Текст книги "Источник"

Автор книги: Джеймс Миченер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 83 страниц) [доступный отрывок для чтения: 30 страниц]

– Юная леди, – с уважением обратился к ней Зодман, – я еще не видел человека, который более заслуживал бы награды, что вы сейчас и доказали. Это относится и к вам, джентльмены. Но я хотел бы задать еще один дополнительный вопрос. Вас специально отбирали и натаскивали? Знает ли остальная молодежь Библию так же хорошо, как и вы?

– Прощу прощения, – вмешался Шварц, получая сто долларов, выигранные девушкой, поскольку в кибуце все строилось на основе чистого социализма. – Все мы в Израиле изучаем Библию. В нашем кибуце мы можем собрать любую команду, которая выступит не хуже.

– Потрясающе, – сказал Зодман и вечером до отхода ко сну пытался втолковать Кюллинану, что стал куда лучше думать об Израиле, пусть даже в этом кибуце нет синагоги. Увидев, что его директор молча сидит перед мраморной рукой со стригилом, он решил не прерывать его раздумий, но, когда появилась Веред Бар-Эль, он, отправившись с ней прогуляться в оливковую рощу, признался: – Боюсь, я был сущим идиотом по отношению к вашему Израилю.

– Не сомневаюсь, что теперь вы знаете о нем больше, чем вчера, – сказала она.

Следующим утром на раскопках кипела работа, потому что Табари пообещал премию в десять фунтов любому, кто до отъезда Зодмана найдет что-то интересное, и незадолго до полудня девушка из траншеи Вразразилась криками: «Я выиграла! Я выиграла!»

– Помолчи! – цыкнул на нее Табари, чтобы крики раньше времени не привлекли внимание Зодмана, но, когда он увидел находку девушки – остроконечный вавилонский шлем и наконечник копья, напоминавшие о тех днях, когда Навуходоносор покорил Макор и обратил в рабство большинство его жителей, – он сам пришел в возбуждение и начал кричать:

– Эй! Все сюда! – Протолкавшись меж взволнованных зрителей, Зодман увидел это загадочное оружие, которое наводило ужас на древний Макор, когда его владельцы врывались в город. Кюллинан сделал набросок и предоставил траншею в распоряжение фотографа.

Возвращаясь в офис, он без всякого удовольствия отметил, что команда в траншее А копает землю с торопливостью, чуждой научному подходу, и конечно же мелкие предметы могут пострадать. Он высказал свое неудовольствие Табари, но араб ответил:

– У нас десять лет, чтобы поразить ученых, – и всего одно утро на Пола Зодмана. Будь у меня сейчас совковая лопата, я бы пустил ее в ход.

И его замысел оправдал себя: мальчишка из траншеи Асделал одну из самых серьезных находок на холме.

– Что это? – спросил Зодман.

– Самая еврейская вещь из всех, что мы нашли, – объяснил Кюллинан. – Увенчанный рогами алтарь, жертвенник, о котором упоминается в Библии. Скорее всего, его датировка восходит ко временам царя Давида. Он мог и сам приносить на нем жертвы, хотя сомневаюсь, что он бывал здесь.

Зодман опустился на колени, рассматривая старый каменный жертвенник. Тот обладал странными варварскими очертаниями, но принадлежал к тем временам, когда закладывались начала иудейской религии, – на таком алтаре приносились первые жертвы единому богу. Он бережно прикоснулся к старинному изделию и сказал:

– Вечером я улетаю. В Рим.

– Но вы же провели здесь всего два дня! – запротестовал Кюллинан.

– Больше времени я не мог вам уделить, – сказал занятой человек и по пути в аэропорт признался Веред и Кюллинану: – Эти два дня стоят двух лет моей жизни. Я никогда не забуду то, что увидел.

– Воджерского ребе? – не без ехидства спросила Веред.

– Нет. Израильского солдата.

Наступило молчание. Глубокое молчание.

– Две тысячи лет, – тихо сказал Зодман, – стоило еврею увидеть солдата, он понимал, что грядут плохие новости. Потому что солдат не мог быть евреем. Он был врагом. И не так уж мало – увидеть еврейского солдата, который стоит на своей земле, защищая евреев… а не преследуя их.

Снова воцарилось молчание.

В аэропорту Зодман обратился к своим спутникам:

– Вы творите чудеса. Прошлым вечером, поговорив с миссис Бар-Эль я отказался от своей сентиментальной заинтересованности в замке. Докапывайтесь до скального основания. Вы прекрасная команда, и вам это под силу.

Помолчав, он ткнул пальцем в Табари:

– А вот этого типа, Джон, думаю, тебе следует уволить.

У Веред перехватило дыхание, но Зодман, не меняя строгого выражения лица, продолжил:

– У него не хватает научного подхода. Он не обращает внимания на детали.

– Его дядя Махмуд… – запнулся Кюллинан.

– Он не только не заметил, что в лесу Уингейта стоят две вывеску, – сказал Зодман, – но в тот первый вечер, когда все вы шептались в палатке, я пошел прогуляться на холм, и меня окликнул сторож. «Тут нельзя ходить», – сказал он, а когда я спросил почему, он объяснил, что на этом месте мистер Табари закопал греческую статую, чтобы завтра найти ее и порадовать какого-то чудака из Чикаго. – И с этими словами он ушел.

Когда о пассажире, которого они только что проводили, напоминал лишь замирающий гул турбин, Веред Бар-Эль вздохнула:

– В Израиле прошла острая дискуссия, почему американские евреи не хотят эмигрировать. Наконец я поняла. Больше чем один или два таких, как он, у нас не разместятся.

Она насмешливо посмотрела на Кюллинана, и тот сказал:

– В Америке места много. Мы можем принять любого энергичного человека.

Во время долгого пути обратно в Макор он снова спросил Веред, почему они с Элиавом не поженятся, и она осторожно ответила:

– Жить в Израиле далеко не просто. И не всегда легко быть евреем. – Она явно дала понять, что не хочет продолжать разговор на эту тему.

– Ты не видела воджерского раввина и его близких, – заметил Кюллинан, – но можешь себе представить…

– Мне доводилось знавать ребе, – загадочно сказала она. – Пейсы, меховые шляпы, длинные сюртуки – и все какие-то сумасшедшие. Это часть груза, который мы несем.

– Почему евреи так усложняют жизнь себе… и другим? – спросил Кюллинан. – Вот что я имею в виду. Мы, католики, собираем экуменические конференции, чтобы свести к минимуму архаическую структуру нашей религии, а вы, израильтяне, похоже, делаете все, чтобы она стала еще более архаичной. В чем причина?

– Ты видел старых евреев в Воджерской синагоге. Почему бы тебе не посмотреть на молодых евреев в кибуце? Они отказываются пудрить себе мозги этими старыми обрядами, но знают Библию лучше любого католика. Они изучают ее не в поисках религиозных форм, а чтобы найти органические основы иудаизма. И я думаю, Джон, что ответ мы сможем найти в нашей молодежи… а не в старых ребе.

– Хотел бы я иметь твою уверенность, – сказал он.

Затем его внезапно, друг за другом, посетил ряд откровений о жизни в кибуце, и он открыл для себя причины, которые поддерживали убежденность Веред, что спасение Израиля, скорее всего, покоится на идеализме и убежденности, истоки которых коренятся в кибуцах. Стоял вечер пятницы, Кюллинан вернулся на раскопки после посещения вечерней службы в синагоге Акко, и, когда сидел за своим столом в общей комнате, увидел, как из кухни выходит официант, лицо которого было ему знакомо. Это было живое и сильное лицо мужчины сорока с лишним лет. Его седоватые, цвета стали, волосы были коротко подстрижены на немецкий манер. У него не было левой руки, и пустой рукав рубашки был туго заколот булавкой. Это был генерал Тедди Райх, один из героев израильской войны за независимость, а теперь – член кабинета министров. Два года он был послом Израиля в Соединенных Штатах, и его хорошо знали в Америке, где он проявил себя умным и удачливым дипломатом.

Но Тедди Райх был не столько солдатом, государственным деятелем или дипломатом, сколько членом кибуца Макор, откуда и черпал силы. Он помог становлению этого общинного поселения, организовал его экономику и правила существования; в целом мире ему не принадлежало ровно никакого имущества, только его доля в кибуце, и в течение года он часто приезжал из Иерусалима, чтобы пятничными вечерами принимать участие в общих собраниях. Когда он бывал в кибуце, то шел работать на кухню, и там, однорукий, он показывал молодым ребятам то, что усвоил за долгие годы, когда у евреев не было родины: работа, напряженная работа – вот в чем спасение человека, и особенно еврея.

Он поставил тарелку с едой на столик археологов и сказал Элиаву: «Не можешь ли зайти ко мне на кухню?» Кюллинан видел, что Веред способствует начинаниям Элиава, как заботливая мать-несушка, но когда она заметила, что Кюллинан наблюдает за ней, то нервно рассмеялась:

– Говорят, Тедди Райх хочет предложить Элиаву какую-то важную работу.

– В правительстве? – спросил ирландец.

– Бен-Гурион считает его одним из самых талантливых молодых людей, – сказала она, и Кюллинан подумал: она говорит о нем как о соседском мальчике, который не имеет к ней никакого отношения.

На кухне, пока генерал мыл тарелки, они провели несколько часов, беседуя о политике, но Райх отсутствовал на общем собрании кибуца и пришел в дом археологов, разыскивая Кюллинана.

– Мы можем немного поговорить? – спросил однорукий член кабинета министров. Кюллинан с удовольствием воспользовался такой возможностью, и Райх сказал: – Не против, если мы пройдемся до кибуца? Я хочу, чтобы ты кое с кем встретился.

Кюллинан впервые посетил кибуц при свете летней луны. до сих пор он не обращая ни на что внимания, просто питался в нем. Теперь он увидел здания, которые такие люди, как генерал, воздвигли на этой земле, – небольшие дома, где жили примерно полторы сотни человек; он увидел благосостояние, созданное годами общей работы, школу, детский сад, больницу. Пустая и выжженная в течение без малого семисот лет эта земля за полвека дала жизнь Государству Израиль, и Кюллинан внимательно слушал, как Райх объяснял смысл того или иного начинания, но наконец бывший генерал сказал:

– На самом деле я хотел поговорить с тобой вот о чем – есть ли у моей дочки возможность попасть в Чикагский университет?

– Это можно сделать. Если она толковая девочка.

– Думаю, что так и есть. Но мне хочется, чтобы ты сам оценил.

– Она живет здесь, в кибуце?

– А где же еще? – Райх направился к зданиям, где размещались спальни, постучал в одну из дверей и дождался, пока девичий голос на иврите посоветовал ему входить. Когда дверь распахнулась, Кюллинан увидел красивую девочку лет семнадцати или восемнадцати и, как школьник, показал на нее пальцем:

– Так это же ты выиграла соревнования по Библии!

– Да. – Она изящно склонила голову и показала на четыре металлические кровати, на которые они и присели.

Разместившись, Кюллинан сказал Райху:

– Не стоит беспокоиться, попадет ли она в университет. В Библии она разбирается лучше любого профессора.

– Но достаточно ли она знает английский?

Кюллинан начал разговаривать с этой очаровательной юной особой.

– Сильный акцент, – сказал он, обменявшись с ней несколькими предложениями, – но конечно же для поступления этих знаний хватит.

– Надеюсь, – сказал Райх. – Я мог послать ее учиться в Хайфу. Ей предлагали стипендию, но я решил, что ей куда важнее узнать жизнь в кибуце. Пусть даже школа тут не первоклассная.

– Школа прекрасная! – запротестовала девушка.

– Но академические предметы преподаются просто ужасно, – сказал Райх и прежде, чем его дочь успела возразить, поднял правую руку. – Ужасно. Тем не менее, она все же смогла получить хорошее образование.

Он принялся было обсуждать порядок поступления, как дверь распахнулась, впустив растрепанного юношу лет примерно восемнадцати. На нем были только шорты, а лицо было в мыльной пене. По всей видимости, он тоже жил в этой комнате, потому что, извинившись перед генералом Райхом и коротко кивнув Кюллинану, он подошел к кровати, стоявшей рядом с кроватью девушки, и в поисках бритвы стал рыться в тумбочке. Наконец найдя ее, он осторожно взял бритву, как молодой человек, который пока не бреется регулярно, и, еще раз извинившись, выскочил за дверь.

– Твой сын? – спросил Кюллинан.

– Нет.

Кюллинан остался в растерянности. Ясно, что юноша жил в этой комнате. Ясно, что тут же жила и дочь Райха. Он бросил взгляд на ее руку в поисках обручального кольца и, должно быть, покраснел, потому что Райх внезапно расхохотался.

– Ох, этот юноша! – Его дочь тоже засмеялась, и Кюллинан смутился, как человек, которому рассказали анекдот, смысла которого он не понял.

– Здесь, в кибуце Макор, – объяснил Райх, – мы с самого начала решили, что наши дети будут жить вне дома. И пока они были малышами, мы взяли двух мальчиков из разных семей и двух девочек, тоже из разных семей, и поселили их вместе в одной комнате. Где им и предстоит обитать до восемнадцати лет.

– Ты имеешь в виду…

– Да, – сказал генерал. – Это кровать моей дочери. А та – молодого человека, которого ты только что видел. Сам ты сидишь на кровати другой девушки. Вон там размещается другой юноша.

Кюллинан сглотнул:

– До восемнадцати?…

– Естественно, в этом возрасте все кончается, – сказал Райх. – В восемнадцать все идут в армию. Там ребята и девушки встречают других сверстников, и у них возникают совершенно нормальные семьи.

– То есть они не… – Кюллинан с трудом мог сформулировать свой вопрос.

– Дело в том, – легко сказала девушка, – что мы почти никогда не выходим замуж за ребят из нашего кибуца. Мы их слишком хорошо знаем.

Кюллинан посмотрел на стоящие бок о бок кровати и сказал:

– Могу себе представить.

– Что же до другой проблемы, которая вас беспокоит, – продолжила эта обаятельная девушка, – то я живу в Макоре восемнадцать лет, и за все это время у нас были только две беременности и один аборт. А вот в той средней школе, в которой я училась в Вашингтоне, их было в десять раз больше – всего за год. А девчонкам там было по четырнадцать лет.

Внезапно в этой маленькой комнате перед Кюллинаном возник облик его сестры из Чикаго. Эта глупая баба нарожала трех дочерей, и к тринадцати годам все они под ее руководством превращались в преждевременно созревших Клеопатр – губная помада, перманент и какие-то прыщавые юнцы рядом. Юность его племянниц пролетела быстро и незаметно, и к шестнадцати годам каждая из них таскала в сумочке презервативы, на тот случай, если спутник забудет о них. Им было бы трудно понять слова Тедди Райха и его дочери – тут совершенно по-иному воспитывали детей, и только сейчас Америка начала отказываться от предубеждений и следовать по этому пути. Его размышления прекратились, когда в комнату вернулся молодой человек, чисто выбритый, но все так же в шортах. Несколько смущаясь, он оделся и отправился на общее собрание, которое проходило в школьном здании.

– Скажи им, что я буду через минуту! – крикнула дочка Райха и, повернувшись к Кюллинану, спросила: – Как вы думаете, я готова для учебы в Чикаго?

– Более чем, – заверил он ее.

– И вы поможете мне подать документы?

– Буду только горд оказать содействие.

Девушка ушла, и мужчины остались сидеть в комнате.

– А ты считал, что это невозможно? – спросил Райх. Не дожидаясь ответа от удивленного археолога, он продолжил: – Наша система добилась поразительных результатов. Нет подростковых правонарушений. Никаких. Минимум сексуальных отклонений. Конечно, и у нас случаются супружеские измены, бывает, злословят, но количество удачных браков у нас куда выше нормы. И когда наши дети становятся взрослыми, у них уже есть крепкие, здоровые установки, которые так нужны Израилю.

– Но жить всем вместе… до восемнадцати лет?

Райх засмеялся:

– Я знаю в Америке кучу психопатов, которые чувствовали бы себя куда лучше, если бы в молодости вели такой образ жизни. Он бы уберег их от массы психических расстройств.

Кюллинан подумал, нет ли в словах Райха какого-то намека, обращенного к мужчине на четвертом десятке, который все еще не женат. Может, в самом деле все сложилось бы по-другому, обитай он нормальным образом в одной комнате с девушками, пока ему не исполнилось бы восемнадцать лет. Но этим размышлениям положил конец голос Райха, который сказал:

– Нас, кибуцников, всего четыре процента от населения Израиля. Но мы поставляем примерно половину национального руководства. Во всех областях. Потому что мы растем и воспитываемся на честных идеалах. На надежном основании.

Он стал приводить имена знаменитых лидеров Израиля – и все они были старые кибуцники.

– И никому из них ничего не принадлежит? – удивился Кюллинан.

– А что тебе принадлежит? Принадлежит на самом деле? – возразил Райх. – Твое образование. Характер. Твоя семья. Чем иным ты действительно владеешь? Или оно владеет тобой?

Но когда они возвращались к дому археологов, Райх признался:

– Ежегодно население кибуцев уменьшается. Сегодня людей больше не интересуют наши идеалы. Только быстрые баксы. – Он с сокрушением покачал головой. – Настолько, что это очень плохо для Израиля.

И в таком мрачном настроении он пошел в обратный путь мимо зданий, которые строил со своей одной рукой.

Пришел сентябрь, и на раскопках началась большая серьезная работа. Увлечение замком крестоносцев осталось в прошлом; война между религиями стихла; евреи возводили свой рогатый алтарь; и теперь археологи добрались до тех туманных, но богатых открытиями столетий, когда оставшаяся в памяти история только начиналась. По крайней мере, обе траншеи достигли одинакового уровня и, соревнуясь друг с другом, извлекали обломки глиняной посуды, разбитой женщинами, которые еще не привыкли к кухонной утвари, а россыпь кремневых сколов через века доносила рассказы о мужчинах, не знавших железа, которые выходили на охоту лишь с каменными остриями, примотанными к деревянным древкам.

Теперь самым главным членом команды стала Веред Бар-Эль, ибо она единственная могла, бросив лишь взгляд на черепок, сообщить коллегам, что они прорылись сквозь один слой цивилизации и вышли к другому; не укладывалось в голове, как она может на взгляд опознавать эти кусочки – некоторые из них были не больше шиллинга – по глазуровке, по украшениям, по манере обжига, по составу глины; имело значение, приглаживали ли их рукой, пучком травы или гребенкой. Ее складную фигурку в спортивном костюмчике каждое утро можно было увидеть в одной из траншей, и всю остальную часть дня она сидела за своим рабочим столом. Вооруженные открытиями Веред Кюллинан и Табари проверяли тонкие слои гальки и щебня, в которых покоились глиняные осколки; холм содержал в себе семьдесят один фут накоплений, которые откладывались одиннадцать тысяч лет, то есть на век уходило меньше восьми дюймов. Но основная масса отложений приходилась на времена замка крестоносцев, так что целый ряд столетий дохристианской эры был представлен только двумя дюймами наносов, но они содержали данные, читать которые было столь же легко, словно они были напечатаны в утренних газетах. В это было трудно поверить, пока в траншее А,как раз напротив другой траншеи, взглядам не открылась тонкая полоска сажи, рассказавшая, как горел город – то ли от рук врагов, то ли в силу случайности, – и она оставила по себе безошибочные следы; и, когда в этом слое сажи и пепла попадались обугленные оленьи рога или морские раковины, доставленные в Макор каким-то древним купцом из Акко, их тут же воздушной почтой отправляли в Чикаго или в Стокгольм, где ученые могли проанализировать содержание углерода в обгоревших свидетельствах истории и восстановить время, когда полыхал пожар.

Например, когда Табари нашел два осколка керамики в XIII уровне, рядом с ними он обнаружил груду опаленных бараньих рогов, оставшихся после пожарища, которое, должно быть, в те времена и уничтожило Макор. Кюллинан, выслушав выводы, к которым пришла Веред Бар-Эль, предложил свою оценку возможной даты бедствия. Но в то же время он послал авиапочтой образцы для радиоуглеродного анализа в лаборатории Америки и Швеции, и теперь ему оставалось лишь ждать подтверждения или опровержения своей догадки.

В ходе всей истории жизни на земле в живых организмах накапливались два вида углерода. Углерод-12 – это нормальная стабильная субстанция, знакомая каждому, кому доводилось чистить камин или по осени жечь опавшие листья. Каждое живое существо содержит в себе определенное количество такого углерода. Растения накапливают его в ходе фотосинтеза, животные – из растений, которые они поедают. С другой стороны, углерод-14 – нестабильное радиоактивное вещество, тяжелее нормального углерода. Он формируется в верхних слоях атмосферы и наконец смешивается с воздухом, которым мы дышим, хотя углерода-14 присутствует непредставимо малое количество: одна триллионная часть от углерода-12. Но даже столь слабый след тяжелого углерода можно уловить во всех живых организмах, которые живут или когда-либо жили на земле; во время своего существования они усваивают углерод-14, но в момент гибели этот процесс прекращается.

Углерод-14 не представлял бы никакого интереса для археологов, если бы не одна его особенность, которая делает этот химический элемент буквально бесценным. После смерти живого организма накопленный в нем углерод-14 в силу его нестабильности начинает распадаться. Половину своего объема он теряет за 5500 лет. Например, если выяснится, что в бараньих рогах, которые Табари извлек из слоя пепла на Макоре, осталась только половина его содержания углерода-14, то, значит, их можно грубо датировать 3535 годом до нашей эры плюс-минус 330 лет, то есть баран, носивший эти рога, должно быть, погиб где-то между 3205-м и 3865 годами до нашей эры.

В лабораториях содержание углерода-14 в образцах определяют по количеству распадов углерода-14 в минуту. Живой образец дает 15,3 таких распадов в минуту; если его существование завершилось в 3535 году до нашей эры, то вдвое меньше, или 7,65; дата кончины в 9035 году до нашей эры уменьшает число распадов до 3,83 в минуту. К сожалению, в материалах, которым больше 50 тысяч лет, количество распадов настолько мало, что современные инструменты не в силах точно подсчитать их, так что вся датировка этих времен носит скорее предположительный характер, хотя некоторые сходные вещества, как, например, калиевый аргон, обещают датировать промежутки времени до двух миллионов лет. Кюллинан отправил образцы в две различные лаборатории – в его распоряжении их было больше сорока, от Австралии до Швейцарии, – чтобы можно было сверить результаты.

Пока археологи ждали подтверждения своих догадок, что XIII уровень датируется 1400 годом до нашей эры, пришло время сбора урожая, рабочий комитет кибуца стал собирать своих людей на уборку, и крепкие землекопы понемногу начали покидать холм. Уходить им очень не хотелось, и дочка Райха возмущалась, что ее чуть ли не силой вынуждают покидать раскопки, когда на поверхности показываются исключительно интересные находки, бросающие интеллектуальный вызов, но девушки были нужны в кибуце. Доктор Кюллинан заверил их, что следующей весной их снова пригласят на раскопки, да и в будущем они на много лет будут обеспечены работой. Он с сожалением смотрел, как их крепкие босые ноги переступают порог его офиса, отправляясь собирать урожай, как и тысячу лет назад поступали девушки Макора. Прекрасные ребята, вздохнул он, и работа на раскопках остановилась из-за отсутствия рабочих рук.

Но как-то утром доктор Элиав разрешил эту проблему, сообщив, что установил контакт с Еврейским агентством и оно согласилось с первого же судна с иммигрантами отправить на раскопки в кибуце Макор двадцать пять марокканцев.

– Нам достанутся неотшлифованные алмазы, – предупредил Элиав. – Без английского. Без образования.

– Если они знают арабский, то я с ними договорюсь, – заверил Табари, и два вечера спустя команда отправилась встречать один из больших кораблей, которые усердно и безостановочно сновали по Средиземному морю, доставляя еврейских иммигрантов в Израиль.

– Прежде чем мы поднимемся на борт, – подвел итог Элиав, – я хочу еще раз предупредить, что это не симпатичные молодые иммигранты, которые прибывают из Америки, Кюллинан. Это отбросы мира, но за два года мы сделаем из них первоклассных граждан.

Кюллинан сказал, что в курсе дела, но, знай он, какое испытает интеллектуальное потрясение при встрече с грузом этого судна, он бы остался на раскопках, позволив Табари лично набирать новых работников.

Ибо судно, которое ночью пришло в Израиль, доставило с собой отнюдь не тех людей, которых нация могла бы сознательно выбрать. Они были ни ухоженные, ни здоровые, ни образованные. Из Туниса прибыла убогая семья из четырех человек, страдающих глаукомой и истощением. Из Болгарии – три пожилые женщины, настолько измотанные жизнью, что они уже никому не стали нужны; коммунисты позволили им покинуть страну, потому что у них не было ни денег покупать хлеб, ни умения зарабатывать на него, ни зубов, чтобы есть хлеб. Из Франции прибыли не выпускники высших школ в цветущем возрасте, а две разбитые жизнью супружеские пары, старые и брошенные своими детьми, которых ждали лишь пустые, безнадежные дни. А с берегов Марокко – отбросы с городских свалок, где они ютились поколение за поколением, – испуганные, грязные, возбужденные евреи, неграмотные, часто изуродованные болезнями, с безучастными глазами.

– Элиав активно помогал формировать политику, – с гордостью объяснила Веред.

– Я рассматриваю полезность с совершенно иной точки зрения, – медленно сказал Элиав, оглаживая трубку ладонями. – Я говорю, что для создания города нужно четыре тысячи человек. Они составят его население. Не все из них будут в цветущем рабочем возрасте. Нетрудно убедиться, что у кое-кого будут дети, которым предстоит жить в этом городе. Будут там и старики, чья мудрость придется к месту. Они могут и присматривать за детьми, и просто вести нормальное существование. – Он пристально посмотрел на Кюллинана и продолжил: – Насколько нам было бы легче в мире, если бы этим вечером судно пришвартовалось в Нью-Йорке. Но симфонии и кафедральные соборы созданы не детьми из обеспеченных семей среднего класса. Они – дело рук тех, кого мы сегодня встретили. Они тебе очень нужны, Кюллинан, и, хотя ты боишься брать их, мы не можем от них отказываться.

Следующие несколько дней на раскопках стали историческими, но не в лучшем смысле слова. Юсуф и его семья из двенадцати человек были не только неграмотными, но и асоциальными, если можно употребить такое слово. Они никогда не видели ни туалетов, ни общественных душевых, ни общих обеденных залов, они не знали, что такое скребки и лопатки археологов, и не смогли бы приспособиться к жизни ни в кибуце, ни на раскопках, если бы Джемал Табари не взял новичков под свое покровительство. Он закопал шесть глиняных осколков и показал Юсуфу, как их надо искать. Но тут он сделал ошибку, поскольку сам Юсуф не собирался работать. Он показал своим трем женам, как следует копаться в земле, после чего предпочел лишь покрикивать на своих восьмерых детей. Табари терпеливо объяснил ему, что, пока Юсуф не начнет сам работать, и работать как следует, его, черт побери, не будут кормить, – и старый патриарх принялся трудиться. К счастью, Именно он сделал в траншее самую интересную находку – смеющуюся, обаятельную маленькую глиняную богиню. Этому божеству поклонялись беременные женщины и фермеры, оплодотворяющие землю. Ее звали Астарта, богиня хананеев, и ее статуэтка напомнила Кюллинану Веред Бар-Эль.

– Благодарю! – сказал он Юсу фу по-арабски и тут же, на месте, дал распоряжение Табари выплатить старику премию. В тот же вечер Юсуф получил разрешение принести богиню в обеденный зал кибуца, где он с гордостью показывал ее молодежи, работавшей на холме, и один из ребят воскликнул: «Она выглядит точно как доктор Бар-Эль!» Обнаженную маленькую богиню с округлыми грудями поставили на стол к Веред, и она тихо сказала: «Понятия не имею, что он хотел этим сказать». Потом парень разодрал свой нашейный платок и соорудил глиняной богине трусики-бикини и лифчик – и вот тут-то древняя глиняная девочка обрела потрясающее сходство с археологом, и, возможно, в силу тех же самых причин: обе они олицетворяли яркую женственность, сексуальное наслаждение, стремление к совершенству, которое бикини лишь подчеркивало. Но тут пришла телеграмма из Стокгольма:

«КЮЛЛИНАНУ ТОЧКА ВАШ УРОВЕНЬ III ТОЧКА ГОД 1380 ДО Н. Э. ПЛЮС-МИНУС 105 КОРОЛЕВСКИЙ ИНСТИТУТ».

Через несколько дней дала о себе знать и лаборатория в Чикаго: «1420 ГОД ДО Н. Э. ПЛЮС ИЛИ МИНУС 110», и Кюллинан прикинул, что если такова датировка двух глиняных черепков, то, скорее всего, он может отнести свою Астарту к 2200 году до нашей эры.

Он позволил самодельному бикини и дальше оставаться на маленькой богине и каждый день посматривал на нее. Она стояла у него на столе, побуждая наконец оплодотворить чье-то лоно и обзавестись детьми, и в такие минуты он с чувством неутоленного голода думал о Веред. Она делала серьезную ошибку, не выходя за него замуж, ибо было совершенно ясно, что она не собирается замуж и за доктора Элиава. В их отношениях отсутствовала страсть, у них не было никаких обязательств друг перед другом, и он с удовольствием повторял ей свое предложение. Он прекратил этим заниматься, лишь получив телеграмму из Чикаго от Зодмана, с просьбой немедленно прилететь в город, прихватив с собой, если это в человеческих силах, «подсвечник смерти». Состоится встреча со спонсорами Библейского музея и так далее и тому подобное.

– Провалиться мне, если я полечу, – проворчал он, собирая в свою поддержку сотрудников.

– Строго говоря, – сказал Элиав, – я тоже не думаю, что ты должен лететь. Просто Зодман ищет дешевой популярности.

– Я ему отобью телеграмму, что не могу этого сделать, – буркнул ирландец.

– Минутку! – вмешался Табари. – Вспомни первое правило дядюшки Махмуда: «Доставляй радость тому, кто оплачивает твои счета».

– Будь что угодно, кроме этого проклятого подсвечника… Нет!

– Джон, – убедительно повторил араб, – ты конечно же не должен продавать себя. А вот я никогда не видел Чикаго. Я могу взять эту менору и в своем костюме шейха прочитать такую лекцию…

Веред поперхнулась от смеха, представив, как Джемал Табари будет потрясать жительниц Чикаго.

– Не могу я отпустить тебя, – сказал Кюллинан. – Ладно, в будущем году, потому что ты можешь кое-что сделать для Чикаго. Но с этими марокканцами…

– Ты не выслушал другое мое предложение, – не уступал Табари. – Пошли Веред.

– Ты поедешь? – спросил Кюллинан.

– Я бы хотела посмотреть, что собой представляет Америка, – сказала она.

– На тебя она произведет совсем не такое впечатление, как на меня, – заметил Табари. – Евреи по сравнению с арабами никогда ему не поддаются. Но она такая… – Он кивнул в сторону маленькой глиняной богини.

– Мы только что занялись этапом керамики… – возразил Кюллинан.

– Ты обязан доставить счастье Полу Зодману, – предупредил Табари и набросал текст телеграммы: поскольку в данный момент директор отсутствует и находится в Иерусалиме, он взял на себя смелость сообщить, что директор, скорее всего, не сможет отлучиться, но, если все расходы будут оплачены, доктор Веред Бар-Эль и «подсвечник смерти»…