Текст книги "Печать султана"

Автор книги: Дженни Уайт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

Глава шестая
ВОСЕМНАДЦАТОЕ ИЮНЯ 1886 ГОДА

«Дорогая Мейтлин!

Не знаю, много ли новостей отсюда доходит к вам в Эссекс. Убийство Мэри Диксон стало большой трагедией, а тут еще прокатилась волна арестов. Султан Абдул-Хамид вбил себе в голову, что члены организации «Младотурки» плетут против него коварный заговор при содействии иностранных государств, и решил пресечь их деятельность в корне. Они издают литературный журнал, в котором развивают идеи свободы и демократии, что, понятно, вызывает тревогу во дворце. В своем большинстве это прекрасно образованные молодые люди из хороших семей. Они обучались во Франции, некоторые работают переводчиками в министерстве иностранных дел и имеют доступ к зарубежным печатным изданиям. Причастность к администрации, разумеется, делает их еще более опасными для режима. Мне же весьма по душе компания молодых людей, и я приглашаю кое-кого из них на званые вечера в посольство. Мы ведем такие веселые и оживленные беседы, что даже отец забывает о своих недугах. Хотя, принимая во внимание тот факт, что молодые люди не в чести у султана, наше знакомство с ними может быть превратно понято. Тем не менее ради отца я охотно пренебрегаю недовольством дворца. Наши встречи приносят ему истинное удовольствие.

Мне самой кажется, что султану нечего бояться этих милых, умных юношей. Многие из них просто хотят, чтобы он сдержал свое обещание и даровал народу конституцию, а также возобновил деятельность парламента, который был распущен семь лет назад. Опасаться же ему надо тех, кто уже дважды пытался устроить дворцовый переворот с целью сместить падишаха и посадить на трон его старшего брата Мюрада. Законный наследник правил страной лишь несколько месяцев и был смещен по причине болезни нервов. Радикалы считают, что теперь он уже вполне здоров и склонен поддерживать демократию или по крайней мере более податлив. В любом случае султан Абдул-Хамид начал охоту как на преданных ему людей, так и на оппонентов. Он постоянно меняет членов кабинета и, по слухам, никому не доверяет. Несколько наших постоянных гостей недавно отправились в изгнание. Я просто боюсь думать о последствиях.

В довершение всех бед в город нахлынули беженцы. Теперь, когда некоторые колонии на Балканах получили автономию, до нас доходят ужасные сообщения о том, что мусульман убивают их соседи-христиане в отместку за жестокое подавление султаном мятежей. Несчастные бегут в Стамбул, центр мусульманского мира, где, как им кажется, они будут в безопасности. Теперь на улицах просто вавилонское столпотворение, слышны различные языки, видны разнообразные национальные одежды.

В городе начались беспорядки. Не волнуйся, дорогая, нас они не коснулись. Люди выступают против запрещения деятельности парламента. Нехватка продуктов и высокие цены также способствуют росту недовольства. Мы-то окружены посольствами других держав и находимся в полной безопасности. Нечему удивляться, что падишах натянул поводья, хотя трудно представить себе, от чего может пасть султанат, правящий страной уже полтысячи лет. Британская империя, разумеется, могла бы осчастливить местных жителей, как она поступила с народами Индии и Азии. Отец говорит, что такое не исключено. Я очень надеюсь на благополучный исход во имя мира. В любом случае султан не является врагом Европы. Я слышала, он очень любит театр и оперу, а также детективные романы. Только представь себе такое. Мне рассказывали, что Абдул-Хамид страдает бессонницей, так что его камердинер вечером садится за ширму и читает ему вслух всю ночь напролет. Книги переводятся для двора немедленно после их выхода в Европе. Он также занимается резьбой по дереву. Необычное хобби для правителя, не так ли? По моему убеждению, человек, любящий книги и владеющий мастерством краснодеревщика, способен навести порядок в империи. Мама находила его очаровательным, однако он более не принимает посетителей, так что у меня нет никаких шансов составить о нем свое мнение.

Но не волнуйся, дорогая сестра, я тут не скучаю. В Стамбуле есть чем заняться. В четверг вечером я иду в театр с мадам Россини. Мы будем смотреть новую французскую пьесу. А через несколько недель итальянцы устраивают ежегодную ярмарку в саду посольства. В одном из новых отелей вскоре состоится благотворительный бал. А сегодня вечером будет бал в нашем посольстве. В Стамбуле нет недостатка в развлечениях. Не подумай, что я тут умираю от скуки. К тому же я забочусь об отце. Он полностью поглощен работой, и я стараюсь помогать ему по мере сил. Отцу это очень нравится. Ну, мне пора. Надо дать указания поварам и музыкантам.

Будь здорова и передавай мои сердечные приветы всем родным. Может быть, мне все же удастся уговорить тебя приехать в Стамбул. Ты будешь удивлена роскоши и краскам Востока.

С любовью,

Сибил».

Глава седьмая
КАТЯЩИЙСЯ ЖЕМЧУГ

Я так никогда и не научилась легко скользить по воде, как это умела делать Виолетта. Наш пруд в качестве классной комнаты весьма уступал морю. Однако в итоге я стала плавать по водоему довольно свободно.

Виолетте в конце концов надоели ограниченные пространства пруда, ее потянуло на просторы Босфора. Я рассказала ей о мальчиках, которые так и не выплыли. Она хотела расспросить Халила о течении, однако я боялась задавать ему такие вопросы. У меня создалось впечатление, что он знает об уроках плавания в пруду и не одобряет их. И только полная преданность удерживала его от доноса маме о наших шалостях. Ведь Виолетта была моей служанкой, обязанной присматривать за мной. Сомневаюсь, однако, чтобы Халил утаил от матери наш поход на Босфор. Мы могли утонуть, а кроме того, если бы нас увидели там, это стало бы бесчестьем для семьи.

Виолетта топнула ногой.

– Тогда я пойду в деревню и расспрошу рыбаков. А ты трусиха, – дразнила она меня.

Я была возмущена. Молодая женщина может выйти из дома и пойти в сопровождении компаньонки только к родственникам или подруге. Ни при каких обстоятельствах она не должна разговаривать с посторонними мужчинами. Такова была моя жизнь, да и других девушек страны.

Я сопровождала маму на еженедельные приемы к знакомым дамам в Стамбуле. Жарким летом женщины, дети и слуги покидали город и переезжали в летние ялы, стоящие вдоль поросшего лесом северного берега Босфора, где было прохладнее. Они жили практически по соседству с нами, и маме не составляло труда навещать их. Летом она просто оживала. А для меня это время года означало сидение на подушках дивана в прохладных, выложенных плиткой гостиных или тенистых двориках. Я попивала черный чай из стаканов с золотистыми краями и из вежливости делала вид, будто слушаю дам, которые беседовали о своих мужьях и обсуждали положительные и отрицательные стороны будущих женихов и невест своих детей. Цветные шелковые нитки скользили меж тонких пальцев юных девушек. Они учились вышивать и готовили себе приданое. В те годы я мало вникала в суть разговоров старших. Просто лежала на диване, опершись локтем о подушку, и рассматривала интерьеры комнат. Голоса женщин служили мне легким музыкальным фоном.

Дамы носили белые сорочки, сшитые из тончайшего шелка, пышные бюсты покоились в парчовых манишках. Поверх сорочек они надевали полосатые или расписные шелковые халаты всевозможных расцветок: яблочно-зеленый, вишнево-красный, гелиотроп, желтый, как певчая птица, розовый, рубиновый. Халат подпоясывался шелковым поясом, а сверху надевалась яркая блузка с широкими разрезными рукавами. Волосы заплетались во множество косичек, украшенных ниточками жемчуга и драгоценными камнями. На голову также повязывались цветные изысканно вышитые платки, лица обрамлялись бахромой с бусами. Когда дамы ходили, бахрома слегка покачивалась у самых щек. Женщины выглядели весело, как разноцветные попугаи или нежноголосые канарейки, которых держали в причудливых клетках. Щебетание действовало на меня успокаивающе и порой даже усыпляло. Полное умиротворение. О, краткие мгновения детского блаженства!

В последующие годы девушки вроде меня почувствовали необходимость в образовании, дабы, не отставая от времени, занять соответствующее положение в меняющемся обществе. При этом мы оставались милыми, вежливыми и сдержанными. А вот те смешливые девчонки, что без удержу бегали повсюду и вели себя крайне безрассудно, неизбежно плохо кончали. Я старалась изо всех не улыбаться без особой на то нужды, особенно там, где это неуместно. Полагаю, мне удавалось сдержать себя.

Затворническая жизнь в Шамейри не способствовала приобретению навыков ведения непринужденной беседы. Я почти ничего не знала о нашей семье, за исключением того, что сообщал мне мой кузен и домашний учитель Хамза, да какими-то новостями делилась Виолетта, располагавшая своими таинственными источниками информации. Порой она говорила мне совершенно неприличные вещи. Я ничего не знала о других известных семьях. Живя в полной изоляции от мира, я не успевала следить за модой. От последних веяний мы с мамой всегда отставали по крайней мере на сезон. Раз в год, осенью, мама посылала за гречанкой, живущей в Стамбуле, которая привозила на виллу образцы тканей и брала заказы на пошив одежды. Однако к следующему лету наши обновки уже выходили из моды. То обстоятельство, что мы не держим постоянных слуг, вызывало ужас у знакомых дам. Любой уважающий себя дом должен иметь прислугу, выговаривали они матери. Это же знак определенного общественного статуса. И чем больше челяди, тем лучше и престижнее.

Некоторые зажиточные семьи держали около дюжины слуг, семьи, принадлежащие к высшему свету, – во много раз больше. Считалось необходимым поддерживать бедных. За благочестивые деяния полагается «севап», или награда Аллаха. Кроме того, спрашивали подруги у мамы, как она обходится без горничной в ночное время? Нельзя себе представить, как женщина может сама заваривать себе чай или раздеваться перед сном. Они смотрели на меня и говорили матери: «Девушка должна научиться управлять домом». Я так и не поняла, как мама относилась к отсутствию прислуги. В отцовском доме в Нишанташе хватало слуг, однако мама никогда не жаловалась на странную неприязнь к ним дяди Исмаила. Прибыв в наш дом, Виолетта стала помогать мне и маме вечерами. Сама я даже не умела заваривать чай.

Зато я довольно хорошо разбиралась в литературе и в международной политике благодаря ежедневным урокам учителя Хамзы. Долгими зимними вечерами я штудировала исламскую юриспруденцию и персидскую поэзию в кабинете дядюшки Исмаила. Свободно цитировала Коран и достаточно хорошо знала арабский. Разбиралась в приливах и отливах Босфора и имела представление о том, как нужно двигаться в воде. Не очень хорошо шила и не умела вышивать постельное белье или коврики для молитв, предназначавшиеся для приданого. Я не знала, как умирают люди, однако вскоре мне пришлось столкнуться со смертью.

Из всех времен года мне больше всего нравилась весна с цветущими вишнями и прохладными обильными дождями, а также осень, когда природа окрашивается в мармеладный цвет, летние домики пусты, а я вновь начинаю свой любовный роман с водой. Виолетта была старше меня на год и знала о мире гораздо больше, чем я, ставшая ее прилежной ученицей. В теплую погоду она расстилала ковер на поросшем мхом берегу пруда. Наплававшись вдоволь, мы прямо в сорочках ложились на ковер и открывали корзинку с едой, которую служанка приносила с собой. Ножом она снимала кожуру с груш, красных и сочных, как щеки младенцев. Если сок капал на мои руки, Виолетта нагибалась и слизывала его языком. Она разрезала черных мидий и учила меня высасывать «рассол», держа жемчужную плоть между зубами. Когда появлялись артишоки, мы по очереди срывали плотные, как кожа, внешние листья. Затем своим острым ножом она срезала внутренние листья, добираясь до самого «сердца» растения, соскребая «мех», пока артишок не становился гладким и голым. Она подавала мне лимон и щепотку соли, а я натирала ими мякоть растения. Руки кололо, однако я выполняла все указания. Своими тонкими пальцами Виолетта брала артишоки из моих скользких ладоней и погружала их в воду, насыщенную лимонным соком, а потом кипятила на переносной угольной печке. Приготовив еду, девушка кормила меня тонкими ароматными кусочками.

Виолетта не сопровождала нас с мамой во время летних поездок, так как не принадлежала к нашему классу. Ей приходилось жить в помещении для слуг. Мать считала такое положение вещей неприемлемым, ибо девушка, в конце концов, приходилась нам кровной родственницей. Я завидовала Виолетте, когда она оставалась в пустом доме, предоставленная самой себе. Представляла, как она, подобно угрю, скользит по темным водам пруда. Сама же я покоилась на диване в пестрой комнате на вилле, принадлежащей одной из приятельниц матери. Уверена, что Виолетта наслаждалась летней свободой и вовсе не думала обо мне, находясь в золотой клетке, будто певчая птичка. А я скучала и томилась ревностью.

До приезда Виолетты у меня не было настоящих друзей, за исключением, пожалуй, Хамзы, который сопровождал моего отца во время его еженедельных визитов к нам. После того как отец стал реже приезжать в Шамейри, Хамза продолжал регулярно посещать нас и привозить мне книги. Он занимался со мной в садовом павильоне, проверяя, что я усвоила за неделю, а потом какое-то время проводил в обществе мамы. Хамза ночевал в гостевой комнате для мужчин и покидал нас после завтрака на следующее утро. Ребенком я свободно бродила по всему дому и порой ночью залезала на часок под стеганое одеяло Хамзы. Обняв меня, он читал вслух какую-нибудь книгу из тех, что хранил в своей сумке. Сказки о французских феях или арабских джиннах. Иногда стихи или что-то жутко фантастическое, совсем не похожее на ту приземленную скучную литературу, которую мы проходили на уроках. Когда его глаза начинали слипаться, он брал меня за подбородок и поворачивал к себе мое лицо. Целовал меня в лоб и шептал по-французски:

– Кто твой принц?

– Ты, дорогой Хамза.

– Я твой единственный принц?

– Конечно, единственный.

– Навсегда?

– Навсегда.

Я лбом ощущала его горячее дыхание.

Этот диалог был нашим тайным сигналом, обозначавшим, что мне пора возвращаться в свою комнату. С большой неохотой я высвобождалась из его рук. Учителю не приходилось напоминать мне, чтобы я шла потихоньку и не попадалась никому на глаза. Каким-то образом я знала, что дорогой для меня ночной ритуал немедленно прекратится, если кто-то узнает о нем.

Дядя тоже учил меня. Вечерами он с радостью обсуждал прочитанные книги, рекомендуя другие, подходящие моему возрасту. В холодную зимнюю пору, надев теплые стеганые халаты, мы клали подушки на толстый шерстяной ковер, покрывали ноги огромным ватным одеялом, которое также накрывало жаровню для поддержания в ней тепла. Мой эксцентричный дядя, разумеется, понятия не имел, как должным образом нужно воспитывать девочку, и обращался со мной как с взрослым учеником. Удобно устроившись под одеялом, мы сидели друг против друга, читали книги по истории оттоманской юриспруденции и по очереди декламировали мистические стихи.

Видящие мое бесцельное вращение, принимают меня за вихрь.

Я – ничто внутри пустоты, и если во мне есть некое существо, то оно происходит от тебя.

Когда я был твоим катящимся жемчугом, почему ты позволил мне сбиться с пути?

Если моя пыль упала на зеркало жизни, то она принесена тобой.

– Загляни в свою душу, чтобы открыть там божественное начало, – учил меня дядя. – Писание и духовные лица не приведут тебя к истине. Природа – вот настоящий мудрец; прислушайся к ней своим сердцем. Не кичись ученостью, но прославляй Аллаха своими знаниями. Шейх Галиб, как и ты, учился дома и начал сочинять стихи примерно в твоем возрасте. Все в жизни имеет свою цель и место. Все вещи одухотворены.

Дядюшка Исмаил призывал мать присоединиться к нам, однако она предпочитала оставаться в своих комнатах, закутавшись в халат из меха горностая, подаренного папой в первую зиму их совместной жизни. Она пристрастилась к чтению французских романов. Дядя, хотя и считал романы вообще и французские в частности иностранной заразой, тем не менее постоянно снабжал ими маму, покупая книги у стамбульских продавцов. Ученики то и дело привозили ему пакеты с новинками. В библиотеке повсюду валялось множество книг и журналов на французском и других языках, которых я не знала. Пыталась прочитать некоторые из них, но ничего не понимала в трудных философских трактатах.

Порой вечерами я не могла найти дядю Исмаила, хотя слышала, как подъезжает карета и как конюх Джемаль поет грустную народную песню, ведя лошадь в конюшню мимо открытой двери на кухню по направлению к саду. Джемаль строен и похож на мальчишку, однако очень силен. В отличие от других мужчин у него нет усов. Но он носит фетровую шапку и мешковатые шаровары, в каких ходят деревенские парни. Он любит гранаты. Когда наступает пора созревания, Джемаль может часами держать в руках плод, покрытый плотной кожурой. Повсюду таскает его с собой и поглаживает пальцами. Однажды в конце лета я наблюдала за большими пастушьими собаками с серебристой шерстью, которые бродили по двору. Я боялась их и пряталась за палисандровыми зарослями. Джемаль сидел на стуле в рубашке с засученными рукавами перед выкрашенной в синий цвет дверью своей комнаты, сосредоточенно изучая плод граната, который он медленно перекатывал на ладони правой руки. Спина напряжена, мускулы рук играют. Внезапно он подносит фрукт к носу, нюхает его и нежно прижимает к щеке. Кладет красную плоть в рот и впивается в нее зубами. Внимательно смотрит на выеденную впадину, потом прижимает ее к губам и начинает сосать, пока не остается лишь одна плотная кожура. После этого сидит и смотрит куда-то в пространство. Лицо покраснело, губы слегка надуты. Рубиновые капельки блестят на подбородке. У ног валяется кожица граната.

Как-то поздним тоскливым вечером вскоре после отъезда мадам Элиз я бродила по дому и вдруг увидела Джемаля, крадучись пробирающегося в кожаных носках через темную кухню по направлению к черному ходу. В руках – обувь и тюрбан. У него черные и длинные, как у девочки, волосы. На лице то же выражение, как в тот миг, когда он доедал плод граната.

Глава восьмая
ЗНАКОМСТВО

Свет падает через открытые двери на лужайку перед британским посольством. Вдоль дорожек развешены оранжевые бумажные лампионы. Повсюду снуют слуги с подносами, на которых лежат закуски, фрукты и стоят бутылки охлажденного французского вина. Камиль пришел сюда с целью раздобыть какие-нибудь сведения о Мэри Диксон. Общение с незнакомыми людьми он считает самым трудным делом в своей работе. В юности, когда его отец был губернатором, ему приходилось выполнять всякие бюрократические поручения и вести вынужденные разговоры с посетителями. Все это оставило весьма неприятный осадок. Из укромного уголка в саду или из пустой комнаты паша наблюдает за тем, как встречаются и знакомятся гости, затем образовывая тесный круг общения. Наконец судья выходит из укрытия и присоединяется к гостям, увлеченным сложной настольной игрой. Ему понятна система взаимоотношений между определенными группами людей: богатые, влиятельные и красивые – и те, кто стремится к их обществу; одобрение или отказ; остроумный и эрудированный человек среди толпы пустых бездельников; слишком явный отвод глаз; взаимодействие мужчин и женщин, когда правила схватки еще не ясны. Захватывающее зрелище. Он предпочитает наблюдать до тех пор, пока не найдет достойного собеседника. Добрая беседа, размышляет паша, сейчас большая редкость, ибо султан умножил количество шпионов и люди в гостиных боятся высказываться откровенно даже по самым безобидным светским вопросам.

Войдя в зал, Камиль видит посла, с почтением внимающего речам значительного лица в военной форме с красными кантами и золотыми эполетами. Женщины в декольтированных платьях стоят группками, словно букеты ярких распустившихся роз. Ни на одной нет вуали. Камилю странно видеть такое количество неприкрытых женских лиц и блестящих волос. Оркестр играет вальс. Мужчины и дамы кружатся в танце по залу. Пышные женские юбки надуваются и становятся похожими на колокола. Ярким пламенем горят драгоценности. Кавалеры, облаченные в темные костюмы и военную форму, тенью следуют за своими избранницами. Камиль думает о желтых осенних листьях, уносимых бурным потоком.

Он возвращается в сад. Быстрой походкой к нему приближается Сибил. Вихрь юбок и головокружительный водоворот различных цветов. Она жмет ему руку и приветствует, а потом ее уносит с собой поток новых гостей.

Человек средних лет с неправильными чертами лица и волосами морковного цвета почти прижимает его к решетке патио.

– Так вы паша. Сибил говорит, что ей удалось убедить вас прийти на эту веселую вечеринку. Какой-то сброд, не правда ли? – говорит он, качая головой и махая рукой в сторону гудящей толпы. – Никто больше не хочет говорить о чем-то стоящем и по-настоящему интересном. – Он пристально смотрит на Камиля маленькими голубыми глазами. – Рад, что вы пришли. Я с нетерпением ждал встречи с вами. Разрешите представиться, кузен Сибил, Берни Уилкот. Как вы, конечно, догадались, моя родина – Соединенные Штаты. – В его дыхании чувствуется аромат ментола. Умные глаза на не слишком симпатичном лице.

– Меня зовут Камиль. Рад познакомиться, – вежливо говорит паша и протягивает руку.

Берни быстро хватает ее и крепко жмет.

– Совсем забыл. Сибил говорила мне, что вы изучали язык в старой доброй Англии.

– В университете Кембридж. Учился там в течение года. А раньше осваивал английский здесь, в Стамбуле, с репетиторами. Почему у Сибил-ханум американский кузен?

– Сибил-ханум? Звучит неплохо, – хихикает Берни. – Видите ли, ее дядя, то есть мой отец, был младшим в семье. Вы знаете, что это значит. Все хозяйство по наследству переходит к старшему сыну. Только в нашем случае речь шла о поместье. Так вот, отец поступил так, как поступают младшие братья с незапамятных времен, – покинул королевство в поисках удачи. Нашел ее на железной дороге, однако дети приобрели ужасный акцент. – Он наклоняется и сдавленно смеется собственной остроте.

Камиль не сдерживается и смеется вместе с ним.

– Вы приехали сюда погостить?

– Собственно говоря, я буду в течение года читать лекции в Роберт-колледже.

– Ах, так вы преподаватель. – Невероятно, думает Камиль, как может учить людей такой эксцентричный человек. Ему просто не приходилось раньше встречаться с американцами.

– Берни Уилкот, странствующий ученый. – Он низко кланяется и прикасается рукой ко лбу и груди, пародируя оттоманское приветствие.

Камиль недоверчиво спрашивает:

– Каков круг ваших интересов?

– Интересуюсь политикой. Специализируюсь по Восточной Азии. Китай. Однако питаю слабость к Османской империи и хочу узнать о ней как можно больше. – Он берет Камиля под руку и ведет его в сад. – Возможно, вы согласитесь стать моим гидом.

Камиль чувствует себя легко в компании нового знакомого. До него доходит, что тот вовсе не эксцентрик, а человек, чуждый всяким условностям, которые обычно покрывают людей, словно лак. Многие добровольно натягивают на себя панцирь формальных манер. Вращаясь в обществе, люди трутся и бьются друг о друга своими черепашьими щитками, как жуки во время любовных игр. В отличие от них Берни совершенно открыт для общения. Они садятся на скамью подальше от толпы и продолжают разговор. Камиль очень рад тому, что встретил умного и наблюдательного собеседника. Красные огоньки их сигарет то вспыхивают, то гаснут в темноте.

Позднее Берни приводит в сад Сибил. Она с трудом дышит и, видимо, очень устала. Однако глаза сверкают. Ко лбу прилипла прядь волос.

Камиль опускает взгляд и кланяется:

– Мадам Сибил.

Невежливо смотреть женщине прямо в глаза. Однако улыбку он сдержать не в силах.

– Очень рада, что вы пришли.

Вскоре Берни под каким-то предлогом покидает их и исчезает в здании посольства. Сибил и Камиль сидят на скамейке в тени деревьев перед садом. Камиля смущает вид открытой шеи и полной груди девушки, одетой в модное декольтированное платье. Он чувствует жар ее тела, хотя они и сидят на приличном расстоянии друг от друга. Ему и приятно, и как-то не по себе. Судья старается смотреть на цветущий поблизости олеандр. Согласно Корану, это дерево произрастает даже в аду.

– Ваш кузен интересный человек.

– Он был таким даже в детстве. Мне он всегда казался неугомонным.

– Мне кажется, он очень непосредственный. Остальные члены вашей семьи похожи на него?

– Нет. Он один в своем роде. Но у меня есть любимая сестра, Мейтлин. Она неугомонна по-другому – никогда не отступает от задуманного и всегда добивается того, во что искренне верит. Ее жизнь полна приключений.

Сибил рассказывает Камилю о путешествиях Мейтлин и о долгой, но полностью безуспешной борьбе за право стать врачом.

– В данный момент она добровольно приступила к работе в больнице для бедных. Администрация не прочь воспользоваться медицинскими знаниями сестры, не предоставляя ей при этом никакого официального статуса. Она не обращает на это внимания, а вот меня задевает такое положение дел. – В голосе Сибил появляются печальные нотки. – Мейтлин постоянно движется вперед и никогда не отступает.

– Не сочтите за дерзость, госпожа. Но ведь вы тоже любите приключения. – Он делает жест рукой в сторону древнего города, мирно спящего за стеной сада.

Сибил не сразу отвечает на вопрос. Она почему-то чувствует себя легко и беззаботно с этим человеком. С ним она невинна, как ребенок. Хочется исповедаться ему и поделиться секретами.

– Да, да. Разумеется, я хотела бы побродить по Стамбулу. Только он пока еще далек от меня и остается за стеной сада.

Судья с интересом смотрит на девушку. Ему известно, что она иногда выезжает в город в сопровождении одного кучера. Полиции известны маршруты передвижения всех иностранцев, живущих в посольствах.

– Разве вы никогда не покидаете стены посольства? – спрашивает он.

– Конечно, покидаю. Я веду активный образ жизни. Наношу визиты. У папы очень насыщенный рабочий день, и я стараюсь помогать ему. – Похоже, она защищается.

– Вы живете вдалеке от семьи, – мягко предполагает он. – Это нелегко.

Сибил нервно моргает:

– Да, я очень скучаю по сестре. Никогда еще не видела своих племянников. Остальные близкие родственники, тетя и дядя, живут в Америке. Моя мать, видите ли, скончалась. – Она умолкает, пытаясь держать голову так, чтобы слеза, навернувшаяся в уголке глаза, не упала предательски на щеку.

– Мир вам, – говорит он тихо по-турецки.

Луч света из шумного зала, где вовсю идет вечеринка, падает на ее влажные щеки.

– Спасибо, тешеккур эдерим, – отвечает она, с трудом подбирая турецкие слова.

Не желая заострять внимание на ее горе, Камиль ждет, когда Сибил возобновит беседу.

Испугавшись собственной слабости, девушка выпрямляется и продолжает уже по-английски:

– Несчастье случилось пять лет назад. Отец хранит память о маме, оставаясь здесь, где все и произошло.

– Что может быть драгоценней памяти о матери.

– Мне кажется, ему легче переносить отсутствие любимой жены, сохраняя прежний ритм жизни. Он продолжает заниматься повседневной работой и наносит официальные визиты. По-моему, рутина успокаивает его, помогает забыть боль. Кроме того, здесь он был счастлив, – объясняет она.

– Вы преданы отцу. Наше общество ценит детей, которые заботятся о своих родителях.

– Управлять домом совсем не легко, поэтому отец не очень утруждает меня другими обязанностями.

– Помощь отцу доставляет вам радость? – рискует предположить судья.

– Разумеется! – Она поворачивается к нему и видит перед собой мягкие зеленые глаза, в которых читается сочувствие.

Сибил садится так, чтобы свет не падал ей на лицо. Проходит несколько минут, прежде чем она вновь начинает говорить.

Камилю очень хочется взять ее за руку и по секрету рассказать о безутешном горе своего отца, о его привязанности сначала к работе, потом к семье и, наконец, к самой жизни. Сибил посоветовала бы ему, как помочь отцу. Смерть жены выбила его из колеи и еще при жизни погрузила в некое небытие. После того как ее тело отнесли в мечеть, вымыли, обернули в белую ткань и предали земле под молитвенное песнопение, Алп-паша никогда больше не переступал порог мечети и не посещал дом, где она жила. Он пристрастился к курению опиума в затемненной комнате и в конце концов даже перестал притворяться, что правит городом.

Когда великий визирь с неохотой принял от него бразды правления, Алп-паша поселился в доме своей дочери Фариды. Он отказывается посещать Камиля на вилле, принадлежащей его жене, и предпочитает жить не в реальном, а иллюзорном опиумном мире. Отец признавался Камилю, что только с трубкой в руках он может ощущать аромат роз в саду и чувствовать, как легкий ветерок шевелит его волосы. Камиль обеспокоен. Ему кажется, что он недостаточно хороший сын и не сделал для отца все, что мог бы, оставив основную тяжесть забот своей сестре, Фариде. Он размышляет о том, как начать разговор с Сибил о столь деликатном личном деле, уместно ли такое в принципе. И упускает удобный момент.

– Честно говоря, я никогда не думала об этом. Полагаю, что благополучие отца делает и меня счастливой, – наконец отвечает Сибил. Однако в ее голосе нет уверенности. – Но у меня есть и другие интересы, – продолжает девушка.

Она рассказывает Камилю о своих занятиях турецким с репетитором, который приходит два раза в неделю.

– Я просто выхожу из себя, когда кто-то произносит длинную речь, а терджуман, толмач, переводит ее двумя-тремя предложениями. Так что решила учить язык.

Сибил признается Камилю, что иногда тайком покидает посольство, прячась под просторным плащом – фераджем и темной чадрой. Гуляет по городу без эскорта слуг, охранников и переводчиков, пытаясь говорить по-турецки с простыми людьми.

– Все приставленные ко мне лица скорее всего тайные агенты! Кто же будет говорить правду в их присутствии?

Она оживилась и стала делиться с Камилем своими знаниями о религии. Они обсуждают ислам – не книжный, а такой, по которому можно строить жизнь. Он находит, что Сибил достаточно хорошо разбирается в подводных течениях современной политики. Да и немудрено: ведь она постоянно знакомится в посольстве с различными политическими деятелями.

Сибил предлагает поговорить по-турецки, и весь остаток вечера они смеются над неточностями ее произношения и забавными ошибками. Тем не менее Камиль считает, что девушка поразительно хорошо владеет языком. Она говорит не на утонченном рафинированном языке придворных или бюрократов, изучавших все тонкости византийского этикета, но на вполне приемлемом разговорном диалекте и в основном понимает то, что слышит. Он искренне хвалит ее, впервые за все время ему не хочется, чтобы прием подходил к концу. На выходе Камиля хватает за руку Берни, хлопает его по плечу, подмигивает и предлагает как-нибудь сыграть в бильярд.