Текст книги "Кэш (ЛП)"

Автор книги: Джессика Петерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

Опять пауза.

– Молли, тебе не обязательно это делать.

– Обязательно. Я не вижу другого способа удержать нас на плаву.

– Тогда давай я поеду с тобой. Ты не можешь просто так заявиться на ранчо своего отца одна.

Глаза щиплет от этой мысли. Но я всё равно говорю.

– Ты нужна здесь, в Далласе, для встреч и ведения соцсетей. Не думаю, что в Хартсвилле найдётся много блогеров или бутиков, готовых к сотрудничеству.

– Мы могли бы открыть свой, – смеётся Уилер.

– Рядом с магазином тракторных запчастей? Не думаю, что Bellamy Brooks туда впишется.

– Каждая женщина хочет чувствовать себя красивой. Даже ковбойши.

– Не те, что живут там. По крайней мере, так говорит мама. Я справлюсь, Уилер. Правда. Я могу выдержать месяц чего угодно.

– Может, пока будешь там, ещё и ковбоев освоишь.

Я фыркаю.

– Нет уж, спасибо.

– Клянусь, ты, наверное, единственная женщина в мире, которую не привлекают парни в шляпах Stetson и джинсах Wrangler.

– Ты вообще знакома с моей матерью? И не будем забывать о чудесном Кэше Риверсе.

Я уже рассказывала Уилер, каким козлом был Кэш, когда звонила ей неделю назад, возвращаясь домой из Хартсвилла.

– Справедливое замечание. Хотя, сомневаюсь, что все ковбои такие. – Она выдыхает. – Ты уверена, Молли? Жизнь на ранчо и ты… ну, вы как огонь и лёд.

– Ещё бы, Шерлок. Я не собираюсь делать больше, чем потребуется.

Хотя, если быть честной, сердце всё же чуть заметно сжимается от мысли снова оказаться в седле. У меня не так много воспоминаний о жизни на ранчо, но вот верховая езда – одно из них. В детстве я обожала кататься.

– Будь осторожна.

– Конечно.

– И присылай фото. Особенно всех ковбойских задниц, которые встретишь.

Я смеюсь.

– Сделаю, что смогу.

– Вот и умница. Держи меня в курсе. Удачи, подруга.

– Уилер?

– А?

– Мы, конечно, много говорили в теории о том, как помогли бы друг другу скрыть улики… Но ты бы действительно стала моей сообщницей? Если бы я вдруг попросила?

Я слышу её ухмылку по голосу.

– Только скажи, и к рассвету мы уже будем в пути, лопаты наготове.

Глава 5

Кэш

Лассо и скачка

Их сотни.

Некоторые сложены в маленькие зелёные книжечки из аптеки. Другие стопками связаны резинками. Третьи лежат россыпью, брошенные в банковскую ячейку, словно безо всякого порядка.

Но всех этих фотографий объединяет одно: на них Гарретт, Обри или Молли, или какая-то их комбинация.

Кто вообще тратит силы на то, чтобы проявлять плёнку в наше время? И зачем прятать их в банке, если они явно созданы для того, чтобы их рассматривали?

Нахмурившись, я раскладываю их по столу в офисе на ранчо. Гарретт переделал старый амбар под рабочее пространство вскоре после того, как мои братья и я приехали на ранчо Лаки. В жаркие дни, как сегодня, здесь всё ещё пахнет сеном – запах въелся в стены за долгие десятилетия.

Мой стол всегда в порядке, на нём почти ничего нет, кроме ноутбука и небольшой стопки книг. В основном нон-фикшен – биографии, исторические хроники, иногда триллер или что-нибудь из Стивена Кинга. Формально у меня два выходных в неделю, но я всё равно прихожу в офис. Обычно я загружен, но даже если выдаётся свободная минутка, мне всегда нужно, чтобы под рукой была книга.

Но сегодня мои книги сдвинуты в сторону, чтобы освободить место для фотографий Гарретта. Я смотрю на них, и у меня сжимается грудь.

В ячейке больше ничего не было. Только эти бесконечные стопки снимков размером десять на пятнадцать.

Тот факт, что для Гарретта, чертовски богатого человека, эти фотографии были одними из самых ценных вещей, заставляет меня перехватить дыхание.

Он был чертовски хорошим человеком.

И далеко не идеальным. Я знаю, что он жалел о том, что отпустил Обри и Молли. Но насколько мне известно, он так и не попытался их вернуть, как должен был бы.

– Это убивает тебя, – сказал я ему однажды. – Так иди и забери их.

Но на следующее утро он всё так же оседлал свою кобылу, Марию, явно не собираясь покидать Хартсвилл. Думаю, прошло слишком много времени, и он не хотел рушить ту жизнь, что Обри и Молли построили в Далласе.

Думаю, больше всего на свете он боялся. Был упрям. И использовал ранчо как оправдание, чтобы не разбираться со своими чувствами. Со своими ошибками тоже.

Чёрт, разве я не такой же?

Я бросаю взгляд на пустой стол напротив. Стол Гарретта. Уайатт и Сойер разобрали его вещи через пару недель после его смерти, хотя я говорил, что сделаю это сам. Думаю, они понимали, что мне это разобьёт сердце.

Как, наверное, разбивало сердце и Гарретту, когда он смотрел на эти фотографии. Он явно любил свою бывшую жену и дочь, но они никогда его не навещали, и он сам, кажется, тоже к ним не ездил. Насколько мне известно, по крайней мере.

Так что же, он запер фотографии в ячейке, чтобы не сталкиваться со своим сожалением?

Я беру в руки выцветший от солнца снимок Молли. В детстве она была просто чертовски милой. Светлые хвостики. Огромная улыбка, в которой не хватало передних зубов.

На лошадях она запечатлена бесчисленное количество раз. Удивительно видеть «городскую девочку», радостно позирующую верхом на роскошном пятнистом коне. Но в седле она смотрится уверенно. Даже счастливой.

Интересно, скучает ли она по этому? По лошадям, по солнцу. По просторам Хилл-Кантри.

Я отгоняю эту мысль, пытаясь унять боль в груди.

Гарретт тоже выглядит счастливым на этих фотографиях. По-настоящему счастливым. Я бы не сказал, что он был несчастен в то время, когда я его знал, но таким светящимся, как на этих снимках, я его никогда не видел.

Семья – это сложно. Я знаю это лучше, чем кто-либо. Но мысль о том, что Гарретт умер, так и не наладив отношения с людьми, которых любил больше всего, – это по-настоящему трагично.

Мне стоило надавить на него сильнее. Стараться убедить его отправиться в Даллас – или хотя бы чаще созваниваться с дочерью. Но он застрял в своих привычках и в итоге пытался купить её любовь деньгами, что, разумеется, ни к чему не привело.

Теперь его нет.

А если я тоже умру, так и не осуществив свою мечту? А если мне не удастся спасти ранчо Риверс?

А если у меня никогда не будет семьи?

Бесперспективный секс без обязательств меня вполне устраивает. Если мне нужно, я просто набираю номер.

Но иногда мне хочется, чтобы в моей постели кто-то задержался дольше, чем на одну ночь. Хочется иметь человека, единственного, с кем можно поговорить, о ком можно заботиться. Который бы заботился обо мне.

Жизнь тяжёлая. Было бы неплохо не тащить её в одиночку.

Но какая разница. Я и так уже слишком занят тем, что забочусь обо всех остальных, чтобы думать о том, чтобы впустить в свою жизнь ещё и девушку.

Может, поэтому Гарретт так и не женился после развода.

И всё же, почему, чёрт возьми, он оставил эти фотографии мне, а не Молли или Обри? Что он пытался мне сказать? Хотел преподать какой-то урок? Показать, как избежать его ошибок? Или это просто бюрократическая ошибка, опечатка в завещании, которую так и не исправили?

Я смотрю в окно за своим столом, моргаю, прогоняя пелену перед глазами. Поделиться ли этими фотографиями с Молли? Может, отправить их ей?

Она ведь тоже должна жалеть, что не пыталась наладить отношения с отцом. Что, чёрт возьми, с ней не так, если она ни разу его не навестила? Он явно её обожал, а она даже не удосужилась приехать. Хотя наслаждаться плодами его труда ей, похоже, нравилось. Я видел те чеки, что он отправлял в Техасский университет. Слышал, как он договаривался с агентами по недвижимости о покупке ей квартиры в дорогом районе Далласа.

По мне проходит волна гнева. Я был бы счастлив просто увидеть своих родителей снова. Но для Молли, похоже, даже самые щедрые дары были недостаточно хороши.

Резкий стук в дверь заставляет меня вздрогнуть. Быстро вытирая глаза, я собираю фотографии и аккуратно кладу их обратно в старую кожаную сумку, в которой принёс их из банка. Я не имею ни малейшего понятия, зачем Гарретт оставил их мне или что он хотел, чтобы я с ними сделал. Я знаю только одно – они были для него важны. А значит, теперь важны и для меня.

Моя задача – сохранить их в безопасности, пока я не пойму, что всё это значит. Почему он обещал мне ранчо, но оставил мне снимки людей, которых я даже не знаю?

Прокашлявшись, я оборачиваюсь.

– Входите.

В дверь просовывается Гуди. Она оглядывает офис, её взгляд на мгновение задерживается на столе. Она тяжело переживает его смерть. Они с Гарреттом были близки, ведь работали вместе десятилетиями. Она была его юристом, вела все дела Lucky Ranch Enterprises, Incorporated. Теперь она богата благодаря этому.

– Они были в банковской ячейке. – Я залезаю в сумку, достаю снимок, на котором Гарретт и Обри танцуют линейный танец, и поднимаю его. – Не совсем то, чего я ожидал, но…

– Гарретт был сложным человеком, я знаю. – Гуди закрывает за собой дверь. – Ты в порядке?

Я сглатываю, кивая.

– Да, мэм. Всё будет в порядке.

– В твоём стиле так говорить. – Она мягко улыбается. – Но почему-то я тебе не верю.

В девяноста девяти случаях из ста я люблю жизнь в маленьком городке. Но прямо сейчас я, чёрт возьми, ненавижу, как хорошо мы все друг друга знаем. Здесь от тебя ничего не утаить. Почему я не могу предаваться мрачным мыслям в одиночестве, как нормальный человек?

– Чем могу помочь? – удаётся выдавить мне.

– У меня есть новости.

У меня неприятно сжимается в животе. Я кладу фотографию обратно в сумку и застёгиваю молнию.

– Хорошие или плохие?

– Не знаю.

Я не могу прочитать её выражение лица. В её глазах этот странный, знающий блеск. Разворачиваясь, я опираюсь спиной о край стола и скрещиваю руки.

– Давай уже выкладывай.

– Молли приезжает на ранчо.

В наступившей тишине можно услышать, как падает булавка.

Я провожу рукой по лицу.

– Надолго?

Гуди резко и коротко втягивает воздух через нос.

– Я спросила у неё об этом, когда она позвонила утром, но она просто сказала, что хочет «осмотреться». Я не уверена, что это значит, что она останется, но, учитывая, что поставлено на кон… да, думаю, она задержится здесь надолго.

Я сжимаю зубы так сильно, что от отдачи ноют коренные.

– И что, чёрт возьми, мы будем с ней делать?

– Разберёмся. Она владелица, так что…

Сердце в груди начинает колотиться, словно пойманная в клетку птица.

– А если она не продержится год? Кто тогда получит траст?

– Гарретт не оставил его тебе, если ты об этом спрашиваешь.

– Не в этом дело.

Гуди внимательно смотрит мне в лицо.

– У него был план на эти деньги. Разберёмся с этим, если до этого дойдёт.

– Когда. Когда до этого дойдёт. Городская Девочка и дня не продержится. В завещании было сказано, что она должна активно управлять ранчо, верно?

– Кэш. – В голосе Гуди слышится предупреждение. – Мне не нужно тебе напоминать, что с ней нужно вести себя прилично, верно?

– Я не веду себя прилично. И не играю в это.

Она снова мягко улыбается, чуть насмешливо.

– Чушь собачья.

Не могу удержаться – фыркаю, и тяжесть в груди на мгновение отступает. Может, поэтому я и спрашиваю:

– Как ты думаешь, почему Гарретт сказал мне, что я получу ранчо, если на самом деле никогда не собирался мне его оставлять?

Гуди на мгновение задумывается.

– Не знаю, Кэш. Кто знает, чего он хотел? Вполне возможно, что он действительно собирался оставить ранчо тебе, но просто не думал, что умрёт, прежде чем изменит завещание.

– Может быть.

Но я в это не верю. В глубине сознания зудит ощущение, что мне не хватает части головоломки, которую задумал Гарретт.

– Как бы там ни было, всё устроится. – Гуди хлопает меня по плечу. – Молли приезжает завтра, ближе к обеду. Я займусь подготовкой Нового дома.

Новый дом – так мы называем особняк площадью почти шестьсот квадратных метров, который Гарретт и Обри построили прямо перед разводом. Обри, судя по всему, терпеть не могла жить в старом фермерском доме, который Гарретт привёл её после свадьбы, так что, когда они нашли нефть, построили дом её мечты.

Это всё равно не удержало её рядом.

Сейчас там никто не живёт, но Пэтси, наш шеф-повар, использует огромную современную кухню, чтобы готовить завтрак, обед и ужин для всей команды в будни.

После ухода Обри Гарретт вернулся в старый фермерский дом. Братья разобрали его вещи только в прошлом месяце, теперь там живёт Уайатт.

Я глубоко вдыхаю. Внутренне я знал, что Молли приедет на ранчо, но всё равно надеялся, что в последний момент она струсит.

Пока ещё не поздно. Может, оказавшись здесь, она поймёт, что не способна управлять ранчо. Городская девочка с мягкими руками и, вероятно, полным отсутствием физических навыков. Не могу представить, что она умеет чистить стойло или водить трактор.

Я сам себя убеждаю, что через день-два она сбежит с визгом.

– Кэш!

Я поднимаю голову и вижу, как в офис заходит высокий ковбой.

– Я тебя искал. Мы ведь должны были встретиться в конюшне?

Натянув улыбку, я иду ему навстречу и протягиваю руку.

– Привет, Бек. Прости, кажется, я перепутал время.

Или у меня чуть не случился нервный срыв.

– Спасибо, что зашёл.

– Лошади готовы, как только скажешь.

В дверь заглядывает Салли, один из ветеринаров ранчо и старая подруга семьи.

– Я осмотрела их, Кэш. Отличные животные, совершенно здоровые. Бек, у вас репутация не просто так.

Бек Уоллес возглавляет программу разведения лошадей на семейном ранчо примерно в двадцати километрах отсюда. Они известны тем, что выращивают лучших рабочих лошадей по эту сторону Скалистых гор. Именно поэтому мы недавно приобрели у них двух кобыл. Сегодня Бек доставил их лично.

Он улыбается и обнимает Салли за плечи, когда та выходит вперёд.

– Ну, спасибо, мисс Салли. Особенно приятно слышать похвалу от восходящей звезды округа Харт.

Салли смеётся.

– Ой, Бек, прекрати. Я сейчас покраснею.

– А что в этом плохого? Просто отдаю должное там, где оно заслужено.

Салли недавно вернулась в Хартсвилл после учёбы в университете и ветеринарной школе, а потом несколько лет проходила ординатуру. Её отец, Джон Би, сам по себе невероятно талантливый ветеринар, но Салли уже начинает его превосходить.

Интересно, что бы он подумал об этом флирте между его дочерью и Беком Уоллесом. Бек – хороший парень, но у него и его братьев репутация… непростая. Как говорила моя мама, они любят погулять.

Я открываю ящик стола.

– Я захвачу чековую книжку. Встретимся у конюшни?

– Отлично. – Бек открывает дверь, жестом приглашая Салли выйти первой. – После вас, красотка.

Гуди хмыкает, когда дверь закрывается.

– Ну, это было… интересно.

– Пока это не Уайатт смотрит на неё так, мне всё равно.

Пэтси и Джон Би стали нам почти семьёй. Фактически, это и есть наша семья. Я не хочу рисковать потерять их, если Уайатт поступит с Салли так, как всегда поступает с девушками, и разобьёт ей сердце.

– Мне кажется, все до сих пор думают, что Салли семнадцать. А она уже взрослая женщина. Хочет развлечься – пусть развлекается.

Гуди прищуривается, берясь за дверную ручку.

– А ты сам не думал последовать этому совету?

– Думал. – Я вытаскиваю из ящика ручку и запихиваю её в задний карман вместе с чековой книжкой. – Сейчас как раз собираюсь отлично повеселиться с Городской Девчонкой.

– Я серьёзно, Кэш. Тебе бы не мешало сделать Молли союзницей, а не врагом.

Я догоняю Гуди и открываю перед ней дверь, протягивая руку.

– После вас, красотка.

Гуди снова усмехается.

– Союзники. Пожалуйста.

Я твержу себе, что просто следую её совету, когда начинаю обдумывать, как устроить для Молли Лак особенно тёплый приём на ранчо Лаки.

Глава 6

Молли

ПРИГОТОВЬТЕСЬ, ЗМЕИ, СЕЙЧАС БУДЕТ ЖАРКО!

Зелёный.

Он повсюду. В кронах огромных дубов, выстроившихся вдоль въезда на ранчо, и в травяной щетине, покрывающей землю. Зелёные кактусы, похожие на гигантские уши, торчат из бледно-жёлтой почвы. Даже буквы и логотип, выбитые на массивной балке над головой, зелёные: Ранчо Лаки 1902.

После двухсот миль однообразного, выжженного солнцем ландшафта вся эта зелень ошеломляет.

Приятное потрясение. Но потрясение.

Ранчо Лаки – настоящий оазис. Как? Почему? И почему этот простой, но явно ухоженный въезд, чьи каменные опоры потрёпаны временем, вызывает у меня странное волнение в груди?

Я не помню, чтобы ранчо было таким зелёным. Не помню, чтобы эти дубы были такими величественными. Хотя… прошло двадцать лет с тех пор, как я последний раз ступала на эту землю. С тех пор многое изменилось.

Я сворачиваю направо, проезжаю под аркой и продолжаю путь по неасфальтированной, но аккуратной дороге. Колёса хрустят на гравии. Это холмистая местность, так что дорога то поднимается, то опускается. Кажется, она тянется дольше, чем я помню, намекая на истинный размах владений.

Красиво.

Слева раскинулись луга, и я сбавляю скорость, завидев пару оленей. Они поднимают уши, настороженно глядя на меня, а затем, задержав взгляд на несколько долгих секунд, легко и грациозно исчезают в деревьях, словно перышки, подхваченные ветром. Или копыта. Что-то в этом роде.

Скрученные дубы и платаны образуют над дорогой живой шатёр, даря столь необходимую тень. Я въезжаю на большой холм, и справа разверзается каньон.

Воздух застывает в лёгких.

Я смотрю на пастбища, леса, зелёную ленту далёкой реки.

– Ух ты… – выдыхаю я.

Я точно не помню, чтобы ранчо было таким красивым. Хотя в последний раз я видела его, будучи ребёнком. Тогда я вряд ли смогла бы это оценить.

А сейчас…

Я останавливаюсь на вершине холма, поражённая размахом этих просторов. Нетронутой дикостью.

На миг перед глазами вспыхивает картина: ковбой с голубыми глазами несётся верхом по лугу внизу. Джинсы, шляпа, сильные руки обтягивает голубая рубашка в белую полоску. Он движется в такт с лошадью, его мощное тело перекатывается в ритме её скачки.

У меня на мгновение перехватывает дыхание.

Я фантазирую о Кэше. Чёрт.

Как будто мне и без того не хватает нервов. Я вернулась на ранчо, которое мой отец, невесть зачем, оставил мне. Я понятия не имею, что или кого найду здесь и сколько мне придётся здесь пробыть. А вдруг адвокаты мамы не смогут убедить суд? Вдруг я застряну здесь не на месяц, а на целый год?

Как будто этого мало, я ещё и думаю о том, как ловко некоторые придурковатые ковбои умеют держаться в седле. Ковбои, которые, скорее всего, работают прямо здесь, на ранчо.

Ковбои, помощь которых мне понадобится, если я хочу управиться с этим местом.

Возможно, мама была права, когда запаниковала, узнав, что я собираюсь вернуться сюда.

– В Хартсвилле ничего хорошего не происходит, – сказала она.

Она умоляла меня не ехать.

Но у меня нет выбора.

Отбрасывая образ Кэша и его глупой шляпы, я продолжаю путь. Где-то через полтора километра у меня снова замирает сердце – на горизонте появляются здания.

Я помню наш первый дом здесь, на ранчо. Он был маленьким и простым – белый деревянный фермерский дом, который построил мой прадед. Потом отец нашёл нефть и построил для мамы современный каменный особняк с огромными окнами и металлической крышей.

Но мы прожили в нём недолго.

Меньше чем через год после завершения строительства мы с мамой уехали из Хартсвилла в Даллас. Тогда я ещё не знала, что не увижу это место целых двадцать лет.

Первым я замечаю каменный дом. Он больше, чем я его помню. И красивее. Я облегчённо выдыхаю – по крайней мере, жить здесь будет комфортно. За домом ухоженный двор с бассейном. Ещё дальше – пара амбаров, силосная башня и загон.

И тут моё сердце снова пропускает удар.

Возле загона, поднимая пыль в утреннем зное, скачут ковбои. Их много. Гораздо больше, чем я ожидала. Десять? Больше? Я ничего не знаю о ведении ранчо. И ещё меньше – о ранчо такого масштаба. Я шлёпаю себя по лбу, чувствуя, как в животе зарождается тошнота. Я хочу уволить Кэша Риверса, как только увижу его. Но понятия не имею, как собираюсь управляться с этим местом без помощи управляющего ранчо.

Быстрый поиск в интернете подсказал мне, что управляющий – это правая рука владельца, человек, который следит за всем и всеми.

Я бросаю взгляд в зеркало заднего вида. За мной клубится пыль. Ещё не поздно развернуться.

А вдруг адвокаты мамы уже близки к тому, чтобы убедить судью в том, что требование отца – бред и в конечном итоге невыполнимо?

Если нет, я всегда могу попросить у мамы заём под своё наследство?

Но она уже вложила деньги в Bellamy Brooks и дала понять, что это единственная инвестиция, на которую я могу рассчитывать. А я, как человек, который старается никого не обременять, не хочу перегибать палку и лишний раз её тревожить. Я знаю, что она сейчас много работает, пытаясь продать имущество своего клиента. Знаю, что у неё уже вложены деньги в другие проекты. Мне не хочется добавлять к её проблемам ещё и свои.

Так что я просто паркуюсь перед домом и молюсь, чтобы моё пребывание здесь оказалось временным.

Дверь открывается, и на крыльце появляется Гуди, радостно машет мне рукой, пока я выбираюсь из машины.

– Молли! Ты добралась.

Я позвонила ей вчера, когда решила, что всё-таки вернусь в Хартсвилл. Она сказала, что встретит меня на ранчо «чтобы сгладить переход».

Я не стала говорить ей, что не планирую задерживаться здесь дольше, чем это необходимо. У мамы лучшие адвокаты, и я не сомневаюсь, что к концу месяца они разберутся со всей этой неразберихой.

– Как дорога? – спрашивает Гуди. Сегодня у неё на шее кожаный шнурок с металлическим украшением – того же цвета, что и её костюм с подходящими сапогами.

– Привет, Гуди. Всё прошло нормально.

– Я так рада, что ты передумала и решила вернуться на ранчо.

Я натягиваю улыбку. На улице жарко, как в аду.

– Это было желание отца.

– Проходи. Все хотят с тобой познакомиться.

Волнение разрастается внутри меня, когда я поднимаюсь по известняковым ступеням к двери. Чувство вины, которое я испытываю за то, что так и не навестила отца, становится почти невыносимым. Что обо мне думают люди, работающие на ранчо? Я его единственная дочь, но звонила редко и никогда не приезжала. Они, конечно, знали, что мы не общались. Но знают ли они почему?

Щёки начинают гореть. Будут ли они презирать меня за то, что я так обходилась с человеком, которого, судя по всему, они уважали? Я бы точно презирала.

Сейчас я ничего не могу изменить, кроме как показать, что с годами я стала другим человеком. Не той обиженной, упрямой девчонкой, какой была тогда.

Как только я переступаю порог, меня накрывает волна аромата. Он сладкий, он пряный, и, Господи, я так голодна.

Гуди улыбается, когда слышит, как у меня урчит в животе.

– Хорошо, что ты приехала пораньше. Обед у Пэтси нельзя пропускать.

– Пэтси?

– Шеф-повар ранчо и, осмелюсь сказать, лучший повар во всём округе Харт.

В доме прохладно, но совсем не тихо. Впереди, в широком коридоре, слышатся голоса. Я иду за Гуди, осматриваясь. Дом огромный. И в нём повсюду видна рука моей мамы.

Я узнаю двенадцатиметровые потолки – такие же были в доме, который она построила в Далласе. Те же кованые светильники, те же стены из грубого камня, те же огромные окна. Даже мебель кажется подобранной мамой: старинные кресла, обивка в нейтральных тонах, много подушек.

Я хмурюсь. Всё в идеальном состоянии. Неужели мама выбрала всё это больше двадцати лет назад?

Гуди, похоже, читает мои мысли.

– Что-нибудь узнаёшь?

– Честно говоря, не уверена.

– Твой отец ничего не менял после того, как ты с мамой уехали. Хотя, если быть честной, он и сам не прожил здесь долго. Он предпочитал дом твоих бабушки с дедушкой.

– Он вернулся в фермерский дом?

Гуди кивает. Голоса становятся громче.

– Да.

Я моргаю. Отец так ненавидел этот дом? Настолько, что предпочёл крошечный, ветхий, столетний домик? Из-за нас? Потому что этот дом напоминал ему о маме и обо мне? Или потому, что он просто ненавидел её? Мама-то его точно презирала.

Мой желудок неприятно сжимается.

В детстве я мечтала о нормальной семье. О такой, где родители не ненавидят друг друга. Когда я видела, как родители моих друзей флиртуют, целуются или хотя бы сидят за ужином рядом, мне казалось, что это что-то особенное.

Теперь, когда я взрослая, я понимаю, что их развод был неизбежен. Но это никогда не делало легче моменты, когда мама поливала отца грязью. Когда я убеждала себя, что он тоже меня ненавидит. Потому что я была на стороне мамы. Потому что я нечаянно выбрала сторону. А потом прошли годы. Обиды укоренились. И вот я здесь. И мне хочется разрыдаться.

– Кухня – единственная часть дома, которой действительно пользуются, – продолжает Гуди. – Здесь достаточно места, чтобы всем собраться за столом. Конечно, когда твой отец принимал гостей, они оставались здесь. Думаю, ты тоже планируешь поселиться в этом доме? Главная спальня просто чудесная.

Я киваю, хотя сердце уже стучит в бешеном ритме. Я говорю себе, что нечего нервничать. В конце концов, теперь я хозяйка ранчо, а значит, этот дом принадлежит мне, а все эти люди – мои сотрудники. Может, они тоже волнуются перед встречей с новым начальником.

Но меня всё равно подташнивает, когда я следую за Гуди в широкую арку справа.

Ставлю на то, что Кэш не единственный, кто меня ненавидит.

Кухня, как и весь дом, поражает размахом. В дальнем конце стоит массивный обеденный стол, сервированный просто, но со вкусом: кремовые тарелки, стекло нежно-голубого оттенка.

В центре комнаты – огромная плита в ресторанном стиле, с двумя духовками и таким количеством конфорок, что я сбиваюсь со счёта. Это определённо выбор моей мамы, как и выбеленные дубовые шкафы, столешницы из мыльного камня. Атмосфера – роскошная деревенская эстетика, а в центре всего этого – массивный остров.

Но то, что стоит на этом острове, заставляет мои глаза полезть на лоб.

Я не уверена, что когда-либо видела столько еды.

На нескольких больших блюдах разложены отбивные, утопающие в густом белом соусе. Рядом стоят запотевшие кувшины с чаем и лимонадом. В огромной миске – зелёная фасоль, а ещё две миски заполнены самым аппетитным картофельным салатом, какой я когда-либо видела. На подносе – целая гора брауни, покрытых белой глазурью и политых сверху шоколадом.

Невысокая женщина за стойкой как раз достаёт ещё один поднос брауни из духовки, когда оборачивается и замечает нас.

Её лицо тут же озаряется улыбкой.

– Ну здравствуйте, дорогие! Проходите! Молли, мы так ждали твоего приезда. Я Пэтси. Добро пожаловать на ранчо.

Я наблюдаю, как она ставит поднос на плиту. В животе снова урчит. Как бы я хотела есть всё это и не чувствовать себя потом ужасно.

Пэтси, на глаз, около пятидесяти. Седые волосы аккуратно проборены по центру и собраны в низкий хвост. Глаза тёплые, любопытные, карие. Улыбка – добрая.

Она сразу мне нравится.

Или, возможно, это просто аромат только что испечённых сладостей сводит меня с ума.

Как бы то ни было, Пэтси выходит из-за острова и, проигнорировав мою протянутую руку, тут же заключает меня в объятия.

– Так приятно наконец познакомиться с тобой, дорогуша. И твои сапоги! Обожаю этот фиолетовый.

Я не знаю, как относиться к тому, что меня назвали «дорогушей», но объятие Пэтси крепкое, тёплое, и в нём столько искренности, что я чувствую лёгкое облегчение. По крайней мере, она явно не ненавидит меня.

Я просто сохраняю улыбку и говорю:

– Приятно познакомиться, Пэтси. Еда выглядит потрясающе. А пахнет ещё лучше.

Она отстраняется, но оставляет руки на моих плечах.

– Господи, ну ты просто вылитый отец.

Я хочу отшутиться чем-то вроде «Да, все так говорят» или «Я часто это слышу», но никто никогда мне этого не говорил.

Во всяком случае, никто из тех, кого я знаю.

Моя жизнь в Далласе была настолько отделена от жизни отца на ранчо, что мои друзья и соседи даже не знали, кто он такой. Они не могли сказать, похожа я на него или нет, потому что он никогда не был рядом.

Я сглатываю. Я не заплачу. С трудом сдержав эмоции, я отвожу взгляд и киваю в сторону еды.

– Ты так готовишь всё время?

– У нас здесь на ранчо много народу. Те, кто могут, едят в доме, но основная часть работников питается в бараках, куда я им вожу еду.

Она кивает на пожилого мужчину у огромной фермерской мойки и на молодого парня за столом с ребёнком на коленях.

– Молли, познакомься: мой муж Джон Би. А за столом – Сойер Риверс с дочкой Эллой.

У меня внутри всё сжимается от знакомой фамилии.

Сойер поднимает на меня глаза и машет мне рукой вместе с маленькой Эллой. Мой желудок снова делает кульбит, когда я встречаюсь взглядом с его ярко-синими глазами. Без сомнений, он брат Кэша. Та же фигура: широкие плечи, мощная грудь. Но, в отличие от Кэша, он мне улыбается.

– Рад познакомиться, Молли. Элла, скажи привет.

Элла ничего не говорит, но улыбается – точная копия своего отца, с теми же ямочками.

Я машу ей рукой.

– Привет, Сойер. Привет, Элла. Сколько тебе лет?

Сойер помогает ей поднять три пальчика.

– У нас недавно был день рождения, да?

– Элла получила ещё подарки? – спрашивает малышка.

Мы все смеёмся.

– Элла, милая, ты и так знаешь ответ, – пожилой мужчина поворачивается к нам, опираясь ладонями о край раковины. – Ты всегда получаешь подарки.

Пэтси улыбается.

– Как тут тебя не баловать, солнышко? Только посмотрите на эту кроху.

– Она просто прелесть, – говорю я.

– Спасибо, – Сойер мягко приглаживает светлые, едва заметные волосики Эллы. – Но если честно, народ, это уже становится проблемой. Игрушек столько, что нам просто негде их хранить.

Джон Би качает головой.

– Ну и проблемы у тебя. Добро пожаловать на ранчо Лаки, Молли.

– Вы тут все ковбои, или…

– Сойер – да, – Джон кивает на него. – А я с дочерью, Салли, занимаемся ветеринарией по всему округу.

– Лучшие ветеринары в Техасе, – вставляет Сойер.

Гуди подтверждает:

– Это правда. Забота, с которой они подходят к животным, не имеет себе равных.

В этот момент в кухню заходит молодая женщина в джинсах и сапогах. В сгибе её руки – пятикилограммовый мешок сахара.

– Спасибо, Гуди. Я училась у лучшего.

Женщина, вероятно, и есть Салли. Поднявшись на цыпочки, она чмокает отца в щёку.

– Лучшего, то есть старого? – смеётся Джон Би.

Салли улыбается.

– Ну, или как вариант – у главного босса. В любом случае, ты – лучший учитель.

– А ты, детка, отличный ученик. Когда не ведёшь себя как невыносимая заноза в заднице.

Пэтси качает головой.

– Да ладно вам, вы же как две капли воды. Салли, дорогая, это Молли Лак, дочь Гарретта.

– Молли! Ох, как здорово наконец познакомиться! Твой отец часто о тебе говорил.

У меня внутри всё сжимается. Значит, так.

– Привет, Салли. Это очень мило с твоей стороны. Я…

Горло сдавливает. Я прочищаю его.

– …скучаю по нему.

– Ох, Молли, мне так жаль, – Салли ставит мешок сахара на остров рядом с кувшинами чая. – Мы все скучаем по Гарретту.

Пэтси кивает, пока Салли помогает ей сыпать просто невероятное количество сахара в кувшины.

Как бы я хотела выпить этот чай, не расплачиваясь потом адской болью в животе.

– Он был очень добр к нам, – говорит Пэтси.