Текст книги "Экстренный случай"

Автор книги: Джеффри Хадсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

СРЕДА,
12 октября

1

Раз в месяц Господь Бог сжаливается над колыбелью Свободы и разрешает солнцу посветить над Бостоном. Сегодня был как раз такой день: прохладный, яркий и ясный, с осенней бодрящей свежестью в воздухе. Я проснулся в хорошем настроении, охваченный предчувствием каких-то событий.

Я съел плотный завтрак, включая два яйца, которые смаковал виновато, памятуя о содержащемся в них холестерине. Затем пошел к себе в кабинет наметить порядок дня. Начал я с того, что составил список тех, кого уже успел– повидать, и попробовал прикинуть, не может ли подозрение пасть на кого-нибудь из них. По-настоящему подозрение не падало ни на кого.

Некоторое время я созерцал свой список, потом позвонил в городскую больницу. Элис на месте не оказалось; трубку взяла другая секретарша.

– Вы получили заключение по вскрытию Карен Рендал?

– Номер карточки?

– Не знаю я номера.

– Неплохо бы знать, – ответила она крайне раздраженно.

– Так или иначе, пожалуйста, проверьте.

На столе прямо у нее перед носом стоит ящике карточками, содержащий отчеты всех вскрытий, произведенных за месяц, исполнить мою просьбу пара пустяков. После длительной паузы она сказала:

– Вот, пожалуйста: «Маточное кровотечение в результате перфорации матки, явившейся следствием прерывания трехмесячной беременности. Сопутствующий диагноз: анафилаксия».

– Вот как? – сказал я и нахмурился. – Вы уверены?

– Я просто читаю то, что здесь написано, – ответила она.

Со странным чувством повесил я трубку. Я знал, что могу ошибаться. Допустимо» что микроскопическая экспертиза установила то, что не показала макроскопия. Тем не менее мне это казалось маловероятным.

Я позвонил Мэрфи в лабораторию узнать, не закончил ли он анализ, но он его еще не закончил: анализ будет готов только после полудня.

Затем я открыл телефонную книгу и стал искать адрес Энджелы Хардинг. Она проживала на Честнат-стрит: адрес весьма респектабельный. Я отправился к ней.

Честнат-стрит пересекает Чарлз-стрит у самого подножия Бикон Хилла. Это очень тихий район жилых домов, антикварных магазинов, старомодных ресторанов и небольших бакалейных лавочек. Живут здесь по большей части молодые специалисты: врачи, адвокаты, банковские служащие, которым нужен приличный адрес, но пока что не по карману Ньютон или Уэлзи-стрит. Другая часть ее населения – это специалисты старые – люди лет по пятьдесят, по шестьдесят, чьи дети уже повырастали и обзавелись собственными семьями. Селились здесь, конечно, и студенты, только они обычно набивались из экономии по несколько человек в маленькую квартирку. Пожилые обитатели, казалось, симпатизировали студентам – те вносили в жизнь района молодость и известный колорит, вернее сказать, симпатизировали, пока студенты ходили в приличном виде и вели себя смирно.

Энджела Хардинг жила на втором этаже дома без лифта; я постучал в дверь. Открыла тоненькая темноволосая девушка в мини-юбке и свитере и в громадных круглых очках с синеватым отливом: на щеке у нее был нарисован цветок.

– Энджела Хардинг?

– Нет, – ответила девушка. – Опоздали. Она уже ушла. Но, может, еще вернется.

– Меня зовут доктор Бэрри. Я патологоанатом.

Девушка закусила губу и с растерянным видом посмотрела на меня.

– Вы Баблз?

– Да, – сказала она. – А вы откуда знаете? – И тут же щелкнула пальцами: – Ну, конечно. Вы же были вчера вечером у Суперголовы. – Она отступила от двери. – Проходите!

В квартире почти не было мебели. Узенькая кушетка в гостиной и пара подушек на полу; через открытую дверь виднелась незастеленная кровать.

– Я пытаюсь выяснить все о Карен Рендал, – сказал я.

– Слышала.

– Это здесь вы жили все втроем прошлым летом?

– Да-а.

– Когда вы в последний раз видели Карен?

– Я уже несколько месяцев ее не видела. И Энджела тоже, – сказала она.

– Энджела вам так сказала?

– Да, конечно.

– Когда она вам это сказала?

– Вчера вечером. Мы вчера вечером говорили о Карен. Видите ли, мы как раз узнали о том. что с ней случилось.

– Кто вам сказал?

– Слухи дошли.

Какие слухи?

– Что у нее была неудачная вычистка.

– Вы знаете, кто это сделал?

– Полиция забрала какого-то доктора. Наверно, он и сделал, – сказала Баблз, передернув плечами. – Одного я не понимаю. Карен была не дура. Она знала, что к чему. Она этот опыт уже не раз имела, включая прошлое лето.

– То есть аборт?

– Ну да! Правильно. И после этого она ходила совсем убитая. Потом пару раз накурилась черт знает до какого состояния, и ей немного полегче стало. Был у нее этот пунктик насчет детей. Мы не хотели ничего такого ей давать, хоть на первое время после аборта, но она требовала, а кончилось кошмарно. Просто кошмарно.

– Что же произошло? – спросил я.

– Один раз она вообразила себя ножом. Скребла комнату и истошно вопила при этом, что кругом кровь, что все стены в крови. И еще ей казалось, будто окна – это новорожденные дети и что они на глазах чернеют и умирают. Просто ужас.

– А вы что делали?

– Успокаивали ее. Что нам оставалось? – Она протянула руку к столу и взяла кружку и маленькую проволочную петлю. Тряхнула петлей, и каскад мыльных пузырей поплыл в воздухе, медленно опускаясь вниз. Баблз наблюдала за ними. Один за другим они падали на пол и лопались. – Просто ужас!

– А кто делал ей аборт прошлым летом? – спросил я.

Баблз рассмеялась:

– Не знаю.

– Как это было?

– Ну, нагуляла она ребенка. Приходит раз и объявляет, что собирается от него избавиться. Исчезла на день, а потом является как ни в чем не бывало.

– Просто и без надрыва?

– Угу! – Она выпустила новый каскад пузырей и залюбовалась ими. – Просто и без надрыва. Извините меня. На минутку. – Она пошла в кухню, налила стакан воды и запила таблетку. – Что-то скисать начинаю, – объяснила она. – Ну вы понимаете.

– Что это у вас?

– Бомбочки.

– Амфитамин?

– Метедрин.

– Вы им постоянно пользуетесь?

– Сразу видно – доктор. – Она откинула волосы;– Не можете без вопросов.

– Где вы его достаете? – Я успел заметить облатку. В ней было по меньшей мере миллиграммов пять. На черном рынке метедрин обычно продают в расфасовке по одному миллиграмму.

– Забудьте, – сказала она. – Ладно? Забудьте и все.

– Если вы хотите, чтобы я забыл, зачем было вообще принимать у меня на глазах?

– Захотелось покрасоваться перед вами, вот и все.

– А Карен тоже его употребляла?

– Карен употребляла все, что под руку попадется. Она даже ширялась. – Вероятно, у меня сделался недоуменный вид, потому что она начала тыкать пальцем себя в сгиб руки, имитируя внутривенное вливание. – Никто больше не ширяется. А Карен из кожи лезла.

– И как она себя потом чувствовала?

– Отвратительно. Как пришибленная. Подавленная даже, вот именно – подавленная. Все лето. Она до конца лета ни одного парня к себе не подпустила. Будто боялась.

– Вы в этом уверены?

– Ага, – сказала она. – Еще бы.

Я огляделся по сторонам.

– Где же Энджела? Я хотел бы поговорить с ней.

– Ей самой очень нужно поговорить с вами – прямо сейчас.

– У нее какие-нибудь неприятности?

Баблз пожала плечами.

– Насколько я знаю, она медицинская сестра.

В эту минуту входная дверь распахнулась, и в комнату влетела высокая девушка со словами:

– Этой твари нигде нет. Прячется, проклятый… – Увидев меня, она осеклась,

– Полюбуйся, Энджела, – сказала Баблз, кивнув в мою сторону. – Вот кто к тебе пришел – старенький да ладненький.

Энджела Хардинг быстрыми шагами вошла в комнату, плюхнулась на кушетку и закурила сигарету. На ней было очень короткое черное платье, черные чулки в сеточку и лакированные черные сапоги. Длинные темные волосы и жесткое, красивое лицо с классическими, точеными чертами – лицо манекенщицы. Я с трудом мог представить ее себе в роли медицинской сестры.

– Это вы интересуетесь Карен? Садитесь, – сказала она. – Облегчите душу.

Баблз начала было:

– Энджи, я ему не говорила…

– Будь добренькой, Баблз, принеси мне кока-колы, – сказала Энджела. Баблз послушно кивнула и пошла в кухню. Энджела затянулась сигаретой, тут же затушила ее. Движения у нее были быстрые, но лицо не выражало волнения. Она понизила голос: – Я не хотела говорить о Карен при ней. Баблз очень из-за всего этого расстроена. Они очень дружили.

– А вы?

– Я не очень.

– Отчего бы?

– Она вначале обеим нам понравилась. Хорошая девчонка, немного шалая. Но веселая. Очень вначале понравилась. Потому мы и решили поселиться все втроем. Потом Баблз переехала к Суперголове, а я осталась тут с Карен. Это было уже не так весело. Она была ненормальная. Совершенный псих.

Баблз вернулась с кока-колой:

– Неправда!

– Не при тебе, конечно – Перед тобой она умела прикинуться.

– Ты просто злишься из-за…

– Ну, конечно. Еще бы! – Энджела тряхнула головой и переменила положение своих длинных ног. Затем повернулась ко мне и сказала – Она намекает! на Джимми. Джимми был мой знакомый врач из гинекологии.

– Это где вы работали?

– Да, – сказала она. – У нас с Джимми любовь была. Я думала, у нас это настоящее. И ведь было настоящее. А тут явилась Карен. – Она закурила новую сигарету, продолжая упорно избегать моего взгляда. Я, собственно, не был уверен, со мной она разговаривает или с Баблз. Очевидно, между девушками существовало разногласие. – Я никогда не думала, что она на это способна, – продолжала Энджела. – От своей соседки такого не ждешь. В конце концов существует же какая-то этика…

– Он ей нравился, – сказала Баблз.

– Целых семьдесят два часа. – Энджела встала и начала ходить по комнате. Платье едва прикрывало ей зад. Она была удивительно хороша. Несравненно красивей Карен.

– Ты сама знаешь, что все это неправда Сама знаешь, что Джимми…

– Ничего я не знаю, – возразила Энджела. – Единственно, что я знаю: Джимми сейчас кончает в Чикаго ординатуру, а я не с ним Может, если бы я была…

– Может, – сказала Баблз.

– Что может? – спросил я.

– Замнем для ясности, – сказала Энджела.

Я спросил:

– Когда вы видели Карен в последний раз?

– Не знаю. Пожалуй, где-то в августе. До того, как она поступила в колледж.

– Вы не видели ее в прошлое воскресенье?

– Нет, – ответила она, продолжая мерить комнату. Она даже не сбилась с ноги. – Нет.

– Странно. Элан Зеннер видел ее в прошлое воскресенье

– Кто?

– Элан Зеннер. Один ее приятель. Она сказала ему, что едет сюда.

Энджела и Баблз переглянулись. Энджела пробормотала:

– Тварь паршивая… – И выдавила сквозь зубы: – Наверное, она передумала. Это с ней постоянно бывало. Карен так часто передумывала, что мы иногда сомневались, есть ли у нее чем думать-то.

– Послушай, Энджела…

– Принеси-ка мне еще кока-колы. – Баблз встала и покорно удалилась в кухню. – Баблз хорошая девчонка, – сказала Энджела. – Но недалекая. Она любит, чтобы все кончалось хорошо – Она перестала шагать по комнате и остановилась прямо передо мной. – Вы хотели задать мне какой-то определенный вопрос?

– Только одно: видели ли вы Карен?

– Нет. Повторяю, что не видела.

– В таком случае извините за беспокойство.

2

Незадолго до полудня я позвонил в контору Брадфорда, где мне сообщили, что ведение дела доктора Ли берет па себя один из адвокатов, работающих в конторе, – некто Джордж Уилсон, с которым меня и соединили. По телефону он произвел на меня впечатление человека уравновешенного и уверенного в себе: он согласился встретиться со мной в пять часов, но не в клубе, а в баре Томсона-сокрушители.

После этого я отправился позавтракать в кафетерии, где просмотрел утренние газеты. История с арестом Артура Ли появилась на первых страницах всех газет под кричащими заголовками, хотя арест этот пока еще не связывался со смертью Карен Рендал. Статьи были снабжены фотографией Арта. Под глазами у него были темные мешки, придававшие лицу порочное выражение, углы губ зловеще опущены и волосы растрепаны. В общем, самый заурядный коновал. В статьях мало что было сказано, приводились лишь голые факты в связи с его арестом. Собственно, много слов не требовалось. Фотография говорила сама за себя. Неглупо придумано: трудно опротестовывать действия следственных органов на том основании, что опубликованная неудачная фотография может заранее направить общественное мнение.

В час я снова позвонил Мэрфи в лабораторию. И попал прямо на него.

– Фирма Гормон с неограниченной ответственностью

– Здорово, Мэрф. Что новенького?

– Относительно Карен Рендэл?

– Слушай, Мэрф, чем по-твоему, я могу еще интересоваться?

– Не знаю, – ответил ок. – Может быть, тем, что мне только что звонили из городской больницы. Звонил сам Уэстон. Интересовался, не приносил ли ты кровь на анализ.

– А что ты ему сказал?

– Сказал, что приносил. А ок захотел узнать результат. Ну, я ему сказал.

– Каков же этот результат?

– Она не была беременна. Это исключено.

– Ладно, – сказал я. – Спасибо.

Мэрф слегка оживил мою теорию. Не слишком, но все-таки.

3

Я приехал в патолабораторию Мэллори в три часа. Первый, кого я увидел там, был Уэстон, выглядевший очень усталым. Он криво улыбнулся мне.

– Итак, что выяснили? – спросил я.

– Результат отрицательный. Что касается беременности. – Он достал папку, содержащую протокол вскрытия, и полистал ее. – Вне всякого сомнения.

– Я не так давно звонил сюда, и мне сказали, что в заключении указана трехмесячная беременность.

– А с кем ты разговаривал? – осторожно спросил Уэстон.

– С секретаршей.

– Наверное, произошла какая-то ошибка. – Он вручил мне папку: – Хочешь взглянуть на слайды?

– Хотел бы.

– Вот тут, – сказал Уэстон, указывая на ящичек со слайдами.

Уэстон оставил меня одного. Я уселся перед микроскопом. В коробке было всего тридцать слайдов, показывающих срезы с различных жизненно важных органов. Шесть было взято из разных участков матки; я начал с них. Сразу же стало очевидно, что беременности не было и в помине. На всякий случай я проверил еще несколько слайдов. Результат оказался одинаковый.

Последним я положил па предметный столик слайд среза щитовидной железы. Даже при самом малом увеличении атрофия железы была очевидна. Фолликулы были сморщенные, и клетки выстилающей ткани – слабы. Ярко выраженное понижение функции щитовидной железы. А это означало, что щитовидная железа, надпочечники и яичники – все было атрофировано.

Диагноз напрашивался сам собой, хотя причина заболевания оставалась неясной. Я раскрыл папку и прочел официальный отчет. Его писал Уэстон. Изложение было ясное и точное. Я дошел до описания микроскопических исследований. Он отметил, что эндометрий был слаборазвитый, с очевидными отклонениями от нормы, но счел, что остальные железы «на вид в норме". Здесь стоял знак вопроса и дальше: «ранние атрофические изменения».

Я захлопнул папку и пошел к Уэстону.

– Тебя что-нибудь смущает?

Я замялся Пока я читал отчет, у меня зародилось было подозрение – не подтасовывает ли он, не примкнул ли к тем, кто собрался утопить Арта во что бы то ни стало. Но думать так было нелепо: купить Уэстона невозможно – для этого он слишком стар и совестлив. Да и к семейству Рендалов он особенно близко не стоял. У него не могло быть никаких оснований подтасовывать данные отчета.

– Да. Я только что просмотрел слайды, у меня впечатление, что функции щитовидки понижены, и я подумал, что может…

– Послушай, Джон, – сказал Уэстон с усмешкой. – Я знаю, что ты сейчас скажешь. Ты подумал, что, может, и я захочу снова просмотреть их. – Он улыбнулся мне. – Уже просматривал. Дважды. Это чрезвычайно важное вскрытие, и я проделал его со всей тщательностью, на какую способен. Когда я рассматривал слайды в прошлый раз, я так же, как и ты, решил, что они скорее всего указывают на понижение функции щитовидной железы, что, в свою очередь, поразило три возможные мишени: щитовидку, надпочечники и половые железы. Эта вероятность показалась мне настолько убедительной, что я вернулся к основным органам. Как ты сам видел, в основных органах никаких существенных отклонений не замечается.

– Заболевание могло быть недавнего происхождения.

– Верно, – сказал он. – Могло! В этом-то вся и загвоздка. К тому же нам следовало бы взглянуть на мозг, проверить, нет ли там признаков новообразования или инсульта. Но это невозможно: сегодня утром тело было кремировано.

– Ясно.

– Садись, Джон. Меня нервирует, когда ты так стоишь. – Подождав, чтобы я уселся, он сказал: – Так или иначе, я еще раз просмотрел основные органы, а затем снова вернулся к тем слайдам. На этот раз у меня не было прежней уверенности. Поэтому я проштудировал несколько старых отчетов на подобную тему и вернулся к слайдам в третий раз. К тому времени я уже понимал, что не могу с уверенностью поставить диагноз: «нарушение функции гипофиза». Чем дальше я смотрел, тем меньше уверенности у меня оставалось. Мне нужно было хоть какое-то подкрепляющее доказательство – какие-нибудь сведения о мозговых нарушениях: рентгеноскопия или кровяные гормоны. Вот почему я и позвонил Джиму Мэрфи. Помня, что ты взял кровь для анализа на гормоны, я подозревал, что ты обязательно отнесешь его Мэрфи. Я хотел знать, не решил ли ты проверить также уровни и других гормонов, в общем, все, что могло бы внести какую-то ясность.

– Почему вы просто не позвонили мне?

– Звонил. Но у тебя в лаборатории никто не знал, где ты находишься. – Я кивнул. Все, что он говорил, было вполне справедливо и логично. Я почувствовал, что постепенно начинаю оттаивать.-Между прочим, – продолжал Уэстон, – насколько я знаю, некоторое время назад были сделаны снимки мозга Карен Рендал. Ты не знаешь, что они показали?

– Ничего, – сказал я. – Результат отрицательный. Все же я могу сообщить вам кое-что интересное: они были назначены потому, что она жаловалась на ослабление зрения.

– А ты знаешь, Джон, наиболее распространенную причину ослабления зрения? Недосыпание. Так как бы ты поступил на моем месте? Поставил диагноз на основании жалобы на недомогание, которая привела к негативным рентгеновским снимкам?

– Но слайды довольно убедительны, – напомнил я ему.

– Однако не вполне. – Он медленно покачал головой. – Это уже достаточно запутанное дело, Джон. Я не стану запутывать его еще больше, подкинув диагноз, в котором сам не уверен.

4

Мне необходимо было увидеться с Сандерсоном. Я обещал зайти к нему, кроме того, я понимал, что без его совета мне теперь не обойтись.

Сандерсона я нашел в нашей патологоанатомической библиотеке – квадратной комнате, где стояло много стульев с откидными спинками, проекционный аппарат и на стене висел экран. Здесь проводились конференции патологоанатомов, на которых рассматривались результаты вскрытий. На полках, в ящичках хранились данные всех вскрытий, произведенных в Линкольнской больнице за период с 1923 года – года, когда мы завели настоящую отчетность. До этого времени иикто не мог с точностью сказать, сколько людей скончалось от такой-то болезни. Однако по мере развития медицинской науки и накопления знаний о структуре человеческого тела эти сведения стали насущно необходимыми. Одним из свидетельств растущего интереса является количество произведенных вскрытий – все отчеты за 1923 год уместились в одном небольшом ящичке, тогда как в 1965-м под них ушла уже половина полки.

В одном углу комнаты на столе стоял небольшой электрический кофейник, сахарница, стопка бумажных стаканчиков. Сандерсон возился с кофейником, который никак не хотел включаться. Кофейник этот с давних пор славился своим непокорным нравом.

– Когда-нибудь, – пробормотал Сандерсон, – эта проклятая штуковина убьет меня током. – Он, наконец, вставил штепсель в розетку, и там что-то затрещало. – Со сливками и с сахаром?

– Пожалуйста, – сказал я.

Сандерсон был известен своим неумением обращаться с любого рода механизмами. У него было великолепное, почти что интуитивное понимание человеческого тела, всех функций организма, что же касается механических, стальных и электрических предметов – то тут он был полный профан.

Он был высок и производил впечатление сильного человека, когда-то был загребным гарвардской восьмерки. Выражение лица у него было серьезное, задумчивое. Такие лица бывают у судей и у первоклассных игроков в покер.

– Что-нибудь еще Уэстон сказал? – спросил он.

– Нет.

– Голос у вас довольно невеселый.

– Скажем лучше, обеспокоенный.

Сандерсон покачал головой.

– Мне кажется, вы ошибаетесь. Уэстон ни для кого не станет подтасовывать результаты вскрытия. Если он говорит, что не уверен, значит, так оно и есть.

– Может, вам следовало бы самому посмотреть эти слайды?

– Разумеется. Но вы же понимаете, что это невозможно.

Сандерсон был прав. Если он появится в лаборатории Мэллори и попросит дать ему посмотреть слайды, Уэстон воспримет это как личное оскорбление. Такие вещи просто недопустимы.

– А если бы он сам вас попросил?…

– Зачем это ему понадобилось бы?

– Не знаю.

– Уэстон поставил свой диагноз и подписался под ним. Вопрос можно считать исчерпанным, если только он не всплывет снова на суде.

У меня засосало под ложечкой. За эти дни я пришел к твердому убеждению, что дело до суда допустить нельзя. Любой судебный процесс даже с оправдательным приговором – серьезно подорвет репутацию Арта, его положение в обществе и врачебную практику. Надо избежать процесса во что бы то ни стало.

– Но вы считаете, что у нее был увеличенный гипофиз? – спросил Сандерсон. – А причина?

– Вероятно, опухоль. Аденома или, может, кранифарингома. Скорее всего недавняя. На рентгеновских снимках, сделанных четыре месяца назад, никаких нарушений незаметно. Но она жаловалась на зрение.

– А может быть, это псевдоопухоль?

Церебральная псевдоопухоль встречается у женщин и маленьких детей. При этом у больных наблюдаются все симптомы, сопровождающие возникновение опухоли, на самом же деле никакой опухоли у них нет. Обычно это бывает связано с гормональными нарушениями. Подобное явление наблюдается порой у женщин, злоупотребляющих противозачаточными пилюлями. Но, насколько я знал, Карен пилюль не принимала. Я сказал об этом Сандерсону.

– Жаль, что у нас нет слайдов мозга.

Я кивнул.

– Как бы то ни было, аборт имел место. Никуда от этого не денешься.

– Но это лишнее доказательство, что делал его не Арт, – сказал я. – Он бы не стал оперировать без предварительного анализа.

– Это лишь косвенное доказательство, не больше.

– Знаю, но для начала и это уже кое-что.

– Существует и другая возможность, – заметил Сандерсон. – Предположим, врач решил поверить Карен на слово. Я, разумеется, не имею в виду Арта.

– Кого же вы имеете в виду?

– Ну, все в высшей степени предположительно.

Я ждал, что он скажет дальше.

– И так уж грязи предостаточно. Не хотелось бы добавлять. Как бы то ни было, об этом моей жене сказала одна из докторских жен. – Я не стал понукать Сандерсона. Если он не хотел торопиться, я готов был ждать.

– О черт, – воскликнул Сандерсон, – может, просто самая обыкновенная сплетня. Не могу себе представить, чтобы это не дошло до меня раньше.

– Что именно? – не выдержал я.

– Питер Рендал делает аборты. Под большим секретом и ограниченному кругу.

– Черт возьми! – сказал я, опускаясь в кресло. Если Питер действительно делает аборты, известно ли это Дж. Д.? Может, он думает, что аборт его дочери сделал Питер, и старается выгородить того? Но если так, почему же в это дело втянули Арта?

С другой стороны, Питер не стал бы делать операцию в такой спешке. Он знал, что причина нездоровья Карен могла крыться в чем-то другом. Он достаточно хороший врач, чтобы предположить наличие псевдоопухоли. Если бы племянница пришла к нему и призналась, что беременна, он наверняка вспомнил бы о ее жалобах на зрение. И проделал бы все анализы.

– Питер не делал операции.

– А может, она насела на него. Может, она спешила.

– Нет. Никакой нажим с ее стороны на него бы не подействовал.

– Вы можете с уверенностью сказать, что Питер не делал аборта?

– Нет, – признался я.

– Давайте предположим, что делал. И предположим, что миссис Рендал знала об этом. Или что Карен, истекая кровью, призналась ей, что оперировал ее Питер. Что должна была предпринять миссис Рендал? Передать своего шурина в руки полиции? – Я понимал, к чему он клонит. Это, несомненно, объясняло, почему миссис Рендал обратилась в полицию» но у меня не лежала душа к такому объяснению. Я так и сказал Сандерсону.

– А не лежит у вас душа потому, что вы расположены к Питеру…

– Возможно.

– Однако вы не можете позволить себе сбросить его со счетов – ни его, ни кого-либо другого. Вам известно, где находился Питер вечером в прошлое воскресенье?

– Нет.

– Мне тоже, – сказал Сандерсон. – Думаю, что это стоит проверить.

– Нет, – ответил я, – не стоит. Питер никогда бы так не напортачил. Послушайте, если допустить, что операцию мог сделать Питер – без анализов, без всего, – значит, с таким же успехом мог сделать ее и Арт.

– Да, – спокойно сказал Сандерсон. – Это мне тоже приходило в голову.