Текст книги "Навсегда разделенные (ЛП)"

Автор книги: Дженкинс Рейд Тейлор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

– Ну хоть мне позвонила, – говорит она, приехав. – Это самое главное.

Я ничего не отвечаю.

Анна поднимается по лестнице, открывает мою дверь и придерживает ее для меня.

– Ты напилась? – шокировано спрашивает она. В любое другое время ее бы это насмешило, но не сейчас, хотя меня саму это забавляет. – На тебя это не похоже.

– Выдались тяжелые дни, – отвечаю я, плюхаясь на диван.

– Хочешь об этом поговорить?

– Ну, у меня умер муж, это тяжело пережить. – Мне не хочется говорить с ней об этом. Мне ни с кем не хочется говорить.

– Я знаю.

Анна принимает мой саркастический ответ как искреннее признание. Она, конечно же, осознает, что я насмехаюсь, но по-прежнему отвечает мне дружеским пониманием, и мне не остается ничего другого как действительно быть с ней искренней.

– Я убрала его вещи, – говорю я, внутренне готовясь к тому, что за этим последует разговор по душам. Мне не хочется вспоминать о нашей последней беседе, о нашей ссоре, но я уверена, что Анна припомнит всё это.

Подруга пододвигается ко мне на диване и обнимает меня одной рукой.

– Его одежду я отвезла в Гудвилл.

Гудвилл! Вот где мои ключи.

– Мне так жаль, Элси, – отзывается Анна. – Но я горжусь тобой. Очень, очень тобой горжусь. – Она поглаживает меня по руке. – Ты молодец. Не знаю, смогла ли бы поступить так же, будь я на твоем месте.

– Что? – поражаюсь я. – Ты же буквально требовала, чтобы я продолжала жить дальше! Ты сказала, что я должна убрать его вещи!

– Сказала, – кивает Анна, – потому что это и следовало сделать. Но это не значит, что я не знала, как это трудно.

– Тогда почему ты говорила об этом так, будто это легче простого?

– Потому что тебе нужно было это сделать, и я знала, что ты сможешь. Никто не хочет подобного делать.

– Угу. Никому другому и не надо.

Я хочу, чтобы Анна ушла, и она об этом прекрасно знает.

– Прости меня за тот вечер. Я повела себя бестактно. Я, правда, очень сожалею об этом, – извиняется она.

– Ничего страшного, – отвечаю я. И это действительно так. Мне тоже следовало бы извиниться, но у меня нет желания сейчас с кем-либо говорить.

– Хорошо. Что ж, я пойду. – Анна встает. – Я тебя люблю.

– Я тебя тоже, – отвечаю я, надеясь, что это сойдет за «я тебя люблю». Я на самом деле ее люблю, но сейчас не хочу произносить этих слов. Не хочу ничего ощущать.

Она уезжает, и я провожаю ее машину взглядом из окна. Наверное, она поедет на встречу с Кевином, расскажет ему об этом маленьком эпизоде, и он возьмет ее за руку и пожалеет: «Бедняжка, должно быть, тебе трудно приходится», как будто весь мир ополчился против нее, как будто она этого не заслуживает. Я ненавижу их обоих за то, что они могут тяжко повздыхать, построить серьезные физиономии, посетовать на то, как мне сейчас нелегко, а потом отправиться в кино и посмеяться над дебильными шутками.

На следующее утро я отправляюсь к Гудвиллу за своей машиной. Ключи так и лежат на переднем сидении, но из машины ничего не стащили. Сказать по правде, меня это приводит в бешенство. Меня бесит то, что вселенная решила помочь мне именно сейчас, а не тогда, когда мне действительно это было нужно.

В понедельник на работе меня раздражают незнакомые посетители. Я угрюмо помогаю им в случае надобности, а потом недовольно бурчу себе под нос, посылая их куда подальше. К приходу мистера Каллахана, я чувствую себя выжатой как лимон.

– Здравствуй, милая, – говорит он, протягивая ладонь, чтобы коснуться моей руки.

Я инстинктивно отстраняюсь, но мистер Каллахан, видимо, не обижается.

– Плохой день? – спрашивает он.

– Можно сказать и так.

Я берусь за ручку тележки с книгами, которые нужно вернуть на полки. Это не входит в мои обязанности, но такой способ окончания разговора с мистером Каллаханом кажется мне более любезным. Однако мистер Каллахан не понимает намека и идет следом.

– Со мной как-то раз тоже случился плохой денек, – улыбается он.

Обычная шутка, но она проходит мимо меня. Мистер Каллахан стремится поднять мне настроение, а мне этого не нужно. Если честно, я даже не уверена, что помню, как это – улыбаться естественно. Как это происходит? Приподнимаются уголки губ?

– Неудачная шутка, – машет мистер Каллахан рукой, тем самым отмахиваясь от собственной шутки и прощая меня за то, что я над ней не посмеялась. – Я могу вам чем-нибудь помочь?

– О… – Мой взгляд прикован к верхней полке, а я даже не помню, что на ней ищу. Приходится посмотреть на книжку в руках. Мозг не фиксирует детали. Номера на книгах вылетают из головы прежде, чем я успеваю перевести взгляд на стеллаж. – Нет, спасибо.

– А ведь у меня два уха, к твоему сведению! – заявляет мистер Каллахан.

– Что, простите? – растеряно смотрю я на него.

– Я о том, что я – прекрасный слушатель.

– О.

– Неважно. Ты хочешь побыть в одиночестве. Я понял. Просто знай, что мое предложение остается в силе. Я всегда готов тебя выслушать. – Он глядит на меня с минуту, вероятно пытаясь пробиться ко мне, но видя в ответ пустой взгляд. – А я такое не каждому предложу. – Улыбнувшись, он мягко похлопывает меня по руке и уходит.

У меня не хватает душевных сил на то, чтобы сказать ему, что он очень хороший человек. На то, чтобы просто его поблагодарить. Я никакая. Я не могу улыбаться ему. Не могу попрощаться. Проводив его взглядом, я разворачиваюсь к полкам так, как будто его вовсе не было рядом. Я снова позабыла номер книги, которую держу в руках, но вместо того чтобы посмотреть его еще раз, кидаю книгу в тележку и иду прочь.

Я выхожу на улицу и делают глубокий вдох. Я говорю себе собраться. Говорю себе, что никто не виноват в том, в каком положении я оказалась. Прогуливаясь, я дохожу до велосипедной стойки и вижу молодую пару с ребенком. Младенец лежит в слинге у отца на груди, а мама несет сумку с подгузниками. Поагукав малышу, женщина целует мужчину в губы и смеется тому, что для этого ей пришлось тянуться через ребенка. Они нежно касаются ручек и ножек малыша.

Почему это случилось со мной, а не с ними? Почему умер не этот мужик? Почему не я сейчас иду с Беном навстречу бродящей по улице грустной женщине на грани нервного срыва? Кто дал им право быть счастливыми? Почему все должны быть счастливы прямо у меня на глазах?

Вернувшись в библиотеку, я говорю Нэнси, что буду в отделе «Коренные американцы», что я готовлю новую тему про ацтеков для витрины. Стоя в проходе, я провожу пальцами по корешкам книг, ощущая, как потрескивает при прикосновениях целлюлоза, наблюдая за тем, как увеличиваются десятичные числа библиотечных номеров. Я пытаюсь сосредоточить свое внимание только на этих числах, только на корешках. Мне это удается лишь на короткое мгновение. Лишь мгновение я не думаю о том, как сильно мне хочется застрелиться. И в это мгновение меня кто-то толкает.

– Ой, простите, – извиняется парень, поднимая книгу, которую уронил.

Он мой ровесник или чуть постарше меня. С темными волосами и легкой щетиной. Высокий, крепкий и широкоплечий. В джинсах, выцветшей футболке и ярких кедах от Чака Тэйлора. Я сдвигаюсь, чтобы обойти его, но он, по всей видимости, хочет задержаться и поболтать.

– Брет, – представляется он, протягивая мне руку.

– Элси, – пожимаю я ее.

– Простите, что врезался в вас. Я тут впервые, а библиотекари здесь не шибко помогают.

– Я здесь библиотекарь, – отвечаю я. Мне плевать на то, станет ему неудобно или нет.

– Как неловко, – смущенно смеется он. – Простите. Снова. Вау. Что-то я всё время попадаю впросак?

– Да нет.

– Послушайте, может быть, в качестве извинения вы позволите угостить вас кофе?

– Да всё нормально. Не переживайте.

– Нет, нет. Я настаиваю. Мне бы очень хотелось угостить вас, – улыбается он.

Наверное, считает себя милым и очаровательным.

– Эм… Нет, знаете, мне нужно возвращаться к работе.

– Может, тогда в другой раз?

Не пойму: он думает, что я стесняюсь и скромничаю?

– Я замужем, – обрубаю я, пытаясь закончить разговор. Не знаю, говорю ли я это, потому что так и считаю, или потому что хочу отделаться от парня, как когда-то говорила: «Вряд ли моему парню это понравится», когда была одна и ко мне клеились бездомные мужики у магазинов.

– Оу. Простите. Я не… я не ожидал.

– Бывает, – отвечаю я, показывая ему руку с кольцом.

– Что ж... – смеется он, – если у вас с мужем не склеится…

И в этот момент я его бью.

Удивительно, какое удовольствие мне доставляет ощущать, как кулак проходится по его лицу, видеть, как из носа течет тонкая струйка крови.

Нельзя бить людей по лицу. В особенности нельзя этого делать на рабочем месте. И уж тем более, когда ты работаешь в госучреждении. А тут человек, которому ты вмазал, ведет себя как ребенок и настаивает на том, чтобы вызвали полицию. И когда приезжают полицейские, мне нечего им сказать в свою защиту. Парень меня не бил. Не запугивал. Не грубил. Он не делал ничего, что могло бы спровоцировать мою агрессию. То есть, я набросилась на него без причины. Поэтому, как бы позорно это ни было, меня арестовывают. Нет, на меня не надевают наручники. А один полицейский даже, кажется, считает всё это забавным. Просто если копов вызывают, потому что ты дал кому-то по морде, и по их прибытию ты признаешь: «Да, офицер, я ударил этого человека», то они по крайней мере должны забрать тебя «для разбирательства» в участок. Один из полицейских усаживает меня на заднее сидение патрульной машины, напоминая пригнуть голову, чтобы избежать удара. Когда он закрывает дверцу и идет садиться на переднее сидение, из библиотеки выходит мистер Каллахан и встречается со мной взглядом. Наверное, мне должно быть стыдно. Но мне всё равно. Я гляжу на мистера Каллахана через стекло, и его губы вдруг изгибаются в улыбке. А улыбка медленно переходит в смех – в смех, в котором шок смешивается с уважением, или даже гордостью. Машина трогается, и мистер Каллахан озорно показывает мне поднятый вверх большой палец. Я обнаруживаю, что и сама улыбаюсь. Похоже, я всё-таки помню, как это делать. Нужно лишь приподнять уголки губ.

В полицейском участке копы оформляют мое задержание, забирают у меня вещи и закрывают в камере, после чего разрешают позвонить одному человеку. Я звоню Анне.

– Ты где? – потрясенно спрашивает она.

– В полицейском участке. Мне нужно, чтобы ты пришла и поручилась за меня.

– Ты ведь шутишь?

– Я серьезна как никогда.

– Что ты натворила?

– Дала по роже парню в библиотеке, где-то между секциями 972.01 и 973.6.

– Ладно. Уже еду.

– Погоди. Ты не хочешь узнать, почему я врезала ему?

– А это имеет значение?

* * *

Кажется, что до приезда Анны проходят часы, но думаю, что на самом деле она приехала довольно быстро. Она подходит к моей камере и… ахах, каким лешим меня сюда занесло? С ней арестовавший меня офицер. Он говорит, что пока я свободна и что посмотрим, потребует ли потерпевший возбуждать против меня дело.

Мы выходим из участка, и Анна протягивает мне мои вещи. У меня случившееся вызывает смех, но подруга не находит ситуацию забавной.

– В свою защиту могу сказать, что мистера Каллахана произошедшее тоже рассмешило, – говорю я.

– Того старика? – поворачивается ко мне Анна.

Он не какой-то там старик.

– Забудь, – отвечаю я.

– Я позвонила Сьюзен, – ошарашивает меня подруга.

– Что?

– Я позвонила Сьюзен.

– Зачем?

– Затем, что ситуация вышла из-под контроля. Я не знаю, что делать.

– Поэтому ты настучала моей маме?

– Она не твоя мама, – поправляет меня Анна.

– Знаю. Но ты поняла, что я имела в виду. Ты не хочешь иметь со мной дела, поэтому вовлекаешь меня в неприятности?

– Тебе не кажется, что ты сама вовлекаешь себя в неприятности?

– Он вел себя как говнюк, Анна.

Подруга молча смотрит на меня.

– Правда! А откуда у тебя вообще ее номер?

– Он забит в твоем мобильном, – объясняет она мне, как тупой.

– Ладно. Забыли. Прости, что побеспокоила тебя.

– Сьюзен будет у тебя через час.

– Она приедет ко мне домой? Я работаю до пяти.

– Что-то подсказывает мне, что на работу ты сегодня возвращаться не захочешь.

Мы садимся в ее машину, и она подвозит меня до моего автомобиля. Я выхожу и благодарю ее еще раз за то, что она вытащила меня из участка. Говорю, что сожалею, что со мной так сложно, и что я ей обязательно за это отплачу.

– Я же просто волнуюсь за тебя, Элси.

– Я знаю. Спасибо.

Я еду домой и жду стука в дверь.

Сьюзен стучит, и я ей открываю. Она ничего не говорит. Просто смотрит на меня.

– Простите, – говорю я. Не знаю, почему я извиняюсь. Я ей ничего не должна, из участка она меня не вызволяла.

– Тебе не за что извиняться передо мной, – отвечает она. – Я просто хотела удостовериться, что с тобой всё в порядке.

– Всё хорошо.

Сьюзен проходит в гостиную, скидывает туфли и ложится на диван.

– Что случилось? – спрашивает она.

Устало вздохнув, я сажусь рядом.

– Этот парень пригласил меня на свидание. Я отказала, но он не отставал, и тогда я сказала, что замужем…

– Почему ты так сказала?

– А?

– Я постоянно говорю всем, что замужем, но делаю это из неправильных побуждений. Я делаю это для того, чтобы чувствовать себя замужней. Мне не хочется вслух произносить, что я не замужем. Ты сказала так из этих же побуждений?

– Нет. Как бы это объяснить… – Я умолкаю, задумавшись, а потом замечаю: – Я действительно замужем. Я не развелась с Беном. Наш брак не закончен.

– Но он закончен.

– Ну… нет. Мы не заканчивали его.

– Он закончен.

Почему все вдруг принялись учить меня жизни? Почему я не могу вести себя так, будто всё еще нахожусь замужем? Почему все не отвяжутся от меня, в конце концов?

– Если я… – я замолкаю, не уверенная в своих собственных оправданиях.

– Продолжай, – побуждает меня Сьюзен. Такое ощущение, что она знает, что я собираюсь сказать, когда я и сама этого не знаю.

– Если мы перестали быть женаты с его смертью…

Сьюзен ждет, когда я закончу свою мысль.

– Тогда мы почти и не были женаты.

– Так и думала, что ты скажешь именно это, – кивает Сьюзен.

У меня невольно опускаются уголки губ.

– Кому какое дело? – заявляет вдруг она.

– Что?

– Кому какое дело, что вы почти и не были женаты? Это же не значит, что ты меньше его любила.

– Да, но…

– Что?

– До свадьбы мы встречались всего каких-то полгода.

– И?

– Ну, женитьба – то, что отличает Бена от любого другого парня. Она доказывает, что он… был любовью всей моей жизни.

– Ничего она не доказывает, – возражает Сьюзен, и я ошеломленно смотрю на нее. – Свидетельство о браке – это всего лишь бумажный лист. Лист, которого, кстати, у тебя даже нет. Так что заключение брака совершенно ничего не значит.

– Оно значит всё!

– Послушай меня. Оно ничего не значит. Неужели ты думаешь, что десять минут, проведенных с Беном в комнате для заключения браков, определяет то, что вы значили друг для друга? Нет, не определяет. Ты это определяешь сама. Твои чувства это определяют. Ты любила его. Он любил тебя. Вы доверились друг другу. Вот что ты потеряла. И неважно, кем Бен при этом звался: твоим мужем или бойфрендом. Ты потеряла любимого человека. Потеряла будущее, которое должно было у тебя быть.

– Да, – соглашаюсь я.

– Я была со Стивеном тридцать пять лет, прежде чем его потеряла. Думаешь, у меня больше прав на то, чтобы испытывать боль от этой потери?

Мой ответ – «да». Я действительно так считаю. И меня это страшно пугает. Я чувствую себя незрелой девчонкой, какой-то притворщицей.

– Не знаю, – отвечаю я.

– А я знаю. И это не так. Любовь – это любовь. Ее потерю ты переживаешь как самую дерьмовую катастрофу в мире.

Я киваю.

– Потеряв Стивена, я потеряла не только любовь, но и человека, к которому была сильно привязана. У тебя не было столько времени, сколько было у меня, чтобы привязаться к любимому мужчине. Но привязанность и любовь – две совершенно разные вещи. Мое сердце было разбито, и я не понимала, как существовать без Стивена. Я не помнила саму себя, ту, какой я была до него. Но ты… ты жила с Беном только последний год. Ты можешь вспомнить, как жить без него. Ты можешь сделать это быстрее меня. Но любовь… боль от ее потери никогда не пройдет. Она навсегда поселится в твоем сердце. И со временем лишь слегка утихнет.

– Просто я была с ним так мало времени. – Мне так тяжело об этом говорить. Тяжело, потому что я усиленно стараюсь не опускаться до самобичевания, а заводить об этом разговор – всё равно что открыть дверь в шкафчик с запертой жалостью к себе и вывалить ее наружу. – Недостаточно времени. – Мой голос надламывается, губы дрожат. – Шесть месяцев! Это всё, что у нас было. – У меня сжимается горло. – А его женой я была всего девять дней, – всхлипываю я. – Девять дней – это мало. Этого недостаточно.

Сьюзен придвигается и берет меня за руку. Убирает назад мои волосы и смотрит мне в глаза.

– Милая моя, поверь, когда любишь кого-то так сильно, никакого времени не будет достаточно. Даже тридцати лет.

Она, конечно, права. Проведи я с Беном вместе десяток лет, разве я сидела бы тут и говорила: «Всё нормально, ведь мы с ним были достаточно долго»? Нет. С ним бы мне никакого времени не хватило.

– Мне страшно, – признаюсь я. – Я боюсь того, что мне придется жить дальше и что я встречу другого мужчину, с которым проведу всю свою оставшуюся жизнь, и что тогда Бен просто останется… – у меня снова надламывается голос, – просто останется моим первым мужем. Я этого не хочу.

Сьюзен кивает.

– Знаешь, ты совершенно в другом положении, нежели я, а я порой об этом забываю. Никто не корил меня за то, что после Стивена я забыла о своей личной жизни. Меня понимали. Все знали, что я никогда снова не пойду на свидание. Знали, что у меня была одна-единственная настоящая любовь и другую я искать не буду. Но ты… ты встретишь новую любовь. И я не представляю, как бы ощущала себя на твоем месте, понимая это и заранее считая себя предательницей.

– Это и есть предательство. Я всё сейчас ощущаю предательством. У меня был потрясающий мужчина… я не могу просто взять и позабыть о нем, повстречав другого человека.

– Я понимаю тебя, Элси. Но тебе придется одновременно и забыть его, и помнить о нем. Сохрани его в своем сердце и воспоминаниях, но не забывай жить своей жизнью. Ты не можешь жить моим сыном. Не можешь.

Я качаю головой.

– Если я не могу жить ради него, то не знаю, ради чего мне еще жить.

– Ради себя. Ты должна жить ради себя самой. Это же твоя жизнь, – улыбается она. – Я понимаю, девять дней – это мало. Полгода – это мало. Но поверь, если ты продолжишь жить, еще раз выйдешь замуж, нарожаешь детишек, будешь обожать свою семью и не представлять себе жизни без нее, то это не будет означать, что ты потеряла Бена. Эти девять дней, эти полгода – уже часть твоей жизни, часть тебя самой. Их может быть недостаточно для тебя, но их достаточно для того, чтобы изменить тебя. Я потеряла сына, любив его двадцать семь лет. Меня мучает бесконечная, жестокая, выедающая душу боль. Ты считаешь, что я не заслуживаю горевать так же сильно, как тот, кто потерял сына, которому было сорок? Жизнь сына, оборвавшаяся в двадцать семь лет – слишком коротка для матери. Но то, что она коротка, не значит, что ее не было вовсе. Она просто была коротка. Вот и всё. Прости себя, Элси. Не ты виновата в том, что твой брак продлился всего девять дней. И его короткий срок уж точно не показатель того, как сильно ты любила Бена.

Я не знаю, что сказать в ответ на эти слова. Мне ужасно хочется собрать их как кусочки паззла и закрыть ими дыру в своем сердце. Мне хочется записать эти слова на кусочках бумаги и проглотить, сделав частью себя. Может, тогда я осмелюсь в них поверить.

Из-за того, что я долго ничего не говорю, мы погружаемся в молчание. Я внутренне расслабляюсь, и слезы высыхают на моих щеках.

– Тебя уволили? – мягко спрашивает Сьюзен.

– Нет. Но, наверное, попросят взять отпуск.

Она, кажется, рада это слышать, как будто сказанное мной соответствует ее замыслам.

– Тогда погости у меня в Ньюпорте.

– Что?

– Тебя нужно вытащить из этого дома. Из Лос-Анджелеса. Тебе нужно сменить обстановку на пару-тройку недель.

– Оу…

– Я уже несколько дней подумываю над этим, и сегодняшнее происшествие – знак того, что я права. Тебе нужно спокойно посидеть и пожалеть себя, избавиться от обуревающих тебя чувств, чтобы потом начать жить заново. Я могу помочь тебе. Позволь мне помочь тебе.

Я пытаюсь придумать разумную причину для отказа, но… таковой не нахожу.

МАЙ

– Раньше я любил ездить домой, а сейчас – не очень, – признался мне Бен.

Мы шли по набережной Венис-Бич. Мне захотелось прогуляться по песку, а Бену всегда нравилось разглядывать отдыхающих в Венеции[23]23
  Венеция (Venice) – район на западе Лос-Анджелеса, получивший свое название по имени жилого квартала с системой каналов, построенных в начале 20-го века. Венеция – популярная достопримечательность и место отдыха, известная во многом по набережной Венис-Бич (Venice Beach).


[Закрыть] людей. Я предпочитала тихие и романтические пляжи Малибу, Бен же обожал глазеть на всяких чудиков, расположившихся на тротуарах.

– Почему? – удивилась я. – Ты вроде говорил, что после ремонта у мамы дома очень хорошо.

– Так и есть. Но он слишком большой. Слишком пустой. Слишком…

– Какой?

– Не знаю. Я словно нахожусь в постоянном напряжении, боясь что-нибудь в нем раскокать. Когда папа был жив, дом был попроще. Папа никогда особо не заботился о всяких украшательствах и ненавидел тратить деньги на такую фигню, как хрустальные вазы.

– У твоей мамы много хрустальных ваз?

– При жизни отца ни одной не было, поэтому она, наверное, так разошлась.

– Ясно. Сейчас она делает всё, что ей хотелось, но не получалось делать, когда он был жив.

– Угу. Хотя скорее так: она покупает всё, что ей хотелось. Потому что не делает она ничего.

– Ну… покупать – это уже что-то делать. Может, это ей помогает. А еще… – Я заколебалась, не зная, стоит ли это говорить, а потом всё же решилась: – Может, она так себя ведет по той же причине, почему и ты себя так ведешь? Не рассказываешь ей о нас.

Бен взглянул на меня.

– Я не делаю этого, потому что… – Он умолк, не найдя слов, чтобы закончить начатое. – Может быть, – признал он. – Я обязательно расскажу ей о нас. Похоже, подходящий момент никогда не наступит, и получается, что сейчас я ей откровенно лгу. Раньше между нами не было определенности, но теперь я переехал к тебе и мы живем вместе. – Он расстроенно вздохнул, совсем пав духом: – Я давно уже лгу ей.

Может, я должна была тут же заставить его позвонить маме. Может, должна была поддакнуть, что он лжет. Но я не хотела, чтобы он расстраивался. Чтобы он страдал от разочарования в себе.

– Ты не лжешь, – сказала я. – Ты медлишь. Но теперь ты осознал, что на самом деле должен ей о нас рассказать, и скоро сделаешь это, – продолжила я, как ни в чем ни бывало.

– Да. Нет. Ты абсолютно права, – задумчиво кивнул Бен. – Я слишком долго медлил, хотя в этом не было нужды. Мама будет счастлива за меня. И полюбит тебя. – Бен посмотрел на меня с нескрываемым обожанием. Он и правда не представлял себе, чтобы я могла кому-то не понравиться или чтобы я могла оставить кого-то равнодушным.

Он глянул в сторону и тут же поспешно отвел взгляд.

– Ты это видишь? – спросил он, едва разжимая губы. – Видишь то, что я вижу?

– Старикашку в желтых стрингах, катающегося на скейтборде с собакой? – тихо уточнила я.

– Точно тебе говорю: в Малибу такого не увидишь! – Бен обнял меня одной рукой за плечи.

Я засмеялась, и мы пошли дальше. Бен, как обычно, глазел на прохожих, а я погрузилась в свои мысли. Я почему-то распереживалась, понимая, что наконец-то познакомлюсь с его мамой, и начала представлять себе, как произойдет наша встреча.

Мы встретимся на торжественном ужине. Я прилично оденусь и отправлюсь в приличный ресторан. Наверное, возьму с собой кофту, но забуду ее в машине. Буду весь ужин мерзнуть, но никому об этом не скажу. Захочу пойти в уборную, но так разнервничаюсь, что не смогу, не смущаясь, встать из-за стола. Я буду улыбаться так старательно, фальшиво и во весь рот, что у меня заболят щеки. Бен будет сидеть за круглым столом между нами, а мы с его мамой – лицом к лицу.

Воображая себе эту картинку я, в конце концов, поняла, что меня так тревожит. Я просто-напросто боюсь, что пока буду сидеть напротив мамы Бена с идеально прямой спиной, беспокоясь о том, не застряло ли у меня что в зубах, она будет думать лишь об одном: «Что он в ней нашел?»

ОКТЯБРЬ

Перед отъездом к Сьюзен я прошу на работе дать мне отпуск. Лайл говорит, что я поспешила выйти на работу, отчего ему было не по себе, и я отвечаю, что прекрасно понимаю его. Но потом он добавляет, что когда я буду готова, всегда могу вернуться на свое место. Я благодарю его, уверенная, что так благотворно на него повлияла Нэнси.

За завтраком я встречаюсь с Анной и сообщаю ей, что поживу у Сьюзен.

– Что? – поражается она. – Я хотела, чтобы она вразумила тебя, а не забирала к себе.

Разнервничавшись, она закидывает еду в рот и проглатывает ее, практически не пережевывая.

– Я знаю. Спасибо, что позвонила ей. Думаю, мне и правда полезно будет ненадолго уехать отсюда. Во всяком случае здесь начать жить заново у меня не получается.

– Насколько ты уезжаешь? – Похоже, она готова расплакаться.

– Ненадолго. На пару-тройку недель. Я скоро вернусь, а ты можешь в любое время меня навестить.

– Ты действительно считаешь, что тебе это поможет?

– Я хочу, чтобы мне это помогло. И это главное.

– Ладно. Хочешь, я присмотрю за твоим домом и буду забирать почту?

– Конечно.

– Хорошо.

Она не говорит этого, но я чувствую, что глубоко в душе она все же радуется, что я уезжаю. Я измучила ее. Когда я наконец перестану жалеть себя, настанет время пожалеть подругу, ведь ей со мной через столько пришлось пройти. Пусть и не скоро, но это время настанет.

– Мне нравится Кевин, – говорю я.

– Хорошо. – Ясно, что она мне не верит.

– Нет, правда. Ты тогда просто ошарашила меня. Он мне на самом деле понравился.

– Спасибо, – дипломатично отвечает подруга.

Вскоре мы расстаемся, я залезаю в машину, забитую чистой одеждой и туалетными принадлежностями, набиваю в навигаторе мобильного нужный адрес, выезжаю с парковки и направляюсь на юг.

Добравшись до места, с сумкой через плечо нажимаю на кнопку дверного звонка. Я словно приехала сюда на одну ночевку. Почему-то сейчас дом не кажется мне пугающе негостеприимным, и нет такого ощущения, что он поглотит меня, стоит мне переступить через его порог.

Открыв дверь, Сьюзен распахивает для меня свои объятия. Она встречает меня с искренней и глубокой радостью, что очень приятно – в последние недели мое присутствие не особо радовало людей.

– Здравствуй! – говорит она.

– Здравствуйте, – застенчиво отвечаю я.

– Я распланировала весь наш вечер, – спешит обрадовать меня Сьюзен, хотя я еще даже не вошла в дом. – Китайская еда, массаж на дому, «Стальные магнолии»[24]24
  «Стальные магнолии» – кинофильм режиссёра Герберта Росса, вышедший на экраны в 1989 году.


[Закрыть].

«Стальные магнолии»? Я удивленно смотрю на нее.

– У меня не было дочки, с которой я могла бы их посмотреть! – смущенно улыбается Сьюзен.

Рассмеявшись, я опускаю сумку.

– Звучит заманчиво.

– Пойдем покажу тебе твою комнату.

– Боже. Такое ощущение, будто я в отеле, – говорю я.

– Я тут бесконечно приукрашиваю всё в те дни, когда на сердце совсем тяжело. Сейчас почти все дни такие.

Ее откровенное признание поражает меня до глубины души. Мы всегда говорили обо мне. Я даже не знаю, что сказать женщине, потерявшей и мужа, и сына.

– Теперь я здесь, с вами… – бодро говорю я. – И я могу… – Что? Что я в действительности могу?

Сьюзен улыбается мне, но я вижу, что ее улыбка в любую секунду сменится печалью. Чего не происходит. К ней снова возвращается радостное настроение.

– Давай я покажу тебе гостевую.

– Гостевую?

– Ты же не думала, что я позволю тебе спать в комнате Бена? – разворачивается она ко мне.

– Вроде как так и думала.

– Я слишком много времени провела в ней за последние две недели, и скажу тебе так: там лишь становится тяжелее.

Сьюзен больше не поддается эмоциям, решительно настроенная не акцентировать внимание на плохом. Она ведет меня в шикарную комнату с белыми обоями, белым покрывалом и белыми подушками. На столе стоят белые каллы, на прикроватной тумбочке лежит коробка элитного бельгийского шоколада. Не знаю, новые ли здесь подсвечники, но ими точно еще ни разу не пользовались. Пахнет хлопком и мылом. Приятно пахнет. Эта спальня – просто потрясающая.

– Чересчур много белого? Прости. Я, наверное, перестаралась на радостях, что наконец эту комнату обживут.

Я смеюсь.

– Тут очень красиво, спасибо.

На постели лежит халат. Заметив, что я увидела его, Сьюзен объясняет:

– Это для тебя. Мне хочется, чтобы ты чувствовала себя здесь свободно и комфортно.

– Здорово. – Она обо всем подумала.

Я смотрю за ее спину в ванную и вижу сообщение Бена, написанное мылом на зеркале. Сьюзен ловит мой взгляд.

– Я не смогла стереть его, когда он был жив, а теперь не смогу стереть и подавно.

Помню, как я пыталась найти это сообщение, когда была здесь в прошлый раз. Помню, почему так и не нашла. И вот теперь оно прямо передо мной. Как будто не я его, а оно само меня нашло. Какой же красивый почерк. Бен даже не представлял, что делает, когда писал это сообщение. Он даже не представлял, как много оно будет значить для нас.

– Ладненько, – прерывает наше молчание Сьюзен, – устраивайся. Делай, что пожелаешь. Через пару часов придут массажистки. А после этого мы закажем себе ужин из китайского ресторана. Я сейчас пойду смотреть всякую муру по телевизору, но ты знай – с этого момента действует одно лишь правило: пока ты здесь, забудь о мире снаружи и поплачь вволю. Избавься от того, что накопилось у тебя внутри. Это мое единственное правило.

– Договорились, – отвечаю я, и она уходит.

Мне слегка неуютно, что очень странно – в последнее время я всегда чувствовала себя рядом со Сьюзен комфортно. Она приносила вместе с собой утешение. Но теперь я в ее доме, в ее мире. И в этом доме вырос Бен. Самый подходящий момент, чтобы поплакать. И что же? Слезы не выступают на глазах. Наоборот. Мне хорошо. Может, как раз потому что здесь можно поплакать, мне и не плачется?

МАЙ

– Выходи за меня замуж, – огорошил меня Бен.

– Замуж?

Я сидела за рулем его машины. Заехала, чтобы забрать его от врача. Бен утром наклонился погладить собаку и тем самым вызвал новый спазм мышц спины. Такое случается, если не пить прописанные врачом лекарства. Бену прочитали целую лекцию на тему того, что нужно принимать болеутоляющие, чтобы нормально двигаться и разрабатывать мышцы. Я ему всю неделю это твердила, но он меня не слушал. Что привело к новой поездке в больницу. Только в этот раз, проглотив наконец таблетки, Бен ни с того ни с сего сделал мне предложение.

– Да! Выходи за меня! Ты идеальна, – заявил он. – Как же здесь жарко!

– Что ж поделать. Скоро дома будем.

– Но ты выйдешь за меня? – уточнил он, глядя на меня с улыбкой.

– Это за тебя наркотик[25]25
  «Викодин» – наркотический анальгетик, в медицине применяется как болеутоляющее средство.


[Закрыть] говорит.

– Что у трезвого на уме, то у хмельного на языке, – заявил Бен и тут же уснул.

ОКТЯБРЬ

Проходят дни за днями, и я их ничем не заполняю. Мы со Сьюзен играем в кункен[26]26
  Кункен – карточная игра.


[Закрыть] и пьем много чая со льдом. Я загораю у бассейна, почитывая журналы. Гуляю в саду, иногда срываю лимон и добавляю его в чай. Потихоньку набираю вес. Я не вставала на весы, но вижу, как округляются мои щеки.