Текст книги "Печать султана"

Автор книги: Дженни Уайт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

Глава двадцать восьмая
ДЕВЯТОЕ ИЮЛЯ 1886 ГОДА

«Дорогая сестра.

Если не возражаешь, пусть это письмо останется между нами. Мне нужен твой совет. Рядом нет никого, кому можно доверять. Как я скучаю по маме! Она-то научила бы меня. Нет, ничего страшного не случилось, хотя мне как-то не по себе в последнее время. Я слишком много думаю о Камиле, судье, о котором я уже писала тебе. Несмотря на вполне цивилизованные манеры, он все же остается иноверцем, и я не вправе связывать с ним свою судьбу, ибо это плохо повлияет на карьеру отца. Камиль-паша не сказал еще ничего конкретного – он не склонен к торжественным заявлениям, – однако мне ясны его намерения. Что же мне делать, дорогая Мейтлин? Я не хочу вот так сразу отвергнуть его – он приходит в посольство по делу об убийстве Мэри Диксон. И меня никогда в жизни так не влекло ни к одному человеку. Такое ощущение, будто моя лошадь понесла, и остается только надеяться, что все обойдется и я не разобьюсь. А как было у тебя с Ричардом?

Больше всего я боюсь опозорить отца. Ненавижу себя за то, что такие мысли вообще приходят мне в голову. Разумеется, речь идет о замужестве, Мейтлин. Другие отношения между нами исключены, несмотря на обоюдную привязанность. Мы знаем, что случается с девушками, которые слишком легко расстаются со своей единственной ценностью и теряют уважение к себе со стороны общества. Лично меня мнение света не очень волнует, однако я переживаю за папу. Ему придется оставить службу, если разразится скандал. И есть еще религиозная проблема – послу будет причинен огромный вред, если его дочь выйдет замуж за иноверца.

Недавно Берни провел у нас целый вечер. Он говорит, что отложил пока работу над книгой, так как проект требует дополнительного осмысления. Я так рада, что он решил остаться в Стамбуле. Мне очень нравится проводить время в его компании. С ним долгие вечера пролетают незаметно. Иногда, особенно по ночам, мне становится очень одиноко. Я никогда не писала тебе об этом, чтобы ты не волновалась. Мои страдания усиливаются еще и отсутствием человека, который не вписывается в мою жизнь, ограниченную сводом правил Британской и Османской империй. Но женщины нашей семьи отличаются упрямым характером, и они упорно сражаются с ограничениями, навязанными обществом. Только вот я не могу принести отца в жертву своим искушениям. Ты понимаешь, о чем я говорю.

Жду твоего совета, моя дорогая сестричка.

Навеки твоя,

Сибил».

Сибил кладет ручку, берет в руки белоснежную вуаль, садится перед зеркалом и прикалывает ее к волосам. Потом отбрасывает ткань назад, так что она падает на спину, словно ниспадающие вниз волосы, и заливается счастливым смехом. Вуаль – безделушка, пустяк, но это пропуск в общество, где вращается Камиль.

Ведь он не заставит ее носить чадру. Она представляет себе их дом – славную оттоманскую постройку с видом на Босфор. Она украсит комнаты в восточном стиле – цветастые ковры, дамасские подушки, бархатные шторы – и поставит достаточно кресел и диванов для многочисленных гостей, которых будет принимать как жена высокопоставленного государственного чиновника. Можно сказать, думает она, ее учили этому всю предшествующую жизнь. И она будет помогать Камилю в его работе, как теперь поддерживает отца. Она станет его глазами и ушами. Необходимо продемонстрировать свои способности и в ближайшее время найти Зухру, свидетельницу смерти Ханны.

В своем воображении Сибил населяет дом детьми, сыном и дочерью, а также любимыми племянниками. Может быть, они захотят остаться в Стамбуле. Мальчики могут поступить в Роберт-колледж, расположенный на лесистой возвышенности, откуда открывается вид на Босфор. Как только они увидят пролив, непременно захотят остаться здесь. Мейтлин может основать женскую больницу. Ричард согласится, он всегда договаривается с женой. Сам он найдет себе место в посольстве и впоследствии сменит ее уставшего отца. И с ними останется их друг Берни.

Приятная мысль неожиданно приходит ей в голову. Они все будут жить рядом друг с другом, как это делают турки. Когда местные жители женятся, они переезжают в дома по соседству с родителями и близкими родственниками. Дети каждый день перелезают через забор, разделяющий два близлежащих сада.

Думая о детях, Сабил краснеет. Она накидывает вуаль на лицо и медленно опускается на кровать. Девушка буквально ощущает физическое присутствие Камиля, чувствует прикосновение его губ. Воспоминания накрывают ее, словно волна прилива. Сибил слышит его напевный голос. В своей уединенной комнате она предается сладостным мечтам.

Глава двадцать девятая
ВИДЕНИЯ

Камиль сидит на скамье, выложенной подушками, под жасминовым кустом в саду дома своей матери и читает «Пособие по токсикологии» Риза. Он взял книгу у Мишеля под тем предлогом, что она поможет ему в расследовании. Судья любит докапываться до сути вещей. Однако сегодня чтение связано с весьма неопределенным проектом – снятием наркотической зависимости у отца. Оказывается, отравление опиумом практически не оставляет заметных следов в организме человека. Зрачки обычно сужаются, но иногда, напротив, расширяются. Смерть может наступить внезапно или вообще не иметь места, в зависимости от состояния желудка – полон он или пуст, от количества наркотика, от того, был ли он принят в жидкой или твердой форме, в виде настойки опия или кристаллов морфия. Однако капля крахмала, разбавленного йодной кислотой, выявит в осадке наличие одной тысячной грана морфия, приобретая синий цвет. Но в книге нет ничего о том, как отучить человека от употребления опиума.

Вспышки огня на заливе приводят сад в движение и оживляют его. Одно из самых ярких детских воспоминаний Камиля – изящные, яркие вышитые бабочки на краю платка матери, свободно накинутого на голову. Когда она склоняется, подавая отцу чай, бабочки трепещут на ветру и, кажется, хотят улететь вместе с платком.

«Почему мать решила жить одна?» – в который раз задает он себе вопрос. По сей день ее присутствие ощущается в саду. Порой ему кажется, он видит мать, сидящую на скамье у клумбы роз с вязаньем в руках. Может быть, у него начались видения, как у папы? Скорее всего мама просто устала от огромного количества слуг, жен и родственников чиновников, других посетителей, которых ей приходилось принимать в официальной резиденции. В то время Камиль наблюдал за родителями. Однажды, стоя на пороге комнаты, он увидел, как отец быстро, почти украдкой обнял мать. Тогда Камиль избавился от страха, что они расстанутся и он потеряет их. До этого боязнь занозой в сердце не давала ему покоя.

Вскоре семья переехала на постоянное жительство в дом матери. Отец Камиля приезжал два раза в неделю, привозил с собой документы и нескольких помощников. Он садился работать за стол под невысокой крепкой сосной, откуда виднелись кусты роз и воды пролива. Мать не разрешала слугам подавать отцу чай и сама относила пустой стакан к самовару, пыхтящему на соседнем столе. Она сливала остатки в медную чашу, мыла стакан и выливала воду туда же. Затем осторожно наливала черную заварку из фарфорового чайника и добавляла в стакан горячую воду. Держа стакан на свету, внимательно всматривалась в цвет чая, доливая заварки или воды, пока жидкость не принимала нужную окраску – блестящий коричневато-красный цвет, который мать сравнивала с кроличьей кровью. Она несла стакан мужу, держа его на ладони, и, склонившись, ставила на стол.

Охваченный приятными воспоминаниями, Камиль погружается в сладкую дрему. Рука ослабевает, и книга падает на землю. Он просыпается от звона посуды. На какой-то миг ему кажется, что он видит мать, стоящую у двери дома в тенистом патио. Она одета в платье Сибил, лицо скрыто чадрой. Однако когда женщина выходит из тени на солнечный свет, судья понимает, что перед ним повариха Каранфил, несущая ему чай.

Глава тридцатая
СВИДАНИЕ

– Я прямо как повар на торговом судне в Черном море. Его сажают в шлюпку, привязанную к кораблю длинной веревкой, чтобы, разводя огонь, он случайно не сжег корабль с легко воспламеняющимся грузом.

Мы с Виолеттой гуляли по саду. За холмом догорало оранжевое солнце. Наши кожаные тапочки издавали легкий шаркающий звук, пока мы приближались по дорожке из гравия к павильону. Небо над проливом приобрело пепельный оттенок.

– А как матросы забирают еду?

– Они ждут, когда он погасит огонь, затем принимают его на борт. Бедняге приходится рисковать. Начнись шторм или возникни пожар – и ему крышка.

– Откуда ты это знаешь?

– Мне рассказал Хамза.

Виолетта промолчала, однако я чувствовала, что она не одобряет меня. Хамза ей не нравился, и она следила за нами во время его визитов. Приходилось даже ругаться на нее.

После ужина у нас дома в Нишанташе от Хамзы не поступало никаких вестей. Меня это крайне угнетало. Со дня нападения Амина-эфенди прошло уже несколько недель. Возможно, Хамза присылал письма, только тетя Хусну не побеспокоилась передать их. Тем не менее его молчание больно ранило меня. Он, должно быть, знал о поступке Амина-эфенди. Новость о происшествии уже давно стала предметом бурного обсуждения в городе.

После нападения у меня окончательно расшатались нервы. Жалость к себе накатывала во время бессонных ночей. Хотелось избавиться от нее, как от ненужного органа. Я негодовала и впадала в ярость, грубила Виолетте и злилась на мать, дядюшку Исмаила и Хамзу за то, что они не сумели защитить меня. При этом вполне сознавала: никакой их вины в случившемся нет. Больше всего злилась на себя – не стоило мне выходить к гостям. Однако на смену гневу уже шла некая спокойная ясность и уверенность в том, что я начинаю понимать природу смерти. В конце концов, умереть не так уж трудно.

Дорожка сада вилась вокруг подножия небольшого холма, на котором пристроился павильон со стеклянными стенами. Внутри явно кто-то находился. Сначала я хотела тронуть Виолетту, идущую впереди меня за плечо, но тотчас передумала. Там мог быть Хамза. Я видела темный решительный профиль служанки на фоне серого неба.

– Иди домой, – велела я.

Виолетта удивленно посмотрела на меня. Приказ пришелся ей явно не по душе. Она обиделась, резко повернулась и пошла назад. Платок покачивался в такт быстрым шагам.

Я ждала, глядя на воду, пока она не закрыла за собой дверь. Прислушивалась, не издаст ли Хамза соловьиную трель – наш условный знак. Но раздавалось лишь пение обычных птиц. Небо заметно потемнело. Филин печально заухал в лесу.

Я свернула в сторону холма и стала подниматься вверх к павильону. Дверь была не заперта. Я распахнула ее и прошмыгнула внутрь. Ставни закрыты, в комнате темно и прохладно. Не стала отворять их. Услышала стон и тотчас поняла, что он исходит из моей груди.

Отчетливо помню прикосновение руки к моему плечу. Осмотрелась по сторонам и увидела мерцающий свет, напоминающий белую вуаль. Я замерла, не издавая ни звука.

Привидение остановилось рядом со мной. Рука погладила мои щеки, сначала одну, потом вторую. Приятное ощущение.

– Успокойся, – произнес призрак по-английски.

– Мэри? Это ты?

– Я приехала уже давно, но служанка сказала, что тебя нет дома. И я решила немного отдохнуть здесь, а потом отправиться домой. Путь не близкий. Мой кучер остался в экипаже у ворот. Полагаю, он спит, так как привык подолгу ждать женщин.

– Я не знала, что ты собираешься навестить меня.

– Ты не пришла к Пале де Флер в назначенное время, и я решила послать записку. Меня беспокоило состояние твоего здоровья. Потом до меня дошли слухи о случившемся несчастье и о том, что ты переехала сюда. Вот я и решила нанести визит. В какую же даль ты забралась. Я послала письмо, предупреждая о своем приезде, однако ответа не получила. – Она пожала плечами. – Все равно приехала.

– Я не получала никаких посланий, Мэри. Ни в Нишанташе, ни здесь.

Мэри нахмурилась:

– Но я же отправляла их. Посыльный говорил, что передал письма твоей служанке.

Какое-то время мы смотрели на темное небо в единственное окно без ставней, погрузившись в свои раздумья. Что же еще Виолетта хранит в тайне от меня?

– Итак, ты ничего не знала о моем приезде? – недоверчиво спросила Мэри.

– Нет, – отвечала я с улыбкой, – но очень рада тебя видеть. Я тоже хотела встретиться с тобой, только в моей жизни произошли большие изменения. Иначе я послала бы тебе письмо. Ты молодец, что не поленилась проделать столь долгий путь.

– Я сочувствую тебе, Янан. – Мэри подвинулась ко мне и взяла за руку. Мы видели наши отражения в окне. – Знаешь, – прошептала она, – со мной тоже случилось нечто подобное.

Тепло ее руки проникало даже сквозь ткань моего халата.

Не зная, что ответить, я просто смотрела на ее отражение. Волосы Мэри, казалось, состояли из одного света.

– Это сделал твой жених? – спросила я наконец.

– Нет. Меня подвергли наказанию, – произнесла она с горечью в голосе.

– За что?

– За отказ.

Я не понимала смысла ее слов, но видела гнев и грусть в глазах Мэри.

– Их было трое. Один из жильцов пансиона и его дружки. Они видели, как я целовалась с подружкой. Следили за нами.

– Что страшного в том, если женщины целуются?

Мэри удивленно посмотрела на меня.

– Когда подруга ушла, они ворвались в комнату и заявили, что изобьют меня, если я откажусь целоваться с ними.

– Какой ужас! – воскликнула я, вспоминая истории о девушках, которые предпочитали умереть, но не давали прикоснуться к себе до дня свадьбы. Хотя поцелуи казались мне вполне невинным занятием. – И как ты поступила?

– Я подчинилась. Что еще я могла сделать? Они угрожали мне. Говорили, что расскажут хозяйке дома, у которой я служила на кухне. Я бы потеряла работу.

– А что же твоя подружка?

Прежде чем ответить, Мэри некоторое время смотрела в темное окно.

– Именно она показала им, откуда удобнее подсматривать. Продала меня за несколько пенсов.

Я не понимала, почему мужчины дают деньги за то, чтобы посмотреть, как целуются женщины. Может быть, в Англии их прячут так же, как в Турции, и безнравственные типы платят за удовольствие взглянуть на них?

– Люди все равно узнали о случившемся. Мерзавцы хвастались на каждом углу. Никто не хотел брать меня на работу. Я все потеряла. – Лицо Мэри находилось в тени, но я слышала, как она тихо плачет. – Жена священника нашей церкви сжалилась надо мной и дала хорошие рекомендации. Она хотела, чтобы я изменилась. Вот я и приехала сюда.

Я подалась к ней и стала ласкать ее шелковистые волосы. Она была такая милая, расстроенная и жалкая. Мне хотелось по-женски утешить ее.

Когда она поцеловала меня в губы, я отшатнулась.

– Не пугай меня, – сказала я.

– Это всего лишь поцелуй, – сказала она, тяжело дыша. – Разве ты не позволишь?

– Ты права, – признала я, стыдясь того, что оттолкнула девушку. – Женщины не должны стесняться ласк.

Мы озорно улыбнулись. Наши лица оказались рядом. Я позволила ей целовать себя в губы и в шею. Поцелуи напомнили мне утешения Виолетты, когда она успокаивала меня в детстве. После бесстыдного нападения Амина-эфенди я уже не нуждалась в жалости служанки, однако эта белокожая женщина привела меня в чувство. Какое счастье, что подруга может доставить тебе такую радость!

Она провела рукой по моей груди. Наши губы больше не размыкались. Она начала раздевать меня, и я не сопротивлялась.

– Мы всегда были близки, – прошептала Мэри мне на ухо, – с самого начала.

Больше она не произнесла ни слова, даже тогда, когда я, дрожа, лежала в ее объятиях.

Нет, Виолетта так меня никогда не ласкала. В тот миг я испытала настоящее блаженство.

Мы стали встречаться еженедельно. По мере того как летело время, я все меньше вспоминала Хамзу, который так и не появился. Я наслаждалась новыми чувствами, которые испытывала к своей первой настоящей подруге. Мэри нанимала экипаж, и мы совершали поездки по сельской местности, где уже царила осень. Вскоре мы обнаружили покинутую морскую хамам и стали устраивать там пикники. Кучер приезжал за нами в назначенное время или спал в экипаже у дороги, поджидая нас. Я расставляла на столе по кругу медные кастрюльки. Мы покрывали сырые доски пола теплыми стегаными одеялами и садились на них. Наши обнаженные ноги соприкасались – ее молочно-белые, мои цвета китайского фарфора. Мэри всегда брала с собой уголь и разводила огонь в маленькой жаровне. Драгоценности, подаренные мной, поблескивали в свете огня, когда она готовила чай. Я вынимала из укромного уголка два дешевых, купленных на базаре стакана.

Устроившись на матрасе под пледом, мы угощали друг дружку запеченным в тесте сыром и петрушкой, рисом и смородиной в виноградных листьях, душистым хлебом, сохранявшим теплоту в медных кастрюльках. После еды мы курили и бросали камешки в яркую водную гладь. В другое время года в этих стенах будет раздаваться пронзительный детский крик и звучать строгие материнские голоса, вновь и вновь что-то запрещающие чадам. Женщины осторожно входят в воду, доходящую до колен. Купальные костюмы сидят на них как модные французские наряды. Чувствительные натуры быстро зябнут и спешат насухо вытереться мягкими полотенцами.

Однако их время еще не пришло. Пока солнце и море принадлежат нам. Мы лежим тихо, словно расколотые мидии. Светлые волосы Мэри пострижены коротко, как у мальчика.

Глава тридцать первая
ДЕВОЧКА-ЖЕНА

К удивлению Сибил, ей без труда удается добиться встречи с Зухрой. Женские собрания полнятся новостями о том, что она гостит у своей сестры Лейлы. Дамы собираются навестить их, чтобы выразить соболезнование сестрам, чей отец лежит на смертном одре. Им также не терпится повидаться с временно покинувшей высший свет Зухрой. В день приема Сибил присоединяется к группе сострадающих и изнывающих от любопытства женщин. Сибил слышит тихий разговор двух матрон о том, что Зухра родила троих детей, из которых лишь один выжил. Мальчик. Ему сейчас два года.

– На все воля Аллаха, – говорит одна из дам, с любопытством глядя на Зухру. – Бедняжка. По крайней мере у нее есть сын.

Зухра – полная женщина, одетая в изящно расшитый халат с поясом. Лицо чуть прикрыто легким газовым платком, который свисает до самой груди. Сибил видит ее покрасневшие от слез глаза. Лейла встречает, приветствует гостей и велит слугам подавать чай, пирожные и пряности. Угощение доставляется на больших серебряных подносах. В углу комнаты возле небольшой плиты стоит повар, готовый в любой момент приготовить кофе всем желающим.

Сибил замечает среди присутствующих дочь Асмы-султан, Перихан. Она сидит рядом с Зухрой и время от времени разглаживает складки на ее халате. Дочь посла вспоминает, что Зухра была помолвлена с человеком, за которого собиралась выйти замуж Перихан. Теперь, после его смерти, их, возможно, объединила общая скорбь.

Пожилая женщина, сидящая на краю дивана у окна, совершает ритмичные движения головой из стороны в сторону, произнося нараспев молитву, прерываемую громкими вздохами и обращениями к Аллаху.

– Это бабушка Зухры.

– Да хранит ее Аллах. Она молится за сына.

Дамы вдруг приходят в волнение, слышится громкий шепот и шелест шелковых одежд. Они смотрят на высокого евнуха, того самого, который проводил Сибил в дом Асмы-султан. Все умолкают. Асма-султан входит в зал вслед за евнухом. Жена великого визиря выглядит усталой и постаревшей с тех пор, как Сибил в последний раз видела ее на торжестве, посвященном обрезанию. А прошло-то всего две недели. На ней европейское платье с узкой талией. Она быстрым шагом проходит мимо женщин, удобно устроившихся на диване.

Лейла спешит навстречу, приветливо простирая руки. Подав знак Зухре и Перихан следовать за ней, она ведет Асму-султан в соседнюю комнату. Проходя мимо Сибил, жена великого визиря останавливается и, любезно улыбнувшись, жестом приглашает девушку идти за ней. Женщины начинают оживленно перешептываться. Евнух ждет на пороге, сложив руки на груди, и закрывает дверь, как только дамы проходят в комнату.

Сибил видит гостиную с длинным низким диваном. В центре на полу – яркий ковер и несколько маленьких инкрустированных слоновой костью и перламутром столиков. Окна за диваном открыты, видна сверкающая гладь Босфора. Из сада доносится печальное воркование голубя.

Асму-султан усаживают на почетное место в центральной части дивана. Перихан устраивается рядом с ней. С любопытством разглядывая дочь посла, Лейла предлагает ей сесть слева от жены визиря.

Затем следуют обычные формальности. Представления, вопросы о здоровье. Служанки приносят легкие закуски и сразу же удаляются. Зухра тяжело опускается на диван. Она принимает пищу и говорит строго в соответствии с ритуалом.

Наконец Асма-султан спрашивает:

– Что с ней происходит? – И тотчас обращается к самой Зухре: – Возьми себя в руки, милая, и расскажи, какие испытания выпали на твою долю за те восемь лет, что мы не видели тебя.

Лейла, сидящая рядом с сестрой, поправляет подушки за спиной и осторожно откидывает чадру с ее лица. Затем обращается к ней тихим, успокаивающим голосом, будто разговаривает с маленьким ребенком:

– Моя розочка, помни, я ходатайствовала о том, чтобы тебе разрешили вернуться в Стамбул. Все будет хорошо.

Зухра перестает плакать и выпрямляется. Сжимает руку сестры. Глаза покраснели от слез, однако лицо круглое и белое, как полная луна. У нее правильные черты лица и маленький рот с алыми губами. На лбу украшение из золотых монет.

Асма-султан продолжает говорить теплым сердечным голосом:

– Ну вот, так-то лучше. Теперь давай поговорим. Что тебя так гнетет, дорогая? Понимаю. Ты жалеешь своего бедного отца, да минует его напасть. – Сибил знает, что эти слова всего лишь формальное утешение. Старик уже при смерти.

Лейла берет сестру за руку, гладит ее щеки и шепчет:

– Моя дорогая розочка. Наконец-то ты вернулась домой. Мы так скучали по тебе.

Зухра глубоко вздыхает, как будто в комнате душно, и обращается ко всем присутствующим:

– Что поделаешь? На все воля Аллаха.

Зухра впервые обращает внимание на Сибил.

– Кто это? – спрашивает она.

Лейла вновь представляет ей дочь посла.

Сибил выполняет все необходимые ритуалы. Лейла прерывает ее, устало машет рукой и говорит:

– Сибил-ханум, вам всегда рады в нашем доме. Пожалуйста, садитесь.

Лейла зовет служанку, ждущую у двери, и велит ей принести кофе.

Девушка приносит напиток и удаляется. Лейла говорит:

– Теперь, моя розочка, расскажи нам все.

– У меня большой дом, – начинает свой рассказ Зухра, – и довольно много слуг, так что на жизнь грех жаловаться. Люди считают моего мужа хорошим человеком. – Она замолкает, ослепленная солнечным светом, брызнувшим из окна. – Может, так оно и есть, – шепчет она, – однако человек он слабовольный. У меня такое ощущение, что я замужем не за ним, а за его матерью.

Ее лицо искажает гримаса горя, и Зухра вновь начинает безудержно рыдать.

– Она несет ответственность за смерть моих детей, – задыхается бедная женщина.

Дамы с напряженным вниманием вслушиваются в каждое ее слово. Сибил замечает, как улыбка удовлетворения мелькает на лице Перихан, однако тотчас решает, что ей это просто показалось.

Наконец Зухра успокаивается и продолжает говорить чуть охрипшим голосом:

– Мои дочери заболели, отведав угощения, приготовленного свекровью. Думаю, она отравила их из злобы, не дождавшись рождения мальчика. Она не разрешила мне отвезти детей к доктору в город. Вместо этого позвала знакомого знахаря. А он лишь написал несколько стихотворных строк из Корана на листке бумаги, опустил его в воду и велел девочкам выпить. Вы можете себе представить?

Перихан заговорила тихим голосом:

– Наставления Аллаха – самое благословенное лекарство. Возможно, дети не были предназначены для земной жизни. Все в руках Всевышнего.

Зухра закрывает глаза.

– Лечение лекарствами также угодно Аллаху.

Асма-султан спрашивает:

– А ты не беспокоишься о сыне?

– Конечно, но ведь у него теперь есть опекун.

– Твой муж?

– Нет. Он по-прежнему раб своей матери. После смерти детей муж взял себе куму. Разумеется, по совету матери.

Вторая жена, с ужасом думает Сибил.

Заметив испуг на лицах женщин, Зухра успокаивает их:

– Все не так плохо. Она заменила мне дочь. Я пыталась защищать ее, приходилось нелегко. Вскоре она забеременела, а в середине зимы случился выкидыш. Повивальная бабка не сумела добраться до нас из-за снежных заносов. Теперь бедняжка никогда не сможет иметь детей. Зухра проводит рукой по цветам на подушке. – После случившегося несчастья она окрепла духом. Теперь даже муж боится ее. К тому же женщину поддерживают три брата, живущие неподалеку. С ней мой сын в полной безопасности.

В комнате наступает полная тишина.

Наконец Сибил решается молвить слово:

– Вы, наверное, очень скучаете по своей семье. Я семь лет не встречалась с сестрой, живущей в Англии, и никогда не видела своих племянников. Порой мне от этого становится очень тягостно. Скажите, почему вы вышли замуж за человека, чей дом находится так далеко от Стамбула? – Сибил смутилась и добавила: – Если я вправе задавать такой вопрос.

– Не знаю, дорогая ханум. Я была помолвлена с кузеном, принцем Зийей. – Зухра старается говорить ровным голосом. – Его убили, и тогда моя жизнь потеряла всякий смысл. Убийца жениха сделал несчастной и меня. Не хочется верить, что Эрзерум – это мой кисмет. Дело не только в судьбе. – Она поправляет чадру, так чтобы она закрывала нижнюю часть лица, затем поднимает взгляд на женщин и тихо говорит: – Те, кто принимают кисмет из рук Аллаха, виновны в грехе гордыни и будут наказаны в свое время.

– Аллах знает все наши судьбы, – парирует Перихан. – Они пишутся у нас на лбу при рождении. Ни один смертный не может изменить свой кисмет. – Голос звучит надрывно. Глубокая складка пролегла у нее между глаз.

– Возможно, ты права. Только в чем же смысл его смерти? Я ни на минуту не верю в слухи о том, что его убили грабители в доме с плохой репутацией. Уверена, к этому делу как-то причастен дворец. Власти считают, что все турки, живущие в Париже, участвуют в заговоре против султана. Но они ошибаются. Зийя поехал за границу для подписания торгового соглашения, только и всего.

Лейла пытается успокоить Зухру:

– Дорогая сестра, пожалуйста, не волнуйся. Аллах все видит. – Дабы сменить тему разговора, она поворачивается к Сибил: – Вы напоминаете мне гувернантку, служившую во дворце много лет назад, да упокоит Аллах ее душу. У вас такие же светлые глаза.

– Ханна Симмонс? – У Сибил мурашки бегут по коже от волнения.

– Да, так ее звали. Вы знали эту девушку? – Лейла наклоняется к Сибил. – Вы еще так молоды.

– Моя мать знала ее. Прошу вас, расскажите мне о Ханне.

– Тихая девочка, сладенькая, как медовый лукум. – Лейла осматривается по сторонам. – Что еще я могу сказать? Вы должны помнить ее, Асма-султан.

Жена визиря на минуту задумывается, потом отвечает:

– К сожалению, не помню. Хотя все мы, разумеется, знаем о несчастье, случившемся с ней.

Перихан с удивлением смотрит на мать и хочет что-то сказать, однако не произносит ни слова.

Лейла также удивлена.

– Но она ведь служила гувернанткой в вашем доме.

– У нас было много слуг, – раздраженно фыркает Асма-султан.

Перихан добавляет в примирительном тоне:

– Ханна ничем особенно не выделялась. Думаю, только трагическая смерть девушки заставляет нас помнить ее.

Раздается звонкий голос Зухры:

– Я часто видела англичанку на женских посиделках и в бане. Она присматривала за девочками. Мне гувернантка казалась весьма милой. Однажды я хотела подарить ей атласный отрез, однако она предпочитала выглядеть словно серенький воробушек. Бедняжка. Ее, кажется, совсем не интересовали ни украшения, ни драгоценности.

– Она постоянно носила серебряное ожерелье, – говорит Лейла. – Помнишь, Зухра? Снимала его только перед сном или в бане. Странно, что она вообще его снимала, так как даже в хамам надевала сорочку. Может, ей было что скрывать? – Лейла вопросительно смотрит на Сибил. – Не понимаю, почему она не обнажалась в бане. Смешно. Вокруг одни женщины, чего уж стесняться.

Сибил не знает, как ответить на вопрос, чтобы не обидеть хозяев. Существуют некие цивилизованные западные представления о скромности, которые не вполне понятны на Востоке. Она нервно улыбается.

– Почему она не снимала ожерелье? – спрашивает Зухра. – Какое-то особенное украшение?

– Не думаю. Обыкновенная серебряная побрякушка, – отвечает Лейла.

В разговор вступает Сибил. Она хочет защитить Ханну от несправедливых замечаний.

– Мне кажется, ожерелье имело некоторую ценность. По крайней мере сделано оно во дворце.

– Почему вы так считаете? Я не помню ничего примечательного. – В словах Лейлы слышится заинтересованность. – Но конечно, с тех пор прошло так много времени.

– В кулоне находилась тугра, – бодро объявляет Сибил, радуясь тому, что может сообщить дамам нечто новое.

Лейла озадаченно вздыхает:

– Что? Каким образом иностранка могла получить такую вещь? Вы, должно быть, ошибаетесь.

– Нет, я сама ее видела.

Лейла смотрит на Асму-султан:

– Наверное, она получила печать от кого-то в гареме.

– Я не имею привычки делать ценные подарки служанкам, – выговаривает ей жена визиря.

– Сибил-ханум, – говорит Перихан, – вы сказали, что видели тугру? Полагаю, ее забрали полицейские.

Взгляды дам обращены к дочери посла.

– Печать оказалась на шее юной англичанки Мэри Диксон, убитой в прошлом месяце. Вы, конечно же, слышали о ее смерти. – И, повернувшись к Перихан, добавляет: – Кажется, она была вашей гувернанткой.

– Мэри-ханум, – бормочет Перихан. – Странная девушка, хотя я ей зла не желала. Да смилостивится Аллах над ее душой. Я никогда не видела на ней подобного ожерелья.

– Откуда ты знаешь, что такое же носила Ханна? – спрашивает Лейла.

Перихан молчит. Сибил объясняет:

– Кулон необычен еще и тем, что там обнаружен китайский текст.

– Китайский?

– Значит, он сделан где-то за границей, – предполагает Перихан. – Возможно, печать султана добавили позднее.

Лейла соглашается:

– Во дворце мы пользуемся фарфоровой китайской посудой.

– А огромные вазы в приемном зале тоже китайские? – спрашивает Зухра. – В детстве я чуть не разбила одну из них.

– У вашей матери, кажется, имеется коллекция произведений искусства из Китая? – обращается Лейла к Асме-султан.

Та не отвечает и сама спрашивает Сибил:

– Откуда вы знаете, что надпись сделана на китайском?

– Приехал мой кузен Берни. Он ученый-ориенталист и написал книгу об отношениях между Османской империей и Дальним Востоком. Вот он и прочитал текст. Вообще-то это стихи.

– Стихи, – повторяет Асма-султан. – Ну конечно. Наверное, кулон подарил Ханне ее любовник. Но как эта вещь попала к Мэри?

– У Ханны был любовник? – Сибил старается скрыть волнение.

– Она с кем-то встречалась по выходным. Ей разрешалось покидать дворец раз в неделю. Ариф-ага присматривал за ней.