Текст книги "Печать султана"

Автор книги: Дженни Уайт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

Глава семнадцатая
ТРЕТЬЕ ИЮЛЯ 1886 ГОДА

«Дорогая Мейтлин!

У папы опять случился приступ. Полагаю, убийство Мэри Диксон очень расстроило его. Он не переносит упоминаний о любой смерти. Теперь отец ночует в библиотеке и принимает пищу там же. В будущем я постараюсь оградить его от излишних переживаний. В остальном отец бодр и активен, как всегда, и сам работает с многочисленными бумагами. Недавно папа отказался от услуг секретаря, так как, по его словам, перестал доверять ему. Возможно, он прав. После увольнения этот человек, вместо того чтобы купить билет на пароход до Англии, остался в Стамбуле и устроился на работу торговым агентом. В Эссексе такие вещи могут показаться несущественными, однако здесь всегда нужно быть начеку и опасаться тайных агентов султана. Вообще никому нельзя доверять, даже англичанам. Меня все еще беспокоит озабоченность Асмы-султан состоянием здоровья отца. Многие ли знают о его болезни?

Я начинаю задумываться о том, как долго мы еще пробудем здесь. Жизнь оттоманских дам достойна восхищения, хотя в их поведении есть что-то инфантильное и непонятное европейскому уму. Женщины заняты исключительно интригами, они походят на ссорящихся детей, вот только последствия конфликтов могут оказаться довольно плачевными. О, эти женщины вовсе не такие изнеженные и пассивные, какими кажутся на первый взгляд. Они могут моментально выйти из состояния апатии и начать повелевать. Просто они не столь цельные натуры, как европейки.

Как видишь, я придерживаюсь объективности в своих описаниях и меня больше «не заносит», как ты выразилась в предыдущем письме. В наши дни, впрочем, семьи турецких должностных лиц, которых мне приходится время от времени навещать, живут точно так же, как мы с тобой. Женщины носят платья, сшитые по последней парижской моде. Думаю, дамы в Эссексе даже несколько отстают от знатных турчанок. Мужчины также одеваются по-европейски. Мужья и жены обедают за одним столом, а потом расходятся по своим комнатам. Точно так же поступаем и мы у себя дома. Правда, их вкусы в отношении интерьера квартир несколько грубоваты. Вешалка, например, может находиться рядом с фортепьяно. И они очень любят хвастаться, выставлять себя напоказ. Порой чрезмерное количество драгоценностей портит самое замечательное платье. А мужчины носят на голове такие смешные цветочные горшки с кисточкой. Тем не менее они привыкают к цивилизованному поведению, как дети учатся ходить. Если у меня здесь будет свой дом и семья, я обязательно приглашу тебя, Ричарда и детей. Думаю, Восток покорит вас, как он покорил меня.

Я сижу в тени под соснами и слышу бодрые гудки паромов, курсирующих по Босфору, который плещется прямо за стенами посольства. О, как бы я хотела поговорить с тобой и поделиться мыслями! Следуя твоему совету, я пытаюсь держать под контролем свое воображение. Зухра прибудет в Стамбул через несколько дней. Хочу сразу же навестить ее и обо всем расспросить, еще до того, как расскажу о ней Камилю.

Знаешь, он приходит ко мне, мы сидим на кухне и дружески беседуем, словно муж с женой за чашкой чая. Сегодня вечером он приглашен к нам на ужин. В последнее время я часто вспоминаю нашего повара, месье Менара. Наверное, я старею, раз начала думать о прошлом. Но, как ты любишь повторять, никто не может отнять у нас будущее.

Я опять много гуляла, моя дорогая сестра. Ты говоришь, что с интересом читаешь мои отступления и они отвлекают тебя от повседневных обязанностей. Мне же кажется, что я слишком увлекаюсь длинными посланиями. Хочу сказать в свою защиту только одно: я никогда не чувствовала в себе такой приток жизненных сил. И с кем же мне поделиться радостью, как не с любимой сестрой, с которой у меня столько общего. Прости, если я отнимаю у тебя много времени отчетами о своей жизни. Я отлично знаю, как ты занята.

По обыкновению, шлю тебе и твоим мужчинам горячие приветы. Очень хочу наконец увидеть моих славных племянников.

Твоя любящая сестра,

Сибил».

Глава восемнадцатая
СУДЬБА-КИСМЕТ

После ужина Сибил и Камиль стоят на балконе второго этажа и смотрят на тускло освещенный город, простирающийся за каменной стеной, окружающей территорию посольства. Сумерки сгущаются. Босфор представляет собой некий вакуум, его не видно, однако он ощущается совсем рядом. Неподалеку гирлянда фонарей покачивается между минаретами мечетей, обозначая праздник и конец месячного поста. Над куполом висит тонкий, как обрезанный ноготь, месяц.

– Вы в самом деле верите в судьбу-кисмет, в то, что вся жизнь человека пишется при рождении? – спрашивает Сибил.

– Нет никакого кисмета. Старинный предрассудок вполне устраивает ленивых и не желающих работать над собой.

– Вы очень жестоки. Подумайте о тех людях, – показывает она в сторону темного города, – которые выбиваются из сил, но не могут вылезти из нищеты.

– Отчасти это правда. Однако многие прилагают недостаточно усилий. Мысль о том, что ты зависишь от судьбы, мешает человеку полностью реализоваться. Нельзя взваливать тяжелую ношу суеверий на плечи простого смертного.

Сибил удивленно смотрит на него:

– Вы считаете людей слишком ленивыми? Они, по-вашему, не стремятся к самоусовершенствованию?

– Вы прямо делаете из меня какого-то мизантропа.

– Я полагаю, люди делают все, чтобы не пропасть в этой жизни. Бедняк, у которого в кармане всего один шиллинг, тратит его на еду и одежду для своих детей.

– Или выпивает с друзьями.

– Нельзя быть таким циником. – В голосе Сибил звучит обида.

– Вы правы, – соглашается судья, стараясь снять нарастающее напряжение. – Мне посчастливилось вырасти в богатой, устроенной семье. Я жил в хорошем доме, получил блестящее образование. Мне легко быть прогрессивным человеком. – Последние слова удивляют даже его самого. Когда же он превратился в такого циника?

– Вы считаете, что ислам способствует невежеству?

– Кисмет не имеет никакого отношения к религии. Это всего лишь предрассудок, вроде сглаза.

– Но люди нуждаются в вере, не так ли? – задумчиво спрашивает Сибил. – Иначе они не вынесли бы все трудности и несчастья.

– Религия – это леса, стоя на которых, мы строим дом нашей жизни. Когда жилище готово, помост можно убирать.

– Любопытное определение религии. Но может ли религия существовать без веры?

– Не знаю, – отвечает Камиль устало. – Религия представляется мне лишь набором пустых ритуалов и лингвистических изысков, имеющих очень мало смысла.

– Смысла там предостаточно, – парирует Сибил с твердостью в голосе. – Вы описываете не жизнь, а ее оболочку. Если все бессмысленно, то зачем же тогда прогресс?

– Прогресс предполагает рациональные действия, основанные на научных фактах, в отличие от жизни по кисмету или по наставлениям какого-нибудь ходжи.

– Но все равно жить следует в соответствии с моральными принципами. Надо тратить деньги на детей, а не пропивать их с друзьями.

– Да, конечно. Цивилизация – это не вседозволенность. Напротив. Есть определенные правила поведения, которым все должны беспрекословно следовать.

– А где же людям усваивать мораль и образцы правильного поведения? В церкви, в мечети.

– Их обязаны учить родители. А школы должны давать детям то, чего им не смогли дать родные. Нам нужны хорошие учебные заведения, где будут преподаваться науки, искусство и настоящая этическая философия нового времени, а не догматические постулаты, взятые из молитвенников.

– Да, но вся наша цивилизация держится на евангельских заповедях. Они являются моральным компасом. Без них люди просто пустые сосуды, не важно, какими умными и рациональными они себя воображают.

Камиль не любит бурные дебаты, однако уважает Сибил за то, что она умеет стоять на своем. Вообще-то он устал, расследование зашло в тупик.

– Мне пора идти, Сибил-ханум. – Он видит грусть в ее глазах и испытывает неловкость из-за того, что огорчает девушку.

– Да.

Она не знает, что ответить. Они стоят на балконе, опираясь на железные перила. Глядя на темные тени деревьев и зданий, Камиль размышляет об огромном количестве оттенков, содержащихся в так называемом черном цвете.

Наконец дочь посла говорит:

– Я согласна. Религия не единственный источник нравственности. Правда и то, что религия часто беспринципно используется с целью манипуляции сознанием людей и ради оправдания всякого варварства. В истории Англии найдется много примеров подобного рода злоупотреблений: королевские козни, войны во имя веры и вдохновляемая церковью несправедливость. Но мне не хотелось бы расставаться, – говорит она и пристально смотрит на Камиля, – с «милыми предрассудками».

– Возможно, вы правы.

Паша заинтригован дискуссией и странным образом испытывает некое умиротворение. Сибил стоит слева от него и смотрит ему прямо в глаза. Их руки на перилах едва не соприкасаются. «Я мог бы стоять так целую вечность», – думает судья. Смотрит в лицо дочери посла в свете, струящемся из комнаты за их спинами. Большие бесхитростные глаза на простом лице. Полная шея, жемчужина на цепочке, едва уловимый запах сирени. Завитки волос надо лбом и за ушами. Он ощущает горячее дыхание. Сибил вся как будто стремится к нему. Под его взглядом щеки девушки теплеют. Жемчужина кажется полной луной на фоне покрасневшей кожи. «Жерданлук», думает он. Вызывающее различные ассоциации турецкое слово арабского происхождения. Оно означает драгоценности, но только те, что украшают женщину между нижней частью шеи и верхом груди. Да, «жерданлук». Судья отводит взгляд.

Камиль не спешит покинуть балкон. Всматривается в тьму за деревьями, надеясь, что свежий прохладный воздух освободит его сознание и удалит посторонние мысли. Вдалеке над мечетями мерцают огоньки. Рамадан подходит к концу. Наступает время новой луны. Люди очистились за время месячного поста. Неплохо каждый год как бы рождаться заново. Освобождаться от грехов и пороков, если рассуждать по-христиански. У мусульман нет понятия греха, и для них очищение – всего лишь некое самоусовершенствование ради того, чтобы выглядеть безупречно в глазах ближних. Заняться этим никогда не поздно.

Он резко поворачивается и входит в комнату. Сибил следует за ним. Они не смотрят друг на друга.

* * *

На следующий день рано утром Камиль едет верхом к дому сестры. Он каждую неделю навещает Фариду и ее дочек-близняшек, Алев и Ясмин: одна неугомонная и любознательная, другая милая и спокойная. Они завтракают вместе. Иногда к ним присоединяется отец, Алп-паша, живущий в отдельном крыле дома. Камиль избегает встреч с зятем. Ему не нравится Хусейн-бей, дальний родственник, имеющий какое-то отношение и к императорской семье. По мнению судьи, он предан дворцу, а в целом самоуверенный и эгоистичный человек.

Камиль чувствует, что сестра одинока, несмотря на то что у нее есть дети, большой дом с многочисленными слугами и хорошие подруги. Однако общественная жизнь для нее подобна безликому, хорошо смазанному механизму.

Суета притупляет чувства, думает судья. Легче находиться в мире с самим собой, живя вдали от суетного света. Однако Фарида многого не понимает и не поверит ему, заговори он на эту тему. Девушка страстно любила посещать всяческие пикники, вечеринки и приемы, однако возвращалась всегда в некоторой задумчивости и растерянности. Фарида редко приглашала гостей на виллу. Раньше Камилю казалось, что она стесняется принимать посетителей в старомодном доме, но теперь он склонен думать, что уже в те времена сестра страдала от недостатка настоящих друзей. Разница между ними заключается в том, что он ценит одиночество, а Фарида тяготится им. Паша берет кусок дыни с тарелки и медленно жует, наблюдая за тем, как Алев пытается высвободиться из рук матери, которая прикрепляет к платью дочери атласный бант.

Отец сидит во главе стола, мрачно склонившись над нетронутой едой. У него желтые губы и пальцы. Сквозь редеющие на голове волосы видна гладкая кожа. Жалкое зрелище. Камиль безуспешно пытается разговорить отца, заставить его поднять взгляд с тем, чтобы заглянуть в глаза. На смену сожалению приходит разочарование. Алп-паша никак не реагирует на попытки сына вернуть его к реальности. Алев и Ясмин тоже как-то необычно молчаливы. Они пристально смотрят на согбенного худого старика, сидящего рядом. И только Фарида продолжает весело болтать, будто ей внимают благодарные слушатели.

– Когда же мы найдем тебе невесту, брат? – спрашивает она с улыбкой. – На днях я посетила семейство Джелаледдинбея. У него милая, образованная дочь на выданье. Красива, как роза. Поспеши, иначе кто-то сорвет этот цветок прямо у тебя под носом.

Камиль раздраженно рассекает ладонью воздух. Однако при этом тоже улыбается. Они постоянно играют в такую игру.

– Удачная женитьба вернет тебя в семью. – Она смотрит на молчаливых дочерей и замкнутого отца. – Когда ты женишься, мы все вместе отправимся на пикник с нашей новой невесткой. Вот будет веселье, правда, девочки? – У Фариды есть две золовки, сестры ее мужа. Однако они не подходят ей в подруги. Обе женщины бдительно охраняют интересы брата.

– Да, мама, – хором отвечают племянницы Камиля.

Отец поднимается на ноги и, ничего не замечая вокруг, движется к двери. За ним, словно тень, следует слуга, всегда готовый в случае чего оказать помощь.

Фарида многозначительно смотрит на брата, но тот отводит взгляд. Он пытается побороть раздражение, которое всегда вызывает в нем нежелание отца общаться. Недостойное чувство судья старается скрывать от сестры.

Куском хлеба Камиль ловит козий сыр на тарелке и исподтишка смотрит на Фариду, помогающую девочкам закончить завтрак. Удивительно, как она может держаться так спокойно, несмотря на все неприятности и заботы. Волосы выбились из-под замысловатого головного убора, украшенного нитями мелкого жемчуга. Халат тщательно выглажен, руки мирно лежат на коленях. Удлиненное бледное лицо с прямым носом и тонкими губами нельзя назвать красивым в общепринятом смысле этого слова. Тем не менее оно светится покоем и умом, привлекая к себе внимание. Неужели такая жизнь устраивает сестру?

Подобное довольство таит в себе смертельную опасность, думает он. Время идет, а желания остаются нереализованными. Зачем же сыпать песок в прохудившиеся часы?

На Востоке нет понятия времени, мрачно размышляет паша. Приходит пора, и ты вступаешь в брак, потом женятся или выходят замуж твои дети, а затем внуки повторяют тот же путь. Вот в чем заключается смысл жизни. Между этими знаменательными этапами жизненного пути люди сидят в тени и пьют чай с друзьями, сплетничая о соседях или затевая против них интриги.

Камиль предпочитает ценить свое время и не тратит зря ни минуты. Автоматически он нащупывает в кармане часы, подаренные ему матерью еще до отъезда в Кембридж. Рассеянно поглаживает их.

Девочки заканчивают завтрак и убегают. Сестра и брат отправляются в гостиную. Фарида плотно закрывает дверь.

– Не знаю, что делать, – тревожно шепчет она. – Ты видел папу, не так ли? Это становится невыносимо. Он редко общается с людьми и не выходит из дома. Сидит в своем крыле и курит трубку. Он не только не разговаривает с Алев и Ясмин, но даже избегает встреч с ними. Я спрашивала его об этом, и папа говорит, что они уже в таком возрасте, когда не следует находиться рядом с пожилым мужчиной. По его мнению, девочкам пора покрывать волосы платком!

– Но они ведь дети.

– Знаю. Смешно, да? – Фарида сердится. Вертикальные складки между бровями портят ее лицо. – В конце концов, он же их дедушка. Когда девочки были совсем маленькими, папа любил играть с ними. А теперь они думают, что чем-то провинились.

Камиля вдруг озаряет.

– Знаешь, Фарида, девочки стали очень похожи на бабушку. У них такие же рыжеватые волосы и веснушки на лицах. Даже голоса похожи, особенно у Алев. Помнишь, как ты однажды сравнила голос мамы с воркованием голубки? Может, отец не выносит такого сходства.

– Ерунда. Он просто хочет казаться старым и капризным.

– Ты говорила ему, что дети расстраиваются и скучают по его обществу?

– Конечно. А он заявляет, что на то воля Аллаха. Как будто его когда-то интересовал Аллах. Отец всегда жил своим умом, – говорит она с горечью в голосе.

Камиль вдруг осознает, что Фарида знает о семье нечто неизвестное ему самому. Он никогда не считал отца сильным человеком, скорее наоборот. Что же еще он просмотрел?

– Не могу понять, что случилось с папой. Он ничего не ест, – добавляет она с болью. – Ты же видишь, как он выглядит.

Камиль берет сестру за руку.

– Все дело в опиуме, Фарида. Пристрастие к нему ухудшает аппетит. Ты не заметила ничего странного в его глазах?

– В глазах?

– Они потемнели.

– Не обращала внимания. Какой-то симптом?

– Полагаю, да.

Она пристально смотрит на брата, затем убирает руку.

– Почему ты не говорил мне об этом раньше?

– Я сам только что узнал. Прочитал в книге, – лжет он. – Такое происходит на последней стадии.

– Опять твои книги. И что же мне теперь делать? Попытаться отучить папу от опиума? Я прикажу слугам не потакать ему, но он найдет другие источники и обозлится на меня. Что делать? – повторяет она раздраженно.

Камиль вспоминает Сибил и ее отца. Что, если поговорить с ней о своем папе? Почему бы и нет? Он вновь смотрит на сестру и хочет утешить ее. В детстве ему это удавалось. Как они поладят с Сибил? Два огня, две льдинки. Он наклоняется вперед и прикладывает указательный палец к ее лбу, словно стараясь стереть хмурое выражение лица. Какое-то время Фарида все еще напряженно молчит, затем начинает плакать.

– Не плачь, душа моя. – Камиль садится рядом с сестрой и обнимает ее, пока она не успокаивается. Потом вынимает из кармана носовой платок и протягивает ей.

Он сам расстроился и, дабы успокоиться, начинает перебирать четки.

– У папы можно отнять опиум, но ему станет только хуже. И весь его гнев обрушится на тебя.

– Но что же предпринять? Так больше не может продолжаться. Он умрет от истощения.

Некоторое время они сидят молча.

– А если попробовать разбавлять опиум, пока он не отвыкнет? – Фарида выпрямляется. В глазах все еще стоят слезы. Однако эта мысль явно взволновала ее. – Да-да. Именно так нам надо действовать. Думаешь, он заметит? Но мы будем делать все постепенно. Слуги помогут нам.

– Не знаю, Фарида. – Камиль берет ее за руку. – Он, наверное, заметит изменения в составе опиума. И не уверен, удастся ли его разбавить. Надо почитать литературу на эту тему. А пока попробуй сократить количество наркотика. Следи, чтобы слуги больше не приносили эту отраву. Приготовь малышек к неприятностям. Отец может накинуться и на них.

– Я могу послать детей к матери Хусейна. – Голос Фариды срывается, и она снова начинает плакать.

– Ты не очень ладишь со свекровью, Фарида. Пусть девочки пока побудут здесь. Только не подпускай их к отцу, если он начнет скандалить. Дом-то велик.

– Да, братик. Именно так я и поступлю, – говорит она с большей уверенностью в голосе. – Спасибо. Ты всегда знаешь, что надо делать.

«Тебе придется иметь дело с последствиями, если я ошибаюсь», – думает Камиль, но ничего не говорит сестре.

Глава девятнадцатая
ТЕМНО-КРАСНАЯ НИТЬ

Когда мне исполнилось девятнадцать, папа решил, что я должна вернуться в Нишанташ с ним и тетей Хусну. Он хотел приобщить меня к цивилизации. Я отлично помню его разговор с мамой.

– Хватит Янан бездельничать, сидеть на подушках и есть медовый лукум. Ты и твой брат забиваете ей голову всякой чепухой. Ничего не имею против поэзии, но что она знает о домашнем хозяйстве или поведении в светском обществе? Кому нужна жена, воспитанная в волчьей стае?

Мы с Виолеттой переглянулись. Мы притаились на корточках за кустом рододендрона под решетчатыми окнами гостиной. Грубость отца просто бесила меня. Откуда ему знать, что происходило в Шамейри, если он не посещал наш дом уже более года? Сердитые слова, долетающие из окна, больно ранили меня. Хотела встать и убежать, однако Виолетта удержала меня. Слышала, как тихо плачет мама. Она должна спорить с отцом и бороться за меня, однако этого не происходило. Я вся дрожала, сидя под роскошными цветами, пока не услышала стук колес отъезжающего экипажа отца. В ту ночь Виолетта никак не могла успокоить меня и наконец до боли сжала в объятиях. На следующее утро я обнаружила на руке пять круглых синяков цвета сливы.

В день отъезда мама избегала смотреть на меня, хотя я провела какое-то время на ковре у ее ног, держась руками за край халата. Она сидела на диване, закутавшись в соболье манто. Я опустилась на колени и поцеловала ей руку, а потом в знак почтения прижала ее ко лбу. У нее была легкая, почти бестелесная рука. Я напрягала ум в поисках волшебных слов, которые смогли бы вывести ее из транса и соединить со мной той темно-красной нитью, которая когда-то в раннем детстве вела от запястья мамы к моей талии и опутывала ее. Я хотела, чтобы эта нить соединяла меня с мамой, где бы я ни находилась. Прикоснувшись к ней, чувствовала бы, как бьется родное сердце, и слышала те колыбельные, которые она пела мне. А потом приехала тетя Хусну.

Я стала заверять маму, что со мной все будет хорошо, я буду писать и навещать ее. Однако, похоже, она не слышала меня.

– Прощай, мама. Да хранит тебя Аллах.

Она повернулась в сторону золотистого света, струящегося в комнату из сада. Я заметила, как тень легла на ее лицо, однако слез в глазах не было.

Прижала полу ее халата к губам. Ткань казалась почти черной на ярком фоне подушек. Вставая, провела пальцами по атласу. Направилась к двери, все еще ощущая на руке его прохладу.

Виолетта поджидала меня с упакованными узлами и деревянными сундуками. Мы не стали брать с собой много одежды. В моем сундуке лежали книги. Дядюшка Исмаил накануне вызвал меня в свой кабинет и вручил мои любимые тома. В свете лампы отчетливо обозначились все складки его лица. Он выглядел усталым.

– Я могу достать себе такие же книги, дочь моя. Эти пусть будут твоими. Ты можешь взять из дома все, что пожелаешь. Своих детей у меня нет, так что ты мой единственный ребенок. Таким образом, мой дом навеки принадлежит тебе. Я хочу, чтобы в будущем ты ни о чем не заботилась.

Он взял мои руки своими тонкими пальцами, насупил брови и стал пристально рассматривать меня в свете свечи, размышляя о чем-то своем.

– Не думай, дорогая, что обязательно нужно выходить замуж, чтобы обеспечить себе безбедную жизнь. Ты богата и можешь жить как захочешь. Не торопись, придет время, и ты найдешь себе достойного супруга. Пусть страх или страсть не ведут тебя по жизни. И никого не слушай, хотя… – Он ласково улыбнулся. – Ты обладаешь такой силой воли, что вряд ли кто-то заставит тебя свернуть с избранного пути, моя маленькая львица.

Мы подошли к открытому окну и стали любоваться танцем луны на водной глади Босфора.

– Подобно луне и приливам, в сердце человека также существуют фазы. Но не торопи их, они наступают сами по себе.

Я не понимала тогда, что имеет в виду дядя Исмаил, но, стоя рядом с ним, была готова заплакать.

Прорицатель у базара пряностей почти слепой. У него длинная белая борода, он одет в рваный коричневый халат, на голове полосатая феска. Виолетта дает ему мелкую монету куруш, и тот открывает деревянную клетку. Жирный белый кролик с черными пятнами робко выходит на дощечку прорицаний. Через мгновение он уже тычется в нее своим дрожащим розовым носом, и прорицатель хватает кусок бумаги, прикрепленный колышком к доске в том месте, где прикоснулся кролик. Виолетта протягивает руку за листком. Я толкаю ее плечом, и она дает старику еще один куруш. Кролик выходит из клетки и утыкается носом в другое прорицание. Мы с Виолеттой идем в близлежащий парк и, усевшись на скамейки, читаем, что ждет нас впереди. На моей бумажке написано: «Достаток. Жизнь, полная новизны и интересных событий». У Виолетты: «Преданность, проявленная вовремя, спасет тебя в момент опасности». Предсказания написаны красивым почерком, и мы размышляем, кто мог заполнять бумажки. Скорее всего сын прорицателя. Старик зарабатывает слишком мало и не в состоянии нанять писца.

Мое предсказание, думаю я, сулит свадьбу. Богатую, полную событиями жизнь после замужества. Но только не пошлый достаток, к которому стремятся веселые толстощекие женщины, живущие в комнатах с певчими птицами. Я навсегда останусь воробышком, клюющим хлебные крошки.

Папа решил отдать меня за своего коллегу из министерства иностранных дел в Саблайм-Порте по имени Амин-эфенди. Он старше меня на пятнадцать лет. У него большие колючие усы. Впервые я увидела его в числе гостей, приглашенных на ужин. Тогда мне показалось странным, что отец попросил меня, а не служанку подать мужчинам кофе. Человек по имени Амин-эфенди сразу же привлек мое внимание. У него были острые колени, что можно было заметить, несмотря на брюки. Левый локоть покоился на спинке кресла. Я передавала поднос с серебряными чашечками от одного гостя к другому, а Амин-эфенди следил взглядом за моими передвижениями по комнате. Приблизившись, я ощутила запах жженой шерсти и аромат роз, что считала неприемлемым у мужчин. Чувствовала его взгляд на моей груди. Он взял чашку, и на долю секунды мы соприкоснулись. Я тут же отстранилась, пролив кофе из других чашек.

Папа настаивал, чтобы я надевала западные платья во время приема гостей. Он позволял мне покрывать голову длинным платком в присутствии посторонних, но не разрешал закрывать лицо. Мне, впрочем, нравилось носить подобные наряды, вот только корсеты я ненавидела. Как мог культурный народ придумать так стягивать тело, что человеку становится трудно дышать, передвигаться и даже сидеть на неудобных европейских стульях? Виолетта оставалась служанкой, и отец не приучал ее к цивилизованному поведению. Она не слишком туго зашнуровывала мой корсет. Тетю Хусну затягивали так, что талия становилась прямо осиной. Она поглядывала на меня искоса, когда я выходила в зал из своей комнаты. Однако ничего не говорила. По сравнению со мной она выглядела очень стройной и подтянутой. Мои платья обвисали на бедрах и плечах, в то время как ее наряды сидели просто идеально, словно с картинки из французского журнала мод.

Через несколько недель после случая с угощением гостей кофе отец вызвал меня в свой кабинет. Я стояла на голубом персидском ковре перед письменным столом. Папа сидел, сложив руки на коленях и поджав губы. У него доброе широкое лицо. Кажется, он готов терпеливо выслушать и понять вас. Вот только взгляд холодный и оценивающий. Лишь теперь я поняла, что добродушие, написанное на лице отца, поощряло вас к ответному чувству.

Папа сказал, что его коллега, Амин-эфенди, хочет жениться на мне.

– Тебе уже двадцать лет, и пора обзавестись семьей. Он хороший, надежный человек. У тебя будет отличный дом – полная чаша. Его жена умерла два года назад. И вот теперь у него возникла потребность жениться во второй раз. Ты стала избранницей этого достойного человека. – Я молчала, и папа продолжал: – Не беспокойся, у него нет детей от первого брака.

Я взглянула на отца и попробовала улыбнуться.

– Но я не собираюсь выходить замуж. По крайней мере не сейчас. И мне совсем не хочется быть женой Амина-эфенди. Он слишком стар для меня.

Папа открыл рот, собираясь что-то сказать, однако промолчал. В наступившей тишине он сидел, откинувшись в кресле, и рассматривал меня с непроницаемым выражением лица. Стараясь ни о чем не думать, я считала предметы, стоящие на письменном столе, – две чернильницы, нож для вскрытия конвертов, пачка белой бумаги, четыре ручки. Из одной капали чернила.

– У тебя ручка течет, папа, – выпалила я, взволнованно указывая рукой на темную лужицу.

Отец внезапно встал и вышел из комнаты. Позднее, за обедом, он, не отрывая взгляда от тушеной баранины, сказал:

– Ты выйдешь замуж через три месяца. У тебя будет достаточно времени, чтобы подготовиться к такому знаменательному событию. Один Аллах знает, где мы возьмем приданое. Твоя мать ничему тебя не научила. Придется все покупать. – Он посмотрел на тетю Хусну. Та кивнула.

– Я не выйду за него. Коран запрещает родителям заставлять детей вступать в брак помимо их воли.

Я выступила против отца. Мама из своего далека наблюдала за нами, одобряя меня.

– Что за вздор? Этому научил тебя невежественный Исмаил-ходжа? – орал отец. – Он вбил тебе в голову такую ересь? Мы живем по современным правилам. Ты должна подчиняться мне и не слушать грязных старичков, застрявших в далеком прошлом и несущих всякую ахинею.

Тетя Хусну безмятежно продолжала трапезу во время нашего спора, как будто ничто не могло испортить ей удовольствие от поглощения тушеной баранины с абрикосами.

Появилась Виолетта с подносом в руках. Я видела, как она плюнула в суп.