Текст книги "Машина лорда Келвина"

Автор книги: Джеймс Блэйлок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

Через секунду лязгнул замок, дверные створки разошлись под нажимом чьей-то руки, и в проеме показался… наш незаменимый Хасбро. Сент-Ив не стал отвлекаться на разговоры. Он налег плечом на одну из створок, полностью открывая ее (Хасбро позаботился о второй), завладел поводьями и, заставив лошадей пятиться, завел повозку в двери, где Хасбро поднялся на нее и принялся разматывать цепи поворотного крана, прочно вделанного в днище.

Я стоял, праздно глазея на все эти манипуляции, пока до меня не дошел смысл их действий; лишь тогда я, образно говоря, закатал рукава и включился в дело. Ловко и споро передавая тросы из рук в руки, дергая и налегая, мы плотно обмотали водолазный колокол сетью крепежа, словно уложив его в плетеную корзину. Затем Хасбро с помощью крана оторвал колокол от пола (цепи дьявольски громко лязгали и скрипели), а мы с Сент-Ивом вручную раскачали его и закинули на телегу, где как следует закрепили. Хасбро тут же прыгнул на козлы, подобрал вожжи, щелкнул языком и, пустив лошадей легким галопом, скрылся из глаз в вихре пляшущей в лунном свете дорожной пыли.

Постарались мы на славу, хотя, признаться, я терялся в догадках насчет цели этих усилий. Если затопленную в проливе машину охраняет королевский военный флот, тогда колокол нашим злодеям больше не пригодится; их авантюра, казалось мне, вот-вот завершится полным провалом. Но кто я такой, чтобы подвергать сомнению идеи Сент-Ива? Он, судя по всему, был чертовски рад заполучить этот водолазный снаряд, – по лицу видно.

Вот только еще не со всеми делами было покончено, это ясно как день: иначе мы укатили бы на повозке вместе с Хасбро. Значит, здесь осталось что-то еще, и отыскать его Сент-Ив намеревался во что бы то ни стало. Разумеется, это был сам Нарбондо. Мы с Сент-Ивом по очереди проползли под поднятой дверью назад – туда, где хранились сложенные штабелями глыбы льда, – и не успели как следует встать на ноги, как увидели перед собой ухмыляющееся лицо капитана Боукера. Этот весельчак стоял в двух ярдах поодаль, поглядывая на нас над ружейным прицелом.

НОЧНОЙ ПЕРЕПОЛОХ

На этот раз янки не мог промахнуться, а потому я настроился исполнить роль безропотного пленника, желающего остаться в живых. Тут позади нас распахнулась и хлопнула о стену дверь: на пороге появился Хиггинс в лабораторном халате и с неопрятными пучками волос, торчавшими из-под бинтов на голове. От него отвратительно несло протухшей рыбой.

– Леопольд Хиггинс, я полагаю? – вежливо поклонился Сент-Ив. – Меня зовут Лэнгдон Сент-Ив.

– Я прекрасно знаю, кто ты такой, черт побери, – отозвался тот, а затем перевел взгляд на меня и с холодной улыбочкой осведомился:

– Как понравились фрукты?

Очевидно, Хиггинс не имел понятия, что это я отделал его дубиной в «Пинте пенного», стоило ему сунуться в номер семейки Пьюл, иначе бы не шутил сейчас со мной, – уже не плохо. Несмотря на царивший в хранилище мрак, я видел, что лицо его сплошь покрыто ссадинами и синяками. Видимо, так проявили свою заботу душки Пьюлы.

– Догнал? – спросил капитан, по-прежнему держа нас под прицелом.

– Куда там! Укатил! – хмыкнул Хиггинс. – Что это за вахту ты здесь нес? Сонное царство, а не вахта, вот как это называется. Дрыхнешь как младенец, пока эти двое…

Капитан коротко шевельнул стволом ружья, и – бах! – пуля просвистела прямо рядом с ухом Хиггинса. От неожиданности я подскочил; Хиггинс же, напротив, лицом вниз бросился на усеянный соломой пол, жалобно мяукая, как намочившая лапы кошка. Капитан Боукер прямо-таки зашелся хохотом и смеялся так долго, что на глазах у него выступили слезы. Бледный и дрожащий, Хиггинс тем временем кое-как поднялся и устремил на капитана взгляд, в котором смешались страх и ярость.

– Плевать, – сказал капитан.

Хиггинс пожевал губами и прочистил горло.

– Но водолазный колокол…

– Кого волнует эта железка? Как по мне, он гроша ломаного не стоит. Да и ты сам тоже. Запросто могу пристрелить вас троих – и дело с концом. Ты получишь свой колокол обратно, когда длинный узнает, что у нас в руках его дружки.

Это замечание направило разговор в оптимистичное русло. «Длинный» (а в виду, несомненно, имелся Хасбро) с радостью отдал бы дюжину водолазных колоколов за жизнь старины Джека и профессора. Роль заложника мало меня беспокоила; безвременная смерть – дело другое.

– Или один из дружков… – поправил себя капитан, медленно переводя оценивающий взгляд с меня на Сент-Ива и обратно. Весь мой оптимизм куда-то улетучился: я знал меньше, значит, моя жизнь стоила сравнительно немного. Принюхавшись, капитан скорчил гримасу. – Тащи сюда свой лексир, – велел он.

– Это не для тебя, а для него, – покачал головою Хиггинс.

Смелый поступок с его стороны, учитывая, что капитан вновь навел на Хиггинса ружье. Прицелившись ихтиологу между глаз, Боукер опять захохотал. Нервы экс-академика не выдержали: Хиггинс сунул руку в карман халата, извлек оттуда заткнутую пробкой бутылку и протянул ее капитану.

Тот потянулся навстречу, и в тот миг, когда ствол ружья оказался между Хиггинсом и нами, Сент-Ив прыгнул на капитана. Боукер не смог отказать себе в маленьком удовольствии поиздеваться над Хиггинсом, что его и погубило.

– Беги, Джек! – крикнул Сент-Ив, кидаясь к нему. Молотя ногами и руками, он взмыл в воздух и боком врезался в капитаново солидное брюшко. Тот отлетел назад и, рухнув, крепко приложился затылком об пол; бутылка с эликсиром выскочила у него из рук и отлетела к глыбам льда, и Хиггинс устремился вслед за ней. Я вмиг проскочил сквозь обе двери и, нырнув во тьму, рванулся к домишкам поодаль еще до того, как брошенное Сент-Ивом властное распоряжение «Беги, Джек!» окончательно стихло в моих ушах. Профессор велел мне бежать, и я мчался испуганной овцой, не разбирая дороги. «Главное пережить ночь, а там мы еще поквитаемся с обидчиками», – повторял я себе. И на бегу прислушивался, не прогремит ли позади новый выстрел.

Что я стану делать в таком случае? Неужели вернусь? Это не входило в мои планы. Протопав по дощатому настилу, я свернул к волнолому и гигантскими скачками кинулся дальше, будто безумный: нет чтобы передохнуть и обдумать положение. Никто меня не преследовал, хранилище осталось далеко позади, шансов поймать пулю нет ни единого. Подстегивал меня только леденящий страх, но и он в конце концов уступил раскаянию и недовольству самим этим бегством: удрав, я оставил Сент-Ива в полном одиночестве.

К линии прибоя я уже подходил шагом, пыхтя как паровоз. С моря клочьями плыл туман, скрывший собою лунный серп. Вскоре я уже ничего не мог различить, не считая темной стены волнолома, и медленно, с опаской двинулся вдоль этого единственного ориентира к «Короне и яблоку», вслушиваясь в звук капель, срывавшихся с крыш, и в какое-то подобие плеска весел на заливе. И вдруг – это ужаснуло меня больше всего – воцарилась мертвая тишина, своего рода контрапункт пустоты к окончательно развеявшемуся эху ружейного выстрела и к нестройному хору криков после.

Куда я направлялся? К гостинице? Зачем? Чтобы залечь там, пока не получу сообщение, что друзья мои убиты, а преступники скрылись? Или чтобы столкнуться с Пьюлами, которые, возможно, поджидают меня в номере, полируя свои пыточные инструменты? Хватит, пришла пора включить голову. Сент-Ив подарил мне возможность уцелеть, бежать из льдохранилища, но едва ли его героизм имел целью единственно спасение моей жалкой жизни, – собственно, так несомненно и было, но я отказывался это признать, – и значит, мне требовался план: какой угодно план действий, лишь бы чем-то оправдать свое пребывание в безопасности.

И вот тогда я заметил огонек лампы, дружелюбно подмигивавшей мне где-то в море, ярдах в двадцати от берега, – определить точнее не выходило. Лампа плясала, как блуждающий огонек в глухом лесу: видно, раскачивалась на шесте, прикрепленном к носу медленно плывущей сквозь туман шлюпки. Я стоял, выжидая, когда мое дыхание станет ровнее, а гулко стучавшее сердце успокоится, и смотрел, как ко мне приближается крошечный источник света в туманном ореоле. Внезапный порыв соленого ветра разорвал пелену в клочья, и на мгновение моему взгляду открылись темный залив, шлюпка, державшая курс к берегу, и человек на веслах, вставший во весь рост, чтобы окинуть взглядом волнолом. Шлюпка притерлась бортом к отмели, затем развернулась кормой, и человек спрыгнул в воду. Это был Хасбро: брючины подвернуты до колен, а связанные шнурками туфли болтаются на шее.

Он продернул носовой фалинь через ржавое железное кольцо в стене и пожал мне руку с таким радушием, будто мы не виделись не менее месяца. Не тратя времени даром, я тут же изложил ему все: Сент-Ив был захвачен, под страхом смерти его удерживают в хранилище, а сам я измышляю план его вызволения, продумываю его в мельчайших деталях, чтобы второпях не наделать глупостей. «Капитан Боукер – опаснейший тип, – сказал я. – Как старый заряд, может сдетонировать от малейшего толчка».

– Прекрасно, мистер Оулсби, – ответил Хасбро ровным тоном хорошо вышколенного дворецкого. Все странные совпадения нисколько не поколебали его спокойствия, да и что вообще в состоянии его взволновать? Сидя на волноломе и надевая туфли, Хасбро спокойно выслушал мой рассказ, кивая в такт словам. Его худое лицо было стоически бесстрастно и не отражало ни малейших эмоций; с таким же выражением он мог бы изучать список участвующих в забеге лошадей или раскладывать на постели выглаженный костюм хозяина, чтобы тот надел его наутро. У меня в воображении появилась четкая картинка необычайно сложного и весьма эффективного часового механизма – мозг Хасбро, надо полагать, – и мой боевой дух заметно окреп. «Как бы ни был опасен капитан Боукер, – сказал я себе, – передо мной стоит человек вдвое опасней». Я и сам неоднократно в этом убеждался, но почти сразу же забывал об этом из-за окружавшей Хасбро треклятой ауры спокойствия, его молчаливой деловитости.

Посудите сами: вот он орудует веслами в шлюпке, плывущей сквозь туман по ночному морю, и для него это как будто в порядке вещей. А ведь каких-то полчаса тому назад Хасбро правил лошадьми, стоя на козлах повозки с водолазным колоколом, спешащей бог знает куда! В том-то и дело. Улавливаете разницу между нами? У этого человека имелись цель и предназначение; это и сбивало меня с толку. Сам я редко могу этим похвастать, да и тогда цель бывает мимолетна и тривиальна, – какой-нибудь паб, например. Интересно, догадывается ли об этом Дороти? Неужели это так же очевидно всем вокруг, как и мне? Чего ради она изо дня в день терпит мое общество? Может, я напоминаю ей об отце?.. Впрочем, сейчас не время копаться в себе, подсчитывая собственные недочеты. Где же был Хасбро до сих пор? Он ничего не рассказывал, и потому я узнал обо всем гораздо позднее.

Впрочем, в тот момент мы оба осторожно пробирались сквозь туман, и я, неожиданно для себя самого, вновь ощущал себя заговорщиком. Цель и предназначение были мне дарованы; жаль только, Дороти не видит, как я, пренебрегая опасностью, крадусь во тьме, чтобы вырвать Сент-Ива из рук отчаянных головорезов. Тут я задел ногой бордюр на площади и растянулся во весь рост, лицом, к счастью, угодив в траву, но сразу вскочил, испепелил предательский камень сердитым взглядом и, дурак дураком, оглянулся по сторонам: не видел ли кто мое позорное падение? Шедший впереди Хасбро уже растворился в тумане: то ли, в самом деле, не заметил, то ли решил не смущать меня.

Но там кто-то – в стороне, на дальнем конце лужайки, у самого пирса, где начинался дощатый настил бежавшей прочь дорожки, – все это видел. Проклятый туман не позволял увидеть хотя бы силуэты, но кто-то затаился там, прислушиваясь и наблюдая. Мое сердце дрогнуло, и я рванулся вперед, нагоняя Хасбро.

– За нами следят… – выдохнул я ему в спину.

Кивнув, Хасбро прошептал мне на ухо:

– В таком тумане не понять, кто. Возможно, мать с сыном.

Я придерживался иного мнения. Кто бы там ни стоял, ростом он был пониже Уиллиса Пьюла. Что, если Нарбондо? Он ведь точно где-то поблизости. Его не обязательно держат во льду; наша догадка так и не получила подтверждения. Крадущийся в тумане горбун Нарбондо… От одной мысли меня бросило в дрожь. Но при виде хранилища – а оно внезапно выросло из тумана перед нами – я испугался всерьез. Сквозь грязное окно просачивался свет лампы, и мы с Хасбро (как часом раньше – с Сент-Ивом), крадучись, приблизились к нему.

Я постоянно косился через плечо, всматриваясь в туман, все мои чувства были обострены: ясное дело, мне ничуть не хотелось вновь оказаться застигнутым врасплох. Но то, что мы с Хасбро увидели за окном, заставило меня мгновенно забыть об опасности. Мы даже рты приоткрыли от удивления, разглядывая стоявшую там троицу, – Сент-Ива среди этих людей не было.

Собственно говоря, помещение, в котором они собрались, не заслуживало права именоваться комнатой, – то был, скорее, угол, отгороженный от ледового склада куском парусины. Освещение было ярким – по контрасту с тьмой, царившей снаружи, – и все убранство комнатушки предстало как на ладони. Пол был тщательно подметен и вымыт, да и вся комната напоминала оборудованную на скорую руку больничную палату. В самом центре находился столик на колесах, где с валиком подушки под головой возлежал сам доктор Нарбондо в облегающем тело эластичном комбинезоне черного цвета: бледный, как труп, и с коротко остриженными снежно-белыми волосами. Что и говорить, псевдоним «Фрост» был ему очень даже к лицу[16]16
  Frost (англ.) буквально переводится как «мороз».


[Закрыть]. Все-таки Нарбондо встретил свою погибель на дне карстового озера; тот же, кто поднялся оттуда, выглядел совершенно иначе.

Он лежал там, обложенный со всех сторон кусками льда величиною с кулак, – будто огромная рыбина на разделочной доске. В кресле по соседству отдыхал утомленный, всклокоченный детина – капитан Боукер собственной персоной. В углу, на расстоянии вытянутой руки, стояло ружье. Ихтиолог Хиггинс, склонившись над распростертым телом доктора, колдовал над неким химическим прибором: лохань с каким-то желтым составом вроде припарки для компрессов, эластичный пузырь вроде клизмы и гибкий шланг с железным наконечником, откуда струились клубы желтоватого пара. На столике у стены стояла бутылка с эликсиром – очевидно, Хиггинсу все-таки удалось ее уберечь от падения.

Хиггинс окутал тело доктора рукотворным желтым туманом и, оттянув ему веки, впрыснул парообразную субстанцию прямо ему в глаза. Надо заметить, воздух в комнате тоже имел желтоватый оттенок «горохового супа» – одного из самых зловредных лондонских туманов. Тело Нарбондо дернулось в скрутившей хребет судороге, он что-то выкрикнул – что именно, я не смог разобрать, – приподнялся, опершись на локти, и принялся шарить вокруг вытаращенными, безумными глазами. Через несколько секунд взгляд его стал спокойным и осмысленным. Доктор заметил бутылочку эликсира, потянулся к ней, откупорил дрожащей рукой и опрокинул в себя половину содержимого, потом быстро посмотрел в окно – я отпрянул, едва не свалившись в траву. Бессознательная реакция: разглядеть нас среди тумана и темноты он все равно не смог бы.

Что предпринять, вот вопрос. Куда делся Сент-Ив? Убит? Или лежит, связанный, где-нибудь внутри? Более чем вероятно. Этим деятелям сейчас не до ценного заложника. Я ткнул Хасбро в бок локтем и кивнул вдоль темной дощатой стены хранилища, предлагая двигаться дальше: мне казалось, что причин медлить с вызволением отсюда Сент-Ива нет. Но Хасбро буквально прилип к окну и в ответ только покачал головой: то, что происходило в комнате, сейчас было важнее.

Я посмотрел в окно: доктор – Фрост или Нарбондо, выбирайте на свой вкус, – уже сидел на столе и медленно-медленно, будто позвонки его шеи нуждались в капле машинного масла, поворачивал голову. При желании даже можно было вообразить сопровождающий движение скрип. С лица доктора не сходило изумленное выражение, ужас соперничал с замешательством. Он явно мучился какой-то проблемой и прилагал колоссальные усилия к ее преодолению. Придя к какому-то решению, он соскользнул на пол и встал к нам спиною, покачиваясь и держась руками за край стола. Потом поднял кусок льда и прижал к груди плавным, исполненным смысла жестом: даже в тот момент я отметил его утонченность.

Хиггинс хлопотал вокруг него, как курица-несушка. Положил ладонь на руку Нарбондо, но тот так резко стряхнул ее, что сам чуть было не опрокинулся, и сохранил равновесие, только схватившись за край стола. Медленно повернулся, отпустил стол и нерешительно, маленькими шажками, как сходящий с постамента каменный памятник, двинулся к парусиновому занавесу. Три коротких шага, и он рухнул лицом вниз на пол, где и остался лежать без всякого движения. Капитан Боукер лениво поднялся из кресла с видом человека, которому глубоко плевать на всех упавших докторов в мире, и потащился туда, где отчаянно суетился, выкрикивая бессмысленные указания, Хиггинс. С коротким «Отвали!» капитан отпихнул его к стене, поднял Нарбондо на руки и водрузил на прежнее место, а академик-ренегат принялся торопливо собирать и складывать на стол рассыпанные по полу куски льда.

– Не действует! – стонал Хиггинс, попутно растирая ладонью лоб. – Мне позарез нужны эти тетради. Я в шаге от успеха!

– Скукотища, – парировал капитан. – По мне, выкуп за машину куда как надежнее. Вот заплатят – и я сразу в Париж, так-то. А этот твой дружок пусть хоть сгниет, если ему охота. Ну-ка, давай сюда остатки лексира. Нынче ночью они ему ни к чему.

Произнося эти слова, капитан отвернулся от Хиггинса, а тот поспешно спрятал за спину бутылку с эликсиром: занавес приподнялся и в каморку вошли Уиллис Пьюл (с ухмылкой проказливого ребенка) и его мать (с револьвером в руке). Сын нес зловещий черный саквояж вроде тех, какими пользуются хирурги.

Капитан Боукер, надо отдать ему должное, отреагировал молниеносно. Должно быть, он краем глаза заметил вошедших, поскольку, проворно развернувшись, нанес Уиллу сокрушительный удар в ухо, чем временно лишил его способности соображать (если это выражение применительно к слабоумным), и кинулся к ружью. Но миссис Пьюл действовала молниеносно, как гремучая змея или кобра, – она одним движением воткнула ствол револьвера в округлое брюхо капитана, едва не утопив его в мягкой плоти целиком. Раздавшийся выстрел был едва слышен – жировой слой в теле жертвы выполнил функцию глушителя. Да, у капитана был шанс: если бы он изначально устремился к своему ружью, то, может быть, и успел бы остановить ядовитую гадину… А теперь ему ценой немалых усилий удалось лишь сбить миссис Пьюл с ног. Бесшумно разевая рот, капитан выронил уже бесполезное ружье, схватился за живот и плавным движением балерины осел на пол, где и остался лежать.

То была самая безжалостная расправа из всех, какие я видел, – а я повидал на своем веку немало кровавых драм. Миссис Пьюл развернулась и направила револьвер на Хиггинса, который еще при появлении незваных гостей отступил к занавесу с намерением улизнуть. Но не тут-то было: все еще сидевший на полу Уилл выбросил руку в сторону и подсек ею ихтиолога, и тот рухнул головой вперед и затих, будто стреляли именно в него. Пьюл тут же забрался к нему на спину, уселся верхом и, истерически хохоча и покрикивая: «Лошадка! Лошадка!» – принялся тыкать пальцем старику в поясницу, стараясь пощекотать, как ни странно это звучит, а потом начал отвешивать оплеухи ладонью с широко растопыренными пальцами. «Вот тебе! Вот тебе! Вот тебе!» – заливался он, словно в приступе безудержной икоты.

Миссис Пьюл не упустила свой шанс влепить сыну увесистый подзатыльник и крикнуть: «Веди себя прилично!» – вот только теперь эти ее слова не возымели на Пьюла никакого действия. И любящей мамаше пришлось прибегнуть к тактике выкручивания ушей. Эта катавасия продолжалась, должно быть, секунд двадцать: Хиггинс мотал пострадавшей головой, Уиллис увлеченно драл его за уши и за волосы, а мать самозабвенно лупила сына по темечку, – и оба вопили, заглушая друг друга. Наконец миссис Пьюл схватила отпрыска за кудри и дернула так, что тот с воем опрокинулся на спину, дав Хиггинсу шанс вскочить на четвереньки и рвануть к парусине. Пропитанные свежей кровью бинты спали с его головы и грязными петлями повисли на плечах.

Далеко он, однако, не ушел: Хиггинса быстренько схватили за ноги и втянули назад, одним рывком подняли, усадили в кресло покойного капитана Боукера и скрутили по рукам и ногам снятыми с капитана же подтяжками.

И вот тогда я заметил краем глаза какое-то движение в дальнем конце хранилища. Там кто-то был, я совершенно в этом уверен. Кто-то бродил по закоулкам склада, но, заслышав выстрел и шум последующей возни, вышел на открытое пространство. Но, вероятно, заметив в окне наши с Хасбро вытянутые физиономии, неизвестный скрылся, заключив, что серьезных причин для волнения у него нет. Причем проделал он это с поразительной скоростью: когда я пихнул локтем Хасбро, привлекая его внимание к незнакомцу, того и след простыл. Впрочем, выслеживать его смысла не было: кто бы там ни прятался, к числу наших недругов он точно не принадлежал, ведь все они собрались перед нами, как в витрине. Помню, в тот момент у меня промелькнула мысль, что этот тип просто ждет естественной кульминации событий и появится на импровизированной сцене, когда вся грязная работа будет проделана.

Все это время Нарбондо мирно покоился на льду, неподвижный и, кажется, полностью оледеневший. По-видимому, эта черная фигура только сейчас бросилась Уиллису в глаза: Пьюл робко придвинулся ближе, глянул в лицо доктору и от страха побелел сам. Даже в своем глубоком, невозможном ледяном сне Нарбондо наводил ужас на бедняжку Уилла! И вот, будто по сигналу, доктор вздрогнул в своем холодном забытье и что-то пробормотал; Пьюл в ужасе отпрянул назад, привалился к дальней стене, вжался в нее и застыл, обхватив себя руками и задрав ногу на манер фламинго, – он словно одновременно хотел и свернуться в комочек, и иметь возможность удрать, если потребуется.

Миссис Пьюл всплеснула руками, подлетела к сыну и, трепеща ресницами, принялась увещевать свое великовозрастное дитя: она долго гладила его по голове с тошнотворным сюсюканьем, однако же взведенного револьвера из руки не выпустила. По пути, перешагивая через неуклюже разбросанные ноги мертвого Боукера, она оскользнулась в успевшей натечь лужице крови и устояла на ногах, только схватившись за лацкан пиджака Уиллиса. Прервав свое дурашливое воркование, миссис Пьюл смачно выругалась и преспокойно вытерла подошву туфли о сорочку капитана. Может, Хасбро со своего места не видел этой последней детали, но от меня она не укрылась – и, должен признаться, повергла в ужас, тем более что жуткая женщина не замедлила вернуться к сыну, величая его «потеряшкой», «бедным несмышленышем», «птенчиком» и всяческими иными ласкательными прозвищами. Я же не мог оторвать взгляда от украсивших рубаху капитана новых кровавых следов, оставленных туфлей этой лицемерки. Мне вдруг сделалось дурно, и я посмотрел на Хасбро: интересно, удалось ли ему сохранить привычную невозмутимость? Отвратительная сцена проняла и его, – на лице верного слуги Сент-Ива изумление боролось с глубоким отвращением; похоже, ничто человеческое и ему не чуждо.

– Нужно найти профессора, – шепнул я.

Перспектива продолжать наблюдение меня не привлекала: ясно ведь, что обездвиженному доктору не уцелеть и что процесс его умерщвления не станет приятным зрелищем. Эти двое – ходячий ужас, спору нет, но, как бы жестоко это ни прозвучало, в тот момент я не собирался мешать Пьюлам поквитаться с Нарбондо; просто не желал этого видеть.

Сквозь заросли сорной травы мы с Хасбро зашагали к небольшой двери, которая вела в «спальные покои» капитана Боукера. На сей раз дверь оказалась заперта надежнее, чем в первый мой визит – на засов, закрепленный в скобах продетым через них болтом, – хотя едва ли была в состоянии предотвратить бегство изнутри наружу. Впрочем, и мы без труда избавились от засова и, войдя, обнаружили на кровати покойника-капитана Сент-Ива, связанного по рукам и ногам с кляпом во рту. Мы вытащили кляп, распутали веревки и частью жестами, частью шепотом объяснили, какого рода мрачные делишки творятся в дальней каморке. Сент-Ив тотчас бросился к двери, ведущей в ледяную кладовую, полный решимости положить этому конец. Ему было безразлично, чьей именно жизни угрожает опасность, пусть даже этот человек негодяй и преступник: в представлении Сент-Ива даже Нарбондо имел право рассчитывать на то, чтобы предстать перед магистратом.

Распахнув дверь, Сент-Ив обнаружил за ней, как не сложно догадаться, миссис Пьюл, с достойной гиббона ухмылкой на лице и со взведенным револьвером наготове. Готовый одним прыжком раствориться в ночи, я мигом повернулся к еще открытой входной двери с единственной мыслью, разумеется: кому-то необходимо сбежать, чтобы привести констебля или позвать на помощь. Что поделаешь, если подобная задача всегда почему-то выпадает именно на мою долю! Но путь мне преградил Уиллис Пьюл – осунувшийся и измученный, с трагически-зловещей маской на лице, он дрожавшими руками держал нацеленное на меня капитаново ружье. Итак, я поднял руки, а миссис Пьюл тем временем отобрала у Хасбро револьвер. На том дело и кончилось.

Мать с сыном препроводили нас обратно в окутанное парами аммиака хранилище с лужами талой воды и хлюпавшей под ногами соломой на полу. Мне стало вдруг нестерпимо холодно, и я подумал, как неприятно глядеть в лицо смерти в четвертом часу утра, когда тебя знобит и ты не чувствуешь ничего, кроме смертельной усталости. Ночь для меня стала длинной чередой побегов от опасности: не успеешь выскочить из одного львиного логова, как ноги уже несут в другое, только успевай приподнимать шляпу. Удрать сейчас, находясь в буквальном смысле меж двух огней, было бы крайне проблематично.

Сент-Ив рванулся вперед, едва заметив на столе недвижную фигуру Нарбондо: взял за руку, пощупал пульс и, кивнув, приподнял доктору веко. Затем внимательно обследовал аппарат с эластичным пузырем, поднял бутылку с эликсиром, принюхался к ее содержимому – и сунул в карман пальто с таким видом, будто поступка естественней и логичней и вообразить нельзя.

– Поставь на место! – прошипела у меня за спиной миссис Пьюл, и к моему виску вдруг прижалось холодное дуло ее револьвера. Вытаращив глаза (чтобы лучше видеть), я наблюдал, как Сент-Ив медленно возвращает остатки эликсира на край стола.

– Разбуди его! – приказала она, отведя револьвер от моей головы и указывая им на спящего доктора.

Сент-Ив помотал головой.

– И рад бы, – огорченно сказал он, – да не знаю, как. Если бы я только мог оживить его и передать в руки правосудия, этот день стал бы счастливейшим в моей жизни.

Дамочка хохотнула в голос.

– Прямо мои слова, – сказала она, намекая на разговор в лавке мистера Годелла. – Правосудие… Правосудие – это мы! И мы свершим его, не правда ли, мальчик мой?

Уиллис закивал, весь лучась от счастья, – думается, отчасти потому, что Сент-Ив отказался оживлять доктора. Пьюлу вовсе не хотелось будить Нарбондо, его вполне устраивало, что доктор спит. Он принес саквояж с инструментами, поставил на стол и раскрыл; едва ощутив знакомый запашок, я сразу понял, что воспоследует за этим. Так и вышло: Уиллис извлек из саквояжа истерзанные останки игрушечного слона и горстку собранных с пола и пригнанных друг к дружке шестеренок.

– Вот что я проделал с его слоном, – похвастал он Хиггинсу, кивнув в мою сторону.

– Слоном? – переспросил Хиггинс, бросая на меня взгляд, в котором смешались страх и удивление. Эта незначительная деталь, должно быть, поразила ихтиолога, своим неуловимо зловещим смыслом, – тем более что жалкие останки в руках Пьюла слона даже не напоминали. Бесформенная кучка раскрашенных каучуковых лохмотьев, да и только.

Я пожал плечами и начал было объяснять Хиггинсу, что да как, но Уилл, непрерывно моргая, завопил истеричным фальцетом: «Заткнись!» Мой рассказ был ему неинтересен. Уиллису Пьюлу не терпелось поведать миру собственную невероятно увлекательную историю, и потому он со счастливой улыбкой принялся выкладывать на стол полный набор хирургических инструментов: скальпели, зажимы, а также нечто, напоминавшее одновременно болторез и садовые ножницы и предназначенное, несомненно, для разъятая костей.

После легкого поклона в нашу сторону он указал рукой на Нарбондо и произнес, обращаясь к нам, как оперирующий хирург к группе студентов-медиков:

– Я намерен отделить голову этого человека и прикрепить ее к телу того толстяка; затем я разбужу его и заставлю поглядеть в зеркало на свое уродство. Далее, мне предстоит внедрить данный механизм, – Уиллис положил руку на комок шестеренок, добытых из игрушечного слона, – ему в сердце, что позволит мне управлять им с помощью рычага… А этот экземпляр, – добавил он, указывая на объятого ужасом Хиггинса, – я планирую разрезать на части и собрать задом наперед, чтобы ему пришлось тянуться за спину, застегивая свою рубашку, после чего продам в «Цирк мистера Хэппи».

Оказывается, Пьюл был еще безумнее, чем мне представлялось. Как, черт возьми, он намеревался собрать Хиггинса «задом наперед»? Ясно же, что все его усилия пойдут прахом. Есть ли хоть одно подтверждение тому, что Уиллис хоть немного владеет техникой вивисекции? Ни малейшего, даже в пору его ученичества у Нарбондо, да и та практика ровным счетом ничего не доказывает, кроме склонности Пьюла к насилию. Уиллис собирался искромсать ножами трех человек (двое из которых еще дышали), повинуясь тем же безумным мотивам, которые направляли его руку, когда он шинковал бритвой моего слона или резал на части бедных пташек и прятал плоды своего труда под половицами. И я нисколько не сомневался, что он проделает это с огромным наслаждением!

У Хиггинса сомнений было даже меньше: стоило Пьюлу упомянуть о планах продажи собранного «задом наперед» экспоната в «Цирк мистера Хэппи», несчастная жертва издала низкий, похожий на погребальный плач вопль и, закатив глаза, задергалась, натягивая подтяжки, которыми была привязана к стулу. Время шло, и завывания ихтиолога стали пронзительнее, подпрыгнув на целую октаву вверх.

Миссис Пьюл сунула револьвер Уиллису – тот переложил ружье в левую руку, не собираясь с ним расставаться, – подняла со стола полную желтого химиката миску, подошла к Хиггинсу и велела заткнуться. Тот, разумеется, не подчинился, поскольку уже не владел собой, и немедленно получил порцию вонючей субстанции прямо в лицо. Тогда Хиггинс принялся извиваться пиявкой, отплевываясь и кашляя, а миссис Пьюл ухватила беднягу за нос, не давая крутить головой, и принялась отвешивать ему тяжелые оплеухи.