Текст книги "Экстренный случай"

Автор книги: Джеффри Хадсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

– Да, кстати, а где сейчас находится тело?

– Наверно, в Мемориалке. Хотя, по всей вероятности, теперь его уже увезли в Городскую.

– Я проверю. Не беспокойся ни о чем. – Я вышел из камеры, и сержант запер за мной дверь. Он провожал меня молча и, только когда мы оказались в вестибюле, сказал:

– Вас хочет видеть капитан.

4

На табличке, висевшей на облупленной зеленой двери, значилось «Убийства», и под ней на картонной карточке выведено от руки «Капитан Питерсон». Он оказался мощным дородным человеком с коротко подстриженными седеющими волосами и изящными манерами. Капитан обошел стол, чтобы поздороваться со мной за руку, и я заметил, что он прихрамывает на правую ногу. Он и не пытался скрыть свою хромоту, пожалуй, даже бравировал ею, громко скребя мыском по полу. Можно было не сомневаться, что увечье свое Питерсон заработал не в автомобильной катастрофе. Я попытался определить причину хромоты и решил, что, по всей вероятности, это пулевое ранение, но в эту минуту он протянул руку и представился:

– Капитан Питерсон.

– Джон Бэрри.

Пожатие было крепким и дружеским, но глаза оставались холодными и цепкими. Он указал мне на стул.

Сержант сказал, что никогда прежде не видел вас здесь, и я решил с вами познакомиться. Большинство ходатаев по уголовным делам в Бостоне нам известно.

– Вы хотите сказать – защитников?

– Да, конечно, – благодушно согласился он. – Защитников. – И вопросительно посмотрел на меня. – Какую фирму вы представляете?

– А я не адвокат. С чего вы взяли, что я адвокат?

– Сержант так понял из ваших слов.

– Значит, неправильно понял.

Питерсон откинулся на спинку кресла и приятно улыбнулся.

– Знай мы, что вы не адвокат, никогда не разрешили бы вам увидеться с Ли.

– Вполне возможно. С другой стороны, никто не спросил у меня ни имени, ни рода занятий. Никто не попросил меня расписаться в книге посетителей.

– Сержант, по-видимому, растерялся.

– Логичное заключение.

Питерсон улыбнулся ничего не выражающей улыбкой. Я знал этот тип: преуспевающий по службе полицейский, вполне вежливый и дипломатичный– до тех пор, пока не почувствует себя хозяином положения.

– Итак? – сказал он наконец.

– Я – коллега доктора Ли.

Если он и удивился, то никак не выказал этого.

– Врач? Вы, врачи, друг за друга всегда горой. – Он продолжал улыбаться.

– Не сказал бы, – ответил я.

– Если вы врач, – улыбка на лице Питерсона начала угасать, – мой вам совет – держитесь подальше от Ли. Газетная шумиха может стоить вам практики.

– Какая шумиха?

– Шумиха вокруг процесса.

– А будет процесс?

– Да, – сказал Питерсон. – И шумиха вокруг него может стоить вам практики.

– А у меня нет практики!

– Вы занимаетесь научной работой?

– Нет, – ответил я, – я патологоанатом.

– Не знаю, доктор, что вы пытаетесь доказать. Только нам ваша помощь не нужна, а Ли уже не вытащить.

– Это еще нужно посмотреть.

Питерсон покачал головой:

– Не мне вам объяснять.

– Что именно?

– Знаете ли вы, – сказал Питерсон, – на какую сумму может предъявить иск врач за незаконный арест?

– На миллион долларов, – ответил я.

– Скажем, на пятьсот тысяч. Это не делает большой разницы. Суть остается та же.

– Вы считаете, что дело можно передавать в суд?

– Да, безусловно. – Питерсон снова улыбнулся. – Конечно, доктор Ли может вызвать вас в качестве свидетеля. И вы можете произнести пламенную речь, попытаться сбить с толку присяжных заседателей потоком научных данных. Но отвлечь внимание от основного факта вам все равно не удастся.

– А что это за факт?

– Сегодня утром молоденькая девушка скончалась в бостонской Мемориальной больнице вследствие криминального аборта. Вот что за факт.

– И вы утверждаете, что аборт сделал доктор Ли?

– У нас есть такие данные, – мягко пояснил он.

– Они должны быть достаточно вескими, потому что доктор Ли известный и уважаемый…

– Послушайте, – сказал Питерсон, впервые за все время выказывая нетерпение. – Вы, может, думаете, речь идет о какой-нибудь грошовой проститутке? Это была порядочная девушка, очень порядочная, из хорошей семьи. Молоденькая, хорошенькая и очень милая. И ее зарезали. И обратилась она не к неграмотному шарлатану, для этого у нее было слишком много здравого смысла и слишком много денег.

– И это дает вам основание подозревать доктора Ли?

– А это уж не ваше дело.

– Адвокат доктора Ли обязательно задаст вам такой вопрос, это будет его дело. И если вы не сможете ответить…

– Сможем, будьте уверены.

Я выжидающе молчал. Помимо всего, мне было любопытно увидеть, насколько дипломатичен к ловок Питерсон. Любое дальнейшее слово будет с его стороны ошибкой.

Питерсон сказал:

– У нас есть свидетельница, слышавшая, как девушка назвала имя доктора Ли.

– Девушку привезли в больницу в шоковом состоянии, без сознания. Что бы она ни сказала, это не может рассматриваться как веская улика.

– Она говорила это отнюдь не в шоковом состоянии. Она говорила это значительно раньше.

– Кому?

– Своей матери. – Питерсон довольно ухмыльнулся. – Сказала своей матери, что это дело рук доктора Ли. Сказала перед отъездом в больницу. И ее мать подтвердит это под присягой. Надежная свидетельница. Зрелая женщина, уравновешенная, осторожная в своих оценках. И весьма привлекательная. Она произведет прекрасное впечатление на присяжных.

– Возможно.

– А теперь, поскольку я был с вами столь откровенен, – сказал Питерсон, – может быть, и вы поведаете мне, откуда у вас такой повышенный интерес к доктору Ли? Не замешаны ли вы сами каким-то образом в этом деле?

– Все может быть.

– Иными словами – да?

– Иными словами – все может быть.

Он внимательно посмотрел на меня:

– Вы взяли жесткий тон. доктор Бэрри.

– Скептический.

– Раз уж вы такой скептик, то почему вы уверены, что доктор Ли в данном случае невиновен? Знаете, никто не застрахован от ошибок. Даже врач.

Я зашел в аптеку, купил там две пачки сигарет и позвонил в несколько мест по телефону-автомату. Прежде всего я позвонил к себе в лабораторию и сказал, что не вернусь сегодня на работу. Затем позвонил Джудит и попросил ее пойти домой к Ли и побыть с Бетти.

– Постарайся ее успокоить. И гони репортеров.

– А они будут?

– Не знаю. Но если появятся, гони.

Она сказала, что прогонит. Затем я позвонил Джорджу Брэдфорду – адвокату Арта. Брэдфорд – солидный адвокат, человек с хорошими связями: он старший партнер в фирме «Брэдфорд, Стоун и Уитлоу». Когда я позвонил, его не оказалось в конторе, и я просил передать, что хочу с ним поговорить. Последнему я позвонил Льюису Карру – профессору Мемориальной больницы. Он взял трубку и, как обычно, сказал отрывисто:

– Карр у телефона.

– Лью, это Джон Бэрри.

– Здорово, Джон! Ну что гам у тебя?

– Я звоню насчет Карен Рендал, – сказал я.

– А что насчет нее тебя интересует? – В голосе его появилась настороженность. Очевидно, в Мемориалке тема эта была еще достаточно злободневной.

– Все, что знаешь, все, что слышал.

– Пойми, Джон, – сказал он, – ее отец– большая шишка в нашей больнице. Я слышал все, и я не слышал ничего. Кому это нужно знать?

– Мне.

– Лично?

– Да, конечно.

– Зачем?

– Я друг Арта Ли.

– Значит, его действительно на этом зацапали? Я слышал, но не поверил. Мне всегда казалось, что Ли слишком умен…

– Лью, что произошло вчера ночью?

– О Господи, такая скверная история. Напортачили в приемном покое. Я не могу говорить об этом сейчас, – сказал Карр. – Лучше приезжай сюда ко мне.

– Идет! – сказал я. – А где сейчас тело? У вас?

– Нет, его перевезли в Городскую.

– Вскрытие уже было?

– Не имею понятия.

– Ладно, – сказал я. – Заеду к тебе через пару часов. Есть возможность взглянуть на амбулаторную карточку?

– Сомневаюсь, – сказал Карр. – Она сейчас у Старика.

– Как-нибудь добыть ее нельзя?

– Сомневаюсь.

Я повесил трубку, опустил еще одну монетку и позвонил в морг Городской больницы. Секретарша подтвердила, что тело уже привезли туда. У Элис, секретарши, было что-то со щитовидкой, и голос ее звучал так, будто она проглотила контрабас.

– Вскрытие уже делали? – спросил я.

– Только собираются.

– Нельзя ли немного повременить? Я хотел бы присутствовать.

– Едва ли, – пробасила Элис. – У нас тут сидит такой настырный тип из Мемориалки…

Она посоветовала мне поторопиться. Я сказал, что сейчас приеду.

5

Почти все бостонцы твердо убеждены, что в их городе можно получить самое лучшее медицинское обслуживание в мире. Однако вопрос, какую больницу считать лучшей в городе, часто бывает причиной горячих дебатов. Существуют три основных претендента: больницы Дженерал, Брайан и Мемориальная. Сторонники Мемориальной скажут вам, что Дженерал слишком велика, а Брайан слишком мала, что Дженерал – это строго клиническая больница, а Брайан строго научная; что в Дженерал пренебрегают хирургией за счет терапии, а в Брайан наоборот. И наконец, вам торжественно заявят, что медицинский персонал II в Дженерал и в Брайан по своему интеллектуальному уровню и дисциплине значительно уступает персоналу Мемориалки.

Но кто бы ни расставлял бостонские больницы в порядке их достоинств, Городская больница обязательно будет стоять на последнем месте. Я ехал туда через Прюденшиал-сентр – гордое олицетворение того, что политические деятели называют Новым Бостоном. Это широко раскинувшийся комплекс небоскребов, гостиниц, магазинов и площадей с массой фонтанов и неиспользованных пространств, что придает ему модернистский вид. От Прюденшиал-сентра можно за несколько минут дойти до квартала красных фонарей, который ненов и немодернистичен, но, подобно Сентру, по-своему функционален.

Квартал красных фонарей граничит с Роксбэри – районом негритянских трущоб; граничит с ним также и Городская больница. Меня подкидывало на рытвинах и ухабах, и я думал о том, как же далеко я нахожусь от сферы влияния Рендалов.

Рендалы, естественно, работали в Мемориальной. Рендалы были известны в Бостоне как «старинный род» – это означало, что уж один-то измученный морской болезнью пилигрим, высадившийся на берег с корабля «Мэйфлауэр», сделал свой вклад в фонд генов этой семьи. Свыше двухсот лет Рендалы занимались в Новом Свете медициной.

Во времена не столь отдаленные род дал длинную цепь выдающихся врачей. В начале этого столетия своими внутричерепными операциями прославился Джошуа Рендал. Он много сделал для развития нейрохирургии в Америке, не меньше, чем сам Кушинг.

После Джошуа Рендала явился Уинтроп Рендал – специалист по торакальной хирургии. Дж. Д. Рендал – отец Карен – кардиохирург, специализировался на замене сердечных клапанов. Я не был знаком с ним, но несколько раз встречался в обществе – это был суровый, властный, патриархального вида человек с пышной белоснежной шевелюрой. Он вселял страх в сердца своих ординаторов, которые рвались работать под его руководством и одновременно ненавидели его.

Брат его, Питер, был терапевтом, модным врачом и, по общему мнению, хорошим.

У Дж. Д. был сын – брат Карен, который учился на медицинском факультете Гарвардского университета. С год тому назад прошел слух, что он неминуемо вылетит оттуда за неуспеваемость, но, по-видимому, все утряслось. В другом городе, в другие времена могло бы показаться странным, что молодой человек со столь прекрасной медицинской родословной согласится проглотить такое унижение. Но не в Бостоне: в Бостоне богатые старинные семьи испокон веков считали, что только две профессии заслуживают внимания: медицина и юриспруденция. Исключение допускалось лишь для научной деятельности, заниматься которой считалось почетным, если вы становились в конце концов профессором в Гарварде.

Рендалы были семьей медиков. Каждый Рендал ухитрялся окончить медицинский институт и попасть в ординатуру Мемориальной больницы. И медицинские институты и Мемориалка не раз в прошлом смотрели сквозь пальцы на плохие отметки, если дело касалось кого-то из Рендалов; за долгие годы семья с лихвой оправдала доверие. Вот и все, что я знал об этой семье, кроме того разве, что они очень богаты, верные приверженцы епископальной церкви, никогда не отказываются служить общественным интересам, весьма уважаемы и очень влиятельны.

Мне нужно было выяснить и еще кое-что.

В трех кварталах от больницы я пересек «зону военных действий» на углу Массачусетс и Колумбус-авеню. По ночам этот угол кишит проститутками, сутенерами, наркоманами и торговцами наркотиками; он получил свое название, потому что врачи Городской больницы видят столько людей с ножевыми и пулевыми ранениями, привезенных из этого района, что привыкли рассматривать его как арену боев местного значения.

Бостонская Городская больница располагается в многочисленных зданиях, расползшихся более чем на три квартала. Это лабиринт, построенный безумцем. Бесконечные надземные и подземные переходы соединяют с десяток разобщенных зданий. На каждом повороте есть большие зеленые указатели, но толку от них мало. Больница рассчитана на 1350 коек, большую часть которых занимают алкоголики и всякого рода человеческие отбросы. В медицинском мире Городская известна под кличкой «Бостонский нужник» – из-за своей клиентуры. Но все считают, и я на своем опыте убедился в том, что это прекрасное место практики для молодых врачей и студентов последнего курса – там они могут многому научиться, столкнувшись с медицинскими проблемами, которых никогда не увидеть в больнице, рассчитанной на более обеспеченную публику.

Я отправился на второй этаж поговорить с Элис. Она была настроена ворчливо: вскрытие еще не начиналось из-за каких-то проволочек; вообще все катится ко всем чертям, а слышал ли я, что этой зимой ждут эпидемию гриппа? Я сказал, что слышал, и спросил:

– Кто будет делать вскрытие Карен Рендал?

Элис недовольно нахмурилась:

– Прислали тут какого-то из Мемориалки. Фамилия его, кажется, Хендрикс.

Я удивился. Думал, что поручат это какой-нибудь шишке.

– Он уже там? – спросил я, кивком указывая на дверь в конце коридора.

– Угу! – ответила Элис.

Я зашагал по направлению к двум двустворчатым дверям, мимо аккуратной таблички, гласившей: «Дальше вход разрешен лишь имеющему допуск персоналу». Двери были сплошные, без стекла, на них стояли надписи «Вход» и «Выход». Я толкнул дверь, ведущую в прозекторскую. В дальнем углу ее разговаривали двое. Я узнал одного из них, ординатора по фамилии Гаффен. Другого я совсем не знал, по-видимому, это и был Хендрикс.

– Хэлло, Джон, – сказал Гаффен, – что вас сюда привело?

– Вскрытие Карен Рендал.

– Его сейчас начнут. Хотите переодеться?

– Нет, спасибо. Я только посмотрю.

Сохранить роль стороннего наблюдателя я мог, лишь оставаясь в своем костюме. Меньше всего мне хотелось, чтобы у кого-то создалось впечатление, будто я активно участвую во вскрытии и, следовательно, могу оказывать влияние на окончательное заключение.

Двустворчатая дверь распахнулась, и служитель вкатил тележку, на которой лежало накрытое белой простыней тело. Он посмотрел на нас и спросил:

– На какой вам стол?

– На средний, – ответил Хендрикс.

– Ладно. – Он подкатил тележку вплотную, затем переместил тело на стол из нержавеющей стали.

– Распишитесь, – сказал он Хендриксу, протягивая бланк.

– Я в таких делах порядочный профан, – сказал мне Хендрикс, отправив служителя, – мне пришлось делать вскрытие для следственных органов только раз – смерть на производстве.

– А почему вас назначили сегодня? – спросил я.

– Наверное, просто повезло. Я слышал, что делать вскрытие должен был Уэстон.

Уэстон, главный патологоанатом Городской больницы, чудесный старик и, наверное, лучший специалист в Бостоне.

– Что ж, – сказал Хендрикс, – начнем, пожалуй.

Он подошел к раковине и начал тщательно намываться. Патологоанатомы, которые долго скребут руки перед тем, как начать вскрытие, всегда вызывают у меня раздражение. Слишком уж это смахивает на пародию на хирурга: идиотская оборотная сторона медали – человек, одетый как хирург: в мешковатых штанах, в блузе без рукавов и с вырезом мысом, тщательно моет руки, перед тем как начать оперировать пациента, для которого стерильность уже не имеет никакого значения. Но в данном случае я понимал, что Хендрикс попросту тянет время.

Вскрытия никогда удовольствия не доставляют. Но они особенно угнетающи, если покойный был в прошлом столь юн и мил. как Карен Рендал. Она лежала, обнаженная, на спине, ее светлые волосы струились по воде. Прозрачные голубые глаза были устремлены в потолок. Пока Хендрикс кончал мыться, я внимательно осмотрел тело и дотронулся до него. Кожа была холодная и гладкая, серовато-белого цвета. Именно такая и должна быть у молодой женщины, умершей от потери крови.

Хендрикс проверил, есть ли пленка в фотоаппарате, жестом попросил меня отступить в сторону и сделал три снимка в разных ракурсах.

– Амбулаторная карточка при вас?

– Нет, она у Старика. У меня на руках только заключение врача из неотложной помощи. Клинический диагноз – смерть в результате кровотечения из влагалища, осложненного соматической анафилаксией.

– Соматическая анафилаксия? С чего бы?

– Выше моего понимания.

Тут еще кто-то вошел в комнату. В этом человеке, лысом и сутулом, я сразу же узнал Лиланда Уэстона. Уэстону за шестьдесят, он уже собирался на пенсию, но, несмотря на согбенную фигуру, в нем чувствовалась известная сила и энергия. Уэстон быстро пожал руку мне, затем Хендриксу, который откровенно обрадовался, увидав его. Уэстон взялся делать вскрытие сам. Начал он с того – как и всегда начинал на моей памяти, – что раз пять обошел вокруг стола, внимательно вглядываясь в тело и что-то бормоча под нос. Наконец остановился и посмотрел на меня.

– Вы осмотрели ее, Джон?

– Да…

– И что же вы заметили?

– Она недавно потолстела. Это видно из того, что на бедрах и на груди у нее обозначились подкожные белые рубцы. И вес явно избыточный.

– Отлично. Еще что-нибудь?

– У нее интересное распределение волосяного покрова. Блондинка, а на верхней губе темный пушок. И такие же темные волосы на руках. Реденькие и очень тонкие, будто недавнего происхождения.

– Отлично! – кивнул Уэстон. Губы его чуть тронула улыбка – хитрая улыбочка старого учителя, экзаменующего прежнего ученика.

Он приступил к аутопсии. Движения его были быстрыми и точными. Он установил рост девушки – один метр шестьдесят два сантиметра и ее вес—62 килограмма. Принимая во внимание количество потерянной жидкости, вес значительный. Уэстон записал эти цифры на доске и сделал первый надрез. Его руки слегка дрожали, но движения были удивительно точны и быстры. Когда он вскрыл брюшную полость, оттуда хлынула кровь.

– Живо! – сказал он. – Отсос.

Хендрикс принес отсос. Скопившаяся в брюшной полости жидкость исчерна-красного цвета была удалена и измерена в бутыли. Всего набралось около трех литров.

– Жаль, что у нас нет истории болезни, – сказал Уэстон. – Интересно знать, сколько единиц ей влили в приемном покое?

Количество крови у среднего человека равно приблизительно четырем с половиной литрам. Если такое количество ее скопилось в брюшной полости, значит, где-то имело место прободение.

– Странно, – заметил Уэстон, взвешивая щитовидную железу на руке. – По-моему, она весит граммов пятнадцать, не больше. – Вес нормальной железы двадцать – тридцать граммов. – Впрочем, отклонение от нормы допустимое. – Он разрезал железу. Ничего необычного мы не увидели.

– Анафилаксия, – сказал Уэстон, осматривая легкие. – Причем постоянная. Интересно знать, к чему у нее была повышенная чувствительность? – Потом он перешел к сердцу. – В полном порядке!

В порядке были и все остальные органы, пока мы не дошли до матки. Уэстон взял ее в руку, повернул, и мы увидели разрез, рассекавший эндометрий и мышечную ткань. Это объясняло скопление крови в брюшной полости.

Но меня смутило другое – размер. Он никак не вязался с беременностью, тем более четырехмесячной..

Внутри матка была выскоблена достаточно хорошо и осторожно. Прободение, по-видимому, произошло под конец операции.

– Тут поработал не абсолютный профан, – заметил Уэстон. – Человек этот по крайней мере знает основные принципы.

– Если не считать прободения.

– Ладно, теперь мы по крайней мере убедились в одном – она не произвела операцию сама.

Это был существенный момент. Большой процент тяжелых кровотечений из влагалища бывает вызван попыткой женщины самой избавиться от плода, однако в данном случае это исключалось, поскольку тут необходим был полный наркоз.

– Как, по-вашему, – спросил я, – похоже, чтоб она была беременна?

– Сомнительно, – ответил Уэстон. – Весьма сомнительно.

Вошел служитель и, обратившись к Уэстону, спросил:

– Можно зашивать?

– Да, – ответил Уэстон. – Пожалуйста!

Я повернулся к Уэстону.

– А мозг?

– На это нет разрешения, – ответил он.

Следственные власти, требуя вскрытия, редко настаивают на исследовании мозга, кроме тех случаев, когда имеется подозрение на психическое заболевание.

– Но казалось бы, что такая семья, как Рендалы, – с медицинским уклоном…

– Видишь ли, Дж. Д. был целиком за. Тут дело в миссис Рендал. Она категорически запротестовала.

Он вернулся к изъятым органам. А я ушел: я видел то, что хотел видеть, и с удивлением убедился, что на основании состояния жизненно важных органов нельзя утверждать, что Карен Рендал была беременна.