Текст книги "Подземный гром"
Автор книги: Джек Линдсей
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 31 страниц)
Кто-то окликнул меня, я обернулся и увидел молодую женщину с приятным смуглым лицом, оно казалось мне странно знакомым. Это была флейтистка Олимпия, она пригласила меня зайти к ней и выпить глоток вина. Я осмотрел ее лавочку, где продавались недорогие гирлянды, музыкальные инструменты, золотые кольца для женских сосков и где можно было нанять музыкантшу. Мы избегали говорить о бедах, обрушившихся на дом Лукана. Но когда я собрался уходить, она повела меня в комнату, где в нише стоял бронзовый Гений, вынула из ящика змею, стала ее ласкать, и змея обвила ей шею и плечи. Когда она подняла руки, я заметил ее беременность.
– Я праздную здесь день рождения поэта. Мой ребенок тоже будет чтить его память.
Выйдя снова на улицу и глядя на мелькавшие передо мной замкнутые, недовольные лица, я подумал: многие ли еще в Риме помнят Лукана и Сенеку? Потом я с удовольствием подумал, кто дома меня ждет Герма, передо мной всплыло лицо Феникса, его преданные глаза. Идя по улицам Рима, я уже видел каменистые поля и холмы, где в скором времени мне предстояло работать под палящим солнцем. Если я буду снова писать поэмы, что маловероятно, они будут посвящены моей родной земле.
Вскоре я узнал от Марциала о дальнейших отголосках заговора. Тщеславный император был взбешен до глубины души, уязвлен заговором и предоставил Тигеллину и его приспешникам полную свободу действий. Второму дяде Лукана, Галлиону, пришлось покончить самоубийством. Руфрий Криспин, первоначально сосланный на Сардинию, был приговорен к смерти на основании новых обвинений, выдвинутых против него Антистием Сосианом, который, будучи осужденным на изгнание, надеялся таким путем добиться отмены приговора. Двое патрициев были казнены, ибо у них обнаружили гороскоп, составленный товарищем Антистия по ссылке. Жертвами преследований стали бывший претор Минуций Терм и Гай Петроний, друг Сцевина и некогда любимец Нерона. Лукан недолюбливал Петрония и называл его утонченным развратником, а Сцевин считал его самым крупным мыслителем и писателем своего времени. Стоик Тразея Пет был осужден Сенатом на казнь по обвинению в измене. Он не захотел защищаться на суде и ожидал приговора в кругу друзей, обсуждая с ними диалог Сократа о бессмертии души. Его зять Гелвидий Приск и стоик Паконий были сосланы. Бывший проконсул Азии и его дочь были «приговорены к смерти в основном за то, что вопрошали астрологов о судьбе императора. Были также казнены несколько богатых людей среднего сословия: Вулкаций Арарик, Юлий Тугурин, Мунаций Грат, Марций Фест.
– Таков на сегодняшний день список пострадавших. Кого я искренне жалею, так это Гая Петрония, хоть я никогда с ним не встречался. Я читал отрывки из «Сатирикона» и считаю, что твой Сцевин вряд ли преувеличивал его достоинства.
– Я уверен, что многие не имели никакого отношения к заговору. Мне даже не приходилось слышать их имен.
– Не в этом дело. Тебе еще многое предстоит узнать» мой наивный друг. Еще много голов скатятся с плеч, еще не одно запястье будет перерезано, и еще не одно круглое состояние отойдет в казну. Но бросим этот бесплодный разговор. Как вернешься домой, напиши мне подробное письмо, и я буду вознагражден за свои хлопоты. Я имею в виду, что ты напишешь, как ты справляешься со всеми трудностями в Испании. И вообще об Испании.
Спустя два дня я покинул Рим. Два дня пришлось ждать в Остии, но я был этому даже рад. Мы спустились в барке по Тибру. Капитану было по душе, что у нас мало багажа. Ящик с пожитками Феникса и моими вещами, в том числе купленными мной свитками поэм, которые трудно было приобрести в Кордубе, да с платьями Гермы. В последнюю минуту я набрался храбрости, отправился к Гаю Юлию Присциану и обсудил с ним главные деловые вопросы, интересовавшие моего отца и дядю. Этот сердитый человек с плотно сжатыми губами не скрывал своего недовольства и порицания. Мое общество было ему явно неприятно. Он не заикнулся о моих злоключениях, даже не спросил, почему я так долго не появлялся. Я догадывался, что представители власти наводили у него справки о состоянии и общественном положении моего отца. Мы быстро обсудили все дела. Он не проводил меня до дверей и не пожелал доброго пути. Однако я чувствовал себя спокойнее после свидания с ним и уже не так боялся предстоящей встречи с родными. Я решил попросить отца отдать мне обширное поместье в горах в окрестностях Укуб. Там я намеревался поселиться с Гермой и Фениксом и возделывать землю, стараясь непрестанно помнить, что я человек и ничто человеческое мне не чуждо. Я усвоил эту житейскую мудрость, и я сознавал, что не зря прожил последние полгода. Я твердо решил не держать рабов, пользоваться на ферме лишь трудом наемников, с каждым человеком обращаться, как с другом, обладающим равными правами. Насколько это возможно в нашем мире.
Нас провожали только Марциал и Тайсарион. Он дружески обнял меня и обещал отвечать на мои письма. Девушки обнимались, проливая слезы. Феникс зазевался, и его угораздило налететь на тачку со щебнем, ему придавили ногу. На пристани была обычная сутолока, пыль, жара, во все стороны сновали грузчики, перенося товары, прибывшие со всех концов света – от Геркулесовых Столпов до Китая. Разгруженная барка забилась носом под настил причала, и ее никак не удавалось вытащить. Мокрые от пота грузчики снова ее нагрузили, тогда она осела, и удалось ее высвободить; другая барка пострадала – брусок железа сорвался с подъемного блока и проломил ей днище. Конопатчики спешно заделывали пробоину досками, холстом, пенькой и смолой. Доки были значительно расширены, Клавдий превратил Остию в первоклассный порт.
– Чтобы это осуществить, он разорил Путеолы, – добавил Марциал со свойственной ему насмешливой и горькой улыбкой.
На другом берегу реки вставали холмы Яникул и Ватикан, мимо них я проезжал, приближаясь к Риму. У меня щемило сердце, я испытывал смутные сожаления и предложил на прощание выпить вина. Мы зашли в винный погребок «Прыгающий козел». Разговор не клеился.
– Полла как будто оказалась на высоте положения, – заметил Марциал, пока мы вертели в руках кружки или разглядывали намалеванного на стене Приапа, окруженного восхищенными нимфами. – В своем трауре она обрела некое величие. – Он улыбнулся, догадываясь, что я хочу спросить про Цедицию, но не в силах выговорить ее имя. – Что до ее подруги, то она обретается на глухом островке. Но там пасутся козы, и она может питаться жареными осьминогами.
Возле нас какой-то лигуриец жаловался, что в Риме нельзя достать пива.
Расставаясь со мной, Марциал передал мне небольшой свиток с эпиграммами, где стояла надпись: Луцию Кассию Фирму из Кордубы и Укуб.
– А как же ты? – спросил я. Он покачал головой и ответил только улыбкой, сочувственной улыбкой, в которой сквозила грусть.
Я уселся на палубе в уголке. Как ни бранился и ни бесился капитан, мы еще проторчали в порту два часа. Когда мы отчалили, матросы затянули песню;
Подошла Герма и села, прижавшись ко мне. Впервые я стал размышлять об ожидавших меня осложнениях. Отец будет уязвлен и потрясен, станет выдвигать доводы, в которые сам не верит, напрасно стараясь исполнить свой долг и не уронить себя в глазах людей. Под конец он отступится: «Я не могу этого понять, сын мой, но ты должен поступать, как подсказывает тебе совесть». Сестра будет изо всех сил противиться и противодействовать, говорить от имени всех родных, подстрекать мать и дядю. Мать начнет умолять меня не делать глупостей, станет проливать слезы, уговаривая, чтобы я не срамил семью, и ни за что не примирится. Дядя будет бормотать угрозы и жалеть, что прошли те времена, когда на семейном совете приговаривали к смерти провинившееся чадо. Под конец, когда все выдохнутся, пыл иссякнет и будет положено начало длительной вражде, я поступлю по-своему. Во всяком случае, после всех злоключений я научился терпеливо переносить неудачи, сопротивляться и настаивать на своем. Теперь я видел, какой великой силой обладают простые люди. Можно подумать, что это попросту сила косности, что она доказывает лишь безответственность и бездумность, – до известной степени это так. Но вместе с тем эта сила позволяла кинику спокойно переносить бичевание, этой силой были налиты мышцы матросов, она внушала Аманду несокрушимую ненависть к существующим порядкам, она сказывалась в беззаветной преданности Феникса и Гермы. Я радовался, что они со мной, был готов всячески их защищать и отстаивать их достоинство. Я сломлю яростное сопротивление родичей, поглощенных заботами о своем благополучии и преуспеянии, соблюдавших ложные приличия и стремившихся к наживе и к власти над людьми.
Косые закатные лучи расстилались по морю, в небе сгрудились облака, легкие в своей монументальности и слегка позолоченные. Барка проходила мимо разрушенной стены, увитой жимолостью, юноша и девушка лениво разлеглись в пышной траве. Помощник капитана размеренно отбивал такт гребцам. В мягком вечернем свете проплывавшие мимо нас картины обретали скульптурную четкость и какое-то новое очарование, я воспринимал нежные краски, как разлитый в воздухе тонкий аромат. Свет, вечный и изменчивый, подобно времени развертывающийся передо мной безбрежный простор, плавное движение, полнота радости и сознание прелести жизни. Я вдохнул чистый свежий запах волос Гермы. Я был счастлив.
Комментарии автора
Из всех основных персонажей романа один Луций вымышленная фигура. Но мне хочется верить, что стихотворение Марциала Поэту Луцию («Эпиграммы», Книга IV, 55) посвящено моему герою и имеет в виду его позднейшее творчество. Луций предстает перед нами как поэт, выражающий в стихах свою любовь к Испании и воспевающий ее красоты.
Луций, сверстников наших честь и слава,
Ты, кто древнему Каю с отчим Тагом
Не даешь уступать речистым Арпам, —
Пусть рожденный среди твердынь
Аргивских Воспевает в стихах Микены, Фивы
Или славный Родос, а то и Спарты
Сладострастной палестры в память Леды,
Нам же, родом из кельтов и гиберов,
Грубоватые родины названья
В благодарных стихах позволь напомнить
Город Бильбилу, сталью знаменитый,
Что и нориков выше и халибов,
И железом гремящую Платею
На Салоне, хоть мелком, но бурливом
И с водой, закаляющей доспехи;
И Риксам хороводы, и Тутелу,
И попойки у кардуев веселых,
И с гирляндами алых роз Петеру,
Риги – наших отцов театр старинный,
И Силаев, копьем разящих метко,
И озёра Турасии с Тургонтом,
И прозрачные струи Тветониссы,
И священный дубняк под Бурадоном,
Где пройтись и ленивому приятно,
И поля Вативески на откосе,
Где на крепких волах наш Манлий пашет.
Ты, читатель изысканный, смеешься
Этим сельским названьям? Смейся вволю!
Эти села милей мне, чем Бутунты.
Марциал, «Эпиграммы», Книга IV, 55. (Пер. Ф. Петровского)
Кай, или Старый Кай, – название реки в Испании; Арпы же и Бутунты находились в Апулее, где родился Гораций.
Стаций во второй книге своих Сильв, написанной в начале 90-х годов (примерно через тридцать лет после заговора), сообщает, что возникло что-то вроде культа Лукана и праздновался день его рождения; этот культ носил такой же характер, как празднование стоиками памяти Катона и Брута при императорах Юлиях – Клавдиях. Книга заканчивается Одой на день рождения Лукана. Стаций говорит: «Полла Аргентария утверждала, что ею вдохновлена эта ода, когда мы обсуждали, как отпраздновать этот день, Выражая свое преклонение перед великим поэтом, я отказался от привычного для меня гекзаметра, воспевая ему хвалу». Ода написана одиннадцатистопным размером.
После обращения к музам и восхваления Бетики, богатой оливковым маслом, родины Лукана, Сенеки и Галлиона, Стаций рассказывает о том, как муза Каллиопа учила в младенчестве поэта. Ее наставления заканчиваются следующими словами:
А ты – иль дерзкой колесницей Славы
Был вознесен на горние высоты,
Где пребывают лишь великих души,
Презревших прах земной и мрак могилы;
Иль, берегов Элизия достигнув,
Страны блаженных, бродишь в мирных рощах,
Где собрались «Фарсалии» герои
И воспевают гимн тебе во славу,
Подхваченный Помпеем и Катоном;
Иль, тень священная, в величье гордом,
Спустившись в Тартар, издали взираешь,
Как мать Нерона факелом горящим
По бледному лицу тирана хлещет.
Ты, светлый, в некий день богов подземных
Попросишь привести сюда и Поллу.
Пред ней отверзнутся врата – и с мужем
Соединится нежная супруга.
Она не кружится в безумной пляска,
Надев личину, перед ложным богом.
Лишь одного тебя чтит неустанно,
Храня твой образ в тайном храме сердца.
И твоего лица изображенье
В оправе золотой, над сирым ложем
Желанной не приносит ей отрады.
Смерть ненасытная, прочь, прочь отсюда!
Здесь новой жизни видим зарожденье.
Умолкни, скорбь! Лишь сладостные слезы
Ее лицо отныне орошают,
И чтит она умершего, как бога.
Стаций, «Сильвы», книга II (Пер. Е. Бируковой.)
У Марциала есть три эпиграммы (Книга VII, 21–23), явно имеющие в виду это празднование:
Славный сегодняшний день – свидетель рожденья Лукана:
Дал он народу его, дал его, Полла, тебе,
О ненавистный Нерон! Что смерти этой ужасней?.
Если б хоть этого зла ты не посмел совершить!
Памятный день наступил рожденья певца Аполлона:
Благостно, хор Аонид, жертвы ты наши прими.
Бетис, давший земле тебя, о Лукан, свои воды
Ныне достоин смешать с током Кастальской струи.
Феб, появись таким же, каким к воспевшему войны
Ты пришел, чтобы плектр лиры латинской вручить.
В день сей о чем я молю? Постоянно, о, Полла, супруга
Ты почитай, и пусть он чувствует этот почет.
Марциал, «Эпиграммы», Книга VII, 21, 22 и 23. (Пер. Ф. Петровского.)
Вергилий – корифей латинских поэтов.
Марциал снова обращается к Полле в Книге X, 64, приводя строфу из утраченной поэмы Лукана:
Коль попадутся тебе наши книжки, Полла-царица,
Шутки читая мои, лба своего ты не хмурь.
Твой знаменитый певец, Геликона нашего слава,
На пиэрейской трубе ужасы певший войны,
Не устыдился сказать, игривым стихом забавляясь:
«Коль Ганимедом не быть, Котта, на что я гожусь?»
Марциал, «Эпиграммы», Книга X, 64. (Пер. Ф. Петровского)
В Книге I он упоминает Лукана в числе испанских поэтов наряду с Канием, уроженцем Гадеса, Децианом, уроженцем Емериты, и Лицинианом, уроженцем Бильбилы, а в книге XIV, 194 он сообщает, что у поэта имелись враги, клеветавшие на него.
Правда, иные меня совсем не считают поэтом,
Книгопродавец же мой видит поэта во мне.
Марциал, «Эпиграммы», Книга XIV, «Подарки», 194, Лукану. (Пер. Ф. Петровского)
В четырех эпиграммах Марциала встречается имя Поллы, так звали его любовницу, но это во всяком случае не была Полла Аргентария:
С юношей Полла моя подружилась, мне сообщили.
Дружбу их чистой никак не назвать, но они
Чисто делают то, что с нею мы совершали.
Вправе ли я это ей возбранить?
Марциал, «Эпиграммы». (Пер. Е. Бируковой)
К мужу приставила ты сторожей, а сама их не терпишь.
Значит, супруга себе в жены ты, Полла, взяла.
Марциал, «Эпиграммы», Книга X, 69. (Пер. Ф. Петровского)
Полла, зачем ты венки мне из свежих цветов посылаешь?
Я предпочел бы иметь розы, что смяты тобой.
Марциал, «Эпиграммы», Книга XI, 89. (Пер. Ф. Петровского)
Пастою, Полла, скрывать морщины на брюхе стараясь,
Мажешь себе ты живот, но не замажешь мне глаз.
Лучше оставь без прикрас недостаток, быть может, ничтожный:
Ведь затаенный порок кажется большим всегда.
Марциал, «Эпиграммы», Книга III, 42. (Пер. Ф. Петровского)
Римская империя и правление Нерона
Роман Джека Линдсея «Подземный гром», безусловно, должен быть отнесен к жанру исторической литературы: он посвящен подлинному событию из истории Рима – так называемому заговору Пизона, и, кроме главного героя Луция Кассия Фирма, – на этом настаивает сам автор – в нем действуют вполне исторические лица. Впрочем, историзм Линдсея своеобразен. Мы переворачиваем последнюю страницу романа, и у нас остается отчетливое впечатление, что исторический сюжет интересует писателя не как таковой, не сам но себе, но как благодарный предлог дать серию ярких и живых зарисовок римского быта эпохи Нерона, а в еще большей степени – как прием, позволяющий вложить мысли и суждения самого автора в уста его героев, и в первую очередь в уста «интеллектуала» I в. н. э., каковым предстает перед нами Луций Кассий Фирм.
В этих особенностях романа читатель, очевидно, разобрался без особого труда. Отметим другое: роман явно предполагает знание общей картины истории ранней Римской империи. Иначе многое остается непонятным. Как и почему образовался заговор, которому посвящен роман? Что представлял собою император Нерон как правитель и личность? Как выглядело управляемое им государство – Римская империя в I в. н. э.? Как, наконец, эта империя возникла и сложилась? Попытаемся хотя бы в самых общих чертах восстановить все это в памяти и ответить на все перечисленные вопросы.
Римская империя как новая государственная и политическая форма, сменившая республику, возникла на рубеже нашей эры в пламени гражданских войн, в напряженной классовой борьбе.
К концу I в. до н. э. республика изжила себя и в социально-экономическом и в политическом отношениях. Ведь республиканские формы правления и республиканский государственный аппарат сложились в глубокой древности, когда Рим представлял собой рядовую италийскую общину с примитивным и в своей основе натуральным хозяйством и, соответственно, сравнительно несложными социальными отношениями и политическими формами. Когда же Рим подчинил себе территорию всей Италии, а затем в результате длительных войн с Карфагеном и на Балканском полуострове превратился в крупнейшее и наиболее могущественное государство Средиземноморья, это, естественно, отразилось как на состоянии социально-экономической основы общества, так и его политических отношений.
Прежде всего отметим существенно новую черту экономического развития – образование денежно-ростовщического капитала. Превращение Рима в мировую державу стимулировало широкое развитие внешней торговли. Римляне ввозили сельскохозяйственные продукты, предметы роскоши, рабов. Тесные торговые связи установились не только с подвластными Риму странами, но и с рядом крупных эллинистических государств, сохраняющих еще свою независимость, например с Египтом.
В результате почти непрерывных победоносных войн в Рим хлынул поток ценностей и капиталов в виде военной добычи или контрибуций. Так, после первой Пунической войны римская казна получила 3200 талантов (1 талант – 2400 рублей золотом) контрибуции. Наложенная на карфагенян после второй Пунической войны контрибуция равнялась уже 10 тысячам талантов, а на Антиоха III (после окончания так называемой Сирийской войны) – 15 тысячам талантов. Эксплуатация завоеванных стран и областей, превращенных в римские провинции, способствовала появлению крупных компаний публиканов – лиц, бравших на откуп сбор налогов в провинциях. Публиканы не пренебрегали и кредитно-ростовщическими операциями, причем опять-таки в первую очередь в провинциях, где ссудный процент фактически был почти ничем не ограничен, достигая 48–50 %, и где еще практиковалась продажа в рабство за долги, давно запрещенная в самом Риме.
Развитие товарно-денежных отношений, ломка рамок и устоев натурального хозяйства приводили и изменению всего строя общественной жизни. Менялась расстановка классовых сил, а следовательно, и самая структура общества. Если ранняя Италия была типично аграрной и даже «деревенской» страной, то теперь наблюдается рост городов, а следовательно, новых, городских слоев населения. И хотя Италия продолжала оставаться аграрной страной на протяжении всей своей древней истории, отмеченные выше изменения в экономике не могли пройти бесследно.
В чем же заключалось изменение социальной структуры и расстановки классовых сил в римском обществе накануне краха республики и установления политического режима империи? Мы уже говорили, что это имеет существенное значение для понимании романа Д. Линдсея.
Римская республика была республикой аристократической, и потому господствующим классом в Риме были представители римской знати, нобилитета, принадлежавшие, как правило, к сенаторскому сословию. Их экономическое могущество и их политическое влияние основывалось на крупной земельной собственности, на владении рабами, на богатстве и, наконец, на знатности происхождения, что имело для римлян не просто важное, но первостепенное значение. Все высшие должностные лица (магистраты) избирались, как правило, из среды нобилитета, они же пополняли собой состав сената, который был, таким образом, органом их власти и политического господства.
Однако ко времени, о котором сейчас идет речь, иными словами, накануне краха республики, римская землевладельческая знать утратила в значительной мере былой авторитет и прежнее положение в обществе. В состав господствующего класса устремились представители новых социальных групп и слоев населения. Это в первую очередь новая римская денежная знать – всадники, а также знатные и богатые люди из италийских муниципальных городов (муниципальная аристократия). В дальнейшем к ним добавляются представители провинциальной знати и командная верхушка римской армии. Это были новые, свежие, а потому и наиболее «перспективные» слои господствующего класса; именно им и удается в конечном счете одержать верх над старой римской знатью, над коренным римским нобилитетом и ликвидировать сенатскую олигархию, а вместе с ней и саму республику.
До II в. до н. э. в сельской Италии преобладали мелкие и средние хозяйства натурального типа, которые обслуживались, как правило, трудом самого землевладельца и членов его семьи. Поэтому основную массу населения составляли крестьяне или сельский плебс, как называли их в Риме. По мере развития товарно-денежных отношений и роста рабовладения хозяйства указанного типа начинают вытесняться виллами-поместьями, основанными уже на эксплуатации рабского труда и производящими сельскохозяйственную продукцию не только для удовлетворения нужд владельца, но и для продажи. Недаром известный политический деятель Рима и автор теоретического труда «О сельском хозяйстве» Катон Старший настоятельно подчеркивал: хозяин должен стремиться побольше продавать и поменьше покупать.
Развитие рабовладельческих вилл, самовольный захват земель крупными владельцами, частые заморские походы, отрывающие крестьян от земли, наконец, опустошение италийских полей во время нашествия Ганнибала (Вторая Пуническая война) – все это содействовало разорению и обезземеливанию италийского крестьянства. Другой стороной этого процесса был рост городского населения, городского плебса. Огромные массы разоряемого крестьянства хлынули в Рим. Какая-то часть этих переселенцев занялась производительным трудом (ремесленники, строительные рабочие и пр.) или торговлей, но многие не смогли найти себе постоянной работы в городе и превратились в деклассированный, паразитический слой населения (античный люмпен-пролетариат). Но как бы то ни было, городской плебс в скором времени стал довольно значительной социальной и политической силой. Важно отметить, что интересы городского и сельского плебса часто не совпадали и даже противоречили друг другу, а после массового восстания италийского крестьянства, известного в истории под именем Союзнической войны, когда права римского гражданства были распространены на все население Италии, названное противоречие дополнилось довольно резким антагонизмом между «старыми» и «новыми» гражданами.
Пожалуй, наиболее существенной особенностью римского общества интересующей нас эпохи можно считать появление новой социальной силы – многочисленного класса рабов. Рабство в Риме существовало с давних пор, но особенно интенсивно рабовладельческие отношения развиваются, видимо, на рубеже III–II вв. до н. э. Источники рабства были разнообразны: это и завоевательные войны, и работорговля, и долговое рабство (в провинциях), не надо забывать также и о естественном приросте рабов. Конечно, в период почти непрерывных войн за господство в Средиземноморье захват пленных, а затем продажа их в рабство были, пожалуй, основными источниками воспроизводства рабов. Но работорговля процветала и в более «мирные» периоды римской истории. За образованных рабов или рабов, обладавших особой квалификацией (повара, актеры, танцовщицы и т. п.), римские богачи платили огромные суммы. Эти рабы находились в привилегированном положении и составляли так называемую городскую фамилию. Несравненно тяжелее было положение рабов, эксплуатируемых в сельском хозяйстве, не говоря уже о тех, кто работал в рудниках и каменоломнях или кого готовили в гладиаторы.
Восстания рабов происходили в Риме неоднократно. Не останавливаясь на примерах более ранних и разрозненных выступлений, упомянем лишь о крупных восстаниях в Сицилии в последней трети II в. до н. э. и о знаменитом восстании под руководством Спартака (74–71 гг. до н. э.). Однако все эти движения были подавлены с большой жестокостью. Они носили характер стихийных выступлений, не имели и не могли еще иметь четкой политической программы и рабы, как это подчеркивал В. И. Ленин, были лишь «пешками в руках господствующих классов»[59]59
В. И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 30, стр. 82.
[Закрыть].
Такова была картина классовой структуры римского общества накануне краха республики и установления империи. Наиболее важным из всего сказанного следует, пожалуй, считать факт ослабления староримской сенатской аристократии и рост новых и активных элементов господствующего класса (всадничество, муниципальная, а затем и провинциальная знать и т. п.). Не менее важным фактором, приближавшим и делавший неизбежной смену политического режима, была устарелость, непригодность республиканского государственного аппарата в новых, изменившихся условиях. Напомним, что основными звеньями римского республиканского устройства считают обычно народное собрание (комиции), сенат и магистратов. Эти политические институты, характерные и пригодные для удовлетворения нужд и управления небольшой античной общиной, оказались не приспособленными к новым задачам. А республиканские должностные лица (магистраты), как правило, ежегодно сменяемые и взаимоограниченные своей коллегиальностью, также не могли больше удовлетворять запросы и нужды огромного государства, не в состоянии были проводить последовательную и рассчитанную на продолжительный срок политику. Разложившийся, утративший в значительной мере свой авторитет сенат превратился в крайне негибкий и консервативный орган староримской знати, а переставшие олицетворять весь народ комиции становились юридической фикцией. В прежние времена римское народное собрание, кроме того, было тесно связано с народным ополчением или, вернее, существовало в этих двух ипостасях, что и было одним из характернейших признаков античной демократии. Теперь народное ополчение вообще перестает существовать, более того – возникает оторванная от народа профессиональная и корпоративная армия. Она в скором времени превращается в грозную силу, в один из наиболее существенных и действенных факторов, определяющих кризис республики. И наконец, вопрос об управлении завоеванными и подчиненными территориями – провинциями. Пожалуй, ни в чем другом устарелость и неприспособленность государственного аппарата республики к новым задачам не сказывалась столь ярко. Не существовало никаких законодательных положений, касавшихся провинций. Провинции управлялись римскими наместниками (проконсулами, пропеторами), которые действовали по собственному усмотрению и фактически бесконтрольно. Их деятельность и злоупотребления могли быть обжалованы лишь после истечения срока их полномочий. Фактически управление провинциями сдавалось как бы на откуп отдельным лицам, что приводило к лихоимству, хищнической эксплуатации и разорению целых стран и областей. Подобная система эксплуатации была неэффективной и неразумной даже с точки зрения самого господствующего класса.
Такова была общая обстановка и конкретные условия, объясняющие назревший крах республики и отвечающие на вопрос о том, почему новые, набирающие силу социальные группировки настойчиво искали новых же политических форм и путей их достижения. В бурных событиях I в. до н. э. определилось и то и другое. Искомой политической формой оказалось единовластие, диктатура; средством ее достижения – армия. Начинается эпоха гражданских войн, эпоха борьбы военных и политических вождей за единоличную власть.
Здесь можно вспомнить о диктатуре Суллы, которая оказалась, однако, непрочной и недолговечной, ибо Сулла, используя новые методы борьбы, а именно опору на вооруженную силу, на армию, пытался спасти обреченный класс и старый, прогнивший режим – режим сенатской олигархии. Можно говорить и о диктатуре Юлия Цезаря, установившейся в ходе следующего этапа гражданских войн. Цезарь пытался опереться уже не на староримскую знать, но на более перспективные слои господствующего класса, и потому некоторые его реформы имели не только злободневное и преходящее значение.
Новый политический режим окончательно сформировался в годы правления Октавиана Августа – приемного сына Цезаря и его политического наследника. Ему удалось победоносно завершить последний этап гражданской войны, установить прочную власть и длительный мир или, как говорил знаменитый римский историк Тацит, покорить «своей щедростью воинов, раздачами хлеба – толпу, а всех вместе – сладостными благами мира».
Этот новый политический режим в принципе (с незначительными модификациями) сохранялся на протяжении всей истории ранней империи. Он получил название принципата. Суть режима заключалась в том, что император заносился первым в списки сенаторов, т. е. был принцепсом сената и считался лишь «первым среди равных». Республиканские должности (магистратуры) не отменялись, но все они, как правило, сосредоточивались в руках императора. Сенат оставался – во всяком случае формально – высшим органом государства. Все это давало Августу возможность утверждать, что он «восстановил республику» и что, обладая властью, во всем равной власти сенаторов, своих коллег по управлению государством, он превосходил их лишь «своим авторитетом». Таков был своеобразный политический строй, установленный Августом, который поэтому нередко определяют как монархию под видом республики, или как республиканское правление по внешней его форме и единовластие по существу.
Между правлением Октавиана Августа (он умер в 14 г. н. э.) и вступлением на престол Римской империи Нерона прошло ровно сорок лет. За этот срок сменилось три императора.
