Текст книги "Экстренный случай"

Автор книги: Джеффри Хадсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

3

Сев в машину, я стал раздумывать, что же предпринять дальше. У меня не было никакого определенного плана, никаких ориентиров, ровным счетом ничего. Я машинально пошарил в карманах и вдруг что-то нащупал. Это оказалась фотография негра в сверкающем костюме. Грек Джонс.

Грек Джонс совершенно выскочил у меня из головы. Где-то в спешке, в калейдоскопе лиц он затерялся. Я довольно долго разглядывал фотографию, стараясь по лицу разгадать его характер, понять, что он за человек. Это было невозможно: взгляд обычного пижона, самодовольная, нагловатая ухмылка. Поза, рассчитанная на толпу.

Дома я убил два часа, сидя в своем кабинете. Я пытался разобраться во всем, связать одной нитью Карен Рендал, Суперголову и Элана Зеннера, и Баблз, и Энджелу. Я старался понять поведение Уэстона, но под конец вообще перестал понимать что бы то ни было.

Вошла Джудит.

– Уже девять, – сказала она.

Я поднялся и стал надевать пиджак.

– Ты куда?

– В бар. – Я бодро улыбнулся ей.

– Это еще зачем?

– Убей меня Бог, если я знаю.

«Электрический апельсин» находился почти на самом углу улочки, пересекавшей Вашингтон-стрит. Снаружи это было невзрачное старое кирпичное здание с большими окнами. Окна были заклеены бумагой. На бумаге надпись: «Ежедневно выступает популярный ансамбль «Зефиры». Партнерши для танцев на все вкусы».

Внутри стояла жара – влажная, пахучая, звуки рок-н-ролла совершенно оглушали. Казалось, от них вибрируют стены, воздух делается густым и текучим. У меня начало звенеть в ушах. Я остановился, чтобы дать глазам привыкнуть к полумраку. Посередине стояли простые деревянные столы, вдоль одной стены шли кабинки, вдоль другой был расположен бар. Крошечная площадка для танцев примыкала к оркестру; два матроса танцевали с двумя толстыми неряшливыми девицами. Кроме них, никого в зале не было.

На помосте «Зефиры» старались вовсю. Их было пятеро – три электрогитары, ударник, певец.

Я подошел к бару и заказал чистого виски со льдом, расплатился и повернулся к помосту – понаблюдать за музыкантами. Грек играл на гитаре, крепкий, мускулистый парень лет под тридцать, с огромной черной курчавой шевелюрой.

– Неплохо у них получается, – сказал я бармену.

Он пожал плечами.

– Вам нравится такая музыка?

– Конечно. А вам разве нет?

– Ерунда, – сказал бармен – Все это ерунда.

– А какую музыку вы любите?

– Оперу, – сказал он и отошел к другому посетителю, и непонятно было, шутит он или говорит серьезно.

Наконец «Зефиры» кончили играть. Они подключили проигрыватель к усилителям и поставили пластинки. Затем спрыгнули с помоста и направились к бару. Когда Грек поравнялся со мной, я встал ему навстречу и тронул за локоть.

– Можно угостить вас?

– По какому случаю? – Он удивленно посмотрел на меня.

– Я поклонник современного джаза.

Он смерил меня взглядом.

– Хватит шутить.

– Нет, я серьезно.

– Водки, – сказал он, садясь рядом со мной. Я заказал водки, и, когда ее принесли, он одним махом осушил стакан. – Давайте выпьем еще, – сказал он, – а потом поговорим про музыку, идет? – Он взял еще водки и понес ее за стол в другом конце комнаты. Я последовал за ним. Его серебристый костюм поблескивал, хотя в помещении было почти совсем темно. Мы уселись за стол; он посмотрел на свой стакан и сказал: – Покажи мне свою серебряную бляху.

– Что?

Он поднял на меня печальные глаза:

– Бляху, детка. Значок такой. От меня ничего не добьешься без бляхи.

Вид у меня, вероятно, сделался довольно озадаченный.

– Господи, – сказал он, – когда же наконец заведут шпиков с мозгами.

– Я не шпик, – сказал я.

– Ясное дело! – Он взял свой стакан и поднялся.

– Минутку, – сказал я. – Давай, я тебе кое-что покажу.

Я вынул бумажник и отыскал свое медицинское удостоверение. Он нагнулся, чтобы получше разглядеть при слабом свете.

– Любопытно, – сказал он не без сарказма. Но все-таки сел снова.

– Кроме шуток. Я врач.

– Ладно, пускай врач. Правда, от тебя полицейским за версту несет, но раз врач, так врач. Тогда давай, чтоб все по правилам. Видишь вон там четырех парней? – Он кивнул в сторону своих коллег. – Если что случится, они все смогут подтвердить, что ты показал мне докторскую карточку, а не полицейский значок. Это называется получение сведений обманным путем, детка. На суде не пойдет, ясно?

– Я просто поговорить хотел.

– Любопытно, – сказал он и отпил из стакана. Потом слегка улыбнулся. – Значит, уже успели пронюхать. Кто тебе сказал?

– Есть источники.

– Какие источники?

– Да, так… Источники.

– А для кого это?

– Для меня.

– Для тебя? – Он засмеялся. – Брось шутки шутить. Тебе самому ничего не нужно.

– Ну что ж, – сказал я и встал, собираясь уходить, – Возможно, я не на того напал.

– Постой, детка. – Я остановился. Он все сидел за столом и смотрел в стакан, вертя его в руках. – Сядь! – Я снова сел. Он продолжал смотреть в стакан. – Товар качественный, – сказал он. – Бел примесей. Высшего сорта, но и цена высокая, ясно?

– Ладно, – сказал я.

Он суетливо и нервно почесывался.

– Сколько штук нужно?

– Десять. Пятнадцать. Сколько есть.

– Для тебя хватит.

– Тогда пятнадцать, – сказал я, – только сперва и хочу посмотреть.

– Можешь посмотреть. За качество отвечаю. – Он продолжал нервно почесываться, потом улыбнулся. – Но сперва ты мне одну вещь скажи: от кого ты узнал?

Я заколебался.

– От Энджелы Хардинг.

Это сообщение, казалось, его озадачило. Я испугался – не допустил ли ошибки. Он поерзал на стуле, словно в нерешительности, потом спросил:

– Когда ты ее последний раз видел?

– Вчера, – сказал я.

– Дверь вон там, – сказал он. – Даю тебе тридцать секунд, чтобы убраться отсюда, иначе от тебя мокрого места не останется. Слышишь, шпик? Тридцать секунд.

– Ладно, это была не Энджела, а ее подруга.

– Кто такая?

– Карен Рендал.

– Никогда о такой не слыхал.

– Я думал, вы знакомы. Так мне сказали.

– Тебе неправильно сказали, детка. Наврали тебе, вот что!

Я полез в карман и достал его фотографию.

– Это из ее комнаты в колледже. – Прежде чем я успел опомниться, он выхватил карточку у меня из рук и изорвал ее.

– Какая такая фотография? – ровным голосом спросил он. – Ни о какой фотографии я не слышал. В жизни этой девчонки не видел. А теперь убирайся.

– Я пришел сюда кое-что купить, – сказал я. – И с пустыми рука-мине уйду.

– Ты уйдешь сейчас, если хочешь себе добра.

Он снова начал чесаться. Я посмотрел на него и понял, что больше мне выведать у него ничего не удастся.

– Хорошо, – сказал я и поднялся, будто нечаянно оставив свои очки на столе. – Кстати, ты не знаешь, где бы мне достать немного тиопенталя?

На какое-то мгновение глаза его расширились, затем он спросил:

– Чего? Даже не слыхал, что это такое. Ну ладно, топай отсюда, пока один из тех вон парней около стойки не начал с тобой драку и не пробил тебе голову.

Я вышел на улицу. Было холодно; снова стал накрапывать дождь. Я посмотрел в направлении Вашингтон-стрит и ярких огней других увеселительных заведений с рок-н-роллом, стриптизом и прочими развлечениями. Выждав тридцать секунд, я вернулся обратно в бар. Очки по-прежнему лежали на столе. Я взял их и пошел к выходу, исподтишка обшаривая глазами помещение.

В углу Грек разговаривал по телефону-автомату. Это мне и нужно было установить.

В конце квартала за углом находилась дешевая грязноватая закусочная. Заглянув внутрь через большое окно, я увидел несколько девочек-подростков, которые, весело пересмеиваясь, поедали бутерброды, и двух угрюмых забулдыг в потрепанных плащах. В одном углу три матроса хохотали, хлопая друг друга по спине. Телефон находился в глубине зала.

Я позвонил в Мемориалку и попросил доктора Хэмонда. Мне сказали, что он сегодня ночью дежурит в отделении неотложной помощи. Меня соединили с ним.

– Нортон, это Джон Бэрри. Мне нужны кое-какие сведения из регистратуры.

– Тебе повезло, – сказал он, – сегодня у нас тут затишье. Пара молодцов с ножевыми ранами и несколько пьяных травм. Больше ничего. Что тебе нужно?

– Запиши, пожалуйста, – сказал я, – Грек Джонс, негр, лет двадцати пяти. Мне нужно знать, лежал ли он когда-нибудь у нас в больнице и состоит ли на учете в одной из наших поликлиник? И точные даты.

– Ясно, – ответил Хэмонд. – Грек Джонс. Лежал ли в больнице и лечился ли в поликлинике. Сейчас проверю. Ты позвонишь?

– Нет. Попозже сам зайду.

Как выяснилось впоследствии, это было очень мягко сказано.

Поговорив по телефону, я почувствовал, что голоден, и взял себе сосиски и кофе. Никогда не ем рубленых бифштексов в таких заведениях. Во-первых, потому, что их нередко готовят из конины или крольчатины, а то и просто из требухи или другой какой-нибудь гадости, которую можно пропустить через мясорубку. А во-вторых, в таких местах обычно бывает достаточно всяких патогенов, чтобы перезаразить целую армию. Взять, к примеру, трихины – число людей, зараженных ими в Бостоне, в шесть раз превышает среднюю цифру по стране. Нет, осторожность никогда не мешает.

Одним словом, я взял сосиски и кофе. Я ел их и смотрел в окно на прохожих. И снова вспоминал о Греке Джонсе. Мне очень не понравилось то, что он мне сказал. Совершенно очевидно, он занимался торговлей наркотиками, вероятно – сильнодействующими. Это весьма осложняло дело – в особенности если принять во внимание, как он реагировал на имена Энджелы Хардинг и Карен Рендал.

Я доел сосиски и принялся за кофе. Когда поднял голову, увидел в окно, как мимо быстро прошел Грек. Меня он не заметил. Он смотрел прямо перед собой, и лицо у него было встревоженное. Я залпом допил кофе и поспешно направился вслед за ним.

4

Я пропустил его вперед на полквартала. Он шел торопливо, расталкивая прохожих. Я старался не выпускать его из виду. Дойдя до Стюард-стрит, он свернул влево. Эта часть Стюард-стрит была безлюдной; я приостановился, зажег сигарету и туже затянул пояс плаща, пожалев, что на голове у меня нет шляпы: стоит ему оглянуться, и он непременно меня узнает.

Грек прошел еще квартал, а затем снова свернул влево. Он явно заметал следы. Я не совсем понимал его маневры, но на всякий случай стал держаться осторожней. Он шел торопливой нервной походкой – походкой испуганного человека. Теперь мы шли уже по Харви-стрит… Здесь находится несколько китайских ресторанчиков. Я задержался возле одного, сделав вид, что читаю меню, висевшее в окне.

Грек по-прежнему шел не оглядываясь. Он прошел еще квартал, а затем свернул вправо. Я следовал за ним. К югу от правительственных зданий характер города внезапно меняется. Напротив этих зданий, на Тремонт-стрит, расположены дорогие магазины и фешенебельные театры. Вашингтон-стрит находится всего в одном квартале отсюда, но она далеко не столь элегантна: там много баров, где толкутся публичные девки, и кинотеатров, где демонстрируются порнографические фильмы. А еще через квартал можно увидеть кое-что и похлестче. Затем идет квартал китайских ресторанчиков, на этом зона увеселений кончается. Отсюда начинается район оптовых магазинов. Преимущественно магазинов одежды. Вот здесь мы теперь и очутились.

Магазины не были освещены. Рулоны материй стоймя стояли в витринах. Двери были большие, окованные железом, здесь сгружали и нагружали товары грузовики. Тут же притулилось несколько галантерейных лавчонок. Магазин театральных товаров. Бильярдная в полуподвале, откуда доносилось приглушенное постукивание шаров.

На улице было сыро и темно. И пустынно. Грек быстро прошел еще один квартал и остановился. Я спрятался в подъезде и стал ждать. Он оглянулся и снова пошел. Я последовал за ним. Несколько раз он возвращался по собственному следу, время от времени останавливался и оглядывался. Пронесся автомобиль, шелестя шинами по мокрой мостовой. Грек отскочил в тень, а когда машина скрылась, снова вышел на тротуар. Он явно нервничал.

Я шел за ним, наверное, минут пятнадцать. Мне было неясно – заметает ли он следы или просто старается убить время. Несколько раз он останавливался, чтобы посмотреть на предмет, который держал в руке, – может, часы, а может, что-то другое.

Наконец, он пошел в северном направлении, выбирая боковые улочки, в обход правительственных зданий и городской ратуши. Я не сразу сообразил, что он направляется к Бикон Хиллу.

Прошло еще десять минут, и я, должно быть, утратил бдительность, потому что вдруг потерял его из виду. Он шмыгнул за угол, и когда я минутой позже свернул туда же, то его там не оказалось, улица была безлюдна. Я остановился, прислушиваясь, не раздадутся ли шаги, но ничего не услышал. Я забеспокоился и быстро пошел вперед.

Тут-то оно и случилось. Что-то ударило меня по голове, и я почувствовал острую леденящую боль, и сразу кто-то с силой ударил меня кулаком в живот. Я упал на тротуар, и перед глазами у меня все тошнотворно поплыло.

Это был тот случай, когда начинаешь вдруг видеть все вроде как во сне, где все предметы искажены. Дома были черные и очень высокие, они нависали надо мной, грозя обрушиться. Они, казалось, росли становились все выше и выше; мне было холодно, я весь промок, и дождь брызгал мне в лицо. Я с усилием поднялся на локте. Тупо посмотрел на кровавую лужу на тротуаре. Здорово много крови. Неужели моя?

Меня замутило и тут же вырвало. Перед глазами все расплылось и на какое-то время окрасилось в зеленый цвет. Наконец усилием воли я заставил себя подняться на колени.

До меня доносился вой сирены. Пока что издали, но он приближался. Я поднялся на нетвердые ноги и прислонился к машине, стоящей у обочины. Вой сирены все приближался. Спотыкаясь, я забежал за угол и остановился, чтобы перевести дух. Сирена выла уже совсем близко, голубой луч шарил по улице, где я только что был. Я снова побежал. Не знаю, какое расстояние я одолел, не знаю, где был. Просто бежал, пока не увидел такси. Оно стояло у обочины с заглушенным мотором.

– Отвезите меня в ближайшую больницу, – выговорил я.

Шофер посмотрел на меня и ответил:

– Ни в коем случае.

Я попытался было влезть в машину.

– И не думай, приятель! – Он с силой захлопнул дверцу и умчался прочь, а я остался там, где стоял. Вдали послышалась сирена.

Я дрожал от холода, но это помогало мне сохранять сознание. Я понимал, что теряю кровь, только не знал, с какой скоростью. Каждые несколько шагов мне приходилось переводить дух. Головокружение усиливалось. Я споткнулся и упал, ударившись коленями об асфальт. От боли на какое-то мгновение в голове у меня немного прояснилось, и я смог снова подняться на ноги. Насквозь промокшие ботинки хлюпали. Я постарался сосредоточить внимание на звуке, который издавали мои ботинки, и принуждал себя двигаться дальше. Шаг за шагом. Впереди квартала за три виднелись огни. Я знал, что смогу добраться до них. Шаг за шагом, не торопясь.

Я прислонился к синей машине на минутку, всего лишь на минутку, чтобы немного отдышаться.

5

«Вот так! Вот и молодец!» Кто-то поднимал меня. Я лежал в машине, и теперь меня из нее вытаскивали. Впереди яркий свет. Это вывеска «Неотложная помощь», выведенная голубым пеонов. У дверей медсестра.

– Потихоньку, браток. Не спеши!

Голова у меня болталась. Я попробовал говорить, но язык был как деревянный. Я взглянул на человека, который помогал мне, – лысый старик с седой бородой. Я сделал усилие, стараясь тверже держаться на ногах, чтобы ему не приходилось меня поддерживать, но колени подгибались, словно резиновые, и меня отчаянно трясло.

– Да ты совсем молодцом! Все обойдется, увидишь.

Медсестра сделала шаг вперед, расплываясь в полосе света, падавшего из больничных дверей; она взглянула на меня и побежала назад. Вышли два стажера и подхватили меня под руки с обеих сторон. Приподняли от земли, так что я только носками ботинок бороздил лужи. Я свесил голову на грудь и ощутил капли дождя на затылке. Лысый старик побежал вперед открывать двери.

Как приятно внутри, тепло. Меня уложили на стол с мягкой прокладкой и начали стаскивать одежду, но она промокла и пропиталась кровью: в конце концов им пришлось разрезать ее ножницами. Я лежал с закрытыми глазами, потому что верхний свет болезненно слепил глаза.

– Надо сделать анализ крови на гематокрит и на совместимость, – сказал один из стажеров. – Приготовьте все для наложения швов во второй шоковой палате.

Люди хлопотали вокруг моей головы: я смутно ощущал прикосновение рук и марлевых салфеток. Лоб стал холодный и потерял чувствительность. Теперь я лежал совсем раздетый. Меня протерли жестким мохнатым полотенцем и укутали в одеяло, а затем переложили на другой стол с мягкой прокладкой, который вдруг покатился по коридору.

Я открыл глаза и увидел лысого старика, он сочувственно смотрел на меня.

– Где вы его нашли? – спросил один из стажеров.

– На улице. Лежал, привалившись к какой-то машине. Я сначала подумал, что это какой-то пьянчуга напился до бесчувствия. Понимаете, ноги чуть не на дороге лежали, поэтому я посчитал, что его могут переехать, и остановился, чтобы передвинуть. И тут смотрю – одет прилично, а сам весь в крови. Я не знал, что случилось, только очень уж он мне плох показался – вот я и привез его сюда.

Меня вкатили в комнату, облицованную голубым кафелем. Над головой вспыхнули бестеневые лампы, и меня окружили внимательные лица. Резиновые перчатки надеты, марлевые повязки на месте.

– Сперва остановим кровотечение, – сказал стажер, – а затем сделаем рентгеноскопию. – Он обратился ко мне: «Вы не спите, сэр?»

Я шевельнулся и хотел что-то сказать.

– Не разговаривайте. Возможно, у вас перелом челюсти. Сначала я зашью рану на лбу, а потом уж посмотрим.

Сестра обмыла мне лицо, сперва теплой водой с мылом. На губке каждый раз оставалась кровь.

– Теперь спиртиком, – сказал он. – Немного пощиплет.

Стажеры переговаривались между собой, разглядывая мою рану.

Один из них зажал изогнутую хирургическую иглу в иглодержателе и приблизился ко мне. Я ожидал боли, но ограничилось лишь легким покалыванием. Зашивая рану, он сказал товарищу:

– Ты смотри, какие чистые края у пореза. Прямо будто хирург поработал.

Медсестра наложила жгут мне на руку и взяла кровь.

– Сделайте ему заодно противостолбнячную прививку. И укол пенициллина. – Мне он сказал: – Моргайте: один раз – значит да, два раза – значит нет. К пенициллину у вас нет аллергии?

Я моргнул дважды.

– Вы уверены?

Я моргнул единожды.

Должно быть, я снова потерял сознание. Когда я открыл глаза, то увидел у себя над головой огромный рентгеновский аппарат. Кто-то раздраженно говорил: – «Полегче, полегче!» – И сознание опять покинуло меня. Очнулся я уже в другой комнате. Эта была окрашена в светло-зеленый цвет. Стажеры, разглядывая на свет еще совсем мокрые рентгеновские снимки, обсуждали их. Потом один из них вышел, а другой приблизился ко мне. «У вас вроде все в порядке, – сказал он. – Возможно, расшаталось несколько зубов, но ни одного перелома как будто нет».

Голова понемногу прояснилась; я уже пришел в себя настолько, что мог спросить:

– А рентгенолог уже читал эти снимки?

От этого вопроса стажер замер. Он явно испугался, подумав о том, о чем подумал я, – а именно, что снимки черепа очень трудно читать, для этого требуется натренированный глаз. Кроме того, он не мог понять, как я сообразил задать такой вопрос.

– Нет, рентгенолога в данный момент тут нет.

– А где же он?

– Пошел выпить чашку кофе.

– Верните его, – сказал я. Рот у меня пересох и онемел, челюсть ныла. Я потрогал щеку и нащупал большую опухоль, очень болезненную. Неудивительно, что они подозревали перелом. – Какой у меня ге-матокрит? – спросил я.

– Извините, сэр? – Понять меня было трудно, язык распух, и речь стала невнятной.

– Я спрашиваю, какой у меня гематокрит?

– Сорок, сэр. Простите, сэр, вы врач?

– Нет, просто хорошо осведомленный обыватель.

Стажер смутился. Вынув блокнот, он спросил:

– Вы когда-нибудь лежали в этой больнице, сэр?

– Нет, и теперь здесь лежать не буду.

– Но вас доставили сюда с ранением…

– Да перестаньте вы записывать. Меня зовут Джон Бэрри. Я работаю патологоанатомом в Линкольнской больнице. – Он убрал свой блокнот. – Я не ложусь в больницу и заводить на меня историю болезни необязательно.

– Но, сэр, если на вас совершили нападение и ограбили…

– Ничего подобного не было, – сказал я, – просто я оступился и упал. Вот и все. Глупая оплошность…

– Сэр, но характер ушибов на теле…

– Меня не заботит, что я нетипичный случай. Я просто говорю, что со мной произошло.

– Но…

– Хватит, – сказал я. – Довольно спорить. Позовите-ка лучше, мне сюда Хэмонда.

– Кого, сэр?

– Доктора Хэмонда, старшего ординатора.

– Слушаюсь, сэр. – Он повернулся уходить, и тут я решил, что обошелся с ним слишком уж сурово. В конце концов он всего лишь стажер и на вид довольно славный малый.

– Кстати, – сказал я, – это вы накладывали мне швы? У вас неплохо получилось.

– Спасибо, сэр! – Он широко улыбнулся.

Я остался в одиночестве, и поневоле все мое внимание сосредоточилось на боли. Больше всего меня мучил живот; он болел так, словно я проглотил кегельный шар. Я перевернулся на бок, и мне стало легче. Через какое-то время появился Хэмонд.

– Привет, Джон. Я не видел, как тебя привезли.

– Неважно! Ребята тут постарались на славу.

– Что с тобой случилось?

– Да так, несчастный случай.

– Счастливо отделался, – сказал Нортон, наклоняясь над раной и разглядывая ее. – Поверхностное височное ранение. Из тебя кровь так и хлестала. А глядя на анализ крови, этого не скажешь.

– У меня селезенка большая.

– Разве что. Голова болит?

– Немного. Уже проходит.

– Ко сну клонит? Тошнит?

– Послушай, Нортон…

– Лежи спокойно, – сказал Хэмонд. Он вынул узкий длинный фонарик и проверил мне реакцию зрачка, затем обследовал офтальмоскопом глазное дно. Проверил рефлексы рук и ног.

– Видишь, все в порядке, – сказал я.

– Все же не исключена возможность гематомы.

– Ерунда!

– Мы хотим подержать тебя под наблюдением еще сутки, – сказал Хэмонд.

– Ни в коем случае. – Морщась от боли, я сел на койке. Живот у меня болел. – Помоги мне подняться.

– Боюсь, что твоя одежда…

– Была изрезана на ленточки. Знаю. Достань мне белый халат, будь добр.

– Белый халат? Зачем это?

– Я хочу присутствовать, когда привезут остальных.

– Кого остальных?

– Поживешь – увидишь, – сказал я.

– Ты получишь халат при одном условии. Если согласишься переночевать тут.

– Только не госпитализируйте меня.

– Ладно, так и быть, оставайся в приемном покое.

Я нахмурился.

– Хорошо, – наконец решил я. – Останусь.

Сестра ушла за халатом. Хэмонд смотрел на меня, покачивая головой.

– Кто это тебя так разукрасил?

– Поживешь – увидишь!

Принесли халат, и я натянул его на себя. Ощущение было странное: я уже много лет не ходил по больнице в белом халате. В свое время я носил его с гордостью, а теперь он показался мне жестким и неудобным. Мон ботинки нашлись; они были сырые и пропитанные кровью; я их обтер и обулся. Чувствовал я себя утомленным и слабым, но раскисать было не время. Сегодня ночью все должно было решиться. В этом я не сомневался.

Мне подали кофе с сандвичем. Все казалось мне безвкусным, словно жуешь газету, но я понимал, что подкрепиться необходимо. Хэмонд остался со мной.

– Кстати, – сказал он, – я проверил амбулаторную карточку Грека Джонса, как ты просил. Он появлялся всего раз. В урологической клинике. Пришел на прием с подозрением на почечную колику, и его обследовали.

– Ну?

– Кровь в моче-то у него оказалась. Но эритроциты содержали ядро.

– Ясно.

Это был классический случай. Пациенты часто являются в клинику с жалобами на сильные боли внизу живота и затруднение мочеиспускания. Наиболее вероятный диагноз при таких симптомах – это камни в почках. Как только такой диагноз поставлен, больному делают укол морфия. Но чтобы подтвердить диагноз, у него сначала берут мочу и смотрят, есть ли в ней следы крови. Почечные камни обычно вызывают воспалительный процесс, и это является причиной небольшого кровотечения в мочевом тракте. Морфинисты, зная, что при мочекаменной болезни сравнительно легко получить морфий, часто пытаются симулировать почечную колику. Когда у них просят пробу мочи, они идут в туалет, колют себя в палец и роняют маленькую капельку крови в мочу. Но чаще они слишком издерганы и слабонервны, и вместо своей крови берут, например, куриную. Однако эритроциты курицы содержат ядро, а человеческие – нет. Поэтому красные кровяные тельца с ядрами указывают, что это симулянт, то есть, иными словами, наркоман.

– Ему обследовали руки на предмет следов от уколов?

– Нет, когда врач припер его, он ушел. И больше уже в клинике не появлялся.

Поев, я почувствовал себя лучше. Я поднялся на ноги, чувствуя слабость и боль во всем теле. Позвонил Джудит и сказал ей, что нахожусь у себя в лаборатории. Можно было не сомневаться, что она впадет в истерику, когда я явлюсь домой, но не хотелось пугать ее заранее.

Я шел по коридору с Хэмондом, стараясь не морщиться от боли. Он все время меня спрашивал, как я себя чувствую, а я все отвечал, что прекрасно. Что было неправдой. От съеденной пищи поднялась тошнота, и от ходьбы усилилась головная боль. Но что было хуже всего, так это ощущение полной разбитости.

Мы подошли ко входу в шоковое отделение «неотложной помощи». Это было нечто вроде сарая или, вернее, открытого с двух сторон гаража: кареты «скорой помощи» въезжали и выгружали свой груз. Качающиеся автоматические двери, приводившиеся в движение посредством ножного рычага, вели в помещение больницы. Мы вышли наружу и вдохнули свежий ночной воздух. Ночь была дождливая, туманная, но прохладный воздух приятно освежил меня.

– Ты что-то бледный, – сказал Хэмонд.

– Да нет, все в порядке.

– Мы даже не обследовали тебя толком на предмет гематомы. Станет плохо, скажи, не строй из себя героя.

Мы немного подождали у входа в шоковое отделение.

– Что должно произойти? – спросил Хэмонд.

– Я не уверен, но, по-моему, сюда должны привезти одного, негра и одну девицу.

– Грека Джонса? Он замешан в этой истории?

По правде говоря, я был почти уверен, что избил меня Грек Джонс. Но подробности, предшествующие этому событию, были подернуты туманом. Этого следовало ожидать. Не скажу, чтобы у меня была настоящая ретроградная амнезия – явление обычное при сотрясениях мозга, когда потерпевший не помнит ничего, что произошло за четверть часа до несчастного случая, но в голове у меня все как-то перепуталось.

Наверное, это был Грек, думал я. Логически рассуждая, это мог быть только он. Грек шел в направлении Бикон Хилла. Да и причина избавиться от меня была у него вполне понятная.

Я взглянул на часы. Прошло почти два часа с момента, как я подвергся нападению. Я начал беспокоиться, уж не случилось ли чего непредвиденного.

В этот момент из-за угла выскочила полицейская машина. Шины визжали, сирена выла, мигалка работала. Вслед за ней подкатила карета «скорой помощи», а за ней третья машина. Пока «скорая» задним ходом подъезжала к дверям, двое людей в штатском выскочили из третьей машины: репортеры. Это видно было по нетерпеливому выражению их лиц. Один держал в руках фотоаппарат.

– Без фотографий, – сказал я,

Дверцы кареты открылись, и оттуда на носилках вынесли человека. При мертвенном свете люминесцентных ламп приемного покоя я разглядел лицо: Грек Джонс. Его череп с правой стороны был вдавлен, как спустивший воздух футбольный мяч, а губы казались багрово-черными.

Хэмонд тут же взялся за работу: ловким движением левой руки нащупал пульс пострадавшего, приложил ухо к его груди, а правой рукой нащупал сонную артерию. Затем выпрямился и, не говоря ни слова, начал непрямой массаж.

– Зовите анестезиологов, – сказал он, – и вызовите дежурного хирурга. Респиратор! Мне нужен раствор арамина – один на тысячу. Кислородную маску. Под давлением. Пошли.

Грека поместили в смотровую, а оттуда в одну из небольших шоковых палат. Хэмонд все это время, не переставая ни на секунду и не сбиваясь с ритма, продолжал массировать ему сердце. Когда мы ввезли его в палату, дежурный хирург уже ждал.

– Остановка сердца?

– Да, – сказал Хэмонд. – Остановка; пульс нигде не прощупывается.

Хирург выбрал бумажный пакет с резиновыми перчатками. Он не стал дожидаться, чтобы сестра ему помогла; сам вынул их и натянул на пальцы.

– Будем делать прямой массаж, – сказал он, расправляя на пальцах перчатки.

Хэмонд кивнул, не прекращая массажа. Никаких результатов это пока не давало: губы и язык у Грека еще больше почернели. Кожа, в особенности на лице и на ушах, покрылась пятнами.

Пострадавшему поспешно надели кислородную маску.

– Сколько? – спросила сестра.

– Семь литров, – ответил хирург. Ему подали скальпель. – Так, – сказал он и сделал косой надрез между ребрами с левой стороны. Обнажив ребра, рассек скальпелем между ними. Взялся за ретракторы. Просунул в отверстие руку и начал прямой массаж сердца, ритмично крякая при этом.

На руку Греку наложили манжету тонометра, и Хэмонд стал измерять давление. С минуту он следил за стрелкой, затем сказал:

– Ни черта.

Массаж продолжался минуту, еще одну.

– Слабеет. Дайте мне пять кубиков – один на тысячу.

Приготовили шприц. Хирург сделал укол прямо в сердце, затем продолжал массаж.

Прошло еще несколько минут. Я наблюдал за сжиманием сердца и ритмичным наполнением легких из респиратора. Но состояние пациента все ухудшалось. В конце концов врачи прекратили свои усилия.

– Все, – сказал хирург. Он убрал руку из груди Грека Джонса, посмотрел на него и снял перчатки. Затем обследовал раны на груди и на руках и вмятину на черепе. – По-видимому, первичная остановка дыхания. Вон как его по голове трахнули. – И прибавил, обращаясь к Хэмонду: – Вы выпишете свидетельство о смерти?

– Сейчас этим займусь.

В этот момент в комнату вбежала медсестра.

– Доктор Хэмонд, – сказала сна. – Вас просит доктор Йоргенсен. Там привезли девушку в гемаррогическом шоке.

Первый, кого я увидел в коридоре, был Питерсон. Он был в штатском. Лицо его выразило замешательство и досаду. Он подскочил ко мне и схватил за рукав.

– Послушайте, Бэрри…

– Потом, – сказал я и поспешил за Хэмондом и медсестрой в другую шоковую палату. Там лежала плашмя на столе девушка, очень бледная. Запястья ее были перебинтованы. Она была в сознании, но помутненном – голова моталась из стороны в сторону. Йоргенсен, уже знакомый мне стажер, стоял, нагнувшись над ней.

– Тут у нас случай попытки к самоубийству, – сказал он Хэмон-ду, – Вскрыла вены на руках. Мы кровь остановили и делаем переливание. – Он выбирал вену для вливания. Выбирал на ноге. – Группа крови определена, – сказал он, вводя иглу.

– Почему на ноге? – спросил Хэмонд.

– Запястья пришлось забинтовать. А выше не хочется накладывать жгут.

Я подошел ближе. Это была Энджела Хардинг. Теперь она не казалась такой уж красавицей: белое как мел лицо, вокруг рта залегла сероватая тень.