Текст книги "Экстренный случай"

Автор книги: Джеффри Хадсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

10

Ни один англичанин в здравом уме не отправился бы в Бостон, особенно в 1630 году. Пуститься в долгое морское путешествие, чтобы приехать в дикую, враждебную глушь, – для этого мало было смелости и стойкости, для этого требовались отчаяние и фанатизм. И прежде всего глубокая, непоправимая обида на английское общество.

К счастью, история судит о людях по их действиям, а не по их побуждениям. Поэтому бостонцы могут со спокойной совестью считать своих предков борцами за демократию и свободу, героями революции, либеральными художниками и писателями. Бостон – город, который до сих пор чтит основателей секты квакеров и бережно хранит память о войне за освобождение.

Но есть и другое лицо Бостона, далеко не такое светлое, достаточно вспомнить о позорном столбе, о колодках, скамье позора в церкви, об охоте за ведьмами. Мало кто из современников задумывается над тем, о чем свидетельствуют эти орудия пытки, – они свидетельствуют о навязчивых идеях, неврастении и изощренной жестокости. Это приметы общества, скованного страхом греха, осуждения на вечные муки, страхом адских печей, болезней и индейцев, общества напряженного, боязливого, подозрительного. Одним словом, общества реакционных религиозных фанатиков.

Как преуспевшее в жизни дитя трущоб, Бостон склонен забывать о большей части своей прежней истории. Город далеко ушел от своего прошлого и делает все, чтобы скрыть его. Некогда поселение простолюдинов, он породил нетитулованную аристократию, которая по своей замкнутости способна соперничать с древнейшими родами Европы. Колыбель религиозного психоза, он создал сообщество ученых, с которыми не может тягаться ни одно ученое сообщество в этой части страны. Ко всему он страдает самовлюбленностью: общий штрих с другим городом сомнительного происхождения – Сан-Франциско.

К несчастью для обоих городов, совсем уйти от своего прошлого они никак не могут. Сан-Франциско не может избавиться от грубости, напористости, крикливости, подхваченных в дни золотой лихорадки, и стать утонченным и благопристойным, подобно городам восточного побережья. А Бостон, как ни старается, не может стряхнуть с себя налет пуританизма и снова стать английским городом.

Все мы привязаны к своему прошлому оптом или в розницу. Прошлое проглядывает в самом строении наших костей, распределении волосяного покрова и цвете кожи, в том, как мы ходим, стоим, едим, одеваемся и… думаем.

Все это вспомнилось мне, пока я шел на свидание с Уильямом Гарвеем Рендалом – студентом медицинского института.

Человек, носящий имя Уильям Гарвей [1]1
  Английский придворный врач, который в 1628 году открыл, что кровь циркулирует по замкнутому кругу.


[Закрыть], не может не чувствовать себя дураком. Это все равно что быть названным в честь Наполеона или Кэри Гранта [2]2
  Американский киноактер.


[Закрыть]– слишком большое бремя возлагается вместе с таким именем на плечи ребенка, слишком многого от него ожидают.

Сомневаюсь, что Уильям Гарвей Рендал захотел бы когда-нибудь изменить свое имя. Хоть оно и налагало ответственность, но и давало кое-какие преимущества, особенно если он хотел оставаться в Бостоне; кроме того, оно его, по-видимому, совсем не тяготило. Это был рослый, крепкий блондин с приятным открытым лицом. Было в нем что-то типично американское, здоровое; тем нелепей и смешней казалась обстановка его комнаты на первом этаже Шератон-холла – общежития медицинского института. Как и большинство комнат в этом общежитии, она была рассчитана на одного, хотя и была значительно просторней прочих. И уж конечно, несравненно просторней, чем каморка на четвертом этаже, которую занимал сам я в свои студенческие годы. Комнаты на верхнем этаже были дешевле.

С моих времен стены перекрасили. Тогда они были серыми, как яйцо динозавра, теперь же стали тошнотворно-зелеными. Но это было все то же старое общежитие, те же унылые коридоры, те же грязные лестницы, тот же застарелый запах пота, грязных носков, учебников и хлорки.

Рендал обставил комнату очень мило. Старинная мебель. Потертый красный бархат, облупленная местами позолота говорили о старине и величии.

Я вошел в комнату и сел.

– Вы насчет Карен? – Вид у Рендала был скорее озабоченный, чем опечаленный.

– Да, – сказал я. – Понимаю, время неподходящее…

– Ничего, давайте спрашивайте!

Я закурил сигарету и бросил спичку в золоченую пепельницу венецианского стекла. Безобразную, но роскошную.

– Я хотел поговорить с вами о ней.

– Пожалуйста!

Я все ждал, когда он наконец поинтересуется, кто я такой, но его, по-видимому, это не волновало.

– Когда вы видели ее в последний раз?

– В субботу. Она приехала из Нортгемптона на автобусе, и я заехал за ней на автостанцию. У меня было два часа свободных после завтрака. Я отвез ее домой.

– В каком она была состоянии?

– В прекрасном. Оживленная. Веселая. Рассказывала о колледже и о своей соседке по комнате. Эта соседка, по-видимому, шалая девица. Потом болтала о нарядах.

– А когда вы в последний раз видели ее до прошлой субботы?

– Не помню точно. Кажется, где-то в августе.

– Так что встреча состоялась после длительной разлуки?

– В общем, да, – сказал он. – Я всегда был рад Карен. С ней было весело, она была такая живая, и вдобавок великолепно умела передразнивать людей. Могла изобразить вам кого-нибудь из своих профессоров или поклонников, а потом начинала хохотать до истерики. Собственно. так она и заполучила себе машину.

– Машину?

– В субботу вечером, – ответил он, – мы все обедали в ресторане: Карен, я, Эв и дядя Питер.

– Эв?

– Это наша мачеха, – сказал он – Мы зовем ее Эв.

– Значит, вас было пятеро?

– Нет, четверо.

– А ваш отец?

– Он был занят в больнице.

Рендал сказал это очень сухо, и я не стал углублять тему.

– Так или иначе, – продолжал Уильям, – Карен попросила машину на уик-энд, а Эв отказала *– ей не хотелось, чтобы Карен пропадала где-то всю ночь. Тогда Карен обратилась к дяде Питеру – тот вообще не умеет отказывать – и попросила машину у него. Восторга это у него не вызвало, но она пригрозила, что сейчас изобразит его, и он тут же уступил ей.

– А как же Питер?

– Вечером я подвез его по дороге сюда.

– Так что в субботу вы провели с Карен несколько часов?

– Да. Приблизительно с часу дня до десяти вечера.

– И потом уехали вместе с вашим дядей?

– Да.

– А Карен?

– Осталась с Эв.

– Она куда-нибудь поехала в тот вечер?

– Надо думать. Иначе зачем же было брать машину?

– Говорила, куда собирается?

– В Гарвард. У нее там в колледже есть знакомые.

– Вы видели ее в воскресенье?

– Нет, только в субботу.

– А вам не показалось, что она внешне как-то изменилась?

– Нет. – Уильям покачал головой. – Такая же, как была. Конечно, она немного потолстела, но мне кажется, все девчонки толстеют, когда начинаются занятия в колледже. Летом все время была в движении – играла в теннис, плавала. Все это прекратилось с началом учебного года, вот, наверное, она и прибавила несколько фунтов, – он улыбнулся. – Мы посмеивались над ней по этому поводу. Она стала жаловаться, что их отвратительно кормят, и мы тогда спросили, с чего же ее так разнесло?

– Ей приходилось следить за своим весом?

– Карен? Нет, что вы! Она всегда была худенькой, подвижной, настоящим сорванцом. А потом вдруг расцвела.

– Сознаю, что мой вопрос может показаться вам странным, – сказал я, – но скажите, у вашей сестры всегда был темный пушок на губе и волосы на руках?

– Забавно! – протянул он. – Вот вы упомянули, и я вспомнил. Я заметил их в субботу. Питер посоветовал ей обесцветить их или снять воском. Она в первый момент ужасно на него рассердилась, а потом засмеялась.

– Значит, раньше их не было?

– Наверное, нет. Может, и были, только я не замечал.

– Где она проводила это лето? – спросил я потом.

– Точно не знаю. Официально Карен жила на Мысе, работала в какой-то картинной галерее в Провинстауне, только, думаю, много времени она там не проводила. По-моему, она все время торчала на Хилле. Со своими чокнутыми друзьями: она любила окружать себя странными типами.

– Друзьями? Или подругами?

– И теми и другими. – Он пожал плечами. – Но в точности не знаю. Она всего раз или два мимоходом упомянула об этом.

– Не упоминала ли она какие-нибудь имена?

– Вроде бы да, я толком не запомнил. Какие-то Хэрби и Су Су и Элли. – Он вдруг рассмеялся. – Помню, как-то она стала изображать девушку, которая любила пускать мыльные пузыри.

– Значит, фамилий никаких вы не помните?

Он покачал головой.

Уже уходя, я спросил:

– В какой больнице вы проходили акушерскую практику?

– В Линкольнской. – Он взглянул на меня и нахмурился. – И чтобы полнее ответить на ваш вопрос – да, я ассистировал при нескольких абортах. Я сумел бы и сам. Но в воскресенье вечером я дежурил в больнице. Всю ночь. Вот так-то!

Выйдя из общежития, я увидел высокого, сухощавого с серебристыми сединами человека, шедшего мне навстречу. Я сразу же узнал его – даже на расстоянии.

Чем-чем, а внешностью Дж. Д. Рендал, безусловно, выделялся.

11

– Доктор Бэрри?

Тон был чрезвычайно дружеским. Дж. Д. протянул мне руку. Я пожал ее – сухую, чистую, которую скребут на пять сантиметров выше локтя в течение десяти минут. Руку хирурга.

– Приветствую вас, доктор Рендал.

– Вы хотели видеть меня? – сказал он. – Секретарша говорила, что вы заходили ко мне в кабинет.

– Да, – сказал я. – Насчет карточки.

Рендал благосклонно улыбнулся. Он был на полголовы выше меня.

– По-моему, нам с вами надо кое-что выяснить. Пойдемте со мной.

Он вовсе не собирался отдавать мне команду, но прозвучали его слова именно так. Это напомнило мне, что хирурги – это последние самодержцы в обществе, последний класс людей, наделяемых в какой-то момент абсолютной властью.

Мы шли по направлению к автомобильной стоянке. Мне казалось, что он вышел специально затем, чтобы поговорить со мной. Я не имел представления, откуда ему стало известно, что я здесь, но такое чувство меня не покидало.

– За последнее время несколько человек говорили мне о вас, – сказал он.

– Да что вы?

– Представьте себе.

Его автомобиль был серебристый «порше». Рендал небрежно облокотился о сверкающее крыло. Что-то в его позе говорило, что мне не стоит следовать его примеру. Секунду он молча разглядывал меня, затем произнес:

– О вас очень хорошо отзываются. Вы, говорят, обладаете знаниями и трезвым умом.

Я пожал плечами. Он снова улыбнулся и сказал:

– Вы ведь из Линкольнской больницы? Мне говорили, что вы там на хорошем счету.

– Благодарю вас. – Его маневр сбивал с толку; я не понимал, куда он гнет. Но долго ждать мне не пришлось.

– Вы не думали о том, чтобы перейти в другую больницу? Ведь могут быть другие… возможности. Вакансии.

– Я вполне доволен своей теперешней работой.

– Это в данное время, – сказал он.

– Безусловно. В данное время.

– Вы знаете Уильяма Сьюола?

Уильям Сьюол был главным патологоанатомом Мемориальной. Ему шел шестьдесят второй год, и ему предстояло вскоре удалиться на пенсию. Я почувствовал разочарование в Дж. Д. Рендале. Вот уж не ожидал, что он будет действовать так грубо.

– Да, знаю. Немного.

– Он скоро уходит на пенсию.

– Тимоти Стоун – его заместитель, он великолепно знает свое дело.

– По всей вероятности, – сказал Рендал. Взгляд его был устремлен в небо. – По всей вероятности. Но многим из нас трудно работать с ним.

– Я такого не слыхал.

– Мы это не афишируем. – Он тонко улыбнулся.

– И многим из вас было бы легче работать со мной?

– Многие из нас заинтересованы в подыскании нового человека. Возможно, со стороны, который мог бы, так сказать, влить свежую струю.

– Тимоти Стоун мой близкий друг, – сказал я.

– А какая тут связь?

– Та связь, что я не стану ему пакостить.

– У меня в мыслях не было предлагать вам что-либо подобное.

– Тогда, возможно, я не понимаю, в чем суть. Почему бы вам не объяснить?

Рендал в задумчивости почесал висок. Видимо, собирался зайти с другого фланга. Брови его нахмурились.

– Я не патологоанатом, доктор Бэрри, но среди патологоанатомов у меня имеются друзья.

– Надо думать, Тим Стоун не принадлежит к их числу.

– Мне иногда кажется, что у патологоанатомов работы больше, чем у хирургов, больше, чем у кого бы то ни было. Похоже, патологоанатомия не оставляет времени ни для чего другого.

– Тут вы, пожалуй, правы.

– Меня очень удивляет, что вы располагаете таким количеством свободного времени.

– Да так уж вышло. – Я начинал злиться. Сперва подкуп, затем угрозы. Или подмажь, или припугни! Но наряду со злостью мною овладевало странное любопытство. Рендал был не дурак, и я понимал, что он не стал бы заводить со мной подобных разговоров, если бы чего-то не боялся. У меня мелькнула мысль – уж не сделал ли аборт он сам? И тут же он сказал:

– У вас есть семья?

– Да, – ответил я.

– Давно в Бостоне?

– Я могу в любой момент уехать отсюда, если патологические экземпляры покажутся мне слишком уж неприглядными.

Он воспринял это достойно. Не двинулся, не повел бровью, не переступил с ноги на ногу. Только взглянул на меня своими серыми глазами и сказал:

– Понимаю!

– Может быть, вы откроете свои карты и скажете, что у вас на уме?

– О, это проще простого, – ответил он – Меня интересуют ваши мотивы. Мне понятны узы дружбы, я допускаю даже, что личная привязанность толкает иногда людей на безрассудство. Я восхищен тем, как вы горой стоите за доктора Ли, хотя мне куда бы больше понравилось, если бы объектом этой преданности являлся человек более достойный. Однако мне кажется, ваши действия выходят за пределы простой лояльности. Что вами движет, доктор Бэрри?

– Любопытство, доктор Рендал. Исключительно любопытство. Я хочу выяснить, почему все из кожи вон лезут, чтобы утопить невинного человека. Я хочу выяснить, почему люди профессии, основа которой– объективное исследование фактов, решили встать на путь предвзятости.

– Давайте сначала выясним предмет разговора. Доктор Ли делает криминальные аборты. Так или не так?

– Это вы говорите. Я слушаю.

– Аборты запрещены законом. Далее: как и при всяком хирургическом вмешательстве, при аборте возможны смертельные исходы – даже если его делает знающий человек, а не пьяный…

– Азиат? – подсказал я.

– Доктор Ли, – он улыбнулся, – делает аборты, делает нелегально. Как человек – он ведет себя весьма сомнительно. Как хирург – он нарушает законы врачебной этики. Как гражданин Соединенных Штатов– он совершает поступки, подлежащие судебному преследованию. Вот что у меня на уме, доктор Бэрри. И я хочу знать, почему вы суете нос не в свое дело, почему вы пристаете к членам моей семьи. И вообще докучаете всем, вместо того, чтобы исполнять свои прямые обязанности– обязанности, за выполнение которых Линкольнская больница платит вам жалованье…

– Доктор, – сказал я. – Если подходить к этому делу исключительно по-семейному: как бы вы поступили, приди ваша дочь к вам сообщить, что она беременна? Что, если бы она посоветовалась с вами, прежде чем обратиться к подпольному акушеру?

– Бессмысленно строить догадки.

– Но ведь у вас, без сомнения, должен быть ответ.

Рендал начал багроветь. Над крахмальным воротничком выступили вены. Поджав губы, он сказал:

– Так вот вы чего добиваетесь! Хотите опорочить мою семью в безумной надежде помочь вашему так называемому другу?

Он захлопнул дверцу, включил мотор и умчался прочь в облаке сердитого синего выхлопного газа.

12

Дом свой по возвращении я нашел темным и пустым. Значит, Джудит с детьми все еще у Ли. Пошел туда и я.

Бетти сидела на кухне с застывшей улыбкой на лице и кормила годовалую дочку; вид у нее был усталый и слегка растрепанный. Джудит находилась тут же; рядом с ней, держась за ее юбку, стояла Джейн – наша младшая.

Из гостиной доносились выстрелы игрушечных пистолетов и голоса мальчишек, игравших в «полицейских и воров». При каждом выстреле Бетти вздрагивала.

– У нас плохие вести, – сказала Джудит. – Звонил Брадфорд. Он отказался вести дело.

– Надо поговорить с ним, – сказал я, стараясь сохранять присутствие духа.

Джудит взглянула на часы:

– Уже половина шестого. Его, вероятно, не будет…

– Все равно, я попробую – И направился в кабинет Арта. Джудит последовала за мной. Я затворил дверь, отгораживаясь от звуков перестрелки, и, усевшись за стол Арта, начал набирать номер Брадфорда.

– Да, вот еще, – сказала Джудит, – Фриц Вернер звонил. Ему нужно поговорить с тобой.

Этого следовало ожидать. Уж кто-кто, а Фриц всегда пронюхает. С другой стороны, он мог знать что-нибудь существенное.

– Я позвоню ему попозже, – сказал я.

– Да, пока я не забыла, завтра ведь мы идем в гости.

– Не хочу я никуда идти.

– Придется, – возразила она. – Это же к Джорджу Моррису. Я и забыла.

– Ладно! В котором часу?

– В шесть. Мы можем уйти пораньше.

– Ладно!

Она пошла обратно в кухню, и в это время на том конце провода секретарша подняла трубку.

– Мистера Брадфорда, пожалуйста.

– Очень сожалею, – ответила секретарша. – Мистер Брадфорд уже ушел.

– Как бы я мог с ним связаться?

– Мистер Брадфорд будет в конторе завтра в девять часов утра.

– Так долго ждать я не могу.

– Очень сожалею, сэр.

– А вы не сожалейте. Просто пойдите и поищите его. Это доктор Бэрри.

Тон ее мгновенно изменился:

– Подождите минутку, пожалуйста, доктор. – И несколько минут спустя: – Мистер Брадфорд уже уходит, но он сейчас поговорит с вами.

– Спасибо!

Послышался механический щелчок.

– Джордж Брадфорд у телефона.

– Мистер Брадфорд, это Джон Бэрри.

– Да, доктор Бэрри. Чем могу служить?

– Я хотел бы поговорить с вами относительно Арта Ли.

– Доктор Бэрри, я уже ухожу…

– А не могли бы мы встретиться где-нибудь?

Он помолчал и вздохнул в телефон.

– Это ничего не даст. Боюсь, мое решение окончательно. Причина тут не во мне.

– Я вас долго не задержу.

– В таком случае я буду ждать вас в своем клубе через двадцать минут. В «Трафальгаре».

Я повесил трубку. Сукин сын! «Трафальгар» находится на другом конце города. Мне придется мчаться сломя голову, чтобы попасть туда вовремя. Я поправил галстук и побежал к машине.

Клуб «Трафальгар» помещался в старинном особнячке на Бикон-стрит, у самого подножия Хилла. Сдавая на вешалке пальто, я заметил объявление, сухо сообщающее, что «Дамам вход разрешен по приглашению по четвергам от четырех до половины шестого». Брадфорд встретил меня в вестибюле. Это был невысокий плотный человек, безупречно одетый. Его черный в узкую белую полоску костюм, в котором он пробыл весь день на работе, нисколько не помялся, ботинки сверкали, и

манжеты рубашки высовывались из рукавов пиджака как раз настолько, насколько положено. Карманные часы он носил на серебряной цепочке, университетский значок красиво оттеняла темная ткань жилета. Не нужно было заглядывать в справочник, чтобы сказать, что живет он в Бэверли Фармс или где-нибудь в этом роде, что учился на юридическом факультете Гарварда, что жена его окончила Вассар и до сих пор носит юбки в складку, свитеры из кашмирской шерсти и жемчуг на шее и что дети его учатся в Гротоне и Конкорде.

– Лично я не прочь выпить, – сказал он. – Как вы на это смотрите?

– Положительно!

Бар находился на втором этаже. Мы уселись в удобные кресла у окна, и я заказал себе «Гибсон». Брадфорд лишь кивнул бармену. Пока мы ждали, он сказал:

– Я понимаю, вы– огорчены моим решением, но откровенно говоря…

– Я не огорчен. Потому что я не нахожусь под следствием.

Брадфорд достал из кармана часы, взглянул на них и положил обратно.

– У меня множество клиентов, и мистер Ли – всего лишь один из них.

– Доктор Ли!

– Совершенно верно, доктор Ли. Он всего лишь один из моих клиентов; по отношению ко всем им у меня есть обязательства, которые я и стараюсь выполнять по мере своих возможностей. Сегодня после обеда я разговаривал с окружным прокурором, хотел выяснить, когда будет слушаться дело доктора Ли. Оказалось, что слушание совпадает с другим делом, на ведение которого я уже давно дал согласие. Я не могу находиться одновременно в двух судейских залах.

Принесли напитки. Брадфорд приподнял свою рюмку.

– Ваше здоровье.

– Ваше!

Он пригубил и, глядя в рюмку, продолжал:

– Когда я объяснил положение доктору Ли, он меня понял. Я сказал ему также, что моя фирма постарается предоставить ему компетентнейшего защитника. У нас четыре старших партнера, и вполне возможно, что один из них сможет взяться…

– Но не наверняка?

– А за что в этом мире можно поручиться?

Я отпил из рюмки. Коктейль был скверный – вермут, в который подплеснули чуть-чуть водки.

– Вы близко знакомы с Рендалами? – спросил я.

– Да, я знаком с ними.

– Повлияло ли это как-то на ваше решение?

– Конечно, нет! – Он вдруг выпрямился. – Каждый адвокат очень скоро постигает разницу между деловыми отношениями и приятельскими. Это часто бывает необходимо. – Он улыбнулся и снова отпил из рюмки: —Между нами говоря, доктор Бэрри, я полностью солидарен с доктором Ли, уверяю вас. Мы оба признаем, что аборт – дело житейское. Их делают непрестанно. С практической точки зрения они необходимы. Наши законы на этот счет туманны, плохо сформулированы и до смешного суровы. Но я должен напомнить вам, что доктора в этом случае гораздо более строги, чем сам закон. Специальные больничные комиссии сверхосторожны. Они отказываются дать разрешение на аборт в тех случаях, когда закон никогда не вмешался бы. По-моему, до того, как менять законы об абортах, следует изменить настроения, превалирующие в медицинском мире.

Я ничего не мог ответить. Сваливать с больной головы на здоровую – обряд, освященный веками, и созерцать его нужно в молчании.

– Итак, давайте говорить о докторе Ли. Ему предъявлено обвинение по статье закона штата Массачусетс, принятого семьдесят восемь лет назад, согласно которому аборт является уголовным преступлением, караемым штрафом и тюремным заключением до пяти лет. В случае смертельного исхода приговор может быть от семи до двадцати лет.

– Это что, убийство со смягчающими вину обстоятельствами или непредумышленное убийство?

– Технически ни то, ни другое.

– Значит, допускается взятие на поруки?

– Предположительно – да! Но в этом случае – нет, потому что прокурор попытается предъявить обвинение в убийстве на основании статьи общего права, которая гласит, что смерть, последовавшая в результате уголовного преступления, является убийством. По ходу дела обвинение представит доказательства (и, я уверен, достаточно веские), что доктор Ли занимается подпольным акушерством. Они докажут, что эта девушка, Карена Рендал, приходила к доктору Ли и что он, непонятно по какой причине, ее визит не зарегистрировал. Они докажут, что у него нет твердого алиби. И они представят показание миссис Рендал, что, по словам ее дочери, оперировал ее доктор» Ли. Так что в конце концов все сведется к коллизии показаний. Ли – изобличенный подпольный акушер – будет утверждать, что он операции не делал; миссис Рендал – что он ее сделал. Если бы вы были в составе присяжных, кому бы вы поверили?

– Доказательств, что доктор делал операцию этой девушке, нет. Все до одной улики косвенные.

– Не забудьте, что судить его будут в Бостоне.

– Судите его где-нибудь в другом месте, – сказал я.

– На каком основании? На том, что общественное мнение здесь для него неблагоприятно?

– Вы говорите о технической стороне дела. Я говорю о спасении человека.

– В технической стороне кроется сила закона.

– И его слабость.

Он в задумчивости посмотрел на меня:

– Единственный способ вызволить доктора Ли – это доказать, что он не делал операции. Для этого нужно найти действительного преступника. Мне кажется, шансы на это весьма слабы.

Когда я вернулся домой, оказалось, что Джудит с детьми все еще у Бетти. Я смешал себе еще один коктейль – на этот раз крепкий – и уселся в гостиной. Устал я до полусмерти, и нервы мои совершенно расходились.

У меня скверный характер. Я знаю это и стараюсь сдерживаться, но, факт остается фактом, я резок и бестактен. Наверное, потому, что склонен к мизантропии – может, именно по этой причине я и сделался патологоанатомом. Оглядываясь на прожитый день, я понял, что выходил из себя слишком уж часто. Глупо: я ничего не выигрывал от этого, а проиграть мог, и довольно сильно. И тут зазвонил телефон. Говорил Сандерсон. Он начал с сообщения, что говорит по больничному телефону.

– Ясно! – ответил я: у больничного телефона по меньшей мере шесть параллельных аппаратов.

– Как у вас прошел день? – спросил Сандерсон.

– Интересно, – ответил я. – А у вас?

– Кое-что произошло и у меня, – сказал Сандерсон.

Я так и подозревал. Очевидно, каждый, кому я становился поперек дороги, сразу же начинал давить на Сандерсона. Иными словами, поднялся хор голосов, настойчиво требующих вернуть меня в лабораторию или найти на мое место нового человека.

– Скажите, что у меня третичный сифилис. Это подействует.

Сандерсон рассмеялся:

– Я справляюсь пока что. У меня шея крепкая. Некоторое время еще выдержит. – И, помолчав, прибавил: – Сколько времени это еще продлится?

– Не знаю, – ответил я. – Тут кое-какие осложнения.

– Загляните ко мне завтра, и мы все обсудим.

– Хорошо, – сказал я. – Может, к завтрашнему дню я буду больше знать.

Джудит посидела со мной, пока я завтракал. Дети еще спали, и мы были одни.

– Что ты думаешь предпринять сегодня? – спросила она.

– Еще не знаю. – Я только что сам задал себе этот вопрос. Необходимо было многое выяснить, очень многое. В особенности относительно Карен и миссис Рендал. Я почти ничего не знал ни о той, ни о другой. – Начну с Карен, – сказал я.

– Почему?

– Из того, что мне говорили, можно заключить, что она само очарование. Все ее любили, она была чудесной девочкой.

– Может, это и правда.

– Может, – согласился я, – но хорошо бы узнать еще чье-нибудь мнение, помимо ее брата и отца.

– А как это тебе удастся?

– Начну с колледжа, где она училась.