Текст книги "Навсегда разделенные (ЛП)"

Автор книги: Дженкинс Рейд Тейлор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

– Это третья часть, – заметила я. – Вам найти первую?

– Будьте добры, – отозвался он.

Бен осторожно высвободил книгу из его руки.

– Если позволите, мистер Каллахан. – Он поставил книгу на место и прервал мои поиски первой части. – Я категорически против книг о вампирах, влюбляющихся в юных дев. Читая подобные книги можно подумать, что быть закусанным до смерти – это своеобразная форма любви.

Я удивленно взглянула на Бена.

– Что? – смутился он.

– Нет, ничего.

– В любом случае, – продолжил он, обращаясь к мистеру Каллахану, – я не уверен, что такая книга окажет положительное влияние на вашу правнучку. Вы же, наверное, хотите, чтобы она выросла уверенной в том, что способна на многое, а не только на то, чтобы сидеть дома и мечтать о живом мертвеце.

– Вы абсолютны правы, – ответил мистер Каллахан.

Наверное, сам он вырос как раз уверенный в том, что женщины должны следовать за мужчинами, сидеть дома и штопать им носки. Теперь же, немало пожив на свете и со временем изменив свои взгляды, он хочет для своей внучки другого – утвердить ее в мысли, что если она того не желает, то ни в коем случае не должна сидеть дома и штопать носки. За долгую жизнь можно очень многое повидать и передумать. А мистер Каллахан прошел через те времена, о которых я только читала.

Бен взял со стенда с новинками книгу в ярко-синей обложке.

– Вот. Такая же популярная, но в десять раз круче. В ней есть любовь, но она второстепенна, главное тут – развитие персонажей, и я вас уверяю, вы этих персонажей полюбите. Девочка в этой книге – героиня. Не хочу спойлерить, но готовьте носовые платки.

Мистер Каллахан с улыбкой кивнул.

– Спасибо. Вы спасли меня от нагоняя, который бы мне потом обязательно устроила ее мама.

– Это, правда, очень хорошая книга, – убеждал Бен. – Я за два дня ее прочитал.

– Можно оформить мне ее выдачу, Элси? Или… как это сделать, если вы закрыты?

– Просто верните ее через три недели, мистер Каллахан. Это будет нашим секретом.

Улыбнувшись мне, мистер Каллахан запрятал книгу под куртку, как какой-то воришка. Пожал Бену руку и пошел домой. Когда он вышел за дверь, я повернулась к Бену.

– Ты читаешь подростковые книги?

– У всех свои заскоки. Не думай, что я не знаю, что на завтрак ты пьешь диетическую колу.

– Что? Как ты об этом узнал?!

– Я очень внимательный и мозговитый. – Он постучал указательным пальцем по своему виску. – Теперь, когда ты знаешь мой самый сокровенный и постыдный секрет – что я читаю книжки, написанные для малолетних девчонок, – я всё еще нравлюсь тебе? Мы пойдем на свидание, или ты решила меня бросить?

– Вот уж нетушки, ни за что тебя не отпущу, – схватила я его за руку.

Зазвонил телефон, Бен подбежал к столу и поднял трубку:

– Библиотека Лос-Анджелеса, отделение Фэрфакса, справочная. Чем я могу вам помочь? – надменно произнес он. – Нет, простите. Мы сегодня закрыты. Спасибо. До свидания.

– Бен! – воскликнула я. – Это было непрофессионально!

– Пойми меня правильно, я не мог доверить это тебе.

ИЮНЬ

– Что это было? – спросила Анна, доедая свой блинчик.

– Я… я запаниковала. Не была еще к этому готова.

Я снова набираю номер.

– Библиотека Лос-Анджелеса, отделение Фэрфакса, справочная. Чем я могу вам помочь? – Опять Нэнси.

Нэнси – пышка в возрасте. По профессии не библиотекарь. Она лишь помогает нам в справочной. Нет, нехорошо говорить так о ней. Нэнси не просто помогает нам. Она выполняет кучу работы и со всеми добра. По-моему, Нэнси никому не сможет сказать что-то неприятное или дурное. Она из тех людей, с которыми возможны добрососедские отношения. Но при этом она искренна и бесхитростна. Мне всегда казалось, что одно противоречит другому.

– Привет, Нэнси. Это Элси.

Громков вздохнув, она тихо произносит:

– Мне очень жаль, Элси.

– Спасибо.

– Я даже не могу себе представить…

– Спасибо, – обрываю я ее. Если она продолжит в том же духе, то я снова нажму на отбой. Свернусь калачиком и зальюсь гороховыми слезами. – Там Лайл рядом? Мне нужно поговорить с ним о моем возвращении на работу.

– Конечно, конечно. Секундочку, милая.

Лайл отвечает через несколько минут, и его ответ подобен урагану. Наверное, ему еще неприятнее вести этот разговор, чем мне. Никто не хочет быть на месте человека, который в подобной ситуации должен разглагольствовать о моих обязанностях.

– Послушай, Элси. Мы всё понимаем. Бери столько времени, сколько тебе нужно. У тебя накопилось достаточно и отпускных дней, и больничных, и дней, что ты работала сверхурочно, – выпаливает он, желая быть любезным.

– А сколько мне полагается мой-муж-умер дней? – спрашиваю я, пытаясь разрядить атмосферу, пытаясь сделать так, чтобы все перестали чувствовать неловкость. Но все ее чувствуют, и шутка падает в воздух, точно в воду бревно. Между нами повисает пауза размером с автобус. – Спасибо, Лайл. Думаю, для меня будет лучше побыстрее вернуться к ежедневной рутине. Жизнь ведь продолжается, да? – Чушь. Пустая болтовня. Жизнь не может продолжаться. Просто именно эти фразочки люди говорят друг другу, услышав их в одной из дневных телевизионных передач. Для меня больше жизни не существует. И не будет существовать. Ничего не будет продолжаться. Однако тем, кто не живет в долине горя, не нравится слышать такое. Им нравится слышать, что ты «оживаешь». Они хотят говорить своим сослуживцам, тем, с кем ты перебрасывался парой слов, поднимаясь на лифте на работу, что ты «хорошо держишься». Что ты «железная леди». Самые грубоватые из них хотят сказать, что ты – «стойкая стерва» или «несгибаемая сучка». Я не такая, но пусть думают что хотят. Так всем будет легче.

– Рад это слышать. Просто скажи, когда выйдешь.

– Похороны завтра утром, в выходные я бы предпочла отдохнуть. Как насчет вторника?

– Вторник? Замечательно, – говорит он. – И… Элси?

– Да? – Поскорее бы трубку положить.

– Пусть земля ему будет пухом. Никто не знает, что нам уготовил бог.

– Уху, – отвечаю я и нажимаю на отбой.

Впервые за всё это время кто-то упомянул при мне бога, и у меня возникло острое желание свернуть Лайлу его жирную шею. Это грубо и бестактно – напоминать мне о боге. Так же, как бестактно рассказывать подружке, как ты повеселилась на вечеринке, на которую та не была приглашена. Бог покинул меня. Так что не надо тыкать меня носом в то, как благосклонен он к тебе.

Я кладу телефон на кухонный стол.

– С одним звонком покончено, – говорю я. – Можно мне перед другим принять душ?

Анна кивает.

Я иду в ванную и встаю под струи воды. Меня мучают вопросы, с чего начать следующий разговор и к чему он может привести. Родители предложат прилететь ко мне сюда? Это было бы ужасно. Или они даже не подумают подобное предложить? Это было бы еще хуже.

В дверь стучит Анна, и я выключаю воду. Уверена, она думает, что по своей воле я никогда не выйду из ванной, а я не хочу, чтобы подруга волновалась обо мне еще больше, чем волнуется сейчас. Я в состоянии вытащить себя за шкирку из этого чертова душа. Пока в состоянии.

Я накидываю на себя халат и беру телефон. Если не сделаю этого сию секунду, то не сделаю вообще, так что хватит оттягивать этот момент.

Набираю домашний номер. Отвечает отец.

– Это Элси, – говорю я.

– О, здравствуй, Элеонора.

Полное имя, произнесенное им, как плевок в лицо, напоминающий мне о том, что я не та, кого они хотели. В свой первый день в детском саду я попросила всех звать меня Элси. Воспитателю я объяснила это тем, что Элси – сокращенное имя от Элеонора, но на самом деле мне это имя нравилось с тех самых пор, как я увидела корову Элси на упаковках с мороженым. Лишь через пару месяцев мама узнала о том, что происходит, но как бы она потом ни старалась, убедить моих друзей называть меня Элеонорой не смогла. Это был мой первый детский бунт.

– У вас с мамой есть свободная минутка? – спрашиваю я.

– О, прости, мы уже одной ногой за дверью. Я потом тебе перезвоню. Хорошо?

– Нет, это вы меня простите. Мне нужно поговорить с вами прямо сейчас. Это очень важно.

Отец просит меня обождать.

– Что случилось, Элеонора? – берет трубку мама.

– Отец тоже на линии?

– Я здесь, – отвечает он. – Что ты хотела сказать?

– Помните, я говорила вам о мужчине, с которым встречаюсь? О Бене.

– А-ха, – рассеянно отзывается мама. Словно красит губы помадой или наблюдает за тем, как прислуга складывает постиранное белье.

Я не хочу этого делать. Что хорошего в этом? Что хорошего в том, что я произнесу это вслух? В том, что я услышу это их ушами?

– Бена сбила машина. Он умер.

Мама охает.

– О боже, Элеонора. Мне так жаль это слышать, – соболезнует она.

– О господи, – вторит ей отец.

– Я не знаю, что сказать, – добавляет мама. Но молчать для нее невыносимо, поэтому она выдавливает из себя ненужные слова: – Надеюсь, ты сообщила об этом его семье.

Родители видят смерть каждый день, и, наверное, поэтому очерствели. Думаю, они равнодушны даже к жизни как таковой, но, уверена, отец с мамой сказали бы, что это не они бесчувственны, а я слишком чувствительна.

– Да. Об этом позаботились. Я просто хотела, чтобы об этом узнали и вы.

– Что ж… – мама всё пытается заполнить пустоту словами, – представляю, как тебе сейчас тяжело, но ты же понимаешь, что мы сочувствуем тебе? Просто… Подумать только… Ты уже пришла в себя после этого? Как ты? Нормально?

– Вообще-то, нет. Еще я хотела сказать вам, что мы с Беном поженились две недели назад на частной церемонии. Он умер моим мужем.

Слова сказаны. Дело сделано. Осталось только повесить трубку.

– Почему ты вышла замуж за человека, которого едва знала? – спрашивает отец.

Ну всё, началось.

– Твой папа прав, Элеонора. Я даже не знала… – Мама разволновалась. Это слышно по ее голосу.

– Простите, что не сказала вам об этом, – извиняюсь я.

– Не в этом дело! – отвечает она. – О чем ты думала? Сколько ты знала этого мужчину?

– Достаточно, чтобы понять, что это любовь всей моей жизни, – огрызаюсь я.

Повисает молчание. Я чувствую, что мама хочет что-то сказать.

– Ну давай же, говори, – подталкиваю ее я.

– Я была знакома с твоим отцом четыре года, прежде чем согласилась пойти на свидание с ним, Элеонора. И еще пять лет мы с ним встречались, прежде чем пожениться. Невозможно достаточно хорошо узнать человека всего за какие-то несколько месяцев.

– За полгода. Я встретила его шесть месяцев назад. – Боже. Понимаю, как жалко и глупо это звучит. Я чувствую себя идиоткой.

– Вот именно! – подает голос отец. – Элеонора, случившееся ужасно. Просто ужасно. Нам очень жаль, что ты пережила подобное, но ты оправишься. Обещаю тебе это.

– Но Чарльз, – вмешивается мама, – важно, чтобы она поняла, что прежде чем принять какое-либо решение, нужно хорошенько и подольше подумать. – Это…

– Слушайте, я не хочу сейчас об этом говорить. Я просто решила, что вы должны знать, что я – вдова.

– Вдова? – удивляется мама. – Нет, ты не должна считать себя вдовой. Не надо себя так называть. Иначе ты не скоро придешь в себя. Сколько вы были женаты? – В ее голосе слышится осуждение.

– Полторы недели, – округляю я. Как это печально. Я, черт побери, округляю.

– Элеонора, у тебя всё будет хорошо, – уверяет отец.

– Да, – вторит ему мама. – Тебе станет лучше. Ты оправишься. Надеюсь, ты не много отгулов взяла? Сейчас, когда урезают госбюджет, не время рисковать потерей работы. Еще я разговаривала с моей подругой – членом правления больницы, и она упомянула о том, что ее дочь тоже библиотекарь, но работает на одну из очень влиятельных юридических компаний, помогая разбираться с невероятно сложными делами. Я могу позвонить ей или дать ей твой номер, если хочешь.

Мама, конечно же, никогда не упустит возможности напомнить мне о том, что я могу стать лучше. Что я могу стать более выдающейся. Что у меня есть шанс получше распорядиться своей жизнью. Я и не думала, что она упустит эту возможность из страха показаться бесчувственной и бестактной, но не ожидала, насколько спокойно, не задумываясь, она это сделает. Мама говорит, и я прямо слышу в ее голосе, как сильно отклонилась от намеченного для меня курса. Вот что случается, когда ты – единственный ребенок в семье, когда родители хотят большего, а не получают ничего, когда они рожают для того, чтобы создать мини-версию себя самих. Вот что случается, когда они осознают, что ты не будешь таким, как они, и не знают, что с этим делать.

Меня всегда напрягало это, пока я не уехала подальше от родителей, подальше от их неодобрительных взглядов и снисходительного тона. И сейчас, после стольких лет, меня снова это кольнуло. Наверное потому, что до этой минуты они мне были не нужны. И сколько бы я не повторяла, что ничего не сможет облегчить мою боль, я почему-то думала, что от поддержки родителей мне все-таки станет чуть легче.

– Нет, спасибо, мам, – отвечаю я, надеясь, что на этом разговор закончится. Что она отступит, чтобы в следующий раз надавить посильнее.

– Что ж, – говорит отец, – тебе что-нибудь еще от нас нужно?

– Ничего, пап. Я просто хотела, чтобы вы знали о случившемся. Хорошего вечера вам.

– Спасибо. Сочувствуем твоей потере, Элеонора. – Мама отключается.

– Мы, правда, желаем для тебя лучшего, Элси, – произносит отец. У меня перехватывает дыхание оттого, что он назвал меня этим именем. Он пытается. Это значит, что он пытается. – Мы просто… мы не знаем, как… – Он шумно вздыхает. – Ты знаешь свою маму.

– Да, знаю.

– Мы любим тебя.

– Я тоже вас люблю, – отвечаю я – не из чувств, а потому что того требуют приличия.

И нажимаю на отбой.

– Ты сделала это. – Анна берет мою руку и прикладывает к своей груди. – Я так тобой горжусь. Ты очень, очень хорошо держалась. – Она обнимает меня, и я утыкаюсь лицом в ее плечо. Оно мягкое, и можно было бы в него поплакать, но мне вдруг вспоминаются детские страшилки о «безопасности» материнских объятий.

– Пойду полежу, – говорю я.

– Хорошо. – Анна убирает со стола посуду. Ее тарелка пуста и залита кленовым сиропом. В моей лежит практически несъеденный блин. – Скажи, если проголодаешься.

– Ладно, – соглашаюсь я, но я уже в своей спальне, уже лежу в постели, уже знаю, что не буду голодна.

Я гляжу в потолок, не сознавая, сколько времени прошло. Мне вспоминается, что где-то в этом мире всё еще существует его телефон. Что вместе с Беном его номер не умер. И я набираю его. Вновь и вновь слушаю голос Бена, нажимаю на отбой и снова на вызов.

ЯНВАРЬ

Стоял дождливый холодный вечер. Холодный для Лос-Анджелеса. Всего десять градусов выше нуля, да еще и ветрено. От ветра клонились деревья, и косо хлестал дождь. Солнце уже зашло, хотя стукнул лишь пятый час. Мы с Беном решили сходить в винный бар, расположенный недалеко от моего дома. Не то чтобы мы хотели выпить вина, просто в этом баре предлагались услуги парковщика, что обещало меньшую сырость.

Мы прошли к нашему столику, сняли мокрую верхнюю одежду и привели в порядок волосы. Снаружи была холодрыга, а внутри царили тепло и уют.

Я заказала салат Капрезе и диетическую колу. Когда Бен заказал себе блюдо из макарон и бокал Пино-Нуар, я вспомнила: это же винный бар!

– О, уберите из заказа диетическую колу. Мне того же, что и ему.

Официантка забрала наши меню и отошла от столика.

– Необязательно брать вино, если не хочешь его пить, – сказал Бен.

– Будучи в Риме, веди себя как римлянин! – ответила я.

Вскоре нам подали бокалы, наполовину наполненные темно-красным вином. Улыбаясь друг другу, мы поводили ими у себя под носом, ничегошеньки не смысля в дегустации.

– Ах, – вздохнул Бен, – я чувствую легкий аромат ежевики и… – Он сделал маленький глоток напитка в неспешной, сдержанной манере дегустатора, – здесь присутствует древесная нотка?

– Ммм. – Подыгрываю я, с деланно задумчивым видом перекатывая на языке глоток вина. – Очень древесная. И очень насыщенная.

Мы разразились смехом.

– Точно! – воскликнул Бен. – Забыл про насыщенность. Ценители вин любят это словечко. – Он отпил из своего бокала. – Если честно, для меня всё вино – одинаковое.

– Для меня тоже, – согласилась я, потягивая свое. Однако должна признаться, что хоть и не могу рассуждать о дубильных веществах, различных нотках или о чем там еще рассуждают люди, разбирающиеся в винах, Пино-Нуар показался мне восхитительным на вкус. Во всяком случае, после нескольких глотков.

Нам как раз подали наш заказ, когда зазвонил мобильный Бена. Бен переключил его на голосовую почту. Я принялась за салат, а Бен – за макароны, когда телефон зазвонил снова. И снова Бен проигнорировал звонок.

Не выдержав, я поинтересовалась:

– Кто это?

– Девушка, с которой я встречался некоторое время назад. – Судя по его тону, ему не хотелось отвечать на этот вопрос. – Она звонит иногда, когда напьется.

– Еще же рано.

– Она… как бы это правильней сказать… Тусовщица. Вежливо так назвать девушку?

– Наверное, это зависит от того, что ты под этим словом подразумеваешь.

– Она – алкоголичка. Поэтому я перестал с ней встречаться.

Бен сказал это так буднично и спокойно, что я несколько опешила. Всё это показалось бы мне глупостью, если бы не было так серьезно.

– Она звонит мне время от времени. Скорее всего, напилась и хочет секса.

– Ах вот как, – отозвалась я. В глубине души зашевелилась ревность. Я чувствовала, как она потихоньку начала подниматься на поверхность.

– Я сказал ей, что уже не один. Поверь мне. Меня самого это нехило нервирует.

– Ясно. – Ревность уже обжигала мне кожу.

– Ты расстроилась?

– Нет, – беззаботно ответила я, словно и правда ни капли не расстроилась. Зачем я так ответила? Почему не сказала правду?

– Расстроилась.

– Нет.

– Ты злишься.

– Я не злюсь.

– Злишься. Ты покраснела и говоришь со мной сквозь зубы. А значит, злишься.

– Да откуда ты знаешь?

– Оттуда, что я внимательный.

– Ладно, – наконец сдаюсь я. – Просто… мне это не по душе. Ты встречался с девушкой – с которой, будем говорить без обиняков, спал – и мне не нравится, что она звонит тебе, чтобы снова с тобой переспать.

– Я понимаю. И согласен с тобой. Я просил ее перестать мне названивать. – В его голосе нет раздражения, но он будто защищается.

– Знаю. Я тебе верю, просто… Слушай, мы договорились с тобой о том, что эти пять недель будем единственными друг у друга, но если ты не хочешь…

– Что? – Бен давно забыл о своих макаронах.

– Ничего. Не важно.

– Не важно?

– Когда ты видел ее в последний раз? – Зачем я задала этот вопрос? Чего хотела им добиться? Я не знаю. Не нужно задавать вопросов, на которые не хочешь услышать ответы. Никогда этому не научусь.

– А это имеет значение?

– Я просто спросила.

– Незадолго до того, как встретил тебя, – ответил Бен, пряча глаза и потягивая из бокала вино.

– Насколько «незадолго»?

Бен смущенно улыбнулся.

– За день до того, как мы познакомились.

Мне захотелось перегнуться через стол и свернуть ему шею. Без всякой разумной на то причины. Но в тот момент мыслить здраво я не могла. В лицо бросилась кровь. Легкие полыхнули огнем. Мне хотелось кричать на Бена, обвинять его в том, что он поступил нехорошо, хотя он не сделал ничего плохого. Совершенно ничего. И ревновать его было бессмысленно. Просто я желала верить в то, что Бен – мой. Что никто не вызывал у него улыбку, кроме меня, что ни одна женщина не вызывала в нем страстного желания к ней прикоснуться. Внезапно звонившая девушка обрела в моем сознании облик. С длинными черными волосами. В красном платье. Под ним – черные шелковые трусики и лифчик. Очевидно, комплект. Фантазия подсказывает, что у нее плоский живот. Что она любит быть сверху. И вместо того, чтобы признать, что я ревную, вместо того, чтобы сказать правду, я судорожно ищу причины для обвинения Бена.

– Мне сложно поверить в то, что ты на самом деле отталкиваешь ее. Женщина не будет названивать снова и снова, зная, что ее отвергнут.

– Я что, виноват в том, что она напилась?

– Нет.

– Ты хочешь сказать, что не знаешь ни одной девушки, которая настолько уверена в своей привлекательности, что просто не слышит «нет»?

– То есть, теперь ты говоришь, что эта девушка красотка? – с вызовом спрашиваю я.

– Да это-то тут при чем?

– Значит, так и есть.

– С чего ты вдруг стала комплексовать?

Какого. Хрена.

В этом не было необходимости. Я могла бы остаться за столиком. Могла бы доесть, попросить Бена отвезти меня к нему домой и остаться у него на ночь. Я могла бы много чего сделать. Вариантов было достаточно. Но в ту секунду мне казалось, что у меня только один выход – надеть куртку, тихо обозвать его козлом и уйти.

Лишь оказавшись под дождем без парковочного талона, я начала осознавать, что могла поступить по-другому. Я видела Бена через окно ресторана. Как он оглядывается в поисках официанта. Как подзывает одного из них и протягивает ему деньги. Как надевает куртку. Я стояла под холодным дождем, дрожа и думая, что скажу Бену, когда он выйдет ко мне. Я чувствовала себя идиоткой. И понимала, что мой идиотизм затмил недалекость Бена.

Я видела через окно, как направляясь к входной двери, Бен достал мобильный. Экран его телефона опять загорелся. В третий раз за десять минут Бен перенаправил звонок на голосовую почту, и я снова разозлилась. Ревность – мерзкая штука. И, испытывая ее, я ощущала себя мерзкой.

Бен распахнул дверь, и на меня дохнуло теплом. Дверь захлопнулась, и мне вновь стало холодно.

– Элси…

По тону Бена было непонятно, будет ли он сокрушаться, защищаться или сердиться, поэтому я его оборвала:

– Слушай, – я поплотнее запахнула куртку и повысила голос, чтобы меня было слышно за шумом мчащих по лужам машин, – я сейчас не очень хорошо собой владею, но офонареть можно от того, что ты мне сказал!

– Ты не можешь просто взять и уйти из этого гребаного ресторана прямо посреди ужина! – закричал он в ответ.

Никогда не слышала, чтобы он так кричал.

– Я могу делать всё, что…

– Не можешь! Ты не можешь наказывать меня за то, что случилось до того, как я встретил тебя, и не можешь наказывать меня за то, что Эмбер…

– Не произноси при мне ее имени!

– Это ерунда какая-то! Если бы ты знала, что я думаю о тебе и что думаю о ней, то не делала бы из мухи слона. – Он давился словами оттого, что в рот ему попадали капли дождя.

– И что это значит? Тебе не кажется, что если бы ты был на моем месте, то…

– То я бы ревновал, да. При мысли о том, что другой парень прикасается к тебе, или ты… прикасаешься к нему. Да. Я бы ревновал.

– Видишь?

– Но я бы не бросил тебя в ресторане посреди ужина, оставив переживать.

– Да ладно тебе. Ты и не переживал.

– Переживал, Элси. Очень.

– Из-за чего? Что, по-твоему, могло случиться?

– Не знаю! – воскликнул он, снова повысив голос.

Я так замерзла. Дождь так шумел.

– Я подумал, что, может быть, между нами всё…

– Кончено?

– Я не знаю!

– Ничего не кончено. То, что я расстроилась, не значит, что я не хочу…

Мне вдруг захотелось обнять его и убедить в том, что я никуда не уйду. Меня так тронула его беззащитная открытость, что я еле сдержалась. Я вытянула руку и улыбнулась.

– И потом, мы не можем расстаться еще несколько недель.

Бен не улыбнулся.

– Это не смешно, – ответил он. Его плечи опустились, по ним хлестал дождь. – Я не хочу тебя потерять.

Посмотрев ему прямо в глаза, я сказала ему то, что к моему удивлению, он еще не знал:

– Бен Росс, я не оставлю тебя.

Прежде чем я успела договорить, Бен закрыл мой рот поцелуем. Мокрым от дождя и небезупречным: мы стукнулись зубами, и засаднила губа. Но в это мгновение я поняла, что Бен меня любит. Я почувствовала это. Почувствовала, что он любит меня по-настоящему, необузданно и неудержимо, когда в душе не только радуги и бабочки, но и страх. Я ощущала этот страх в его поцелуе и ощущала в нем отчаянное облегчение. Это кружило голову. Теперь я уже не чувствовала себя одинокой. То, что мы испытывали друг к другу, не только меня, но и его заставляло совершать всякие глупости.

Бен отстранился через долгие мгновения, но всё же слишком скоро. Я чуть не позабывала, что мы находимся на улице, под дождем.

– Прости, – извинился он, притрагиваясь большим пальцем к своей пораненной губе.

– Это ты меня прости.

Достав из куртки салфетку, я промокнула кровь на его губе. Бен обхватил мое запястье, отвел мою руку в сторону и снова меня поцеловал, в этот раз нежно.

– Ты невероятно сексуальна. – Выудив из кармана мобильный, он нажал на несколько кнопок и произнес: – Здравствуйте, это голосовая почта Бена Росса. Пожалуйста, оставьте мне сообщение, и я вам перезвоню. Если вы звоните узнать, чем я буду заниматься сегодня вечером, то я буду занят. И не стоит спрашивать, чем. Я занят и точка. С этих пор я буду занят всегда. – Бен нажал на отбой и посмотрел на меня.

– Это было не обязательно, – сказала я.

Бен улыбнулся.

– Я действительно очень надеюсь на то, что она перестанет мне звонить. – Он вынул парковочный талон. – Ей больше ничего не обломится. Я по уши влюбился в другую.

Я засмеялась.

Бен протянул талон парковщику.

– Кстати, другая – это ты, – пояснил он, накрыв мою голову курткой, чтобы защитить от дождя.

– Я догадалась.

– Ты еще хочешь есть? – спросил он. – Я – да, но в этот ресторан мы ни за что не вернемся.

ИЮНЬ

«Здравствуйте, это голосовая почта Бена Росса. Пожалуйста, оставьте мне сообщение, и я вам перезвоню. Если вы звоните узнать, чем я буду заниматься сегодня вечером, то я буду занят. И не стоит спрашивать, чем. Я занят и точка. С этих пор я буду занят всегда».

«Здравствуйте, это голосовая почта Бена Росса. Пожалуйста, оставьте мне сообщение, и я вам перезвоню. Если вы звоните узнать, чем я буду заниматься сегодня вечером, то я буду занят. И не стоит спрашивать, чем. Я занят и точка. С этих пор я буду занят всегда».

«Здравствуйте, это голосовая почта Бена Росса. Пожалуйста, оставьте мне сообщение, и я вам перезвоню. Если вы звоните узнать, чем я буду заниматься сегодня вечером, то я буду занят. И не стоит спрашивать, чем. Я занят и точка. С этих пор я буду занят всегда».

Я прослушиваю это сообщение снова и снова, пока в сознании не отпечатывается малейшая смена интонации, кратчайшая пауза. Пока я не начинаю слышать его в голове, даже когда оно обрывается. А потом снова набираю номер.

Однако в этот раз мне отвечает не голосовое сообщение. Трубку снимает Сьюзен.

– Элси! Господи, перестань звонить! Оставь меня в покое. Это уже невыносимо. Его похоронят в земле! Как ты и хотела. Хватит звонить.

– Эм… – ошарашенно выдавливаю я, не зная, что на это ответить.

– Прощай, Элси!

Она нажимает на отбой.

Я сижу потрясенная, бездумно таращась в потолок. Сьюзен могла бы выключить звонок. Могла бы выключить мобильный. Но она не сделала этого. Вместо этого она предпочла наорать на меня.

Я опять набираю номер Бена.

– Черт тебя подери! – отвечает свекровь.

– Хотите сидеть там и делать вид, что знали о своем сыне абсолютно всё – валяйте. Живите, обманываясь, если вам это нравится. Только не надо при этом указывать, что делать мне. Я – его жена. Он целых полгода боялся рассказать вам обо мне. Он полгода приходил в ваш дом, желая рассказать о том, что полюбил, и полгода не делал этого, так как думал, что вам слишком тяжело, чтобы выдержать еще и это. Так что, да, он скрыл от вас наши отношения. И я позволила ему это сделать, потому что любила его. Хотите злиться на него? Злитесь! Мне уже плевать на это, Сьюзен. Но я потеряла мужа и буду звонить ему на мобильный, пока мне это не осточертеет, потому что я скучаю по его голосу. Если вам это не по душе, то у вас есть только один выбор: отключите телефон.

Свекровь с минуту молчит. Мне хочется нажать на отбой, но вместе с тем хочется услышать, что она скажет.

– Мне забавно слышать, что ты считаешь, будто полгода – это долгий срок, – произносит она и вешает трубку.

Я в ярости вылетаю из спальни и в спешке обуваюсь. Анна спрашивает, куда я, и я отвечаю, что позже позвоню. Ярость гонит меня за дверь, в июньскую жару, на которой я и застываю как вкопанная.

Я стою за порогом, не совсем осознавая, что чувствую и что мне делать. Я стою там долгое время, затем разворачиваюсь и возвращаюсь в дом. От этого невозможно сбежать. И невозможно остыть.

– Мне нужно выбрать, в чем я завтра пойду, – говорю я Анне.

– Не нужно, – отвечает она. – Я подобрала тебе одежду. Не думай об этом.

– И что я надену? – с благодарностью и смятением смотрю я на подругу.

– Я попыталась найти идеальный баланс между благопристойностью и сексуальностью, поэтому ты наденешь черное платье с длинными рукавами и туфли-лодочки. И еще я купила тебе это.

Анна вытаскивает что-то из-под дивана. Мне приходит в голову, что он все эти дни служит ей кроватью, когда я сама не болтаюсь на нем, избегая своей постели.

Подруга подходит ко мне и протягивает коробку. Я ставлю ее перед собой и открываю крышку. В коробке лежит черная шляпка с короткой прозрачной вуалью. Безрадостный подарок. Подарок, за который искренне не поблагодаришь, и про который не скажешь, что всегда о нем мечтал. Но каким-то образом он заполняет крохотный кусочек пустоты, зияющей в моем сердце.

Я медленно и осторожно достаю шляпку из коробки. Шуршит оберточная бумага. Опустив коробку на пол, я надеваю шляпку и взглядом прошу подругу поправить ее на мне, чтобы та села правильно. Потом иду в ванную и смотрю на себя в зеркало.

Впервые со смерти Бена я выгляжу как вдова. Впервые с тех пор, как я его потеряла, я узнаю человека в зеркале. Вот она я. Убитая горем. Подавленная. Овдовевшая. Я чувствую облегчение, видя себя такой. Я ощущала себя настолько неуверенной в своем вдовстве, что теперь меня успокаивает то, что я всё-таки похожа на вдову. Мне хочется побежать к Сьюзен и сказать: «Посмотри на меня! Разве я не выгляжу как женщина, потерявшая мужа?». Если я буду так выглядеть, то все мне поверят.

Анна стоит за моей спиной. Ее плечи поникли, руки сцеплены, пальцы переплетены. Она переживает, не ошиблась ли, подарив мне подарок из тех, которые никто бы не хотел получить. Я поворачиваюсь к ней, снимаю шляпку и опускаю ладонь на плечо подруги:

– Спасибо, – благодарю я, ощущая, что сейчас совсем не нуждаюсь в ее плече, как в опоре. – Она прекрасна.

Опустив голову, Анна поводит плечами:

– Ты уверена? Это не перебор? Не слишком… макабрически?

Я не знаю, что означает слово «макабрически»[10]10
  Макабрический – (фр. macabre – погребальный, мрачный) – ужасный, страшный, жуткий, чудовищный, кошмарный. М. танец – танец скелетов, представляемый как аллегория в живописи и ваянии средневековья. Ит., исп. macabro – жуткий.


[Закрыть], поэтому лишь качаю головой. Чего бы плохого Анна не думала об этом подарке, она ошибается. В нынешних обстоятельствах мне очень нравится эта шляпка.

– Ты такая подруга, какой я никогда… – Я давлюсь словами, не в силах взглянуть Анне в глаза. – Никто не заслуживает такой чудесной подруги, как ты. Кроме, может быть, тебя самой.

Анна улыбается и, воспользовавшись моей минутной сменой настроения, игриво шлепает меня ладонью по попе:

– Вот люблю я тебя, детка, что ж поделать. Всегда любила.