молча закрыл её за собой, запер на задвижку и прислонился к ней спиной. На губах его застыла насмешливая улыбка.

Ей вдруг стало страшно.

– Что вам нужно, Андре?

Он долго не отвечал, потом подошел к кровати и опустил на неё неподвижный взгляд.

– По... поговорить, а? – тихо произнес он. – Нам ведь есть о чем, а? Поговорить... или... или что?

– Я не понимаю, – ответила она, понимая все слишком хорошо, и сердце её болезненно сжалось, когда она заметила тревожный блеск в его глазах, где всего несколько минут назад видела одно лишь сочувствие. Но она заставила свой голос звучать спокойно, проклиная себя за то, что не заперла дверь – здесь в этом никогда не было нужды, кругом всегда было полно слуг и сотрудников миссии, и никто не осмелился бы войти к ней без разрешения. – Пожалуйста, вам не...

– Мы должны поговорить... насчет завтрашнего дня и быть... быть друзьями.

– Дорогой Андре, пожалуйста, уже поздно, что бы это ни было, это может подождать до завтра, извините, но вы не имеете никакого права входить сюда, не постучав... – В следующий миг она в панике отползла на другую сторону кровати: он сел на край и протянул к ней руку. – Прекратите или я закричу!

Его смех был тихим и колючим.

– Если вы закричите, дорогая Анжелика, сюда сбегутся слуги, и я отопру дверь и скажу им, что вы пригласили меня сюда, вы хотели встретиться со мной наедине, чтобы обсудить вашу потребность в деньгах, наличных деньгах, для проведения аборта. – Снова кривая ехидная усмешка. – А?

– О, Андре, не будьте таким, пожалуйста, уходите, прошу вас... если вас кто-нибудь увидит... пожалуйста.

– Сначала... сначала поцелуй. Она вспыхнула.

– Убирайтесь, как вы смеете!

– Заткнись и слушай, – хрипло прошептал он, его рука поймала её кисть и сжала её , словно в тисках. – Я смею все. Если я захочу получить больше, чем поцелуй, ты с радостью дашь мне это или пеняй на себя. Без меня все обнаружится, без меня...

– Андре... пожалуйста, отпустите меня. – Как она ни пыталась, она не могла вырвать у него свою руку. Криво усмехнувшись, он отпустил её. – Вы сделали мне больно, – сказала она, едва не плача.

– Я не хочу делать тебе больно, – сдавленно проговорил он, собственный голос казался ему чужим. Он знал, что это безумие быть здесь и делать то, что он делает, но после её ухода его вдруг охватил такой ужас, что он перестал что-либо соображать, ноги сами собой привели его сюда, чтобы силой заставить её... что? Разделить с ним его медленную смерть. Почему бы нет?! – пронзительно кричал его мозг. Это её вина, она выставляет напоказ свои груди, свою бесстыдную чувственность, не дает мне забыть! Она ничем не лучше уличной девки, может быть, её никто и не насиловал, разве она не нацелилась заполучить Струна и его миллионы любой ценой? – Я... я твой друг, разве я не помогаю тебе? Поди сюда, один... один поцелуй не большая плата.

– Нет!

– Кровь Христова, дай мне это с радостью, или я перестану помогать тебе, а через день или два сообщу обо всем Струану и Бебкотту, анонимно. Ты этого хочешь? А?

– Андре, пожалуйста... – Она затравленно оглянулась вокруг, ища, куда бы убежать. Бежать было некуда. Он подвинулся ближе на кровати и протянул руку к её груди, но она оттолкнула её и начала сопротивляться, драться с ним, полоснула ногтями, целясь в глаза, но он скрутил её так, что она не могла даже шевельнуться, а она боялась позвать на помощь, понимая, что попала в ловушку, что погибла и должна будет уступить ему. Вдруг чья-то рука бешено заколотила в её ставни.

Этот неожиданный грохот вырвал Андре из его безумия, а она пронзительно закричала от страха. В ужасе он спрыгнул с кровати, бросился к двери, отпер её и ту, что вела в коридор, потом метнулся назад к окну и распахнул его. За считанные секунды он отпер ставни и толкнул их наружу. Никого. Там никого не было. Только кусты, качающиеся на ветру, и шум моря; на променаде за оградой не видно ни одного человека.

Из темноты возник спешивший на крик часовой.

– Что здесь происходит?

– Это я у вас должен спросить, солдат, – ответил Андре, сердце его скрежетало, слова неуклюже вываливались изо рта. – Вы видели кого-нибудь, что-нибудь? Я проходил мимо двери мадемуазель и услышал, или подумал, что услышал, как кто-то стучится в её ставни. Быстро, осмотрите тут все кругом!

За его спиной в комнату торопливо вошёл Пьер Вервен, поверенный в делах. Он был в халате, наброшенном поверх ночной рубашки, ночной колпак съехал набок, в руке он держал свечу, пламя её металось на сквозняке. У порога столпились ещё люди.

– Что происходит... о, Андре! Какого дьявола... что тут творится? Мадемуазель, вы кричали?

– Да, я... он... – запинаясь проговорила она, – Андре был... он... кто-то постучал в ставни, а Андре, ну, он...

– Я как раз проходил мимо её двери, – сказал Андре, – и сразу ворвался сюда... разве не так, Анжелика?

Она опустила глаза, теснее прижимая к себе покрывало.

– Да, да, это правда, – кивнула она, боясь и ненавидя его, но стараясь скрыть это.

Вервен подошел к Андре, стоявшему у окна, и выглянул наружу.

– Может быть, это был ветер. Случается, что тут налетают неожиданные шквалы, а ставни не то чтобы совсем новые. – Он потряс одну из них. Она в самом деле непрочно болталась на петлях и громко загремела. Он высунулся и крикнул часовому: – Хорошенько обыщи все кругом, потом вернешься и доложишь мне. – Он закрыл и запер ставни, потом запер окно. – Ну вот! Теперь беспокоиться не о чем.

– Да, да, но... – К глазам подступили слезы облегчения.

– Mon Dieu, мадемуазель, бояться больше нечего, не плачьте, вы в полной безопасности, вам нечего беспокоиться, уверяю вас. – Вервен снял свой ночной колпак и растерянно почесал лысину. Потом с благодарностью заметил А Со среди тех, кто стоял у двери, и с важным видом сделал ей знак приблизиться. – А Со, ты спать здесь, с мисси, хейа?

– Да, масса. – А Со торопливо ушла за постелью, и все стали понемногу расходиться.

– Я побуду с вами, Анжелика, пока она не вернется. – Старик зевнул. – Вероятно, вы оба ошиблись, и это был просто ветер. Кому взбредет в голову колотить в ставни, а? Благодарение Богу, в Поселении нет этих отвратительных уличных мальчишек и нищих, которые стали бы выкидывать всякие такие шутки или шарить по карманам! Не иначе как ветер, а?

– Я уверен, что вы правы, – сказал Андре, страх его прошел, но остались мучительные опасения, что кто-то был снаружи и все видел – он заметил щель в ставне, но больше ему в глаза ничего не бросилось. – Вы не согласны, Анжелика?

– Я... я, возможно, да, – пробормотала она, до крайности взволнованная и ещё не поборовшая окончательно своего страха: перед ним и перед этим внезапным стуком. Как же тогда это объяснить? Был это человек или просто Богом ниспосланный ветер – истинный дар Божий? Ветер или нет, человек или нет – мне все равно, решила она про себя. Мне все равно, я избежала худшего, завтра же я перееду назад к Малкольму, здесь я больше не осмелюсь оставаться, я не должна здесь оставаться, слишком близко к Андре, слишком опасно. – Звук был такой, словно кто-то стучал, но... но я могла и ошибиться. Это мог быть внезапный... внезапный порыв ветра.

– Я уверен, что это был ветер, – убежденно произнес Вервен. – У меня ставни тоже стучат, все время меня будят. – Он прокашлялся и сел, благожелательно прищурившись на Андре, чье лицо все ещё было белым как мел. – Вы можете идти, друг мой. Выглядите вы совсем неважно, как будто, Господи сохрани, у вас печень схватило.

– Может быть... может быть, так оно и есть. Я... я определенно чувствую себя не очень хорошо. – Андре взглянул на Анжелику. – Извините, – сказал он, не отрываясь глядя ей в глаза, голос спокойный и мягкий, внешне опять тот же старый Андре, вся отчужденность, похоть, жестокость исчезли без следа. – Спокойной ночи, Анжелика, вам больше нечего бояться, никогда. Мсье Вервен совершенно прав.

– Да... Да, благодарю вас, Андре. – Она натянуто улыбнулась, и он вышел. Она смотрела на него пристально, стараясь прочесть правду на самом дне его глаз. Она увидела в них одно лишь дружелюбие, ничего больше. Но она не доверяла тому, что видела. И все равно она понимала, что ей придется помириться с ним, принять его неизбежные извинения – притворившись, что она все забыла, и согласившись, что сегодняшнее нападение было просто вспышкой безумия, – после чего они снова станут друзьями. С виду.

Она вздрогнула всем телом. В самой глубине своего существа она теперь осознала, что чего бы он ни потребовал, она рано или поздно должна будет ему это дать. Пока он жив.

Ори дрожал, скорчившись рядом с перевернутой рыбацкой лодкой на галечном берегу. В двадцати шагах от него шумел прибой, волны накатывались и с шипением отступали.

– Ты полный бака, – выдохнул он, вся его ярость была целиком направлена против него самого. Прежде чем он сообразил, что делает, он замолотил рукой в ставни, а потом, ужасаясь совершенной им глупости, бросился прочь, перемахнул через ограду, разыскал весло, которое использовал для отвода глаз, взвалил его на плечо и вприпрыжку помчался через дорогу, слыша за спиной голоса гайдзинов. Его никто не остановил.

«Хирага должен быть прав, – подумал он, чувствуя дурноту. В голове у него все перепуталось, сердце ныло, в плече пульсировала боль и теплая струйка крови стекала из раны, разошедшейся во время его стремительного бегства. – Может быть, эта женщина действительно лишила меня разума. Ведь это безумие – барабанить по ставням, какая мне от этого польза? И какая разница, если кто-то другой повалит её на подушки? Почему это должно так бесить меня, заставлять кровь шуметь в ушах? Я не владею ею и не хочу владеть, что мне за дело, если какой-то гайдзин возьмет её , силой или нет? Некоторым женщинам потребна своя мера жестокости, чтобы почувствовать возбуждение, как и многим мужчинам... э, погоди-ка, так неужели было бы лучше, если бы она тогда сопротивлялась, а не приняла меня со страстью, хотя и была совершенно одурманена лекарством – или притворялась, что была?

Притворялась?

Мысль об этом только сейчас впервые пришла ему в голову. Душившая его злоба немного отпустила его, хотя сердце продолжало колотиться и тупая боль в висках не утихала. Могло ли так быть, что она притворялась? И-и-и-и, это возможно, её руки обнимали меня, и её ноги сомкнулись у меня за спиной, и тело её двигалось так, как никто и никогда не двигался подо мной – на подушках все партнерши ведут себя чувственно, стонут, вздыхают, иногда проливают несколько слезинок, и ты постоянно слышишь: „О, какой вы сильный, как вы измучили меня, никогда раньше мне не выпадала радость быть с таким мужчиной..." – но каждый клиент знает, что эти слова живут лишь на поверхности, затверженные наизусть как часть их многолетнего обучения, ничего больше, и потому лишены всякого смысла.

Она была совсем другой, каждый миг тогда был исполнен значения для меня. Притворялась она, что спит, или нет – не важно. Вероятно, притворялась, женщины полны коварства. Мне все равно, я не должен был колотить в ставни, как очумелый дурак, я выдал им своё присутствие и укрытие и, возможно, навсегда лишил себя шанса проникнуть туда снова!»