Текст книги "Экстренный случай"

Автор книги: Джеффри Хадсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

8

Подъезжая к дому, я увидел, что у обочины стоит большая полицейская машина с включенной мигалкой. Капитан Питерсон стоял, прислонившись к переднему крылу, и наблюдал, как я сворачиваю к своему подъезду. Я вылез из машины и окинул взглядом близлежащие дома. Соседи уже заметили яркую мигалку и теперь висели на окнах.

– Надеюсь, – сказал я, – что не заставил вас долго ждать.

– Нет, – сказал Питерсон, слегка улыбнувшись. В равномерных вспышках красного света я хорошо видел ласковое, самодовольное выражение его лица. Мигалку он совершенно очевидно не выключал мне назло.

– Имеете что-нибудь сообщить мне?

Он переменил позу:

– В общем, да. К нам поступила на вас жалоба, доктор Бэрри. От доктора Рендала.

Я спросил наивным тоном:

– И какого рода жалоба?

– Насколько я понимаю, вы пристаете к членам его семьи: к его сыну, его жене; даже к соученицам его дочери.

– Пристаю?

– Так сказал мне он, – с расстановкой произнес Питерсон.

– А что сказали ему вы? – Мигалка начинала действовать мне на нервы.

– Я сказал, что постараюсь принять меры.

– Я как-то нарушил закон? – спросил я.

– Это пока не установлено.

– Если я нарушил какой-нибудь закон, – сказал я, – доктор Рендал может подать на меня в суд. Может он также обратиться в суд, если рассчитывает доказать, что ему был нанесен материальный ущерб вследствие якобы совершенных мною действий. Он это знает не хуже вашего. И не хуже, между прочим, моего.

– Может, нам стоит проехать в участок и побеседовать?

Я покачал головой:

– Времени нет.

– А ведь я могу вызвать вас для допроса.

– Можете, – сказал я. – Но с вашей стороны это будет неосмотрительно.

– А может, и вполне осмотрительно.

– Сомневаюсь, – сказал я. – Я частное лицо и действую в пределах прав, предоставляемых частному лицу. Я ни к кому не приставал, никому не угрожал. Всякий, кто не пожелал бы со мной разговаривать, мог этого не делать.

– Вы вторглись в частные владения. Владения Рендала.

– Это произошло неумышленно. Я сбился с дороги и хотел выяснить у кого-нибудь, как мне ехать дальше. На пути мне попалось огромное здание; мне и в голову не могло прийти, что это частный дом. Я решил, что это какое-нибудь учреждение.

– Учреждение?

– Ну да. Приют там или лечебница. Вот я и заехал туда, чтобы спросить дорогу. Представляете мое удивление, когда оказалось, что по чистой случайности…

– Случайности?

– А вы можете доказать обратное?

Питерсон довольно удачно изобразил добродушную усмешку:

– Все шутите.

– Нет, пожалуй, – сказал я. – Знаете что, выключите-ка вы эту мигалку и перестаньте привлекать ко мне внимание всех соседей, иначе я подам жалобу, что мне не дает прохода полиция. И подам я ее начальнику полиции, в канцелярию окружного прокурора и в канцелярию мэра.

Он небрежно просунул руку в окно и щелкнул выключателем. Свет погас.

– Ох, – сказал он. – Отольется это вам когда-нибудь.

– Да, – сказал я. – Может, мне, а может, и кому другому.

Входя в дом, я услышал, как он отъезжает.

9

Мне не очень-то хотелось ехать пить коктейли, но Джудит настаивала. По дороге в Кембридж она спросила:

– Что это все означало?

– Что именно?

– Да эта история с полицией.

– Попытка отстранить меня. Рендал подал жалобу. Нарушение покоя.

– Оправданную?

– Я бы сказал – да. – В двух словах я описал ей людей, с которыми имел дело в течение дня. – По моему глубокому убеждению, я до сих пор лишь скольжу по поверхности, – закончил я.

– Как ты считаешь, миссис Рендал наврала про чек на триста долларов? – спросила Джудит.

– Очень может быть, – ответил я, и после паузы: – Как Бетти?

– Неважно. Сегодня в газете появилась статья… Так, небольшая статейка. Арест врача в связи с криминальным абортом. Почти никаких подробностей, если не считать того, что Арт назван по имени. Еще ей пару раз звонили какие-то идиоты.

– Много пакостей наговорили?

– Порядочно. Теперь я подхожу к телефону сама.

– Умница! Пойдешь к ней завтра?

– Пойду.

Я остановил машину в тихом жилом квартале, неподалеку от Кембриджской городской больницы. Это был хороший район со старинными особнячками, обсаженными кленами улицами и кирпичными тротуарами, одним словом – Кембридж. Лишь только я поставил машину, как к нам подкатил на мотоцикле Хэмонд.

Хэмонд поставил свой мотоцикл, запер его, любовно похлопал по сиденью. И тут заметил нас.

– Парни! Привет. – Хэмонд всех без исключения называл парнями.

– Как живешь, Нортон?

– Пока что прыгаю. Несмотря на все происки. – Он хлопнул меня по плечу. – Говорят, ты пошел войной, Джон? Ишь ты, на нашего С. К. замахнулся.

– С. К.? – удивилась Джудит.

– Старый Клистир – так его ребята с третьего этажа величают.

– Рендала?

– Его самого. – Он улыбнулся Джудит. – За трудное дело парень взялся. Говорят, С. К. мечется по третьему этажу, как подбитый орел-стервятник. Никак не может поверить, что кто-то посмел действовать наперекор его величеству. С. К. тоже понять надо. Он прожил в Мемориалке лет сто, и всегда все было тихо и мирно. А тут эта охота за черепами, а ко всему еще история с его дочерью…

– Охота за черепами? – переспросила Джудит.

– Боже мой! Что сталось с подпольным телеграфом? До сих пор жены всегда все узнавали первыми. В Мемориалке такое подняли из-за больничной аптеки, просто не приведи Бог. Пропало двенадцать дюжин ампул морфия. На прошлой неделе. Аптекарь чуть не загремел. Когда это случилось, его не оказалось на месте, он где-то в уголке санитарку обжимал, во время обеденного перерыва.

– Нашли пропажу?

– Нет. Всю больницу вверх дном перевернули – и ничего.

– А раньше такого не случалось? – спросил я.

– Выяснилось, что да – несколько лет назад. Но тогда пропало всего несколько ампул. А тут уж хапнули, так хапнули.

– Кто-то из врачебного персонала? – спросил я.

Хэмонд пожал плечами.

– Мог быть кто угодно. Лично мне кажется, это чисто коммерческое предприятие. Слишком уж много взято. Слишком большой риск был. Ты можешь представить себе, как ты впархиваешь в амбулаторию Мемориалки и выпархиваешь оттуда с коробкой ампул морфия под мышкой? Тут чувствуется размах.

– Но ведь одному человеку столько не нужно.

– Вот именно. Потому-то я и думаю, что тут коммерция. По-мое-му, это был грабеж, и тщательно продуманный. Причем, превалирует мнение, что это был кто-то свой.

– Ты знаешь кого-нибудь, кто этим балуется?

– Среди медперсонала? Нет. Ходил слушок, будто одна из сестер в кардиологическом отделении прежде кололась, но уже с год как бросила. Во всяком случае, ее проверяли очень тщательно. Раздели догола и обследовали – искали следы от уколов. Она оказалась вне подозрений.

Я спросил:

– А как насчет…

– Врачей?

Я кивнул. Врачи и наркотики – это запретная тема. Среди врачей имеется умеренное число наркоманов; это не секрет, как не секрет и то, что самоубийство в среде врачей – явление довольно обыденное. Не столь широко известен классический синдром врача и его сына – случай, когда сын становится наркоманом, а врач удовлетворяет его потребности в наркотиках. Но о таких вещах говорить не принято.

– Врачи вне подозрений, – сказал Хэмонд. – Насколько я знаю.

– А никто не увольнялся из больницы? Кто-нибудь из сестер? Секретарш? Вообще кто-нибудь?

– Смотри-ка, как ты распалился! С чего бы? Думаешь, это имеет отношение к твоей девице? Оснований связывать эти два случая нет никаких. Но это было бы занятно. Чисто теоретически. Я позвоню тебе, если узнаю что-нибудь новое.

Мы подошли к двери. Изнутри доносились звуки веселья: звон бокалов, разговоры, смех.

– Желаю удачи, – сказал Хэмонд. – Очень хочу, чтобы войну выиграл ты.

– Я тоже.

Вечер давал Джордж Моррис, старший ординатор Линкольнской больницы. Моррис заканчивал ординатуру и собирался заняться частной практикой, так что это было нечто вроде дебюта, устроенного им самому себе.

Обставлен прием был великолепно. Гостей окружили ненавязчивым комфортом, который, вероятно, встал хозяину в хорошую копейку. Мне это напомнило роскошные банкеты, которые дают фабриканты, готовясь выпустить новый продукт или заняться новой отраслью производства. В некотором смысле то же самое происходило и тут.

Джордж Моррис, двадцати восьми лет от роду, имеющий жену и двух детей, увяз в долгах. Любого врача на его месте постигла бы та же участь. Теперь он собирался из этого положения вылезать, для чего ему нужны были пациенты. То есть чтобы их к нему посылали, чтобы его им рекомендовали. Короче говоря, он нуждался в расположении и помощи врачей, пользующихся в городе известностью. Вот почему он и наприглашал их к себе домой в количестве двухсот душ и теперь накачивал лучшими алкогольными напитками, какие только сумел доставить, и кормил до отвала лучшими закусками, какие только нашлись в лучшем ресторане.

Мне, поскольку я был всего лишь патологоанатом, было весьма лестно получить приглашение на этот прием. Я ничем не мог быть Моррису полезен: патологоанатомы имеют дело с трупами, а трупам уже никого не рекомендуешь. Моррис пригласил нас с Джудит потому, что дружески к нам относился. По-моему, на этом приеме мы были у него единственными друзьями.

Я огляделся по сторонам. Налицо были заведующие отделениями большинства крупных больниц города; присутствовали также ординаторы и жены. Жены сбились в кучку в углу и говорили о детях; врачи раскололись на несколько кучек помельче, по признакам принадлежности к той или иной больнице, к той или иной специальности. В одном углу Эмери оспаривал эффективность пониженных доз при лечении гиперфункции щитовидной железы; в другом Джонстон говорил о печеночном давлении; еще дальше можно было услышать, как Льюистон бормочет на свою излюбленную тему о бесчеловечности лечения депрессивных форм шизофрении электрошоками. Оттуда, где толпились жены, время от времени доносились такие слова, как «прививка» или «ветрянка».

Из всех гостей, присутствовавших на этом вечере, только один человек мог оказаться мне полезен – Фриц Вернер; но его что-то не было видно, и я слонялся из комнаты в комнату, высматривая его. Расхаживая среди гостей, я слышал обрывки анекдотов и разговоров; вечер протекал, как и всегда в домах врачей.

«Слыхали про французского биохимика, у которого родились близнецы? Он одного крестил, а другого оставил в качестве контрольной единицы».

«Все равно у всех у них рано или поздно развивается бактериемия…»

«А что вы хотите от человека, который учился в колледже Хопкинса?…»

«Конечно, можно выправить газы крови, но ведь этим кровообращению не поможешь…»

«… Конечно, он насвистался. Кто б не насвистался».

«…печень чуть не до колена. А никаких функциональных нарушений…»

«Она заявила, что выпишется, если мы не будем оперировать, так что, естественно, мы…»

«Не может быть! Гарри с санитарочкой из седьмой? С этой блондинкой?»

«…просто не верю. Он публикует больше журнальных статей за год, чем средний человек может прочесть за всю жизнь».

К восьми я начал уставать. И тут увидел Фрица Вернера; он как раз входил в комнату, приветственно помахивая всем рукой и о чем-то весело рассказывая. Я двинулся к нему, а он к бару.

Это был высокий, тощий, почти изможденный человек. В его движениях было что-то птичье; ходил он как-то неуклюже, бочком; слушая собеседника, вытягивал шею, словно был туг на ухо. В нем чувствовалась какая-то страсть, что, возможно, объяснялось его австрийским происхождением и еще артистичностью натуры; Фриц в качестве хобби занимался живописью, отчего у него в кабинете всегда бывало тесно и беспорядочно, совсем как в студии. Но зарабатывал он на жизнь – и притом неплохо – как психиатр, изо дня в день терпеливо выслушивая скучающих пожилых дам, которые на закате жизни вдруг вообразили, что у них неладно с головой. Протягивая мне руку, он улыбнулся.

– Кого я вижу! Не язва ль это здешних мест?

– Я уж и сам начинаю так думать.

Он окинул взглядом комнату.

– Ваша жена выглядит сегодня просто очаровательно. Ей нужно всегда носить голубое.

– Я ей передам.

– Просто очаровательно. Как вообще все семейство?

– Спасибо, хорошо. Фриц…

– А работа?

– Послушайте, Фриц. Мне нужна помощь.

Он тихонько рассмеялся:

– Помощи мало. Вас спасать пора. Вот вы разговариваете то с тем, то с другим. Полагаю, что всех, кого нужно, вы уже успели повидать. Какое впечатление произвела на вас Баблз?

– Какая? Артисточка, которая выступает со стриптизом?

– Нет, я хочу сказать Баблз – соседка по комнате.

– Соседка Карен?

– Да.

– По общежитию в колледже?

– Господи, да нет же. По квартире, которую прошлым летом они снимали сообща на Бикон Хилле. Карен, Баблз и еще третья, которая имела какое-то отношение к медицине – сестра, или техник, или еще кто-то там. Хорошая компания!

– А как ее настоящее имя? Не Баблз [4]4
  Баблз – мыльные пузыри (англ.).


[Закрыть]же?

Кто-то подошел к бару за подкреплением. Фриц строго посмотрел по сторонам и сказал профессиональным тоном:

– Звучит довольно серьезно. Пришлите его ко мне. Завтра, между половиной второго и половиной третьего.

– Я это устрою, – сказал я.

– И прекрасно. Рад был повидать вас, Джон.

Мы пожали друг другу руки.

Джудит разговаривала с Нортоном Хэмондом, который стоял, прислонившись к стене. Подходя к ним, я подумал, что Фриц прав: она действительно выглядела очаровательно. А потом я заметил, что Хэмонд курит сигарету. Собственно, ничего особенного в этом не было, если не считать того, что Хэмонд вообще-то некурящий. Рюмки в руке у него не было, и курил он не спеша, сильно затягиваясь.

– Слушай, – сказал я. – Ты бы с этим поосторожней.

– Я пыталась объяснить ему, – заметила Джудит – что кто-нибудь обязательно унюхает.

– Никто здесь ничего не унюхает, – возразил Хэмонд. По всей вероятности, он был прав: в комнате было не продохнуть. – А ты, значит, за аборт, но против марихуаны? Так я тебя понимаю?

Пока я наблюдал, как он набирает полный рот дыма, меня вдруг осенила мысль:

– Нортон, ведь ты живешь на Бикон Хилле. Ты не знаешь некую особу по прозвищу Баблз?

– Кто же ее не знает? – Он рассмеялся. – Баблз и Суперголова. Они всегда вместе.

– Суперголова?

– Ага. Это ее текущее увлеченье. Сочинитель электронной музыки, которая звучит, как собачья свора, воющая на луну.

– Она не жила прежде в одной квартире с Карен Рендал?

– Не знаю. Возможно. А что?

– Как ее настоящее имя? Этой Баблз.

– Никогда не слышал, чтобы ее называли по-другому. А парня зовут Сэмюел Арчер.

– Где он живет?

– Где-то недалеко от ратуши, в каком-то подвале. Он у них оборудован под чрево.

– Под чрево?

– Это надо видеть, чтоб поверить, – сказал Нортон и спокойно, удовлетворенно вздохнул.

10

Адрес я нашел в телефонном справочнике: Сэмюел Ф. Арчер, 1334, Лэнгдон-стрит.

Правда, существовал риск, что Сэмюел Ф. Арчер мог переехать, но все же я решил отправиться прямо по адресу. Квартира находилась в облупленном многоквартирном доме на крутом восточном склоне Бикон Хилла. В подъезде пахло капустой и пеленками. Я спустился по скрипучей деревянной лестнице в подвал, где сразу же вспыхнул зеленый свет, осветив дверь, выкрашенную черной масляной краской. На двери висела табличка с надписью: «Господь печется о чадах своих». Я постучал.

Изнутри до меня доносились взвизгивания, завывания, трели и стенания. Дверь отворилась, и передо мной предстал молодой человек лет двадцати с небольшим, с окладистой бородой и длинными влажными черными волосами. На нем были джинсы, сандалии и лиловая и белую крапинку рубашка. Он смотрел на меня приветливо, не проявляя ни удивления, ни любопытства.

– Что угодно?

– Я доктор Бэрри. Вы не Сэмюел Арчер?

– Нет.

– А мистер Арчер дома?

– Он сейчас занят.

– Я бы хотел его видеть.

– Вы его знакомый? – Теперь он смотрел на меня с нескрываемым недоверием. Я услышал новый каскад звуков – скрежет, грохот и протяжный свист.

– Мне нужна его помощь.

Он как будто немного оттаял:

– Неудачное время вы выбрали.

– Дело не терпит отлагательства.

– Вы доктор?

– Да.

– У вас машина?

– Да.

– Какой марки?

– «Шевроле», 1965 года.

– Номер?

– Два-один-один-пять-шестнадцать [5]5
  Федеральные агенты, осуществляющие контроль над наркотиками в Бостоне, пользуются преимущественно автомашинами марки «шевроле» под номерами, начинающимися с 412 или 414.


[Закрыть].

– Извините, но сами понимаете, какое теперь время. Никому нельзя верить. Заходите. Только молчите, хорошо? Я сперва сам ему скажу. Когда он творит, к нему лучше не подходить. Правда, сейчас уже пошел седьмой час, так что, наверное, ничего. Но вообще-то он легко срывается с нарезок. Даже на излете.

Мы прошли через комнату, бывшую, по-видимому, гостиной. Тут стояли диван-кровати и несколько дешевеньких торшеров. Стены были белые, – покрытые странным растекающимся рисунком, выполненным светящимися красками. Свет фиолетовой лампочки еще больше выделял его.

– Ошалеть можно, – сказал я в надежде, что говорю именно то, что нужно.

– И не говорите.

Мы вошли в следующую комнату. Свет здесь был притушенный. Бледнолицый невысокий юноша с огромной копной светлых вьющихся волос сидел на полу на корточках, в окружении разнообразной электронной аппаратуры. У стены стояли два микрофона. Работали сразу два магнитофона. Бледнолицый юноша трудился над своей техникой, он нажимал то одну, то другую кнопку и извлекал из поставленных повсюду приборов странные звуки. Когда мы вошли, он на нас даже не взглянул. Вид у него был весьма сосредоточенный, но движения казались замедленными.

– Обождите здесь, – сказал бородатый. – Я ему скажу.

Я остановился у двери. Бородатый подошел к бледнолицему и позвал тихонько: «Сэм, Сэм».

Сэм поднял на него глаза.

– Привет, – сказал он.

– Сэм, к тебе пришли.

У Сэма сделался озадаченный вид:

– Ко мне? – Он по-прежнему не замечал меня.

– Да. Очень симпатичный человек. Ты понимаешь? Он как друг пришел.

– Хорошо, – медленно произнес Сэм.

– Ему нужна твоя помощь. Ты поможешь ему?

– Спрашиваешь, – сказал Сэм.

Бородатый поманил меня.

– Чем это он? – спросил я, подходя.

– Да накурился. Уже пора бы ему очухаться. Но все равно, вы поосторожней. Хорошо?

Я присел на корточки, так что мое лицо оказалось на уровне лица Сэма. Он посмотрел на меня бессмысленным взглядом.

– Я тебя не знаю, – наконец произнес он.

– Я Джон Бэрри.

Сэм шелохнулся.

– А ты, брат, старый. Ой какой старый.

– Отчасти да! – сказал я.

– Да, брат, чудеса… Эй, Марвин, – сказал он, глядя вверх на своего приятеля – Ты видел этого дядю? Совсем старик!

– Совсем, – подтвердил Марвин.

– Вот чудеса – старенький!

– Сэм, я твой друг.

– Ты фараон, – сказал он.

– Нет, не фараон. Не фараон я, Сэм.

– А вот и врешь.

– Он часто так закидывается, – сказал Марвин. – У него навязчивая идея. Все боится, что его засадят в сумасшедший дом.

– Да нет же, Сэм, я не фараон. Если ты не хочешь помочь мне, я уйду.

– Фараон, ищейка, копейка, индейка.

– Нет, Сэм, нет! Нет!

Он наконец успокоился немного.

Я перевел дух:

– Сэм, у тебя есть знакомая Баблз?

– Да.

– Сэм, у нее есть подруга по имени Карен?

Он устремил взгляд вдаль. Прошло немало времени, прежде чем он ответил:

– Да! Карен.

– Баблз жила в одной комнате с Карен?

– Да.

– Ты знал Карен?

– Да. – Он часто задышал. Грудь его вздымалась, и глаза расширились.

Я осторожно положил руку ему на плечо:

– Тихо, Сэм. Тихо, тихо. В чем дело?

– Карен, – сказал он, уставившись в дальний угол комнаты. – Она была ужас какая. Она была хуже всех, брат. Хуже всех.

– А где теперь Баблз, Сэм?

– Нету. Уехала к Энджеле, Энджеле…

– Энджеле Хардинг, – подсказал Марвин. – Она, Карен и Баблз жили прошлым летом все вместе.

– А где живет Энджела теперь? – спросил я Марвина.

Но тут Сэм вскочил и начал во всю глотку орать: «Фараон! Фараон!" Он замахнулся на меня, промазал, хотел брыкнуть, но я поймал его за ногу, и он упал, сшибив по дороге кое-что из своей электронной аппаратуры… Пронзительные звуки, вырвавшись из какого-то прибора, заполнили комнату.

Я схватил Сэма и прижал к полу. Он брыкался и отчаянно вопил:

– Фараон! Фараон! Фараон!

Марвин старался мне помочь, но толку от него было мало. Сэм стал колотиться головой об пол.

– Подсунь ему ногу под голову.

Марвин не понял.

– Да шевелись ты! – прикрикнул я.

Наконец он подсунул ногу так, чтобы Сэм не ушиб себе голову. Тот продолжал биться и барахтаться, но я держал его крепко. А потом внезапно отпустил. Он сразу перестал извиваться, посмотрел себе на руки, затем поднял глаза на меня.

– Эй, брат, ты что это?

– Можешь больше не трепыхаться.

– Слушай, брат, а ведь ты меня отпустил.

Я кивнул Марвину, он подошел и вытащил вилки электронных приборов. Завывания смолкли. Сэм внимательно посмотрел на меня:

– Слушай, брат а ведь ты меня отпустил. Ты и впрямь меня отпустил. – Он продолжал вглядываться мне в лицо. – Брат, – вдруг сказал он, дотронувшись до моей щеки. И поцеловал меня.