Текст книги "Декстер в деле"

Автор книги: Джеффри Линдсей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

Глава 30

Так оно и вышло, что на следующий день, рано утром, я оказался в небольшом здании на краю летного поля в Международном аэропорту Майами. Я сжимал в руках паспорт на имя Дэвида Марси, а одет был в наряд, который иначе, чем спортивным костюмом, и не назвать, причем зеленого цвета и с ярко-желтым ремнем. Рядом со мной стоял мой собрат по баптистской церкви и руководитель по миссионерской работе, преподобный Кэмпбел Фрини, в не менее чудовищном наряде и с улыбкой настолько широкой, что она как будто изменила форму его лица и скрыла некоторые шрамы.

На самом деле я не слишком озабочен модными нарядами, но даже у меня есть некоторые базовые понятия о пристойности… однако то, что было на нас надето, просто втаптывало все мои представления в грязь. Я, разумеется, пытался спорить, но преподобный Кайл объяснил мне, что выбора нет.

– Нужно выглядеть как положено, парень, – заявил он, оправляя свою красную спортивную куртку. – Баптисты-миссионеры одеваются именно так.

– Разве нельзя нам побыть пресвитерианцами? – с надеждой спросил я.

Чатски лишь покачал головой.

– Такая уж у нас легенда, придется следовать… И не поминай через слово Иисуса, они так не делают. Просто улыбайся почаще, будь доброжелателен, и все получится. – Он протянул мне еще один листок бумаги. – Вот, письмо из министерства финансов – разрешение поехать на Кубу для миссионерской работы. Не потеряй.

Все те недолгие часы, которые прошли с того момента, как он решил свозить меня в Гавану, до нашего утреннего прибытия в аэропорт, Чатски просто фонтанировал полезной информацией – даже не велел мне пить воду из-под крана (достаточно нелепо, на мой взгляд).

Я едва успел придумать для Риты правдоподобное объяснение: мол, у меня срочное дело, волноваться не о чем, и до самого моего возвращения возле дома будет дежурить коп. И хотя жене хватило ума не поверить в срочные дела по судмедэкспертизе, она приняла мое объяснение, успокоенная зрелищем припаркованной у нашего дома полицейской машины. Чатски со своей стороны тоже принял участие: он похлопал Риту по плечу и заявил:

– Не волнуйся, мы обо всем позаботимся.

Конечно, это еще больше ее запутало, поскольку Чатски уж точно не имел к судмедэкспертизе никакого отношения. Но в целом у нее как будто сложилось впечатление, что мы делаем какие-то жизненно важные вещи ради ее безопасности и что скоро все станет хорошо, так что Рита почти не плакала, только обняла меня на прощание.

…Мы вышли к взлетной полосе, сжимая в руках фальшивые документы и настоящие билеты, и, вдосталь потолкавшись с остальными пассажирами, загрузились в самолет.

Чатски – то есть преподобный Фрини – занял место у прохода, но был настолько массивно сложен, что буквально прижал меня к иллюминатору. Значит, в тесноте до самой Гаваны – мне даже не вздохнуть как следует, пока сосед не отойдет в уборную. Тем не менее это не слитком большая цена за возможность нести Слово Божье безбожникам-коммунистам. Я задержал дыхание и приготовился к взлету. Совсем скоро самолет задрожал, запрыгал на полосе и поднялся в воздух.

Лететь было недолго, и я не слишком пострадал от нехватки кислорода, тем более что Чатски большую часть времени шатался по проходу и болтал со стюардессой. Наконец мы приземлились на поле, которое бетонировали, очевидно, те же самые лодыри, что делали и Международный аэропорт Майами. Шасси каким-то чудом не отвалилось, и самолет подрулил к красивому современному терминалу, а потом покатился куда-то в сторону и, наконец, замер возле мрачного сооружения, похожего на автобусную остановку возле какой-нибудь старой тюрьмы.

Мы строем вышли из самолета на передвижной трап, спустились на поле и зашагали в приземистое серое здание терминала, оказавшееся внутри ничуть не более приветливым, чем снаружи. Повсюду маячили весьма серьезные, вооруженные автоматами усатые молодцы в форме. С потолка свисало несколько телеэкранов, по которым показывали что-то вроде кубинского ситкома в сопровождении настолько бурного закадрового смеха, что все американские аналоги сразу показались мне гораздо тоскливей.

Очередь пассажиров медленно ползла к будке. Что там происходит, я не видел – вдруг нас сейчас рассортируют по вагонам и, как скот, погонят в ГУЛАГ? Но Чатски не особенно волновался, а значит, мне тоже не пристало жаловаться.

Вскоре Чатски шагнул к будке и просунул свой паспорт в узкую прорезь внизу окошка. Никто не заорал на нас, не открыл огонь из автомата, а через несколько секунд мой спутник вновь получил свой паспорт и скрылся из виду. Настала моя очередь.

За толстым стеклом в будке сидел брат-близнец любого из солдат в зале. Он молча взял мой паспорт, открыл, посмотрел и, не говоря ни слова, сунул мне обратно. А я-то ждал допроса, боялся, что он попробует избить меня за то, что я капиталистический прихвостень… Я настолько поразился отсутствию всякой реакции, что просто застыл, пока человек за стеклом не погнал меня жестами прочь.

Тогда я сдвинулся с места, прошел мимо будки и попал в зону выдачи багажа.

– Ну что, парень? – Чатски стоял у неподвижной багажной ленты, на которой, как я надеялся, вскоре должны были появиться наши чемоданы. – Ты не испугался?

– Вообще-то я думал, будет хуже… Ну, они же нас терпеть не могут?

Чатски усмехнулся:

– Надеюсь, ты вскоре убедишься, что сам ты им нравишься, вот только правительство твое они терпеть не могут.

Я покачал головой:

– А разве это не одно и то же?

– Кубинская логика, – усмехнулся Чатски.

Я вырос в Майами и совершенно точно понял, о чем он: над «кубинской логикой» у нас потешалась вся кубинская диаспора не меньше, чем над эмоциональной несдержанностью Cubanaso [29]29
  Кубинец; нечто кубинское, связанное с Кубой ( исп.).


[Закрыть]. Лучше всего это объяснил один мой преподаватель в колледже. Я тогда выбрал курс поэзии в тщетной надежде понять человеческую душу, раз уж у меня нет своей. Преподаватель вслух читал нам Уолта Уитмена… до сих пор помню те строчки, квинтэссенцию человечности: «По-твоему, я противоречу себе? Ну что же, значит, я противоречу себе. Я широк, я вмещаю в себе множество разных людей» [30]30
  Уолт Уитмен. Песня о себе. Перевод К. Чуковского.


[Закрыть]. Преподаватель поднял взгляд от книги, проронил: «Превосходный образец кубинской логики!» – и, дождавшись, когда стихнет хохот, стал читать дальше.

Вот так: кубинцы не любят Америку, но любят американцев. Подумаешь, я каждый день с такой мыслительной эквилибристикой сталкиваюсь.

Тут что-то брякнуло, громкоговоритель рыгнул, и на багажной ленте стали выезжать чемоданы.

Вещей у нас было мало – лишь чистые носки на смену и дюжина Библий, – и мы потащили свои сумки к выходу, мимо тетеньки на таможенном посту, которой, похоже, интереснее было болтать с соседом-охранником, чем ловить пассажиров на контрабанде оружия. Она едва взглянула на нас и сделала выразительный жест рукой – мол, проходите, – ни на секунду не прерывая свой стремительный монолог.

Невероятно – мы на воле, вышли наружу, на солнце!.. Чатски свистнул такси – серый «мерседес», – к нам подскочил шофер в серой ливрее и фуражке в тон и забрал наши сумки.

Чатски сказал водителю:

– Отель «Националь»!

Тот закинул вещи в багажник, и мы уселись в машину.

На шоссе, ведущем в Гавану, мы заметили лишь несколько других такси, пару мотоциклистов, какую-то медлительную колонну военных грузовиков, и больше никого – до самого города. Зато там бурлила жизнь: древние автомобили, велосипеды, толпы людей, запрудивших тротуары, и какие-то очень странного вида автобусы – раза в два длиннее, чем обычные американские, спереди тягач, а сзади двугорбый прицеп. Автобусы были набиты под завязку, но я заметил, как на остановках туда с веселыми криками лезут еще.

– «Верблюды», – заявил Чатски, и я растерянно уставился на него.

– Что?

Он кивнул на этот странный транспорт:

– Их называют «верблюдами». Якобы за внешнее сходство, но, по-моему, за вонь внутри в час пик. Запихни в салон человек четыреста, после работы, без кондиционеров, да еще и окна не открываются!

Очаровательный кусочек информации – по крайней мере с точки зрения Чатски, – потому что ничего более интересного он так и не предложил, хотя мы ехали по незнакомому мне городу. Впрочем, моему спутнику явно прискучила роль экскурсовода. Тем временем мы пробились сквозь пробки и выехали на широкий бульвар вдоль берега. На высоком склоне, по ту сторону залива, показался старый маяк и какие-то зубчатые стены, а еще дальше в небо вился черный дым. Вдоль океана тянулась широкая набережная. Волны разбивались о камни, во все стороны летели брызги, но прохожие, очевидно, не боялись намокнуть. Люди самых разных возрастов сидели, стояли, прогуливались, рыбачили, лежали и целовались. Мы проехали мимо какой-то искривленной скульптуры и свернули налево, чуть в горку.

Вот и гостиница «Националь», все, как положено, на месте и фасад буквой «П», где вскоре будут демонстрировать ухмылку Декстера, если только мы не найдем Вайсса раньше.

Таксист подъехал к величественной мраморной лестнице, привратник в пышной адмиральской форме выступил вперед и хлопнул в ладоши, и к нашей машине побежали носильщики.

– Приехали, – непонятно зачем сообщил мне Чатски.

Адмирал распахнул дверь такси, и Чатски вылез наружу. Мне было позволено открыть дверцу самому, поскольку я сидел с другой стороны от мраморной лестницы. Я так и сделал и вышел из машины в самую гущу угодливых улыбок.

Чатски расплатился с водителем, и мы поднялись вслед за носильщиками по ступенькам отеля.

Холл гостиницы, выполненный, похоже, из того же самого мрамора, что и ступени, терялся в туманной дали. Нас заботливо провели к стойке мимо купы плюшевых кресел с бархатной бахромой, и лицо регистратора озарилось несказанной радостью.

– Senor Фрини! Как приятно снова вас видеть! – Он удивленно изогнул бровь. – Неужели приехали на фестиваль искусств?

Акцент у клерка был даже менее заметный, чем у многих жителей Майами. Чатски тоже явно обрадовался встрече и потянулся через стойку для рукопожатия.

– Как дела, Рохелио? Вот привез к вам новичка. – Он положил мне руку на плечо и подтолкнул вперед, как будто я застенчивый юнец, понуждаемый поцеловать бабушку. – Дэвид Марси, наша восходящая звезда! Какие проповеди читает!..

Рохелио почтительно потряс мне руку.

– Очень рад, senor Марси!

– Спасибо, – сказал я. – Хорошее у вас тут местечко.

Он опять легонько поклонился и принялся печатать что-то на компьютере.

– Надеюсь, вам у нас понравится. Если senor Фрини не против, я поселю вас на самом верху, поближе к завтраку.

– Отлично.

– Один номер или два?

– Пожалуй, хватит одного, Рохелио, – решил Чатски. – Придется экономить.

– Разумеется, – отозвался Рохелио, еще несколько раз тюкнул по клавишам и широким жестом выложил на стойку два ключа. – Пожалуйста!

Чатски сгреб ключи и подался вперед.

– Еще такое дело, Рохелио, – начал он, понизив голос. – Мы ждем друга из Канады… по имени Брэндон Вайсс. – Он пододвинул ключи к себе, а на стойке вместо них осталась купюра в двадцать долларов. – Хотим ему сюрприз устроить. В честь дня рождения.

Рохелио шевельнул рукой, и двадцатка исчезла как муха в пасти у ящерицы.

– Разумеется! Я сразу же вам сообщу, как он приедет!

Чатски сказал спасибо и кивком позвал меня за собой.

Я последовал за ним и носильщиком с нашими сумками в дальний конец холла, к лифтам, готовым умчать гостей на самый верх. Там уже стояли несколько человек, одетых по-курортному – изысканно-небрежно; они в ужасе вытаращились на наши миссионерские одеяния. Верный сценарию, я лишь благостно улыбнулся и промолчал, даже из книги «Откровение» не стал цитировать.

Двери лифта открылись, толпа влилась внутрь.

– Езжайте, сэр, я поднимусь к вам через две минуты! – произнес носильщик.

Мы с преподобным Фрини вошли в лифт. Двери закрылись. Я поймал еще несколько обеспокоенных взглядов, но все пассажиры молчали и я тоже, только гадал, почему мы поселились в одном номере. У меня соседей по комнате с колледжа не было. К тому же я точно знал, что Чатски храпит.

Двери снова открылись, и мы вышли из лифта. Я последовал за Чатски влево, мимо еще одной стойки и официанта со стеклянной сервировочной тележкой. Официант кивнул и протянул нам по высокому бокалу.

– Что это? – не понял я.

– Энергетический напиток по-кубински, вроде «Гаторейд», – объяснил Чатски. – Твое здоровье!

Он осушил свой бокал и поставил обратно на тележку; я последовал его примеру. Вкус у напитка был мягкий, сладковатый, немного мятный, в самом деле освежающий, как газировка в жаркий день. Чатски взял с тележки еще один бокал, я тоже.

– Салют!

Мы чокнулись и выпили. Отличная вещь! Я даже позволил себе насладиться напитком, ведь из-за утренней суеты не успел ничего поесть или выпить.

Двери лифта позади нас снова распахнулись, и вылез носильщик с нашим багажом.

– Ну вот! – воскликнул Чатски. – Пойдем посмотрим номер!

Он осушил еще бокал, я тоже, и мы последовали по коридору за носильщиком.

Примерно на полпути я почувствовал себя как-то странно, словно мои ноги вдруг одеревенели.

– Из чего у них эта штука? – спросил я у Чатски.

– В основном из рома. Ты что, раньше никогда не пил мохито?

– Нет… – пробурчал я.

Он коротко фыркнул.

– Привыкнешь! Ты же в Гаване!

Я поплелся за ним, а коридор отчего-то делался все длиннее и ярче. Мне вдруг стало удивительно легко… Каким-то образом я сумел добрести до номера и ввалился внутрь. Носильщик уложил наши сумки на специальную подставку и раздвинул шторы, впуская свет в просторную комнату, со вкусом обставленную в классическом стиле.

– Замечательно, – похвалил Чатски, и носильщик слегка поклонился. – Спасибо. Большое спасибо.

Чатски протянул ему руку с зажатой в пальцах десятидолларовой купюрой.

Носильщик взял деньги, заверил нас, что стоит только позвонить, как он сдвинет горы ради нашего малейшего каприза, и исчез за дверью. Я рухнул ничком на ближайшую к окну кровать, однако солнце так буйно и ярко билось в окно, что мне пришлось закрыть глаза. Нет, комната не закружилась и я не провалился в пьяный сон, просто было на редкость приятно полежать с закрытыми глазами…

– Десять баксов, – ворчал Чатски. – Месячная зарплата у большинства местных! А он – бац, и за пять минут… У него, наверное, и докторская степень по астрофизике имеется… Эй, парень, ты чего?

– Лучше всех… – пробормотал я. – Сейчас, только посплю две минуты…

Глава 31

Я проснулся. В номере было темно и тихо. Я пошарил на тумбочке у кровати, нащупал лампу и включил свет. При свете обнаружилось, что Чатски задернул в комнате шторы, а сам куда-то делся. Также возле лампы обнаружилась бутылка питьевой воды; я жадно схватил ее, сорвал крышку и с благодарностью заглотил едва ли не полбутылки разом.

Тело после сна ничком слегка одеревенело, в остальном же я чувствовал себя на удивление хорошо и вдобавок проголодался. Я подошел к окну и раздвинул шторы.

На улице по-прежнему был день-деньской, но солнце чуть сместилось вбок, жара немного спала. Я постоял у окна, разглядывая порт и широкую набережную, запруженную людьми. Люди не спеша прогуливались, собираясь тут и там группками, болтали друг с другом, что-то пели и, как мне показалось по некоторым признакам, давали советы влюбленным.

На водах гавани покачивалась большая автомобильная покрышка, в которой сидел человек с удочкой. Еще дальше, почти на горизонте, плыли три больших корабля.

В небе кружили птицы, в волнах бликовало солнце, и все это было невероятно красиво… а я вдруг вспомнил, что мне совершенно нечего поесть, нашел свой ключ на столике у кровати и спустился в холл.

В противоположной стороне от лифтов, ближе к стойке консьержа, я отыскал очень большой и нарядный ресторан, а рядом с ним, в уголке, примостился бар, отделанный панелями темного дерева. И бар, и ресторан были вполне симпатичные, но хотелось другого. Бармен на превосходном английском подсказал, что в цокольном этаже гостиницы имеется небольшая закусочная: вниз по лестнице, во-он в той стороне холла. Я его поблагодарил (тоже на превосходном английском) и пошел к лестнице.

Кафе было стилизовано под кинотеатр, и мне даже поплохело в первый момент, пока я не увидел меню, – по счастью, тут кормили не только попкорном. Я заказал сандвич по-кубински и местный же напиток и уселся за стол, с некоторой горечью размышляя о софитах, камерах и съемках. Вайсс был где-то рядом или вот-вот должен появиться, а он обещал сделать из Декстера настоящую звезду. Беда в том, что мне не хотелось быть звездой. Мне гораздо больше нравилось работать в безвестной тьме и тихо, не привлекая особого внимания, добиваться безупречности в своем деле. Вскоре это станет совершенно невозможно, если только мне не удастся остановить Вайсса, что представлялось маловероятным, поскольку я не очень-то понимал, как это сделать. Зато сандвич оказался вкусный.

Я поел, поднялся по ступенькам и по наитию вышел на улицу. Вдоль тротуара выстроились древние «шевроле» и «бьюики», и даже один «хадсон» (я б такую модель без шильдика и не опознал). У машин околачивались очень довольные на вид люди, и все они были готовы меня прокатить, но я с улыбкой прошел мимо них и направился к видневшемуся вдалеке парадному входу. За ним сгрудились какие-то раздолбанные повозки вроде гольф-каров под яркими пластиковыми крышами. Водители этих колымаг были молодые и не такие лощеные, но они точно так же жаждали не дать мне воспользоваться собственными ногами. Впрочем, я сумел пройти и мимо них.

Кривая улочка вела вдаль, к какому-то бару или клубу. Справа от меня шоссе спускалось вниз, к набережной, а слева виднелись лавчонки и нечто вроде кинотеатра. Пока я все это разглядывал и размышлял, в какую сторону пойти, возле меня затормозило такси, стекло опустилось, и из машины меня настойчиво окликнул Чатски.

– Внутрь! – позвал он. – Давай быстрее, парень! Садись!

Понятия не имею, зачем это было нужно, однако я забрался в такси и машина повезла нас обратно к гостинице, свернула направо и въехала на парковку у крыла здания.

– Нельзя тебе болтаться возле входа! – заявил мне Чатски. – Если он тебя заметит, игра окончена.

– Ох… – пробормотал я, чувствуя себя дурак-дураком. Конечно, Чатски прав – так непривычно было начинать охоту днем, что это соображение попросту не пришло мне в голову.

– Идем! – Чатски вылез из такси с новеньким кожаным портфелем в руках, расплатился с водителем и провел меня через боковой вход, мимо магазинчиков, прямо к лифтам. Мы молча поднялись в номер. Чатски кинул портфель на кровать, сам плюхнулся в кресло и объявил:

– Отлично, время у нас есть, и лучше убивать его здесь, в номере. – Посмотрел на меня как на слабоумного ребенка и добавил: – Чтобы нас не обнаружили.

Он смерил меня взглядом, как бы проверяя, понял ли я, затем, очевидно, удовлетворившись увиденным, вытащил из кармана потрепанную брошюрку и карандаш и принялся разгадывать кроссворд судоку.

– Что у тебя в портфеле? – спросил я с некоторым раздражением.

Чатски улыбнулся, подтащил портфель к себе и проворно раскрыл. Внутри была кипа дешевеньких сувениров – ударных музыкальных инструментов со штампом «Cuba».

– Зачем? – удивился я.

Он ответил все с той же улыбкой:

– Никогда не знаешь, что и где понадобится!

И снова уткнулся в кроссворд.

Предоставленный самому себе, я подтащил кресло к телевизору и принялся смотреть кубинские сериалы.

Так мы мирно просидели в номере до самых сумерек. Наконец Чатски взглянул на часы и объявил:

– Идем, парень, пора!

– Куда пора? – спросил я.

Он подмигнул мне:

– На встречу с другом.

Не добавив больше ни слова, он подхватил свой новенький портфель и направился к выходу. Хоть мне и не слишком понравились эти его перемигивания, выбора у меня в обгцем-то не было – я покорно потащился следом, прочь из номера, снова через боковой выход из гостиницы, к ожидающему нас такси.

В сумерках движение в Гаване сделалось еще хаотичнее.

Я приоткрыл окно в машине, чтобы видеть, слышать и обонять город, и был вознагражден изменчивыми, но не смолкающими всплесками музыки, раздававшейся из каждой двери и каждого окна на нашем пути и подхваченной множеством уличных музыкантов.

Музыка звучала то громче, то тише, по всему городу, и всякий раз докатывалась до наших ушей патриотичным мотивом «Гуантанамеры».

Такси ехало по каким-то кочкам, по грубо вымощенной улице, сквозь толпы людей, неумолчно поющих, чем-то торгующих и, как ни странно, играющих в бейсбол. Я очень быстро запутался в кривых переулках, и к тому моменту, когда такси остановилось у заграждения из массивных железных шаров поперек дороги, давно уже забыл, откуда мы приехали. Чатски повел меня через площадь к перекрестку, у которого стоял… как будто бы отель. Здание сияло ярко-оранжевым в свете заходящего солнца. Я проследовал за Чатски внутрь, через бар с пианино и мимо нескольких портретов Эрнеста Хемингуэя, стилизованных под детские рисунки.

В дальнем конце фойе была шахта старинного лифта; мы прошли туда, и Чатски позвонил в звонок. Сбоку стояли какие-то шкафы с сувенирами; в витринах красовались пепельницы, кружки и другие предметы с изображениями Эрнеста Хемингуэя, более умело выполненными, чем детские рисунки в фойе.

Приехал лифт; мрачный старик оператор сдвинул массивную металлическую решетку. Мы с Чатски вошли. Вслед за нами втиснулись еще несколько человек, оператор вернул решетку на место и перевел внушительную рукоять в положение «Вверх». Клеть лифта дернулась и медленно поползла на пятый этаж. Здесь оператор снова повернул рукоять, и кабина рывком остановилась.

– Комната Хемингуэя! – объявил старик, открыл кабину, и остальные пассажиры высыпали наружу.

Я вопросительно взглянул на Чатски, но он помотал головой и жестом показал наверх, так что я остался в лифте. Кабина рывками поднялась еще на два этажа вверх. Лифт замер. Старик открыл металлическую дверь, и мы наконец-то вышли в небольшую комнатку. Откуда-то поблизости доносилась музыка. Чатски взмахом руки пригласил меня на крышу и повел на звук.

Трио музыкантов исполняло песню про ojos verdes [31]31
  Зеленые глаза ( исп.).


[Закрыть]; мы их увидели, когда зашли за перегородку, – трех мужчин в белых штанах и традиционных рубахах навыпуск – гуаяберах. Позади них, у стены, располагался бар, а с двух других сторон внизу под нами распростерся город – Гавана в оранжевом свете заката.

Чатски подвел меня к низкому столику в окружении мягких кресел, и мы присели.

– Ничего видок, а?

– Очень красиво, – согласился я. – Мы сюда окрестностями пришли любоваться?

– Нет, я же тебе сказал. У нас тут встреча с другом.

Не знаю, шутил он или нет; Чатски явно не собирался продолжать разговор. Во всяком случае, в этот момент у нашего столика появился официант.

– Два мохито, – заказал Чатски.

– Вообще-то я, пожалуй, лучше пива выпью, – произнес я, припомнив, как уже заснул сегодня днем после мохито.

Чатски пожал плечами.

– Попробуй местный «Кристал», вполне терпимо.

Я кивнул официанту; уж выбор пива Чатски точно можно доверить. Официант кивнул мне в ответ и направился к бару за напитками, а музыкальное трио завело «Гуантанамеру».

Мы едва успели сделать по глотку, как к нашему столику подошел довольно низенький человек в коричневых слаксах и лимонно-зеленой гуаябере, с портфелем в руках.

Чатски вскочил с места и протянул руку.

– Ии-ваан! – вскричал он, и я даже не сразу понял, что это не внезапный приступ синдрома Туретта, а просто имя незнакомца на кубинский манер – Иван.

Ии-ваан тоже протянул руку, а потом они с Чатски обнялись.

– Кам-Бейл! – воскликнул человечек, и я опять не сразу вспомнил, что Чатски нынче зовут преподобным Кемпбеллом Фрини.

Пока в мозгах у меня закипало, Иван уже вопросительно обернулся ко мне.

– Ах да! – встрял Чатски. – Это Дэвид Чарси. Дэвид, это Иван Эчеверрия.

– Mucho gusto [32]32
  Очень приятно ( исп.).


[Закрыть], – отозвался Иван, пожимая мне руку.

– Приятно познакомиться, – ответил я по-английски, потому что не знал, говорит ли «Дэвид» хоть сколько-нибудь по-испански.

– Ну, садись! – предложил Чатски своему гостю и махнул официанту. Тот поспешил к нашему столику и принял у Ивана заказ: мохито.

Потом Чатски и Иван принялись потягивать коктейли и весело болтать на стремительном кубинском диалекте испанского. Я бы мог, наверное, ухватить нить разговора, если бы постарался и вслушался, но стоит ли таких усилий обычная дружеская беседа, приятные воспоминания о былых деньках… Да и, честно говоря, даже если бы они обсуждали что-нибудь поинтересней, чем «помнишь, как мы?..», я бы все равно отключился – ведь уже совсем стемнело и из-за крыш поднималась огромная, красновато-желтая, раздутая, самодовольная и жаждущая крови луна, от одного только появления которой каждый дюйм моей кожи покрылся ледяным ковром мурашек, каждый волосок у меня на загривке и предплечьях вздыбился и завыл, и по всем закоулкам Замка Декстер побежал крошечный темный лакей с наказом Рыцарю Ночи: «Пора! Вперед!»

Увы, ничему такому сбыться не суждено. Этой ночью выпустить «себя» было нельзя; этой ночью требовалось, к сожалению, залечь на дно. Этой ночью полагалось прихлебывать теплое пиво и притворяться, что наслаждаешься музыкой; этой ночью нужно было вежливо улыбаться Ивану и ждать, когда все закончится. Эту ночь следовало перетерпеть и надеяться, что однажды, совсем скоро, я схвачу нож в одну руку, а Вайсса – в другую.

А до той поры – лишь глубоко дышать, потягивать пиво и любоваться восхитительным видом. Тренируй улыбку, Декстер!

Способен оскаливаться? Очень хорошо. А теперь спрячь клыки. Можешь растянуть губы, чтобы было похоже на улыбку, а не гримасу страшной боли?

– Эй, парень, ты чего? – окликнул меня Чатски.

Кажется, я случайно изобразил не ту гримасу.

– Все нормально. Просто… да нет, все нормально.

– Вот как? – недоверчиво пробормотал он. – Пожалуй, нужно отвезти тебя в отель.

Они с Иваном встали и обменялись рукопожатиями, потом Иван вновь уселся, а Чатски подхватил свой портфель, и мы пошли к лифту.

Обернувшись, я увидел, как Иван заказывает себе еще коктейль, и вопросительно посмотрел на Чатски.

– А, – понял он. – Мы не хотели вместе выходить. Ну, понимаешь, одновременно.

Что ж, наверное, в этом был какой-то смысл, поскольку мы теперь явно играли в шпионов, как в кино, так что по пути вниз я внимательно осматривал других людей, чтобы не упустить агентов какой-нибудь Корпорации Зла. Очевидно, в лифте никого из врагов не было, поскольку мы без происшествий спустились с крыши и вышли на улицу. Потом стали осматриваться в поисках такси и случайно прошли мимо повозки с лошадью… совершенно напрасно! Как же это я не заметил, я ведь никогда животным не нравился!.. Вот и эта лошадь вздыбилась, хотя коняга была замученная, старая, стояла и что-то меланхолично жевала, пока мы не приблизились. Маневр вышел не особо впечатляющий, на кадр из вестерна никак не тянул, но кобыле по крайней мере удалось взбрыкнуть обоими передними копытами и фыркнуть в мою сторону, перепугав собственного возницу ничуть не меньше, чем меня самого. Я поспешил прочь, и в итоге нам удалось сесть в такси, избежав нападения летучих мышей или чего-нибудь подобного.

Назад в гостиницу мы ехали молча. Прижав к себе портфель, Чатски смотрел в окно, а я пытался не внимать жирной, сокрушительной луне. Вот только получалось у меня не очень-то – луна была на каждой улице, по которой мы проезжали, на всех открыточных видах Гаваны, такая яркая, такая вожделенная, навевающая восхитительные мысли… И отчего же мне нельзя сегодня поиграть? Но нет, нельзя. Оставалось только улыбаться ей в ответ и повторять: «Я скоро! Очень скоро!»

Как только отыщу Вайсса.