Текст книги "Машина лорда Келвина"

Автор книги: Джеймс Блэйлок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

– Ты все слышал? – шипела она.

– Что! Что! Ч-что! – вопил Хиггинс, совершенно ополоумев.

– Ты еще можешь спасти себя, – сказала она. – Иначе…

Склонившись, миссис Пьюл прошептала остаток фразы ему на ухо.

– Милостивый боже! Как же это? – взвыл ихтиолог. – Вы собираетесь что?.. Мистер Хэппи!

Тут голос изменил ему, и остальной лепет уже нельзя было разобрать.

Угрозы зашли слишком далеко. Мать Уиллиса намеревалась заключить с испуганным Хиггинсом сделку, но допустила промашку, доведя академика-ренегата до полубезумного состояния. Договариваться он был уже не в состоянии, даже если на кону стояла его собственная жизнь. Поэтому миссис Пьюл прибегла к новой серии пощечин – хлоп! хлоп! – и все-таки заставила прислушаться к своим словам.

– Тетради, – сказала она. – Где они?

Сент-Ив прокашлялся и буднично произнес, будто с соседкой через садовую ограду разговаривал:

– Я не думаю, что этому человеку известно…

– Заткнись! – взвизгнула миссис Пьюл, повернувшись к нам.

– Заткнись! – эхом отозвался ее сын, часто моргая глазами и тыча в меня револьвер, хоть я и рта не раскрывал. Разведя руки, я дал ему понять, что готов заткнуться.

Сент-Ив был сделан из иного теста.

– Я хочу сказать, мадам, – продолжал он как ни в чем не бывало, спокойно и обстоятельно, – что профессор Хиггинс даже не догадывается о местонахождении тетрадей. Именно он послал вам письмо, как только оживил доктора. И за все это время так и не подобрался к тетрадям, хотя прилагал неимоверные усилия. Даже пытками вы ничего не добьетесь, разве что получите сомнительное удовольствие.

– Ах ты, подлый… – начала было миссис Пьюл, но затем, выхватив револьвер у сына, в дикой ярости навела оружие на Сент-Ива. – Грязная свинья, жрущая отбросы! Ничего ты не знаешь! Я начну с тебя, мистер Всезнайка, а потом отдам Уиллису, и он сотворит из тебя пугало огородное.

Она зашлась лающим смехом, и в этот миг я кинулся на нее. Не спрашивайте, почему, – вероятно, мне не давали покоя сожаления об упущенных возможностях. Как бы там ни было, я перехватил револьвер за ствол и, не сдерживаясь, наотмашь ударил миссис Пьюл в челюсть, – женщина отлетела назад и ничком рухнула на пол.

Уиллис собирался вскинуть ружье, но не успел и рукой шевельнуть, как Хасбро хватил его кулаком, угодив точно в висок, и Пьюл мешком осел на колени, а затем ткнулся лбом в пол.

В один миг все было кончено. Правда, мне пришлось для этого нокаутировать женщину, но, бог свидетель, я ударил бы снова, да еще и посильнее, привелись такая возможность.

– Живо за констеблем, Джек! – взмолился Сент-Ив, забирая у меня револьвер. – Веди его сюда, да поскорее. Я не отойду от Нарбондо, пока он не окажется в тюремной камере, спящий или бодрствующий – мне все равно.

Я повернулся, собираясь выполнить распоряжение, но сделал лишь шаг, когда парусина отдернулась в сторону и перед нами предстал констебль – тот самый, что допрашивал меня на пешеходной аллее, – а вместе с ним старик Парсонс и еще двое сонного вида джентльменов: очевидно, помощники или понятые. Вот оно что! Видимо, это секретарь Академии бродил в темном хранилище, выжидая удобный момент. А когда дело приняло крутой оборот, до старика дошло, что мы угодили в засаду, и он лично сбегал за констеблем. Спасение все же явилось, хотя надобность в нем уже почти отпала.

– Я изымаю все оружие, что у вас при себе, – официальным тоном возвестил констебль.

– Ну разумеется, – ответил Сент-Ив, протягивая ему револьвер с таким видом, будто держал в руке гадюку.

Долго не могли решить, как следует поступить с лежащим на столе Нарбондо. Принесли лед и обложили им тело. Зарисовали схему и внесли в опись все части диковинного научного аппарата… Сент-Ив, не в силах и далее бороться с искушением, отвел в сторонку Парсонса:

– Тетради. Они у вас, не так ли?

Парсонс пожал плечами.

– Это был Пайпер, оксфордский окулист, ведь так? Он забрал тетради у пьяного старика и все это время хранил у себя. А когда умер, вы приехали и конфисковали их.

– Все верно, вплоть до мелочей, – кивнул Парсонс, улыбаясь при мысли, что наконец-то провел Сент-Ива и опередил нас хотя бы на шаг. – Но вот чего вы не знаете, любезный друг, так это того, что я их уничтожил. Эти тетради – сущий кошмар, злоупотребление научной методикой, мерзость. Я сжег их все в камине доктора Пайпера, не читая дальше первого абзаца.

– Ну, а я вижу это так… – начал Сент-Ив. – Нарбондо мертв или все равно что мертв. Сколько времени он сможет продержаться в этом подвешенном состоянии, я не ведаю. Ясно одно: Хиггинс оживить его не способен. Это и мне не под силу, а теперь, слава богу, не под силу и вам, тетрадей-то больше нет.

Парсонс снова пожал плечами.

– Позаботьтесь, чтобы этот человек лежал во льду, – сказал он констеблю. – Он нужен Академии. Весьма любопытный объект для исследований.

То, как он произнес «исследования», напомнило мне, что у Уиллиса Пьюла тоже имелся пунктик по этой части, который был мне явно не по душе. Заодно я вспомнил, что члены Академии наук, с Парсонсом во главе, именно по этой части и расходились во взглядах с Сент-Ивом. Мне стало почти жаль угодившего в их руки Нарбондо.

Однако Сент-Ив, казалось, совершенно не испытывал сожалений.

– Предлагаю вернуться в «Корону и яблоко», – сказал он. – В моем номере найдется несколько бутылок эля, и я предлагаю их откупорить, чтобы поднять тост за успех профессора Парсонса.

– Именно так, именно так, – отозвался академик, на мой взгляд, несколько самодовольно, и мы всей толпой устремились в ночь, оставив ледник позади. Собственно говоря, пара бутылочек эля и хотя бы краткий сон мне тоже не помешают, чтобы окончательно прийти в себя. Наше приключение завершено, и уже завтра, надо полагать, мы покинем Стерн-Бей на лондонском экспрессе. Я похлопал себя по нагрудному карману, где по-прежнему хранилась расписка из «Пинты пенного», подтверждающая бронь номера на двоих – меня и Дороти. Вы, верно, считаете, что после всего, что выпало на мою долю в этой гостинице, я мог бы выбрать более удачное место, но я, как ни странно, не утратил решимости осуществить свои планы. Тем более что за стойкой «Пинты» нас встретит кто угодно, но только не та женщина, что так ловко обвела меня вокруг пальца: констебль уже отправил кого-то арестовать ее, как сообщницу убийц.

Итак, мы сидели в номере Сент-Ива, и он одну за другой открывал бутылки с элем, которые протягивал всем по очереди, пока не дошел до Парсонса. Встав перед ним, Сент-Ив спросил:

– А вы, кажется, пьете исключительно воду, верно?

– У вас отменная память, сэр. Вода – суть живительная влага, самый источник жизни.

– В таком случае, у меня есть для вас чудесная вода прямо из источника, – возвестил Сент-Ив, откупоривая некую бутылку и наполняя стакан старика. Парсонс был польщен. Взяв стакан в руки, он принялся вертеть его из стороны в сторону, любуясь прозрачной жидкостью, будто это было виски, или бургундское, или еще какой-нибудь столь же достойный напиток. Затем с видимым удовольствием проглотил содержимое и, почмокав губами с видом знатока, скривил лицо.

– Горьковатая, – изрек он. – Должно быть, французская. Впрочем, после небольшой ночной потасовки меня изводит жажда.

С этими словами он поднял стакан, требуя долить.

– Минеральная, – пояснил Сент-Ив, исполняя невысказанную просьбу.

Меня так и подмывало отпустить какую-нибудь шутку насчет «небольшой ночной потасовки», но я удержал рот на замке. Хасбро уже спал в своем кресле.

Парсонс подмигнул профессору. Таким довольным я не видел его никогда – он просто лопался от гордости.

– Насчет оживления Нарбондо, – заговорил он. – У меня есть идея задействовать для этой цели машину лорда Келвина. Вы, полагаю, наслышаны об опытах сэра Джозефа Джона Томсона[17]17
  Историческая фигура (1856–1940). Английский физик, лауреат Нобелевской премии 1906 года за исследования в области электропроводимости газов.


[Закрыть] из Кавендишской лаборатории?

Лицо Сент-Ива было как открытая книга: с первого взгляда понятно, что он давно предвкушал этот разговор и вот наконец дождался.

– Да, – ответил профессор, – конечно же наслышан. Его опыты весьма интересны, но я не совсем улавливаю, при чем тут они.

Парсонс ликовал. Услышать нечто подобное от Сент-Ива – да одно это стоило целой жизни ожиданий, заговоров и интриг! У него было лицо картежника, сидящего за заваленным монетами игровым столом с четырьмя тузами на руках.

– Электроны, – фыркнул он, будто это все объясняло.

– Продолжайте, – попросил профессор.

– Все очень просто: они ведь вращаются по сферическим орбитам вокруг атома. Сильное электромагнитное поле вытягивает их в своего рода овал – что-то вроде приливов и отливов на Земле, – а в живых организмах провоцирует ничем не сдерживаемую клеточную активность. Что, если подобную силу применить к Нарбондо – колоссальную дозу электромагнетизма? Это могло бы – как попроще объяснить-то? – могло бы «запустить» его, скажем, наподобие того, как запускают четырехтактный двигатель Отто.

– Могло бы, – мрачно согласился Сент-Ив. – Эта машина еще и не на то способна. Буду говорить напрямик; сейчас, знаете ли, не время миндальничать. Однажды Академия уже пыталась применить эту чертову машину, и, готов это признать, мой человек пресек эту попытку. Помните?

Еще бы Парсонсу не помнить. Именно этот инцидент и стал причиной, которая развела этих людей по разные стороны баррикад, углубила раскол между ними. По губам академика скользнула презрительная усмешка:

– Он запустил в раструб полевых мышей, если я правильно помню. Весьма эффективный метод, хотя… несколько примитивный.

– Что ж, – не смутился Сент-Ив, – кое-какие из тех зверюшек выжили, чтобы поведать мне повесть о своей печальной судьбе, как выразился бы мой друг Джек. Почти два года, пока последнее из этих бедных созданий не покинуло наш мир, я изучал мышей в полях, окружающих владения лорда Келвина, и в итоге обнаружил волну чудовищных мутаций и раковых опухолей. Вот вам моя теория, она крайне проста: то, что вы называете «ничем не сдерживаемой клеточной активностью», в действительности представляет собой неконтролируемый процесс деления клеток. Может, сравнение этого процесса с двигателем правомерно, а может, и нет – не в том суть. Главное – эту машину вообще нельзя больше запускать, тем более ради такой пустяшной цели. Ради всего святого, оставьте судьбу Нарбондо на усмотрение Всевышнего.

– Пустяшной, говорите? – возопил Парсонс. – Мне глубоко начихать на мерзавца Нарбондо! Подумайте о том значении, какое может иметь этот опыт! С одной стороны, несчастный Хиггинс, целиком посвятивший себя изучению физики низких температур. С другой – Нарбондо, всю жизнь изучавший химию. Да, он чудовище, не спорю, но что с того? Нужно быть крайне недальновидным ученым, чтобы не увидеть благ, которые сулит их совместная работа для будущего всего человеческого рода. И именно машине лорда Келвина суждено возвестить о наступлении этого славного будущего. Иными словами, мой корабль уже подходит к причалу, и я намерен ступить на его борт!

Завершив эту речь, Парсонс хватил кулаком о ручку кресла. А затем вдруг прикрыл глаза и свесил голову на грудь. Резко встряхнулся, промямлил, что его, мол, неодолимо клонит ко сну, и захрапел в бороду. Как видно, добавить к сказанному ему было уже нечего.

При виде крепко спящего Парсонса я вспомнил о собственной постели и, сладко зевнув, собирался откланяться, как Сент-Ив вскочил вдруг на ноги, бросил на колени Парсонсу заранее составленное письмо и воскликнул: «Пора!» После чего разбудил Хасбро, который, поднявшись, сразу направился к двери.

– Ты идешь или нет, Джеки? – спросил профессор.

– Иду, наверное. Но куда мы направимся? И почему сейчас?

– Нас ждут в Дуврском проливе. Ты сможешь вздремнуть в лодке.

С этими словами он бросился в номер Парсонса, вернулся оттуда с охапкой одежды академика, и мы нырнули в ночь – вышли черным ходом и, миновав волнолом, сели в стоящую на приколе лодку. Хасбро вставил в уключины весла, взмахнул ими – и нас поглотил клочковатый туман.

Плыли мы долго, качаясь на волнах, пока перед нами не возникла темная громада небольшого парового траулера. Причалив к нему с негромким стуком, мы взобрались на борт, лебедкой втащили лодку, подняли якорь – и вот уже я вежливо здороваюсь с родственниками Хасбро: пылкой тетушкой Ади и дядюшкой Ботли, седым владельцем траулера. На маленькой барже за нашей кормою покоился тот самый водолазный колокол, который мы похитили из льдохранилища незадолго до полуночи.

Сент-Ив усыпил беднягу Парсонса, подмешав снотворное снадобье в бутылку минеральной воды, из которой угощал ученого секретаря. В своем ликовании от одержанной победы Парсонс принял достаточно, чтобы беспробудно проспать до полудня. Мы попадем в нужную точку пролива задолго до него, буксируя колокол, а там…

ПАРСОНС РАССТАЕТСЯ С НАМИ В ВЕСЬМА ОРИГИНАЛЬНОЙ МАНЕРЕ

Для заурядного участка пролива здесь было довольно оживленно: не менее полудюжины судов встали на якорь на приличном удалении от залегшей на дно дьявольской машины. К самой машине был прицеплен буй, что позволяло издалека наблюдать за ее поведением – не выпустить из виду и не подойти слишком близко. Мы без колебаний направились прямо к невидимой границе, которую охраняли сторожевые корабли Академии. Там-то я и сыграл назначенную мне роль – и сделал это, как мне кажется, вполне сносно.

Итак, я поднялся на палубу в позаимствованном из номера Парсонса в «Короне и яблоке» наряде, при белой накладной бороде и в парике. Сент-Ив в это время прятался внизу: черты его узнаваемого лица могли всполошить кого-то из наблюдателей. Впрочем, он подавал мне дельные советы, и вместе мы без труда прорвались через кордон сторожевых судов, причем я выслушал множество весьма лестных для меня замечаний: мол, уж этот-то знает, как «разоружить» машину, для каковой цели и приволок с собой водолазный колокол.

Как бы там ни было, обманутые маскарадом охранители преспокойно пропустили нас к машине. Дерзнув подплыть к бую довольно близко, мы пересели в шлюпку и пустились грести вперед, таща за собой баржу с колоколом, который стоял на своих широко расставленных ножках прямо на палубе. Кроме него на барже имелся и поворотный кран, закрепленный на ней медными болтами, причем мы заранее позаботились заменить металлические цепи прочным канатом. Действовать следовало быстро. Дядюшка Ботли заранее убрал из шлюпки и баржи все более или менее значительные железные части и предметы, – но, мешкая, мы рисковали бы лишиться нагелей и гвоздей обшивки: если машина вытянет их на дно, вся конструкция рассыплется и затонет.

На веслах сидели мы с Хасбро: работа, к которой я привык еще с юности, когда гонял по Темзе плоскодонки. При виде умело орудовавшего веслами Парсонса удивлению ученых на кораблях оцепления, вероятно, не было предела: все-таки старик давно разменял девятый десяток. Сама мысль об этом изрядно меня вдохновила, пока мы неспешно приближались к бую; я энергично греб, то и дело посматривая через плечо.

Сент-Ив, готовый к погружению, находился в колоколе. Опаснейшая работенка его ждала, доложу я вам: спуск не мог обеспечить водолаза подачей воздуха, ведь компрессор все равно разлетелся бы на куски. Правда, по собственным прикидкам профессора, погружение обещало не отнять много времени из-за небольшой глубины, на которой находилась пресловутая машина.

– Отсчитайте восемь минут по карманным часам, – распорядился Сент-Ив, – и тогда вытягивайте. Если понадобится, спущусь еще раз. Если же… – угрюмо добавил он, – лодка начнет разваливаться на куски или возникнут проблемы там, внизу, рубите канат и плывите прочь, как можно скорее.

Хасбро тут же объявил погружение работой для двоих, да и я принялся ему вторить, – кому же захочется остаться в стороне в столь опасном деле? Но не в правилах Сент-Ива было менять принятые решения. Он по-прежнему считал себя ответственным за бездарно потерянное время и за два корабля, последними канувшие на дно. Сюда еще добавлялось (ну, то есть Сент-Ив добавлял) то обстоятельство, что он все эти годы знал о существовании машины, которую собирали в броске камнем от его собственного поместья, и все же допустил, чтобы ее похитили и использовали во вред людям. Он винил в этом себя одного и отвергал любые возражения, называя их полной чепухой. По всему выходит, что предстоявшее опасное погружение вкупе с необходимостью рискнуть жизнью в одиночку несло Сент-Иву своего рода психологическое удовлетворение. На лице профессора ясно читалось: если что-то пойдет не так и нам придется его бросить, он примет подобную участь как должное.

К тому же ему не давала покоя гибель Элис. Та роковая ночь висела над его головою подобно грозовой туче, и я могу со всей ответственностью заявить, нисколько не принижая природной отваги моего старшего товарища, что Сент-Иву было глубоко безразлично, выживет он или умрет.

Откровенно говоря, я даже не представляю, как много воздуха требуется человеку, который работает на глубине восьми морских саженей, но профессор привел убедительный довод: двоим водолазам его потребно вдвое больше, – значит, и опасность возрастает соответственно. Панель управления колокола тоже была рассчитана на одного, и Сент-Ив изучал ее всю дорогу от Стерн-Бей. Наша с Хасбро решимость в случае чего умереть рядом с ним была для Сент-Ива сущей обузой: в подобных доказательствах дружбы он не нуждался.

И вот он ушел вниз, в темные морские глубины. В один из механических захватов колокола мы вложили связку взрывчатки, тщательно обернутую в лист каучука, запечатанный битумным лаком. Заряд был снабжен часовым механизмом. У Сент-Ива и в мыслях не было «разоружить» машину: он с самого начала собирался взорвать ее к чертям собачьим, с каковой целью и похитил у Хиггинса колокол.

Пролив был блаженно спокоен – только легкая рябь от ветра на невысоких, плавно катящих волнах. Скользя в дубовых блоках, канат медленно разматывался, уходя в глубину, и мы смотрели, затаив дыхание, как колокол уменьшается в размерах, приближаясь к огромной черной тени внизу. Признаться, я был удивлен, увидев под собою обширную, в несколько акров, тень на дне. Лишь затем до меня дошло, что это не сама машина, а окружившая ее груда железа – ржавеющие на морском дне обломки крушений, смятые в один ком на песчаном мелководье.

Именно по этой причине Сент-Ив не прибег к самой очевидной тактике: привязать к пакету со взрывчаткой кусок железа покрупнее, да и скинуть «посылку» за борт, встав над обломками. Нет, в таком случае пакет мог оказаться притянут к остову затонувшего судна, а взрыв не причинил бы машине никакого вреда. Профессору требовалось опуститься на саму машину либо расчистить путь к ней, орудуя «руками» колокола, и разместить взрывчатку прямо на ее корпусе, иначе все старания пошли бы прахом. Восемь минут для такой задачи – срок, прямо скажем, мизерный.

Тут канат дал вдруг слабину и начал собираться кольцами на поверхности. Колокол за что-то зацепился – за саму машину или же за обломки корабля. Мы все застыли, как статуи, вперившись взглядом в свои карманные часы.

Вы, должно быть, думаете, что минуты так и мелькали? Ошибаетесь: они буквально ползли. Дул легкий бриз, по небу скользили облака, в отдалении качалось на тихой воде кольцо кораблей, и никому на их палубах и в каютах не могло и в голову прийти, кто, нацепив бороду и парик, изображает Парсонса. Хасбро вслух отсчитывал минуты, а дядюшка Ботли стоял на лебедке. При счете восемь мы втроем уперлись в нее спинами. Канат резко натянулся и задрожал, разбрасывая брызги, застонали и закряхтели блоки. Колокол медленно поднимался… Мало-помалу он рос в размерах и вскоре выскочил из моря, как гигантская пробка. Сквозь потоки воды мы увидели внутри силуэт Сент-Ива; пакет со взрывчаткой исчез. Наша миссия завершилась либо успехом, либо фатальной неудачей, что в тот момент не казалось столь уж важным.

Кран втащил колокол на палубу, дядюшка Ботли закрепил его, мы с Хасбро как следует налегли на весла и, скажу без лишнего хвастовства, придали барже хороший ход. Ничто так не подгоняет человека, как осознание чертовской важности его трудов – и ожидание неминуемого взрыва, само собой.

С кораблей донеслись приветственные крики. Я снял шляпу и помахал ею в ответ, при этом мой парик чуть не унесло ветром. Прихлопнув его головным убором, я возобновил свое театральное представление, благодаря чему мы благополучно миновали кордон и пришвартовались к траулеру. Забравшись туда, мы взяли баржу на буксир и отправились восвояси.

Конечно же, мы не оставили Сент-Ива в колоколе. В последнюю минуту он выбрался оттуда, рискуя быть замеченным с кораблей оцепления. «Поторопимся», – просто сказал он и скрылся внизу; я поднял рупор, направил в сторону ближайшего судна, где у лееров выстроились в ожидании моих распоряжений с полдюжины моряков, включая капитана или кем он там был. Старательно изображая голос Парсонса, чему немало способствовал медный раструб, я передал капитану надлежащие указания: дескать, мы привели в действие процесс разоружения машины, но прежде чем навек затихнуть, она доведет мощь своих электромагнетических импульсов до предела. «Бегите прочь, – сказал я, – иначе рискуете пойти на дно!»

Это расшевелило моряков. Думаю, они пустились бы наутек даже если бы в этот момент мою бороду сорвала и унесла в своем клюве чайка. На мачтах взвились флаги, послышались свистки, на палубы прочих судов высыпали команды. Как и было велено, корабли отошли на четверть мили и легли в дрейф, ожидая дальнейших указаний. Мы же продолжили путь, на всех парах направляясь в Стерн-Бей. Наше поспешное бегство могло озадачить академиков, – но я готов поставить все свои сбережения на то, что куда сильнее их озадачил взрыв, прогремевший вскоре после нашего отбытия. К этому времени мы прошли приличное расстояние – сторожевые корабли едва виднелись на горизонте, – но все же увидели взметнувшийся в небо водяной султан и лишь потом услыхали глухой рокот взрыва.

Итак, от машины лорда Келвина не осталось ничего, кроме затонувших обломков, которые немедленно дали приют исконным обитателям морских глубин. Доктор Нарбондо так и будет спать в своем ледяном оцепенении, пока не исчерпает себя та неведомая сила, что не позволяет его душе окончательно расстаться с телом. А бедняге Парсонсу уже не суждено стать кормчим того грандиозного корабля, который он намеревался привести в гавань научной славы, рисуя в своем воображении красочные картины триумфа. Его планы рухнули, разлетелись в щепы. И даже удовольствие от победы над Сент-Ивом, отпразднованной стаканом минеральной воды с подмешанным в нее снотворным, оказалось не долгим.

Впрочем, профессор остался недоволен таким исходом. Он чувствовал вину перед Парсонсом и еще пуще терзался оттого, что погруженный в сон Нарбондо пропустит честно заслуженные публичный судебный процесс и последующую казнь. Лично я не сильно переживал, не очень-то жалуя Парсонса и получив массу удовольствия, щеголяя с бородой и в парике. Жаль, мне не увидеть, как он бесится. Конечно, Парсонсу доложат, как было дело, но о сыгранной мною роли он едва ли узнает, и это меня удручало.

Сделав свое дело, мы высадились в Стерн-Бей, где распрощались с тетушкой Ади и дядюшкой Ботли. В «Короне и яблоке» под дверью номера Сент-Ива мы нашли письмо – то самое, которое профессор оставил на коленях у Парсонса. На том же листе бумаги старик начертал: «Отбываю в Лондон вечерним поездом. Окажите любезность – проводите меня». И только. Это казалось странным: учитывая планы, которыми Сент-Ив поделился с академиком, можно было ждать чего-то большего – гнева или сожаления, допустим… Но их не было и в помине – лишь просьба опечаленного человека.

Мы поспешили на вокзал, дабы уважить старика: меньшее, что мы могли сделать. Его кроткая капитуляция навевала особую грусть, – и, хоть меня так и подмывало нацепить на себя бороду и парик, я оставил их в «Короне».

Локомотив стоял, раздувая пары. Пассажиры уже заняли свои места. Мы торопливо шагали по перрону, заглядывая в окна. Сент-Ив ни минуты не сомневался, что за просьбой Парсонса стоит некая веская причина, а потому считал своим долгом (да и нашим тоже, раз уж мы вместе пустили мечты академика на воздух) узнать, что понадобилось старику, какую трогательную фразу тот прохнычет напоследок в свой носовой платок. «Ну и хорошо, пусть выскажет свое недовольство нам в лицо», – подумал я, проявляя дальновидность. Еще вчера он выглядел героем, гарцевал на лихом скакуне, а сегодня, как говорится, его славе пришел конец: забег не всегда выигрывают самые быстрые. Пусть Парсонс произнесет свое последнее слово; не стоило отнимать у него этого утешения.

Но где же он? Поезд тронулся. Мы бежали рядом, стараясь не отставать и с грустью сознавая, что перрон вот-вот оборвется и мы останемся стоять, глядя вслед составу… Когда мимо уже проносился последний вагон, одно из окон внезапно скользнуло вверх, и в нем показалось лицо Парсонса, строившего нам дьявольские гримасы. «Хо-хо-хо!» – ехидно ухмыляясь, провозгласил старикан. Видно, бедняга окончательно спятил.

Из окна протянулась рука, державшая напоказ стопку старых тетрадей в основательно потрепанном переплете. На обложке выцветшими чернилами было выведено «Джон Кеньон» – имя покойного отца миссис Пьюл. Крупные буквы с росчерками больше напоминали причудливый орнамент. Хоть все было вполне очевидно, я, наверное, решив разделить шальное веселье старика, бездумно выкрикнул: «Что это?», в тот миг, когда поезд, энергично набирая ход, уносился в сторону Лондона.

Парсонс не смог отказать себе в удовольствии. Он высунулся из окна и радостно пропел, сопровождая вопрос грубым жестом:

– А что по-твоему, идиот ты чертов?

После чего старый дуралей втянул тетради в купе и с грохотом опустил окно, будто топором отсекая звуки своего визгливого хохота.

Поезд мчался в Лондон, унося с собою злорадно ликующего Парсонса и… – о, если б только горбатый доктор мог осознать свою победу, свой вновь возникший шанс на воскрешение! – окоченевшее, но еще живое тело Игнасио Нарбондо.