Текст книги "Декстер в деле"

Автор книги: Джеффри Линдсей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

Конечно, врагу важнее было раскрыть меня, чем создать великое произведение искусства… или нет? Я запнулся и стал разглядывать более проработанные рисунки – те, на которых изображались и другие объекты. Рисунки недотягивали до подлинной оригинальности и казались довольно безжизненными…

Если совсем начистоту, мои портреты мог бы с тем же успехом изобразить и какой-нибудь талантливый старшеклассник. Даже если их показывать в огромном увеличении, на фасаде гостиницы «Брейкере», все равно и близко не похоже на то, что мы недавно повидали в Париже… Конечно, в экспозиции «Нога Дженнифер» тоже использовались любительские видеосъемки, но при этом главным было добиться реакции зрителей, а не…

На секунду в мозгах Декстера повисла мертвая тишина, тишина такая густая, что заглушила все остальное. А потом она рассеялась, обнаружив мелкую, но визгливую мартышку мысли.

Реакция зрителей.

Если главное для художника – реакция зрителей, то качество работы не имеет особого значения, ему важно шокировать. Он постарается запечатлеть их реакцию – например, на видеопленке. Или даже наймет специалиста, профессионала, ну, скажем, Кеннета Уимбла.

А потом Вайсс, вместо того чтобы воровать трупы для своих развлечений, сам стал убивать. Уимбл начал ныть, и тогда Вайсс взорвал его в собственном доме, одновременно попытавшись уничтожить и незаменимого меня.

Но Вайсс все равно продолжал снимать на камеру, даже без помощи профессионала, потому что затеял все именно для этого. Ему хотелось видеть, как люди смотрят на плоды его рук. Хотелось все сильней и сильней, а тут подвернулся скаутский вожатый, потом – Уимбл и покушение на меня. Но главное-то было – снять реакцию на видео.

Неудивительно, что Темный Пассажир так удивлялся. Сами-то мы практиковали искусство ради искусства, а результаты старались никому не показывать. Вайсс же был иным. Верша месть, он удовлетворился бы и косвенным воздействием – таким, какое мы с Пассажиром и рассматривать бы не стали. Но Вайссу все еще было важно искусство. Он нуждался в своих картинках.

Я взглянул на последнее в блокноте, полноцветное изображение самого себя, спроецированное на фасад «Брейкере». Рисунок удивительно четкий, все детали здания подробно прорисованы. Фасад в форме буквы «П», главный вход в самой середине, а по бокам выдаются в стороны еще два крыла. И широкая аллея, по центру засаженная пальмами в два ряда, – идеальная площадка для скопления пораженных ужасом зрителей. И Вайсс будет здесь же, в толпе, снимая чужие лица на камеру.

Разглядывая рисунок, я вдруг догадался, что враг захочет снять здесь номер, в том крыле здания, что окнами смотрит на фасад, туда, куда он станет проецировать свою картину. Установит в номере камеру вроде тех, с дистанционным управлением, которые использовал прежде, только с хорошим объективом.

Главное – успеть остановить его прежде, чем он все это устроит, остановить, как только он появится в отеле. Выходит, всего-то надо выяснить, на какое число он забронирует себе номер. Ничего сложного – если есть доступ в гостиничную систему бронирования (которого у меня нет) или если бы я знал, как эту систему взломать (чего я не знал). Однако, немного подумав, я кое-что понял.

Я знаком с человеком, который на это способен.

Глава 29

Кайл Чатски сидел напротив меня за тем же самым неудобным столиком в больничном кафетерии. Он безвылазно провел в больнице уже несколько дней, тем не менее был чисто выбрит и одет, похоже, в свежую рубашку. Чатски смотрел на меня через стол, как-то весело ухмыляясь одними губами и слегка прищурившись, хотя глаза при этом были все такие же холодные и внимательные.

– Забавно… Ты хочешь, чтобы я помог тебе взломать систему регистрации в отеле «Брейкере»? Ха! – Он коротко и не слишком убедительно хмыкнул. – А почему ты думаешь, что я это могу?

Что ж, вопрос справедливый. Вообще-то сам Чатски ни о чем таком никогда не говорил, но ненароком собранные крохи информации о моем собеседнике указывали на то, что он является уважаемым членом, так сказать, теневого правительства – того клана людей, не связанных между собой очевидно и намеренно избегающих постороннего внимания, которые служили в различных структурах, обозначаемых простыми буквенными аббревиатурами и более или менее аффилированных с федеральным правительством. И в этом своем качестве Чатски наверняка имеет возможности выяснить, когда Вайсс заселится в гостиницу.

Мешают только некоторые формальности: мне не положено ничего такого знать, а ему не положено признаваться. Чтобы разрешить затруднение, требовалось сразить его чем-то очень важным и срочным. Ничего более важного, нежели близящаяся кончина Декстера, конечно, и быть не может, однако вряд ли Чатски разделит мое мнение. Его, наверное, больше заботят всякие глупости вроде национальной безопасности, мира во всем мире и его собственной, достаточно бестолковой жизни.

Хотя есть шанс, что его может заботить и моя сестрица… по крайней мере нужно попробовать! Итак, нацепив налицо свое самое лучшее выражение мужественной прямоты, я заявил:

– Кайл! Эта сволочь ранила Дебору!

В любом крутом шоу по ТВ этого более чем достаточно, однако Чатски, видимо, ТВ не смотрит. Он лишь вопросительно изогнул бровь:

– И?..

– И… – протянул я, обескураженно силясь вспомнить, что еще обычно говорят в подобных сценах по телику. – И… э… он готов повторить попытку!

На этот раз Чатски изогнул обе брови.

– Ты думаешь, Вайсс снова нападет?

Все шло неправильно, совсем не так, как я рассчитывал. Я-то думал, существует некий Кодекс Людей Действия – стоит мне лишь затронуть вопрос активных действий, намекнуть, что я и сам готов присоединиться «к ним», как Чатски вскочит со стула и мы вместе ринемся в бой. А он только смотрел на меня так, словно я ему клизму предложил.

– Неужели ты не хочешь поймать эту сволочь? – Я подпустил в голос немного отчаяния.

– Это не мое дело, – ответил Чатски. – И не твое, Декстер. Если ты считаешь, что Вайсс поселится в той гостинице, сообщи копам. У них полно профессионалов, его выследят и схватят. А ты у себя один, парень… Пойми меня правильно: дело может оказаться серьезней, чем ты думаешь.

– Копы спросят, откуда я это знаю, – выпалил я и немедленно об этом пожалел.

Чатски тут же зацепился за мою оговорку.

– Ну и откуда ты это знаешь?

Бывают минуты, когда даже Демагогу Декстеру приходится раскрыть одну или две свои карты, – сейчас явно настал тот самый момент. Отбросив врожденные запреты, я выдавил:

– Он меня преследует.

Чатски моргнул.

– Это как?

– Это так, что хочет меня прикончить. Уже два раза пытался!

– И думаешь, снова попробует? В этой гостинице, в «Брейкере»?

– Да.

– Тогда почему бы тебе просто не пересидеть дома?

Скажу без ложного тщеславия: я не привык к тому, что интеллектом блещет собеседник, – но Чатски явно был ведущим в нашем танце, а Декстер отставал на пару па. Я завел разговор, имея в голове отчетливую картину, представляя Чатски бравым воином, способным бить с обеих рук, хотя вместо одной руки у него теперь протез… Все равно, он казался таким… ну, бесхитростным, горячим, плюющим на опасность человеком, который с полуслова ринется в бой, особенно если надо поквитаться со сволочью, ранившей его подлинную любовь, мою сестру Дебору. Я явно просчитался.

Однако оставался насущный вопрос: кто же такой на самом деле Чатски и как мне заручиться его помощью? Можно ли хитростью склонить его на свою сторону? Или надо прибегнуть к беспрецедентному варианту неудобной, непроизносимой правды? Одна только мысль о свершении акта честности заставила меня содрогнуться с головы до ног – это противоречило всему, во что я верил! Но иного выхода я не видел – придется выложить хотя бы кусочек правды.

– Если я останусь дома, Вайсс сделает что-то ужасное. Со мной и, может быть, с детьми.

Чатски покачал головой:

– Ты с большим толком говорил про месть… Как он может что-нибудь тебе сделать, если ты дома, а он в гостинице?

Иногда приходится признать: бывают дни, когда ничто не ладится, – вот как теперь. Я попробовал утешиться мыслью, что еще сказываются последствия сотрясения мозга, но сам себе возразил: оправдание довольно жалкое и к тому же весьма устаревшее. Тогда, чертовски злой, я достал блокнот, который стащил из машины Вайсса, и пролистал страницы до цветного портрета Декстера в Деле на фасаде гостиницы «Брейкере».

– Вот так! Если убить он меня не сможет, то подстроит арест за убийство.

Чатски долго разглядывал рисунок, потом тихо присвистнул.

– Ну и ну… А эти штуки внизу…

– Мертвые тела. Украшенные так же, как в деле, которое расследовала Дебора, когда он ее ранил.

– Зачем ему это? – спросил Чатски.

– Как бы такая форма искусства. Ну то есть он так думает.

– Да, но зачем ему это с тобой делать, парень?

– Помнишь, когда Дебору ранили, арестовали одного типа? Я ему хорошенько наподдал… А это его бойфренд был.

– Был? – зацепился Чатски. – А сейчас он где?

Никогда не видел особого смысла в самоуничижении – в конце концов, жизнь и без моей помощи с этим неплохо справляется, – но если бы я только мог проглотить это слово «был», то с удовольствием прикусил бы себе язык. Тем не менее слово не воробей; и тогда, задействовав жалкие остатки своей сообразительности, я выдал:

– Он не явился в суд, исчез.

– Так Вайсс винит тебя за то, что его любовник сбежал?

– Наверное… – пробормотал я.

Чатски переводил взгляд с меня на рисунок.

– Слушай, парень, я хорошо усвоил, что следует прислушиваться к своим предчувствиям. Мне это всегда помогало, девять раз из десяти. Но тут… не знаю… – Он пожал плечами и поддел ногтем рисунок. – Не слишком притянуто? Впрочем, ты прав в одном: тебе действительно нужна моя помощь. И еще как нужна…

– В каком смысле? – вежливо спросил я.

Чатски шарахнул кулаком по рисунку.

– Это не «Брейкере», а «Националь»! В Гаване. – Заметив, что у Декстера совершенно непотребно отвисла челюсть, он добавил: – Ну, в Гаване, понимаешь? На Кубе!

– Не может быть! Я сам там был! Это точно «Брейкере».

Чатски улыбнулся – неприятно, с видом собственного превосходства (мне бы очень хотелось испробовать такую улыбку самому).

– Ты что, историю прогуливал?

– Это нам не задавали! Вообще ты о чем?

– «Националь» и «Брейкере» строили по одному проекту, из экономии. Они, по сути, идентичны.

– Тогда почему «Националь», а не «Брейкере»?

– Сам смотри! – Чатски ткнул в рисунок. – Видишь, машины старые? Чистая Куба. А вот эту штуку видишь, типа гольф-кара, с пластиковой крышей? Это «коко-такси» – такие ездят только там, а не в какой-нибудь Флориде. И растительность… вот, слева! – Он бросил мой блокнот на стол и склонился ближе. – В общем, так, парень: по-моему, проблема исчерпана!

– Как это? – переспросил я, раздражаясь от его тона и полной бессмыслицы происходящего.

Чатски улыбнулся.

– Американцу слишком сложно туда попасть, – сообщил он. – Вряд ли у него получится.

Монетка упала в прорезь: у Декстера в мозгу загорелась лампочка.

– Вайсс канадец, – заявил я.

– A-а, тогда получится, – неохотно признал Чатски. – Слушай-ка! Ты, может, забыл, что там все… строго? Ну, в смысле… ему такое с рук не спустят? – Он снова ударил кулаком по блокноту. – Только не на Кубе! Копы моментально…

Чатски задумчиво потянулся своим блестящим металлическим крюком к лицу. Едва глаз себе не выколол, но вовремя спохватился.

– Если только…

– Что? – спросил я.

Он чуть качнул головой:

– Вайсс ведь не дурак, верно?

– Ну…

– Значит, он, конечно, знает. Следовательно… – Чатски замолчал на полуслове – очень вежливо! – и выудил откуда-то свой телефон, из тех, знаете, огромных, с увеличенным экраном. Придерживая телефон на столе с помощью крюка, он принялся быстро тыкать пальцем в клавиатуру, бормоча при этом сквозь зубы: «Черт… вот так… ага», – и все такое прочее, весьма осмысленное.

С моего места было видно, что на экране телефона загружена страничка «Гугл».

– Есть! – наконец объявил Чатски.

– Что?

Он улыбнулся, явно довольный собственной сообразительностью.

– Кубинцы обожают устраивать всякие фестивали. Ну, чтобы показать, как у них все классно и свободно. Вот вроде такого!

И подтолкнул свой телефон через стол ко мне.

Я вгляделся в экран и прочел:

– Festival Internacional de Artes Multimedia [28]28
  Международный фестиваль мультимедийных искусств ( исп.).


[Закрыть].

– Начинается через три дня, – сообщил мне Чатски. – Что бы они там ни вытворяли, хоть фильмы на стене, хоть что угодно, копам прикажут не мешать. До окончания фестиваля.

– И журналисты съедутся, – проговорил я, – со всего мира. Идеально.

В самом деле, у Вайсса будет отличная возможность подготовить свой кошмарный проект, а затем привлечь столь желанное ему внимание, – просто праздник какой-то! Вот только мне это ничего хорошего не сулило. Тем более что враг понимал: я никак не попаду на Кубу, чтобы его остановить.

– Ладно, – произнес Чатски. – Может, и есть в этом смысл… Но с чего ты взял, что он туда поедет?

К несчастью, справедливый вопрос. Во-первых, так ли уж я сам уверен? Осторожно, стараясь, чтобы Чатски ничего не почувствовал, я молча сверился с Темным Пассажиром. «Уверены ли мы?» – спросил я его.

«О да! – Он осклабился острозубой ухмылкой. – Еще как уверены!»

Ладно, значит, Вайсс отправится на Кубу и продемонстрирует там Декстера. Но мне требовалось нечто более убедительное, чем молчаливая уверенность. А какие у меня доказательства, помимо рисунков, которые, возможно, и в суде не стали бы рассматривать? Конечно, рисунки довольно интересные – к примеру, картинка с шестигрудой женщиной буквально засела у меня в голове…

Я вспомнил этот рисунок, и тут в прорезь звякнула очень большая монета.

Между страниц там лежал еще один листок бумаги. Расписание рейсов из Гаваны в Мехико.

На всякий случай – если придется срочно смываться. Если вы – ну просто гипотетически – только что разбросали несколько странных трупов в окрестностях самой дорогой гостиницы города.

Я полез в блокнот, выудил листок с расписанием и выложил на стол перед Чатски.

– Обязательно поедет!

Чатски взял листок, развернул и прочел:

– Авиакомпания «Кубана».

– Из Гаваны в Мехико, – вставил я. – Чтобы сделать что задумал и смыться по-быстрому.

– Возможно. Да, возможно…

Он склонил голову набок и задумчиво посмотрел на меня:

– Есть у тебя предчувствие?

Если честно, предчувствовал я обычно только приближение обеда. Но ради Чатски я раздвинул границы воcприятия, подключил своего Пассажира и почувствовал, что сомневаться не в чем.

– Поедет, точно, – подтвердил я вслух.

Чатски нахмурился и снова посмотрел на рисунок.

– Да-да… – Он поднял голову, подвинул расписание ко мне и потребовал: – Идем, с Деборой поговорим!

Моя сестра смотрела в окно (хотя с кровати ей, кажется, ничего не было видно), а по телевизору мелькали картинки нереального веселья. Вот только Дебс не обращала внимания на радостную музыку и восторженные вскрики, доносившиеся из телика. На самом деле, если судить исключительно по выражению ее лица, можно было подумать, что она вообще никогда в жизни не веселилась и начинать не собиралась. Когда мы вошли, она равнодушно окинула нас взглядом, узнала и сразу же отвернулась обратно к окну.

– Не в настроении, – прошептал мне Чатски. – Такое иногда случается после ножевых ранений.

Судя по шрамам на его лице и по всему телу, Чатски знал, о чем говорит, так что я лишь кивнул и приблизился к Деборе.

– Привет! – воскликнул я с наигранной жизнерадостностью, которую положено демонстрировать у постели больного.

Она повернула голову: безжизненное лицо, глубокая пустота в глазах – словно отражение ее отца, Гарри. Я уже видел такой взгляд прежде, из синей глубины поднялось воспоминание…

Гарри умирал. Странное для всех нас зрелище – поверженный Супермен. Он ведь должен быть выше человеческих слабостей. Но последние полтора года он умирал, очень медленно, приступами, и вот приблизился к финишной черте. Он лежал в хосписе, и медсестра задумала ему помочь. Она специально стала вкалывать все больше обезболивающего, доводя до смертельной дозировки, и впитывала умирание Гарри, наслаждалась тем, как он тает. Отец догадался и рассказал мне. О, счастье! Какое блаженство! Гарри разрешил мне сделать эту медсестру своей первой человеческой игрушкой, первой жертвой, которую я увлек с собой на Темную Игровую Площадку.

И я это сделал. Мне досталось несколько часов чуда, открытий и восторга, прежде чем Первая Медсестра повторила путь всего тленного. Наутро я отправился с отчетом в хоспис, к Гарри, переполненный алмазной темнотой от случившегося.

Я влетел, буквально не касаясь земли, в палату к Гарри; он открыл глаза, взглянул в мои и все увидел – увидел, как я изменился, как сделался тем, во что он меня превратил… И его глаза наполнились безжизненностью.

Я испугался, что отцу опять плохо.

– Что с тобой? Врача позвать?

Он закрыл глаза и медленно, слабо качнул головой.

– Что случилось? – Мне казалось, что, поскольку я еще никогда так хорошо себя не чувствовал, все остальные тоже должны хоть немного порадоваться.

– Ничего, – ответил Гарри затухающим, безвольным голосом. Потом снова открыл глаза и посмотрел на меня все тем же вымороженным, пустым синим взглядом. – Значит, ты все сделал?

Я кивнул и даже чуть покраснел от неловкости.

– А потом? – спросил он.

– Все чисто, – ответил я. – Я очень аккуратно.

– Никаких сложностей?

– Нет! Все было замечательно! – выпалил я и постарался его успокоить: – Спасибо, папа!

Гарри вновь закрыл глаза и отвернулся. Я почти не слышал следующих шесть или семь вдохов-выдохов. А потом он пробормотал:

– Что я натворил… О Боже, что я натворил…

– Папа? – Он никогда так не говорил при мне раньше, не призывал Бога, не выглядел таким измученным и растерянным, и все это было настолько тревожно, что даже слегка рассеяло мою эйфорию.

Но отец только покачал головой, ничего не добавив.

– Папа?..

Он все качал головой, болезненно, с усилием… и лежал тихо и молча долго, очень долго, целую вечность. Наконец открыл глаза и посмотрел на меня; именно тогда я увидел ту ледяную мертвую синь, без всякой надежды, без света.

– Ты то, – проговорил он, – что я из тебя сделал.

– Да! – согласился я, хотел опять его поблагодарить, но он мне не дал.

– Ты не виноват. Это все я.

Тогда я не понял, о чем он, и начинаю понимать лишь теперь, через много-много лет. Мне до сих пор жаль, что я ничего больше не сказал и не сделал, что-нибудь совсем простое, чтобы помочь Гарри уйти в окончательную темноту без тревог; несколько аккуратно продуманных слов, чтобы развеять его сомнения и наполнить синие пустые глаза светом солнца.

Вместе с тем, спустя долгие годы, я понимаю, что таких слов не существует – ни на одном известном мне языке. Декстер – изначально и навсегда вещь в себе, и если Гарри это увидел на закате жизни и испытал последний натиск ужаса и вины… что ж, мне очень жаль, но что тут поделать? Умирая, мы все приходим к болезненному осознанию, и далеко не всегда к осознанию какой-то особой истины… нет, просто приближающийся конец заставляет людей думать, что им открывается некое великое прозрение.

Можете мне поверить – уж я-то знаю, как ведут себя перед смертью. Если бы мне вздумалось записывать все то странное, что я слышал от своих особых товарищей по играм, когда я помогал им преодолеть черту, – получилась бы очень интересная книга.

Да, мне было жаль Гарри. Но что я – юное, неловкое, начинающее чудовище – мог сказать, как облегчить ему уход?

И вот, спустя годы, я увидел тот же самый взгляд у сестры, и меня опять окатила печальная волна беспомощности.

Дебора отвернулась от нас и стала смотреть в окно, а я был способен только растерянно ухмыляться.

– Ради всего святого, – сказала сестра, не поворачивая головы. – Хватит на меня пялиться.

Чатски уселся на стул по ту сторону кровати.

– Она сейчас не в духе, – сообщил он.

– Иди в жопу, – без всякого выражения проговорила Дебс, чуть дернув головой в сторону Чатски.

– Послушай, Декстер знает, где искать того, кто тебя ранил.

Она лишь моргнула.

– Вот… и мы с ним могли бы его поймать… Хотели с тобой посоветоваться, – продолжал Чатски. – Как тебе?

– Как мне? – переспросила Дебора спокойно и горько, посмотрев на нас с такой болью во взгляде, что даже я почувствовал. – Ты правда хочешь знать, каково мне?

– Тише, все хорошо…

– Мне сказали, что я у них на операционном столе умерла, – перебила она. – Так вот, я до сих пор как будто мертвая! Я не знаю, кто я, и зачем, и почему, я просто… – По ее щеке скатилась слеза. Мне стало страшно. – Наверное, он вырезал из меня все самое важное! Я не знаю, вернется ли это все снова!

Дебора опять отвернулась к окну. Мне самому хотелось плакать, а ведь я не такой.

– Я не плачу, ты же знаешь, Деке! Не плачу! – тихо всхлипывала она, а по щеке скатилась новая слеза, по еще влажной дорожке от первой.

– Все хорошо, – повторил Чатски, хотя что уж тут хорошего.

– Мне кажется, что я всю жизнь неправильно жила! – перебила она. – И я не знаю, можно ли теперь быть копом…

– Тебе станет лучше, – обещал ей Чатски. – Просто нужно подождать.

– Поймайте его! – воскликнула она и посмотрела на меня с намеком на свою прежнюю, привычную злость. – Поймай его, Декстер! И сделай то, что должен!

Дебс взглянула мне прямо в глаза, потом снова отвернулась к окну.

– Папа был прав, – прошептала моя сводная сестра.