Текст книги "Печать султана"

Автор книги: Дженни Уайт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

Поднимаясь на лошади вверх по крутым тропам, Камиль размышляет о странностях взаимоотношений между людьми и о том, как совершенно незнакомые люди вдруг проникаются симпатией друг к другу. Сможет ли он подружиться с Берни? Но дружба закаляется годами и проверяется поступками. Вот с Мишелем они настоящие друзья. Исходя из собственного опыта судья знает, что союз между двумя людьми, этот мост от человека к человеку, дает трещину под давлением личных амбиций или загнивает на корню, когда ты понимаешь, как несовершенен твой товарищ. Повышение по службе или переезд в другую провинцию может обрушить всю конструкцию.

Уже вблизи своего дома он понимает, что ему так и не представилась возможность расспросить Сибил о Мэри Диксон.

Глава девятая
ВОСПОМИНАНИЯ

Камиль в третий раз приходит в посольство Великобритании, но все еще не может привыкнуть к картине, висящей на стене в приемной. Он решил более не беспокоить посла дальнейшими вопросами – в любом случае на них отвечает Сибил. Судья хочет расспросить ее о времяпрепровождении женщин. Дверь открывается, он встает, ожидая появления слуги, который проведет его во внутреннюю часть посольства, напоминающую грот.

Камиля встречает сама Сибил в платье, расшитом синими цветами. Ее шея, выступающая из-под кружевного воротника, так же округла и стройна, как у женщины на картине за его спиной.

– Здравствуйте, Камиль-паша. Рада вновь видеть вас.

– Мы провели вместе замечательный вечер, Сибил-ханум. Большое вам спасибо. – Камиль пытается не смотреть ей в глаза, но не справляется со своей задачей. – Мне очень приятно, что вы согласились опять встретиться со мной.

Сибил опускает ресницы, однако Камиль по-прежнему чувствует на себе ее взгляд. Она показывает рукой на удобное кресло возле камина:

– Садитесь, пожалуйста.

Камиль несколько смущен тем, что им придется общаться в этой совершенно неподходящей для такого рода беседы комнате.

Он-то сел спиной к картине, а вот Сибил в кресле напротив будет смотреть на нее во время разговора.

Сейчас она, похоже, не обращает на изображение никакого внимания. Улыбается, весело смотрит на него. Ее щеки порозовели.

– Можно предложить вам чаю?

– Да, это было бы весьма кстати. Спасибо.

Они избегают смотреть друг другу в глаза. Сибил встает и звонит в колокольчик, подвешенный на веревочке за диваном. Из кружевного воротника видна полоска белой и гладкой шеи. Верхняя ее часть прикрыта пышными каштановыми волосами. Бедра рельефно выделяются под платьем. Камиль опускает взгляд и заставляет себя думать о Мэри Диксон, мертвой, превратившейся в ничто. Ведь ради нее он и пришел сюда.

Сибил вновь садится в кресло.

– Что привело вас ко мне, Камиль-паша? Полагаю, какое-то срочное дело.

– Я хотел поговорить с вами о расследовании причин смерти Мэри Диксон. Возможно, вам известно что-то, чего я не знаю.

Польщенная, Сибил слегка подается вперед:

– Я готова помочь вам.

Камиля радует ее желание сотрудничать и отсутствие в ней ложной скромности. Служанка вкатывает тележку с чаем и имбирным печеньем. Разливает напиток и уходит.

Вскоре становится ясно, что Сибил нечего добавить к уже сказанному раньше относительно Мэри Диксон. Девушка прожила в Стамбуле немногим более года. Устроил ее на работу совет попечителей Роберт-колледжа по рекомендации уважаемого священнослужителя. Она приехала в Париж, где ее проинструктировал и вручил нужные документы сотрудник османского посольства. Через неделю дилижансом отправилась в Венецию, а оттуда на пароходе добралась до Стамбула. Мэри жаловалась Сибил на то, что ей в течение четырех дней пришлось делить каюту еще с тремя женщинами. На пристани девушку ждал закрытый экипаж, который доставил ее прямо в женские покои дворца Долмабахче.

– Мэри приходила сюда несколько раз для получения визы. Сначала она с усмешкой говорила о своем новом жилище. Можно было подумать, что она здесь гость, а не гувернантка. Рассказывала, что девушка, показавшая ей комнату… – Сибил замялась, но все же решила, что коль дело касается расследования убийства, то тут уж нечего стесняться. – Служанка, по словам Мэри, была одета лишь в панталоны и пелерину. – Камиль еле-еле удерживается от смеха. Сибил краснеет, затем спешит продолжить: – Она жаловалась мне на то, что в комнате нет никакой мебели. Пришла в ужас, узнав, что придется спать на матрасе, который на ночь вынимался из шкафа, и есть, сидя на полу.

– Весьма необычно для тех, кто привык спать на кроватях и обедать за столом.

– Мне кажется, Мэри вела себя неразумно. Если уж она собралась здесь работать, следовало приготовиться к тому, что ждет ее в Стамбуле.

– Наверное, ей хорошо платили.

– Полагаю, да, хотя мы никогда не говорили о таких вещах.

– Она ладила со своей нанимательницей?

– Перихан-ханум? Мэри, кажется, не любила ее. Считала хозяйку заносчивой и бестолковой.

– Вы знаете Перихан-ханум?

– Нет. Но я встречалась с ее матерью, Асмой-султан, много лет назад.

– Женой Али Арслан-паши, великого визиря?

Сибил кивает.

– Это было зимой 1878 года. Я помню, потому что шел снег. Летом того года убили молодую англичанку Ханну Симмонс. Она работала гувернанткой, и мама посетила султанский гарем, чтобы расспросить людей, знавших Ханну. Полиция оказалась не в состоянии найти убийцу. – Девушка смотрит на Камиля, печально улыбаясь. – Вы не знали мою мать. Она была решительной женщиной. – Сибил умолкает. – Грустная история. Больше всего мне запомнилось то, что мы ехали на санях. Ужасно, не правда ли?

– Вы тогда были совсем еще юной.

– Мне исполнилось пятнадцать лет. – Сибил смущенно улыбается.

Камиль ярко представляет себе Сибил среди снегов.

– Ваша деятельность достойна похвалы.

Не обращая внимания на последнюю фразу судьи, Сибил говорит:

– Убита еще одна англичанка, а мы вспоминаем другую. Не стоит уходить от насущной темы.

Камиль размышляет.

– Что особенно не нравилось Мэри Диксон в ее нанимательнице? Они часто конфликтовали?

– Мэри никогда не говорила о чем-то необычном. Сейчас я подумала: любила ли Мэри вообще кого-нибудь? Знаете, нельзя говорить плохо о мертвых, но все же она была какая-то бесчувственная. Я видела Мэри счастливой, нет, лучше сказать – оживленной, только во время званых вечеров в посольстве. Короткая стрижка, раскрепощенное поведение – все это привлекало к ней внимание гостей.

– Каких именно гостей?

– Мужчины прямо липли к ней.

Камиль улыбается.

– Не припомните ли какого-то особого почитателя?

– Нет. Хотя… Мэри весьма радушно беседовала с турецким журналистом, Хамзой-эфенди. Незадолго до того, как она… скончалась. Но это ничего не значит, – поспешно добавляет Сибил. – Они просто разговаривали и привлекли к себе внимание гостей.

– Кажется, она доверяла вам.

– О нет. Ничего подобного. Я думаю, ей нужен был человек, которому можно пожаловаться на жизнь. Мы никогда серьезно не беседовали. Просто болтали несколько раз. Меня всегда отталкивала ее скрытность. Не хочу сказать ничего плохого, но у меня создавалось впечатление, что Мэри ищет встречи со мной лишь для того, чтобы получить приглашение в посольство.

– Вы знали ее друзей?

– Я редко видела Мэри. – Сибил умолкает. – Помню, как-то вечером поздней осенью она довольно долго разговаривала с молодой турчанкой. Тогда меня это удивило. Похоже, они хорошо знали друг друга.

– Вы помните имя юной дамы?

– Янан-ханум, дочь чиновника из министерства иностранных дел.

– Племянница ученого Исмаила-ходжи?

– Да, вы правы. Кто-то упоминал об их родстве. Полагаю, Мэри познакомилась с ней у нас на вечере. Иногда Янан-ханум приходила с отцом. В тот раз я впервые видела девушек вместе.

Камиль подается вперед и размышляет о еще одной линии, ведущей в Шамейри.

Сибил смотрит вниз, сплетя пальцы рук на коленях.

– Боже, вы, наверное, считаете меня совсем испорченной. Я осуждаю бедняжку, которая уже не может сказать ни слова в свое оправдание.

– Вовсе нет, Сибил-ханум. Вы очень помогли мне.

Она не поднимает глаз.

– Пожалуйста, не беспокойтесь. Вы ошибаетесь, думая, что оскорбляете покойную, рассказывая правду о ней. Напротив, вы помогаете мне разгребать кучу мусора.

Сибил смеется.

– Вы замечательно владеете английским. – Затем уже серьезно смотрит на судью и говорит: – Могу я попросить вас остаться на обед?

– Сочту за честь.

Сибил вызывает служанку, дает ей соответствующие указания, а затем, к несказанной радости Камиля, уводит его из приемной.

– От кого же вы унаследовали талант проницательности?

Слуга в отлично отглаженном черном костюме стоит в застекленных створчатых дверях достаточно далеко от них, хотя Камиль замечает, как молодой человек напрягает слух, склоняя голову в сторону собеседников. Они сидят в патио, куда ветерок доносит прохладу из бухты Золотой Рог.

– От бабушки. Родители постоянно находились где-нибудь за границей, и мы с сестрой Мейтлин жили у бабушки в Эссексе. Она устраивала чудесные обеды с французскими деликатесами, открытыми пирогами с фруктовой начинкой и восхитительным миндалем… Даже сейчас я чувствую его вкус. Знаете, она наняла повара с континента. Довольно радикально для того времени, так как французы, мягко говоря, не пользовались популярностью в Англии. Да их и сейчас там не любят. Тогда несколько кухарок сразу заявили, что уходят, не желая служить под началом «французика». Однако повар, месье Менар, оказался таким непритязательным и скромным человеком, что слуги в итоге примирились с ним. Он страстно любил кулинарию и готовил изумительные блюда. Соседи угощали нас простой и однообразной английской пищей, зато обеды бабушки отличались изысканностью. Конечно, не все гости с одобрением относились к ее вкусу. – Она смеется, обнажая ряд ровных зубов. – Помню баранью котлету, такую нежную, что я до сих пор ощущаю во рту ее необыкновенный вкус и аромат. – Внезапно Сибил умолкает и смущенно наклоняется вперед. – Вы определенно считаете меня легкомысленной. Я болтаю о каких-то отбивных, в то время как вы пришли сюда по делу об убийстве.

– Прошлое любого человека представляет интерес. Ваш рассказ навевает мне воспоминания о доме матери в Бахчекёй, где я вырос. Я и сейчас живу там.

Яркий рассказ Сибил о жизни у бабушки пробудил воспоминания, которые Камиль навечно сохранил в памяти.

– Отец был губернатором Стамбула. Ему подчинялись полиция и жандармерия. Так что скучать отцу не приходилось. Дома он редко показывался нам на глаза. Губернатор живет в огромном дворце, многочисленные комнаты полны слуг, гостей и просителей. Мне кажется, маму все это крайне удручало. В конце концов она отвезла меня и сестренку в свой родной дом. Милая вилла, окруженная садом, откуда хорошо виден Босфор. Вместо вашего повара Менара у нас были Фатма и Каранфил, – добавляет он с улыбкой.

– Ваши родственники?

– Нет. Местные женщины, которые готовят в домах богатых людей. Фатма жила в помещении для слуг за домом. Ее сестра, Каранфил, приходила утром, а вечером возвращалась к себе домой. Муж Каранфил был водоносом.

Камиль хорошо помнит этих женщин. Маленькие, кругленькие. Шаровары, расшитые яркими цветами, плавно переходят в разукрашенные рисунками кофты. Лица круглые, словно полные луны, однако черты весьма тонкие, как будто по ошибке попали к этим толстушкам.

Чувственные воспоминания о кухне его детства переполняют Камиля. Сибил наливает ему в стакан воды. Он пробует кефаль, лежащую перед ним на блюде.

Женщины никогда не сидели без дела. Готовили и убирали. Летом они перемещались в сад. Паша живо представляет себе Фатму, сидящую на корточках перед тазом с мыльной водой. Она выкручивает сильными руками постиранное белье. Зимой голубовато-серые стены кухни украшались спелыми колосьями и стручками красного перца. У двери стояла керамическая ваза с водой, а на ней медная тарелка для защиты от пыли. На тарелке – медная кружка. Однажды Камиль поднял тарелку и заглянул в вазу, которая доходила ему почти до груди. Он помнит запах мокрой глины и сопротивление жидкости металлу, когда он опускал в нее кружку, а также радостное журчание воды, которая всегда отличалась на вкус от той, которую подавали в стакане. И сегодня он держит у себя дома на туалетном столике в спальне глиняный кувшин и медную кружку. Он пьет из нее, когда хочет прояснить сознание и успокоить нервы.

Камиль делает глоток из стакана. Сибил терпеливо ждет, когда он продолжит рассказ, не желая прерывать его размышления.

Паша пытается описывать сад, кухню, свежую, в меру острую пищу на столе: жареные баклажаны, цыплята, фаршированные грецкими орехами и вымоченные в кунжуте, терпкие виноградные листья с завернутым в них рисом, смешанным со смородиной. Фатма и Каранфил называли его маленьким барашком и закармливали слоистыми булочками с сыром и сладкими пирожными. Угощение запивали хорошо процеженным черным сладким чаем. Под потрескивание огня в печи и хлопки теста о деревянную доску Фатма своим хрипловатым голосом рассказывала турецкие сказки и легенды о джиннах и демонах.

– Что с ними стало?

– Муж Каранфил погиб во время пожара, и теперь она, ее сын Якуп и Фатма живут в домике, который я пристроил к кухне после смерти матери. Они-то и ведут хозяйство с помощью еще нескольких слуг. Женщины готовят еду и следят за растениями в саду.

– Значит, вы живете один, не считая прислуги. – Простая констатация факта.

– Да.

Молчание несколько затянулось, хотя только что они вели непринужденную беседу.

Лицо и шея Сибил покраснели. Она резко машет рукой лакею и велит ему подать чай в сад. Затем встает и ведет Камиля к чайному столику под пальмой.

– Расскажите мне о ваших растениях, – просит Сибил, и в ее голосе звучит неподдельный интерес.

– У меня небольшой зимний сад. Я коллекционирую орхидеи.

– Орхидеи? Как мило! Но где вы их берете? Неужели цветы доставляют вам из Южной Америки? Они же такие нежные.

– Не совсем так, Сибил-ханум. В наших краях произрастает немало родичей настоящей орхидеи.

– Здесь? В Турции?

– В лесах возле Стамбула можно найти прекрасные фиолетовые орхидеи, «сефалантера рубра». – Камиль улыбается. – Они роднят нас с Европой, где также растет разновидность этого цветка.

Сибил взволнованна.

– Какая прелесть! А я полная невежда. Но мне так хочется взглянуть на вашу коллекцию, – умоляет она. И тут же опускает глаза вниз, тщательно поправляя юбки. – Извините. Разумеется, это неуместно.

– Вы доставите мне огромное удовольствие. – Камиль на мгновение умолкает. – Только вам лучше прийти в сопровождении отца. – Унылое выражение лица девушки пугает его. Однако судье вовсе не хочется рисковать ее репутацией, да и своя частная жизнь очень дорога ему. Тем не менее образ Сибил, склонившейся над ароматной орхидеей, пленяет его воображение.

Рассматривая девушку через верхнюю часть окантованного золотом чайного стакана, он прижимает к губам тонкий, словно яичная скорлупа, фарфор и делает глоток.

В тот вечер Камиль ставит кляксу на письме, текст которого плохо складывается у него в уме. Слова получались какие-то слишком цветистые и вычурные, лишенные жизненной правды и научности. Получатель, Х.Г. Райхенбах, вряд ли поверит в искренность такого послания.

После знаменательной встречи в саду мысли Камиля витают в облаках. Он то и дело думает о нежных пальцах Сибил, держащих ножку бокала, о бугорке у нее на запястье, о ямочке у основания шеи. С внутренним беспокойством и любовью вспоминает он своего отца, который в навеянных опиумом мечтах общается с покойной женой. Наконец судья берет ручку и продолжает писать.

«Дорогой профессор Райхенбах,

Вам пишет ботаник-любитель, занимающийся научными наблюдениями, коими хочет поделиться с Вами. Я владею прекрасными и необычными орхидеями, которые, насколько мне известно, еще нигде не описаны. Это небольшое растение с двумя округлыми клубнями и лежащими в основе листьями с одним стеблем, заканчивающимся ярким цветком. Цветок темно-фиолетовый, с изогнутым labellum и густо поросшими волосками лепестками. Speculum симметрично разделен на две половины. Он ярко-синего цвета и интенсивно фосфоресцирует. Я наблюдал за растением в естественной среде более семи недель. Изогнутый labellum привлекает к себе насекомых-самцов, которые оплодотворяют цветок. Возможно, их притягивает некий быстро испаряющийся химический компонент, выделяемый растением.

Я нашел цветок на болотах у начала леса в северо-западной Анатолии, возле берега Черного моря. Подобного растения я никогда раньше не встречал, и оно не описано в вашем глоссарии.

Это одна из самых удивительных разновидностей орхидей в Османской империи. Некоторые из них я описывал в предыдущих письмах к Вам. Многие цветы можно найти только у нас, в Турции; другие соединяют нас с Европой. Тюльпан, гвоздика, лилия хорошо изучены, однако об истинном сокровище империи, орхидее, мало что известно.

С нетерпением жду Вашего ответа. Если желаете, могу сделать зарисовку местного уникального растения и послать ее Вам для более тщательного изучения.

Искренне Ваш,

Камиль-паша,

судья и любитель орхидей».

Он и раньше писал письма профессору Райхенбаху, однако ни разу не получил ответа.

Глава десятая
ЗВЕЗДНЫЙ ХОЛМ

Сколько я себя помню, Хамза всегда был моим другом. Когда мы с мамой еще жили у папы в Нишанташе, он нанял Хамзу, сына своей сестры, для моего обучения. Хамза закончил парижский колледж и по протекции моего отца устроился на работу переводчиком в министерство иностранных дел. Семья его жила в Алеппо, где служил отец Хамзы. Он вышел на пенсию и не мог содержать сына, так что тот переехал к нам и стал полноправным членом семьи. Каждое утро он отправлялся на работу, одетый в европейские брюки и узкую стамбульскую куртку, модную среди молодых современных османцев. Папа тоже давно отказался от традиционного длинного халата и тюрбана. Он носил штаны и франтоватую красную феску.

Стоя за деревянной решеткой, которая отделяла женское помещение от улицы, я наблюдала за тем, как папа и Хамза садятся в экипаж, чтобы отправиться в Саблайм-Порт. Какое милое сочетание слов. Я представляла себе вход во дворец с огромной резной дверью, украшенной драгоценностями и охраняемой евнухами-нубийцами. Отец и Хамза ежедневно проходят через нее в свои кабинеты. Помню, маленькой девочкой я ехала в коляске вместе с гувернанткой и она показала мне ворота дворца. Огромные, сделанные из белого камня, установленные в цвета запекшейся крови стене, возвышающейся по обе стороны узкой дороги. Проезжая мимо в первый раз, я испугалась и закричала. Мне показалось, что стена вот-вот двинется на нас и сотрет в порошок. Это был дворец Долмабахче, резиденция султана Абдул-Азиза, а не Старый дворец с павильонами, похожими на футляры для ювелирных изделий, стоящий на мысе в месте слияния Босфора и Мраморного моря.

Через несколько лет, когда султан Абдул-Хамид сменил Абдул-Азиза, а я переехала с мамой в Шамейри, Хамза показывал мне дворцы, когда мы проплывали мимо по сверкающим водам в турецкой шлюпке. Хамза сопровождал меня и маму в поездке на летний пикник к побережью Мраморного моря. Шесть сильных гребцов налегали на весла, и мне казалось, что мы летим над водой. Хотя мы с мамой были надежно укрыты накидками и чадрами, гребцы усердно старались не смотреть в сторону кормы, где мы разместились на покрытых подушками скамьях. Хамза сидел рядом со мной. Наши тела не соприкасались, однако я чувствовала тепло, исходящее от него. За два месяца до этого русские вторглись в империю и медленно продвигались к Стамбулу, но в тот бесподобный летний день горизонт был чист, как невинная девочка. Дворцы походили на богато украшенные кондитерские изделия. Сначала мы увидели небольшой дворец Чираган, принадлежащий старшему брату султана, Мюраду, который, по словам Хамзы, жил там в заточении, затем бесконечный Долмабахче, расположенный у самого края воды. Крыло за крылом из витиевато украшенного белого камня с огромными мраморными арками. Тогда-то меня и напугали идущие к берегу стены дворца, однако я не сказала об этом Хамзе, чтобы он не счел меня ребенком. В конце концов, мне уже исполнилось одиннадцать лет.

– Семья Абдул-Хамида и их многочисленные слуги живут и работают в Долмабахче, – сообщил мне Хамза. – Но султан нуждается в уединении и хочет чувствовать себя в полной безопасности. Он никому не доверяет, даже близким родственникам и придворным. – Мой учитель показал рукой на вершину холма. – И он построил себе новый дворец над старым.

Я посмотрела вверх и увидела желтую стену, змейкой вьющуюся среди деревьев. Еще выше заметила стоящие в лесу дома с просмоленными крышами. Из Нишанташа виден дворец Йилдыз. Ночью он залит огнями и похож на звездный холм. Меня всегда интересовало, кто живет там. Однако никто у нас в доме даже не смотрел в ту сторону, а мне не хотелось никого расспрашивать и демонстрировать свое невежество.

Наконец, когда лодка выплыла из узкого пролива в открытое море, Хамза указал на кусочек земли у места слияния Босфора, вод бухты Золотой Рог и Мраморного моря. По рассказам Хамзы, Старый дворец представлялся мне волшебным краем. Башенки и павильоны сияли, словно драгоценные камни среди рощ и садов.

– Это дворец Топкапы, сюда посылают доживать свои дни старых слуг и рабов. А также гаремы бывших султанов и их вдов. – Он указал на дверь в огромной красной стене, которая простиралась по всему периметру береговой линии. – Только через эти ворота женщины могут покинуть дворец. Отсюда выносят мертвых.

Раздраженная тем, что Хамза испортил впечатление от красот своими душераздирающими рассказами, я нарочито весело отвечала ему:

– А мне дворец кажется очень милым. Я бы хотела здесь жить.

Хамза задумчиво посмотрел на меня:

– На твоем месте я бы поостерегся так говорить, принцесса. Ни женщинам, ни детям не разрешается выходить отсюда. Султаны боятся своих братьев и племянников. Если они являются претендентами на трон, то способны попытаться устранить правителя. А наследники побочных линий порой плетут заговоры против тех, кто стоит в очереди перед ними. Даже дочери, выйдя замуж, участвуют вместе с мужьями в дворцовых интригах. В силу таких обстоятельств падишах старается ограничивать родственные связи. Изоляция родственников – один из способов устранения опасных конкурентов. Убийство – более радикальное средство для достижения тех же результатов.

Я отвела взгляд от Старого дворца. Леденящий душу холод заставил меня укутаться в накидку. Я сердилась на Хамзу за зловещие истории. В наказание я подняла яшмак повыше на лицо, чтобы он скрывал даже глаза, и молчала до самых Принцевых островов.

Как оказалось, Саблайм-Порт представлял собой одно массивное каменное здание, примостившееся сбоку от бухты Золотой Рог.

Когда я была маленькая и мы жили в Нишанташе, только папа свободно посещал гарем, где заправляли бабушка и мама. Мне же позволялось бродить по дому, но ни в коем случае не мешать мужчинам, частенько собиравшимся по приглашению отца. Громкие голоса гостей слышались издалека и заставляли меня держаться на известном расстоянии от мужских сборищ.

Хамза и другие преподаватели учили меня читать и писать по-оттомански и по-персидски. Я также изучала английский и французский, без которого, как считал мой проницательный отец, не обойтись современной османской женщине. Он утверждал, что достойная жена должна уметь занимать умным разговором гостей своего мужа. Я подслушала, как папа говорил об этом Хамзе, и подумала, почему же мама не развлекает папиных друзей. Позднее я поняла, что тетя Хусну любила наряжаться в европейские платья, с открытым лицом общаться с гостями и с их современными женами, в то время как мать не могла заставить себя снять чадру и предстать, по ее понятиям, обнаженной перед незнакомыми людьми. Слуги натягивали шелковую ткань между парадной дверью и каретой, с тем чтобы мама могла покинуть дом незамеченной.

Больше всего я любила уроки Хамзы. Я прилежно готовилась, чтобы произвести на него впечатление. Наградой мне были широкая улыбка и слова похвалы. А когда я путалась и не могла толком ответить урок, он выбивал пальцами мелкую дробь по столу. Я пыталась обратить на себя внимание и очень страдала, когда порой он вырывался на свободу и, забывая обо мне, смотрел на сверкающую воду или устремлял взор в голубое небо. Я ревновала его даже к морю. Я была без ума от Хамзы, влюблена в папу и благодаря этому научилась доставлять им радость. К моему счастью (некоторые считают это несчастьем), я оказалась в сфере влияния дядюшки Исмаила, который не страдал предрассудками и не учил юную девушку, как следует себя вести.

Я уезжала в Шамейри с разбитым сердцем. Меня терзала любовь к папе и Хамзе. Я скучала по дому, по слугам и виду из окна моей комнаты на минареты большой имперской мечети. В Нишанташе у нас было множество слуг. Постоянно слышался многоязыкий говор: они общались между собой на турецком, греческом, итальянском, армянском и арабском языках.

Шамейри встретил меня пугающей тишиной. Слуги приходили в дом днем и уходили вечером, закончив работу. В основном они трудились молча, бросая порой на меня и маму косые взгляды. Интересно, что они болтали у себя в деревне по поводу такого странного семейства, состоящего из моего ученого дяди, его мечтательной сестры и меня, одинокого ребенка, которого никто не воспитывал? Я росла сама по себе, как сорная трава. В конце концов я научилась ценить тишину и свободу, дающую возможность читать книги и изучать окрестности. Мое богатство состояло из библиотеки, необъятного неба над головой, которое все принадлежало мне, плещущих вод пролива, душистого сада, леса и пруда, чья глубина пугала меня.

Теперь я понимаю, что визиты Хамзы в Шамейри стали возможны лишь благодаря недосмотру дяди Исмаила. Ближе к вечеру мы встречались с ним в павильоне. Сидели скрестив ноги на диване и обсуждали книги или стихи. Хамза рассказывал мне о Европе, описывал бульвары и кафе Парижа. Порой он казался рассеянным и сбивался с мысли. После того как повар уходил домой, я таскала на кухне лимоны, уносила в постель и под одеялом вдыхала их аромат, воображая, что нюхаю цитрусовый одеколон Хамзы. Прижимала фрукт к носу, ощущая грубую кожицу и укусы щетины.

Вскоре после нашего путешествия на лодке к Принцевым островам в Шамейри приехала мадам Элиз. И дядя Исмаил запретил Хамзе появляться у нас. Я слышала, как он объяснял маме, что молодому человеку неприлично ночевать в доме, где живут незамужние женщины. Мама протестовала, однако дядя стоял на своем. Он не разрешал Хамзе появляться у нас даже днем. Но тот не подчинялся и прибывал сразу же после того, как экипаж дяди отъезжал от дома. Однако его визиты случались все реже, и он не задерживался у нас подолгу. Учитель просил меня не говорить матери о его посещениях. Мне было жаль маму, ибо я знала, как много радости приносит ей общение с Хамзой. Льстило, однако, то, что он видится со мной, рискуя навлечь на себя гнев дяди. Я вспоминала о нашем ночном ритуале и не могла заснуть до самого утра. Бродила по темным комнатам и в итоге пристраивалась на диване в спальной, где он раньше ночевал. Мне казалось, я слышу звуки его серебристого голоса. Хотя мадам Элиз говорила по-французски лучше Хамзы, во рту у нее была какая-то каша, и слова не производили на меня никакого впечатления. Сидя ночью в благоухающем ароматами саду и наблюдая за рыбаками, я представляла себе, что разговариваю с Хамзой.