Текст книги "Экстренный случай"

Автор книги: Джеффри Хадсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

ВТОРНИК,
11 октября

1

Смитовский колледж, Нортгемптон, Массачусетс. Глухое захолустье, где две тысячи девиц получают утонченное образование. Самый воздух здесь, кажется, насыщен раздражением и безысходной тоской. Объединенной тоской двух тысяч двухсот девочек, сосланных на четыре года на край света, и объединенным раздражением местных жителей, которые волей-неволей должны терпеть их присутствие.

В справочной я нашел имя Карен Рендал в растрепанной книге и отправился на Уилбер-стрит искать ее общежитие – Хэнли Холл.

Общежитие оказалось белым двухэтажным домом. В нем обитало сорок студенток. На нижнем этаже толклись девицы в джинсах, с распрямленными утюгом волосами. Возле двери стоял столик дежурной.

– Мне нужно видеть Карен Рендал, – обратился я к ней.

Она с испугом посмотрела на меня, словно решила, что перед ней престарелый растлитель.

– Я – ее дядя, – соврал я. – Доктор Бэрри.

– Меня здесь не было в субботу и воскресенье, – сказала девушка, – и после возвращения я не видела Карен. Она уезжала в Бостон на уик-энд.

Мне повезло: эта девушка, очевидно, ничего не знала. Интересно, знают ли другие. На глаз не определишь. Заведующая общежитием

должна бы знать или во всяком случае вскоре узнает. Нужно по мере возможности избегать встречи с заведующей.

– А! – сказала девушка, сидевшая за столиком дежурной. – Вон Гинни, они живут в одной комнате. – В дверях показалась темноволосая девушка в тугих джинсах и облегающем полосатом свитере. Дежурная поманила к себе Гинни и сказала: – Это доктор Бэрри. Он хочет видеть Карен.

Гинни посмотрела на меня с ужасом. Она знала! Я быстро подхватил ее под руку, повел в гостиную и усадил там.

– Но Карен…

– Знаю, – прервал я ее. – Мне нужно поговорить с вами.

– Пожалуй, я лучше спрошу на это разрешения у мисс Питерс, – сказала Гинни. Она начала было подниматься, однако я мягко, но настойчиво усадил ее на место.

– Прежде всего я должен сказать вам, что присутствовал вчера при вскрытии тела Карен. – Она поднесла руку ко рту. – Простите, что я так сплеча, но у меня есть несколько серьезных вопросов, ответить на которые можете только вы. – Гинни продолжала смотреть на меня недоверчиво, но я видел, что в ней проснулось любопытство. – Пойдемте поговорим где-нибудь наедине…

– Право, не знаю…

– Я задержу вас на несколько минут, не больше.

Она встала и кивнула в сторону коридора.

– Обычно нам не разрешают принимать мужчин у себя в комнате, – сказала она, – но вы ведь родственник.

Гинни и Карен занимали комнату на первом этаже. Комната была тесная, заваленная всякими пустяками, которые можно найти в жилище любой студентки: фотографиями молодых людей, письмами, шутливыми поздравительными карточками, программами футбольных матчей, обрывками лент, расписаниями лекций, флакончиками духов, игрушечными зверюшками; Гинни села на одну из кроватей и указала мне на стул.

– Мисс Питерс сказала мне вчера вечером, – проговорила Гинни, – что Карен… погибла в катастрофе. Она попросила меня пока никому не говорить. Забавно! Я еще не знала никого, кто бы умер – то есть из моих сверстников, конечно, ну, в общем, вы понимаете, – и забавно, то есть я хочу сказать странно, что я ничего не почувствовала, узнав об этом. Я никак не могла настроиться на грустный лад. Наверное, до сих пор еще не прочувствовала.

– Вы были знакомы с Карен до того, как поселились вместе?

– Нет. Мы попали в одну комнату по распределению.

– Вы с ней хорошо уживались?

– Да, в общем, мы уживались. Карен держалась отнюдь не первокурсницей. Она здесь никого и ничего не боялась. И постоянно уезжала то на день, то на уик-энд. Вообще-то тут все так говорят, но она действительно ненавидела колледж.

– Из чего вы это заключили?

– Из ее поведения. Она пропускала занятия, вечно куда-то исчезала. Уезжая на уик-энд, заявляла, будто едет к родителям, а на деле никогда к ним не ездила. Она ненавидела своих родителей. – Гинни встала и отворила дверцу стенного шкафа. К внутренней стороне ее была прикреплена кнопками большая глянцевая фотография Дж. Д. Рендала. Фотография была испещрена крошечными проколами. – Знаете, что она делала? Метала стрелки в его фотографию. Каждый вечер перед сном.

– А как насчет матери?

– О, мать она любила. Родную мать, которая умерла. А теперь у нее мачеха. Ее-то Карен не очень жаловала.

– О чем же обычно говорила Карен?

– О мальчиках, – ответила Гинни, снова усаживаясь на кровать. – О чем еще мы все здесь говорим? О мальчиках! Карен прежде училась где-то здесь поблизости в частной школе и знала многих молодых людей. К ней часто приезжали студенты из Йельского университета.

– Она встречалась с кем-нибудь постоянно?

– Думаю, что нет. У нее их было множество. Все они увивались за ней.

– Она имела успех?

– Может, и еще кое-что, – Гинни наморщила носик. – Знаете, сейчас, конечно, нехорошо сплетничать о ней. И я не уверена, что все это правда. Может, просто выдумки.

– А в чем дело?

– Видите ли, когда вы приезжаете сюда, никто вас не знает, никто ничего о вас не слышал, поэтому вы можете плести, что угодно, и все сходит с рук. Я и сама о себе кое-что навыдумывала…

– Так что же вам рассказывала Карен?

– Да, собственно, она даже не рассказывала. Скорее намекала. Ей нравилось, когда ее считали неистовой, и она давала понять, что и все ее друзья тоже неистовые. Это было ее любимое словечко – неистовые. И говорила обо всем так, что ей невольно верили. Все полунамеками. Ну насчет своих абортов и тому подобное.

– Абортов?

– По ее словам, у нее их было два еще до поступления в колледж. Звучит неправдоподобно, верно? Два аборта! Ведь ей же было всего семнадцать. Я не очень-то поверила, тогда она начала объяснять, как это делается. И я усомнилась: может, и правда?

Девушка из медицинской семьи могла легко блеснуть сведениями относительно процедуры операции. Это отнюдь не доказывало, что она сама ей подвергалась.

– Она рассказывала вам что-нибудь о своих абортах? Где ей их делали?

– Нет, просто сказала, что делали. И вообще любила поговорить на подобные темы. Ей нравилось шокировать меня. Помню, наш первый уик-энд здесь – нет, пожалуй, второй, – она куда-то уезжала веселиться в субботу вечером и вернулась очень поздно, растрепанная, помятая, забралась в постель и говорит: «Черт, до чего же я люблю черное мясо!». Так вот запросто. Я не знала, что ей ответить. Мы тогда еще были едва знакомы. И промолчала. Решила, что это она так, для форса.

– Но иногда вы все же ей верили?

– Спустя пару месяцев начала верить.

– У вас не возникало когда-нибудь подозрений, что она беременна?

– Пока она находилась здесь? В колледже? Нет! Она никогда ничего такого не говорила. Кроме того, она всегда принимала пилюли.

– Вы наверняка знаете, что она их принимала?

– Да. Она это делала вполне открыто каждое утро. Да вот они – эти пилюли, прямо перед вами на ее столике. Вон в том пузырьке.

Я подошел к столу и взял пластмассовый пузырек. На этикетке стояло: «Аптека «Маяк», способа употребления указано не было. Я записал номер рецепта. Затем открыл пузырек и вытряс оттуда одну таблетку. Оставалось еще четыре.

– Она принимала их каждый день?

– Каждый божий день, – ответила Гинни.

Я не гинеколог и не фармацевт, но кое-что я все-таки смыслю. Во-первых, большинство противозачаточных средств продается теперь в специальной упаковке. Во-вторых, первоначальная доза гормонов снижена с десяти миллиграммов в день до двух. Значит, таблетки должны быть совсем маленькими. Эти оказались сравнительно большими. Без названия, ярко-белого цвета и шершавые на ощупь. Я сунул одну в карман, а остальные ссыпал обратно в бутылочку.

– Вы знаете кого-нибудь из молодых людей, с которыми встречалась Карен?

Гинни покачала головой.

– Карен когда-нибудь говорила о своих свиданиях?

– По правде говоря, нет. Она говорила отвлеченно, не называя имен, понимаете? Минуточку. – Гинни встала и подошла к туалетному столику Карен. За раму зеркала было заткнуто несколько фотографий молодых людей. Она вытащила две из них и протянула мне. – Вот об этом парне она говорила. Только у меня впечатление, что больше она с ним не встречалась. Она встречалась с ним прошлым летом, так мне кажется. Он из Гарварда.

На фотографии я увидел студента в футбольной форме. На груди его красовалась цифра 71, он сидел на корточках, пригнувшись вперед, и скалился прямо в объектив.

– Как его фамилия?

– Не знаю.

Я взял программу футбольных матчей между Гарвардом и Колумбийским университетом. Номер 71 – правый защитник Элан Зеннер. Записав это имя, вернул Гинни фотографию.

– А вот этот, – сказала она, передавая вторую фотографию, – из более поздних. Мне кажется, она с ним встречалась до последнего времени. Иногда она целовала эту фотографию перед сном. Его, кажется, зовут Гарри. Гарри или Эрик.

На карточке был изображен молодой негр в тугом блестящем костюме с электрической гитарой в руке. Он натянуто улыбался.

– Вы думаете, она встречалась с этим парнем?

– Да, думаю. Он играет в одном из бостонских джазов.

– И вы думаете, его зовут Гарри?

– Да, что-то вроде.

– А вы не знаете названия этого джаза?

– Карен любила окружать свои романы тайной, – нахмурилась Гинни. – Не то, что другие девчонки, которые рады выложить до мельчайших подробностей все, что касается их молодых людей. У Карен по-другому: она все намеками.

– Она что, встречалась с ним, когда уезжала на уик-энды?

Гинни кивнула.

Я повертел фотографию в руках. На обратной стороне стояло: «Фотоателье Кэрзон, Вашингтон-стрит».

– Можно, я заберу ее?

– Пожалуйста, – ответила она. – Мне-то что!

Я сунул фотографию в карман и снова сел.

– Вы знакомы с кем-нибудь из них? Из ее молодых людей?

– Нет, она меня ни с кем из своих друзей не знакомила. Хотя… минуточку. Один раз познакомила. С девушкой.

– С девушкой?

– Да. Карен сказала мне как-то, что к ней на день приедет ее близкая подруга. Все уши прожужжала, какая эта девица смелая, какая бесшабашная. Наболтала Бог знает чего. Я ждала, что появится что-нибудь действительно сногсшибательное. И вот она приехала…

– И что же?

– Действительно, странная, – сказала Гинни. – Очень высокая, длинноногая, и Карен твердила, как бы она хотела иметь такие длинные ноги, а девица эта сидела и молчала. Пожалуй, красивая. Но удивительно странная. Казалось, движется она как во сне. Может, чего-то наглоталась. Наконец, она заговорила, после того, как чуть не час просидела совсем молча. И говорила что-то совершенно заумное.

– А как звали ту девушку?

– Не помню. Кажется, Энджи.

– Она студентка?

– Нет, хотя лет ей совсем немного. Она работала. Карен говорила – медсестрой.

– Попробуйте вспомнить ее фамилию, – попросил я.

Гинни сдвинула брови и уставилась в пол, затем покачала головой:

– Нет, не могу. Пропустила мимо ушей.

Мне хотелось подольше задержаться на этой теме, но приходилось считаться со временем.

– Что вы еще можете сказать о Карен? Была она нервной? Беспокойной?

– Нет! У нас тут все нервные, особенно во время сессии, а ей все будто до лампочки. Была как неживая, встряхивалась, только когда ей надо было ехать на свидание, а так всегда была усталая и вечно жаловалась на усталость.

– Много спала?

– Да. Спала она почти на всех лекциях.

– Много ела?

– Не особенно. Во время обеда тоже часто клевала носом.

– В таком случае она, наверное, теряла в весе?

– Напротив, прибавляла. Довольно заметно. С начала занятий она так пополнела, что не могла влезть ни в одно платье. Ей пришлось покупать новые.

– А еще какие-нибудь перемены вы в ней заметили?

– Только одну, и то я не уверена, что это может иметь какое-нибудь значение. То есть для Карен это, конечно, имело значение, но остальные-то не замечали. Видите ли, ей казалось, что она обрастает волосами. Знаете, руки и ноги у нее стали волосатыми, на губе появились усики. Она жаловалась, что ей чуть ли не каждый день приходится брить ноги.

Я взглянул на часы: дело близилось к полудню.

– Ну что ж, не стану вас дольше задерживать, вам, наверное, пора на лекцию.

– Неважно, – сказала Гинни, – мне самой очень интересно.

– То есть?

– Интересно наблюдать вас за работой. Ну и вообще.

– Вам, наверное, приходилось и раньше беседовать с врачами?

– Вы что, за дуру меня принимаете? – недовольным тоном сказала она. – Я не вчера появилась на свет.

– Я принимаю вас за очень неглупую девушку.

– Вы хотите, чтобы я давала показания?

– Показания? Какие?

– На суде. Во время процесса. – Лицо ее выражало тонкую проницательность героини киноэкрана.

– Не совсем вас понимаю.

– Можете не темнить, – сказала она. – Я же понимаю, что вы адвокат. Желаю вам успешно провести это дело.

2

Я вошел в рентгеновский кабинет вместе с Хьюзом, рентгенологом Мемориалки, старым своим знакомым, – мы с Джудит иногда играли с ним и с его женой в бридж. Оба они играли хорошо, не щадя противников, но мне это даже нравилось, иногда и на меня нападает такой стих.

Я не позвонил Льюису Карру, так как был уверен, что он откажет мне, Хьюз же стоял на довольно низкой ступени иерархической лестницы, и ему было наплевать, чьи снимки меня интересуют – Карен ли Рендал или же Ага Хана, которому несколько лет назад делали здесь операцию на почке. Хьюз провел меня прямо в кабинет. Там работало несколько рентгенологов. Перед каждым лежал конверт со снимками и стоял магнитофон. Они вынимали снимки один за другим, зачитывали имя пациента, порядковый номер и характер снимка, затем быстро прикрепляли его к матовому стеклу и начинали диктовать диагноз.

Снимки хранились в соседней с рентгеновским кабинетом комнате. Хьюз вошел туда, достал снимки Карен Рендал и принес их мне. Мы уселись перед стеклянной стенкой, и Хьюз укрепил на ней первый снимок.

– Боковой снимок черепа, – сказал он, вглядываясь в него. – Тебе известно, по какой причине его назначили?

– Нет, – ответил я. Я тоже взглянул на пленку, но мало что сумел на ней разобрать. Снимки головного мозга читать трудно. Хьюз всматривался в него некоторое время, иногда прослеживая линии кончиком завинченной авторучки.

– Пожалуй, все в норме, – сказал он наконец. – Ни трещин, ни патологических отложений извести, никаких признаков воздуха или гематомы. Конечно, хорошо бы иметь артериограмму или пневмоэнцефалограмму. Давай-ка взглянем на второй, – он снял снимок и заменил его другим. – И здесь тоже все в порядке, – сказал он. – Интересно все же, почему они были назначены. Она что, побывала в автомобильной катастрофе?

– Не знаю, не слышал.

Хьюз порылся в папке.

– Нет, лицевых снимков, очевидно, не делали, только черепные. – Лицевые снимки делаются, чтобы проверить, нет ли переломов лицевых костей. – Ничего не понимаю хоть тресни, – сказал он, постукивая пальцем по снимку. – Ничего. На мой взгляд, ничего интересного тут нет.

– Ладно, – сказал я, вставая. – Спасибо за помощь.

3

Я вошел в телефонную будку неподалеку от больничного вестибюля. Вынул записную книжку и отыскал номер аптеки и номер рецепта. Достал таблетку, взятую из комнаты Карен, ногтем большого пальца отколупнул от нее кусочек и растер на ладони. Он легко рассыпался в порошок. Я почти не сомневался, что это такое, но для пущей уверенности попробовал порошок на язык. Сомнений быть не могло. Раздавленный аспирин отвратителен на вкус. Я позвонил в аптеку.

– С вами говорит доктор Бэрри из Линкольнской больницы.

Я хотел бы знать, какое лекарство…

– Минуточку, сейчас возьму карандаш. – Короткая пауза. – Слушаю, доктор.

– Имя Карен Рендал. Номер рецепта один-четыре, семь-шесть-семь-три. Выписано лекарство доктором Питером Рендалом.

– Сейчас проверю. – Телефонную трубку на том конце положили. Слышно было, как кто-то насвистывает и шелестит страницами. Затем – Да, вот он. Дарвон, двадцать капсул по семьдесят пять миллиграммов. По одной капсуле каждые четыре часа, при болях. Повторялся дважды. Хотите знать даты?

– Спасибо, нет. Благодарю за любезность.

– Всегда рады.

Я медленно положил трубку.

Что это за девица такая, делающая вид, что принимает противозачаточные средства, а на самом деле глотающая аспирин, который держит во флаконе из-под таблеток, снимающих боль в нижней части живота.

4

Дом Рендалов был очень велик; четырехэтажная белая постройка в готическом стиле, с замысловатыми балкончиками и башенками. Газон спускался прямо к воде; в общей сложности участок занимал, вероятно, два с лишним гектара. Я въехал по усыпанной гравием аллее и поставил свою машину рядом с двумя «порше», из которых один был черный, а другой канареечно-желтый. Очевидно, вся семья разъезжала на «порше». Слева от дома приткнулся гараж с серым «мерседесом» внутри. Последний, по-видимому, предназначался для прислуги.

Я вылез из машины и стал обдумывать, как бы мне проскочить мимо лакея, и тут из парадного подъезда вышла женщина и стала спускаться по ступеням. На ходу она натягивала перчатки, и вид у нее был такой, словно она очень спешит. Заметив меня, она остановилась.

– Миссис Рендал?

– Да.

Не знаю, что я ожидал увидеть, но, безусловно, нечто на нее совсем не похожее. Она была высокого роста, в костюме цвета беж от Шанеля. Волосы черные как смоль и блестящие, ноги длинные, глаза большие и темные. Ей никак нельзя было дать больше тридцати. Взгляд ее мог, казалось, заморозить воду – таким холодом от нее веяло. Несколько мгновений я созерцал ее в тупом молчании, чувствуя себя дураком и не зная, как выйти из положения. Она нетерпеливо нахмурилась.

– Ну-с, мы так и будем стоять тут весь день? У меня на это нет времени. Что вам угодно? – Голос у нее был низкий, хрипловатый, рот чувственный. Голос интеллигентный – гибкий, с чуть заметным английским налетом в интонации.

– Я хотел поговорить с вами – сказал я. – О вашей дочери.

– О моей падчерице, – быстро поправила она. И двинулась мимо меня по направлению к черному «порше».

– Да, о вашей падчерице.

– Я уже сообщила все полиции, – сказала она, – И к тому же я опаздываю на деловое свидание, так что, если вы не возражаете… – Она открыла дверцу.

– Меня зовут… – начал я.

– Я знаю, кто вы, – перебила она. – Джошуа говорил мне о вас вчера. Он сказал, что, по всей вероятности, вы постараетесь увидеться со мной, и посоветовал мне послать вас, доктор Бэрри, ко всем чертям. – Она изо всех сил старалась изобразить гнев, но это у нее плохо получалось. На ее лице отражалось нечто иное – может, любопытство, а может, и страх. Она села за руль. – Будьте здоровы, доктор.

Я нагнулся к ней.

– Действуете согласно инструкции?

– Обычно я следую советам своего мужа.

– Но не всегда.

Она хотела было включить передачу, но остановилась.

– Вы о чем? – спросила она, держа руку на переключателе скоростей.

– Я хочу лишь сказать, что ваш муж, по-видимому, полностью не отдает себе отчета в происшедшем.

– Думаю, что отдает.

– Вы сами знаете, что нет, миссис Рендал.

Она выключила мотор и посмотрела на меня.

– Чтобы через тридцать секунд вас не было на нашей территории, – сказала она. – В противном случае я вызову полицию. – Однако голос ее дрожал и лицо побледнело.

– Вызовете полицию? По-моему, это было бы с вашей стороны опрометчиво.

Она взяла тоном ниже:

– Зачем вы явились сюда?

– Хочу, чтобы вы рассказали мне о той ночи, когда вы привезли Карен в больницу.

– Если вы хотите знать о той ночи, то пойдите взгляните вон на ту машину, – она указала на желтый «порше».

Я подошел и заглянул внутрь.

Я увидел какой-то кошмар. Все вокруг было в крови: место шофера, место пассажира рядом, приборная доска, руль. Даже коврик на полу был покрыт буро-красной корочкой. Литры крови были потеряны в этой машине.

– Откройте дверцу, – сказала миссис Рендал. – Пощупайте сиденье.

Я повиновался. Сиденье было мокроватое.

– Три дня прошло, – сказала она, – и все еще не высохло. Вот сколько Карен потеряла крови. Вот что он с ней натворил.

– Это ее машина? – спросил я, захлопнув дверцу.

– Нет, у Карен не было машины. Джошуа не хотел, чтобы она имела собственную до совершеннолетия.

– Тогда чья же?

– Моя, – сказала миссис Рендал.

Я кивнул на черный автомобиль, в котором она сидела.

– А эта?

– Это новая. Мы купили ее вчера. То есть я. Джошуа дал согласие.

– А что вы собираетесь делать с желтой машиной?

– В полиции нам рекомендовали подержать ее пока, на случай, если понадобится в качестве вещественного доказательства.

– Что в точности произошло в воскресенье ночью? – спросил я.

– Я ничего не обязана вам сообщать, – сказала она, поджав губы.

– Безусловно, нет – я вежливо улыбнулся. Я понимал, что деваться ей некуда. В глазах у нее по-прежнему таился страх. Она отвернулась от меня и стала смотреть прямо перед собой, через ветровое стекло.

– Я сидела дома одна, – сказала она. – Джошуа срочно вызвали в больницу. Уильям находился у себя в университете. Было около половины четвертого утра, и Карен где-то развлекалась. Вдруг я услышала автомобильный гудок. Он гудел и гудел. Я вылезла из постели, накинула халат и спустилась вниз. Перед домом стоял мои автомобиль с невыключенным мотором и зажженными фарами. Гудок продолжал гудеть. Я вышла… и увидела ее. Она потеряла сознание и, упав вперед, навалилась на кнопку гудка. Все вокруг было в крови, – Она перевела дыхание и стала рыться в сумке в поисках сигареты. Вытащила пачку французской марки. Я поднес ей огонь. – Больше, собственно, рассказывать нечего. Я перетащила ее на соседнее сиденье и отвезла в больницу. – Она курила нервно, часто затягиваясь. – По дороге я попыталась выяснить, что произошло. И она сказала: «Это Ли!». Повторила три раза. Никогда не забуду. Таким жалким слабеньким голоском…

– Она была в сознании? В состоянии разговаривать?

– Да, – ответила миссис Рендал. – Она снова потеряла сознание, как раз когда мы подъехали к больнице.

– Из чего вы заключили, что это был аборт? – спросил я. – Может, это выкидыш?

– Сейчас скажу, – ответила миссис Рендал. – Потому что заглянув к ней в сумку, я обнаружила ее чековую книжку. Последний чек, который она выписала, был «на предъявителя», на сумму триста долларов. Датирован воскресеньем. Вот из чего я заключила, что это был аборт.

– Был ли чек предъявлен? Вы запрашивали банк?

– Разумеется, не был. Человек, получивший этот чек, сидит сейчас в тюрьме.

– Понимаю, – сказал я задумчиво.

– Тем лучше, – парировала она. – . А теперь прошу меня извинить. – Она вышла из машины и быстрым шагом пошла по ступеням обратно в дом.

– А я думал, вы опаздываете на деловое свидание, – заметил я.

Миссис Рендал через плечо посмотрела на меня.

– А идите вы к черту! – сказала она и захлопнула за собой двери.

Я пошел назад к своей машине, размышляя над разыгранной сценой. Она была весьма убедительна. Я обнаружил в ней всего лишь два изъяна. Один заключался в количестве крови, потерянной в желтой машине: меня смущало, что на месте для пассажира крови больше. И второе – по-видимому, миссис Рендал не знала, что Арт берет за аборт двадцать пять долларов – только-только чтобы покрыть лабораторные издержки – и никогда не брал больше: таким образом он, по своим понятиям, оставался чист перед собственной совестью.