Текст книги "Пустое зеркало"

Автор книги: Дж. Джонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

Глава двенадцатая

Безделье Гросс переносил болезненно. Вертен об этом знал и раньше, но теперь, когда они жили под одной крышей, мог наблюдать с близкого расстояния.

В понедельник, следующий за похоронами императрицы, Гросс посетил свой любимый зал Брейгеля в Музее истории искусств. Вертен провел весь день в своем офисе. Днем они вместе пообедали, а вечером сходили в Бургтеатр посмотреть Жирарди в сатирической комедии Иоганна Нестроя [37]37
  Иоганн Нестрой (1801–1862) – австрийский драматург-комедиограф, комедийный актер, оперный певец; в его пьесе рассказывается о трех странствующих ремесленниках, простодушных и чистых сердцем забулдыгах, выигравших деньги, но не сумевших воспользоваться ими и составить себе капитал, что не преминул бы сделать на их месте всякий обыватель.


[Закрыть]«Злой дух бродяга Лумпаци и бесшабашная троица». Жирарди исполнил свою роль с присущим ему блеском, но Гросс, кажется, остался к его игре равнодушен.

Премьера пьесы состоялась еще в 1833 году, но потом цензоры ее запретили по причине «очернения существующих порядков», хотя ничего такого там и в помине не было. Разрешили к постановке только недавно, и то с большой неохотой. Непонятно, что они нашли крамольного в похождениях столяра Лайма, портного Цвирна и сапожника Книрима после выигрыша в лотерею. Нестрой был не только драматургом, но и одаренным актером. Роль Книрима он сыграл двести пятьдесят восемь раз, так было сказано в программке. Теперь эту роль великолепно исполнял Жирарди, однако Гросс не находил в его игре ничего забавного. Зал то и дело взрывался смехом, а с лица Гросса не сходило хмурое выражение. При каждом повороте сюжета он начинал ерзать в своем кресле. Трое мастеровых купили сообща лотерейный билет, на который выпал солидный выигрыш. Цвирн и Книрим свои доли промотали, причем сделали это с вызовом, и в конце пьесы остались ни с чем. Только Лайм поступил мудро, открыл свое дело и женился на девушке, за которой давно ухаживал.

– Какой вздор, – проговорил Гросс, когда после третьего акта в зале зажегся свет. – Зачем в замечательном Бургтеатре поставили такую революционную, развращающую пьесу? Это выше моего понимания.

– Я с вами не согласен, – сказал Вертен по пути в гардероб. – Пьеса умная.

– Умная? – брюзгливо проговорил Гросс. – Вот когда вы с фрейлейн Бертой поженитесь и заведете детей, я полагаю, вам не захочется, чтобы они повели себя так беспутно. Нет, Вертен, не захочется. У меня на этот счет имеется личный горький опыт.

Вертен промолчал. Гросс, конечно, имел в виду отношения со своим одаренным сыном Отто, который отказывался воспринимать жизнь серьезно. К большому огорчению отца, он завел себе друзей в артистических богемных кругах, где к сексу и браку относились очень свободно. Отто даже попробовал наркотики. Теперь он, кажется, исправился и успешно завершал медицинское образование, но отношения с отцом у него по-прежнему оставались напряженными.

Утром за завтраком Гросс угрюмо молчал. По дороге в свой офис Вертен подумал, что, наверное, зря пригласил его к себе на постой. Криминалист стал настолько нелюбезным, что даже непредубежденная и всепрощающая Берта начала избегать его общества.

На ужин фрау Блачки приготовила изумительный ростбиф с луком, который они запили отменным «Бордо», – по дороге домой Вертен купил бутылку в винном погребе. Затем он вдруг вспомнил, что получил для Гросса письмо, пришедшее на его прежний адрес в отеле «Бристоль».

Гросс распечатал конверт и посветлел.

– Интересно, интересно. – Он наполнил свой бокал наполовину и залпом выпил, как американское виски.

– Что там, Гросс?

– Вот, прислали протокол вскрытия герра Фроша, последней жертвы пратерского убийцы. Шея у него была сломана, как и следовало ожидать.

– И что в этом интересного? – спросил Вертен, наливая себе вина.

– А то, что этот человек уже находился на пороге смерти. У него был рак, Вертен.

– И он об этом знал?

– А вот это, мой друг, я попытаюсь выяснить завтра.

Вертен собрался было его отговаривать, но передумал.

Дело закрыто, и сейчас совершенно не важно, знал убитый о том, что ему все равно суждено скоро умереть, или нет. Но раз Гросс оживился, то пусть потешится.

Остаток вечера они провели в приятной беседе.

Утром Вертен поинтересовался у фрау Блачки, где гость.

Экономка сказала, что герр доктор проснулся на час раньше обычного, выпил кофе с рогаликом и ушел.

Вертен вздохнул с облегчением и уселся завтракать, попутно просматривая утренний выпуск «Нойе фрайе прессе». Прежде, бывало, он до начала рабочего дня непременно садился за свои литературные опусы, а сейчас вдруг обнаружил, что его совершенно к этому не тянет. Ну и ладно. Потягивая кофе, он выискивал в газете белые участки, где должны были находиться материалы, запрещенные цензурой. Такое в Австрии случалось каждый день во многих газетах.

В пять вечера, когда Вертен собрался закончить работу, ему позвонил Гросс. Возбужденно вибрирующий голос криминалиста ласкал слух. Слава Богу, ожил, подумал Вертен.

Гросс приглашал его посидеть в кафе «Сентраль», где теперь собирались венские литераторы. После скандального сноса год назад кафе «Гринштайдль» [38]38
  «Гринштайдль» – знаменитое литературное кафе в Вене, где встречались известные писатели конца XIX – начала XX в. и проводила заседания литературная группа «Молодая Вена».


[Закрыть](на его месте построили здание банка) все венские литературные знаменитости, включая Шницлера, Петера Альтенберга, Гуго фон Гоффмансталя, Карла Крауса, Германа Бара и Феликса Зальтена, [39]39
  Альтенберг Петер (1859–1919) – австрийский писатель, типичный представитель венской литературной богемы. Гуго фон Гоффмансталь (1874–1929) – австрийский писатель, поэт, драматург, выразитель идей декадентства в австрийской литературе. Карл Краус(1874–1936) – австрийский писатель, поэт-сатирик, литературный и художественный критик, фельетонист, публицист, уникальная фигура немецкоязычной общественной и культурной жизни первой трети XX в. Герман Бар (1863–1934) – австрийский писатель, драматург, режиссер и критик. Феликс Зальтен (1869–1945) – австрийский писатель, журналист, критик.


[Закрыть]мигрировали в расположенное поблизости кафе «Сентраль». Вертен удивился, почему Гросс выбрал это место, но с радостью согласился прийти туда через полчаса.

Гросс сидел за угловым столиком, прикладываясь время от времени к бокалу с белым вином. Вертен заказал то же самое и сел, оглядывая столики. Из знакомых лиц сейчас только молодой Гоффмансталь щеголял своими редкими растрепанными усами, а его старший наставник по богемной жизни Альтенберг – сандалиями на ногах.

– Что случилось, Гросс? У вас чертовски довольный вид.

– О, сегодня, мой дорогой Вертен, я провел день с большой пользой. Весьма.

Потягивая вино, криминалист рассказал Вертену, что вначале посетил фрау Фрош, спросить, знал ли ее муж о своей болезни и кто был его доктором.

– И представьте, Вертен, у фрау Фрош была для меня потрясающая новость. Она сказала, что даже намеревалась связаться со мной. Как хорошо, что мне тогда удалось завоевать ее доверие. Она заявила, что после покушения на императрицу больше не считает себя обязанной хранить тайну.

Гросс сделал театральную паузу, глядя на Вертена. Тот был весь внимание.

– Оказывается, в июне герра Фроша посетила в его доме весьма важная особа. Сама императрица. И они больше часа беседовали в его кабинете. Уходя, императрица потребовала от фрау Фрош дать слово, что она никому о ее визите не скажет. Дама заметила, что императрица была в смятении.

– О чем же они говорили, Гросс?

– Это герр Фрош от жены утаил, но она помнит, что незадолго до визита императрицы он как-то вскользь заметил, что решил в своих мемуарах поведать правду о трагедии, случившейся в замке Майерлинг.

– Вы имеете в виду самоубийство кронпринца Рудольфа?

– А что, разве там разыгралась еще какая-то трагедия?

– Но что он такого мог знать? – Вертен улыбнулся, узнавая наконец прежнего Гросса. Неужели депрессия закончилась?

В январе 1889 года вся Австрия была потрясена трагедией в Майерлинге. Говорили, что наследник трона Рудольф запил, подавленный тем, что его отстранили от участия в политике. Возможно, повлияла дурная наследственность через родственника по матери, короля Баварии Людвига II. Даже ходили слухи, что кронпринц страдает неизлечимым сифилисом. Как бы там ни было, но однажды в снежную ночь он вначале лишил жизни свою молодую любовницу Марию фон Вечера, а потом застрелился сам.

Гросс поднял указательный палец.

– Тут, Вертен, понимаете какое дело. Оказывается, герр Фрош служил личным камердинером кронпринца и находился в Майерлинге в ту самую ночь, когда все случилось.

– Но мы ничего у него тогда не нашли, – сказал Вертен. – И решили, что все разговоры о мемуарах пустые.

Гросс вздохнул.

– Встретиться с Фрошем императрицу заставило что-то очень важное. Ведь прошло столько лет. Да и вообще, стала бы она приходить к бывшему камердинеру своего сына из-за пустяка. – Он помолчал. – И его рассказ так потряс императрицу, что, по словам фрау Фрош, прежде чем удалиться, она попросила рюмку бренди. Только после этого ее щеки приобрели прежний цвет. – Гросс снова на несколько секунд замолк. – Кстати, фрау Фрош о смертельной болезни мужа ничего не знала. Она назвала мне фамилию его доктора, и я у него тоже побывал. Доктор подтвердил, что Фрош был в курсе серьезности своей болезни. Это объясняет, почему он вдруг захотел открыть тайну императрице.

– Вы хотите сказать, что ему больше нечего было терять?

– Вот именно, Вертен. Предположим, его молчание было куплено, или…

– …ему пригрозили.

Гросс пожал плечами.

– Да, пригрозили. И очень серьезно. Но, узнав о своей скорой кончине, он решил, что держать язык за зубами нет причин.

– Да, – согласился Вертен, – это действительно интересно.

– Еще интереснее станет, если вы узнаете дату визита императрицы. Двенадцатое июня.

Вертен моментально понял.

– За несколько дней до начала убийств.

– Тело прачки Марии Мюллер обнаружили в Пратере пятнадцатого июня, – заметил Гросс.

– Неужели эти убийства как-то связаны с правдой о трагедии в Майерлинге, которую намеревался открыть Фрош?

– Пока я просто констатирую факты, – проговорил Гросс. – Герр Фрош был шестым в этой цепочке убийств. И первым, где можно усмотреть мотив. Он собирался предать гласности информацию относительно смерти кронпринца Рудольфа. Если это не было самоубийством, то тем, кто причастен к его гибели, вряд ли понравилось намерение герра Фроша. Надеюсь, вы в этом со мной согласитесь.

Вертен задумался. Если Рудольф себя не убивал, то кто это сделал? И почему?

Кронпринц слыл либералом и смутьяном. За несколько лет до смерти он под псевдонимом публиковал статьи в либеральной «Винертагеблатт», в которых поносил бездельников аристократов и внешнюю политику своего отца, склонявшегося к союзу с Германией и Россией. Рудольф также имел связи с влиятельными кругами в Венгрии, которые добивались независимости своей страны, и призывал к договору с Францией. Указанные действия вполне можно было счесть предательскими. По этой причине у кронпринца было много врагов при дворе, в дипломатических кругах и среди военных. У теперешнего престолонаследника Франца Фердинанда тоже были причины желать смерти Рудольфа. Благодаря этому он мог стать императором.

Разговоры о причинах смерти кронпринца быстро взял под контроль тогдашний премьер-министр граф Тааффе. Вначале было сообщено, что Рудольф скончался от сердечного приступа, а о несчастной фон Вечера вообще не упоминалось. Однако довольно скоро за границей газеты начали публиковать одну сумасбродную версию за другой. В одной газете утверждалось, что кронпринца убили венгры за то, что он их предал. Нет, говорилось в другой, его убили французы в страхе, что на свет выплывут сведения о тайных переговорах, которые вел с ними кронпринц. В третьей репортер уверенно заявлял, что кронпринца Рудольфа убил егерь, жену которого он соблазнил. В четвертой можно было прочесть о гибели кронпринца во время дуэли за честь принцессы из рода Ауэршпергов. [40]40
  Ауэршперг – владетельный княжеский род на территории современной Словении, который дал Австрии множество генералов и политиков, включая нескольких премьер-министров.


[Закрыть]Наконец, в Австрии было обнародовано сообщение о самоубийстве кронпринца и его молодой любовницы, но некоторые по-прежнему винили в его смерти мадьяров и французов.

– Мне кажется, Гросс, что не надо торопиться с выводами. – Вертен посмотрел на криминалиста. – Ведь Биндер во всем признался. Убивать людей столь изощренным способом его подвигла страшная, искажающая психику болезнь.

– Да, такова официальная версия.

– Но вы ее тоже признали.

– Тогда признал, а теперь новые факты заставляют меня в этой версии усомниться. – Гросс встрепенулся. – Помните, когда мы шли от фрау Фрош, я мимоходом заметил, что поскольку супруг был с ней груб и иногда дело доходило до рукоприкладства, у нее были причины желать его смерти. Вы возразили, а как же другие убийства, и я сказал, что они, возможно, совершены, чтобы прикрыть вот это последнее, основное. В тот момент это прозвучало несколько легкомысленно. Однако сейчас к этой версии следует отнестись со всей серьезностью.

– Неужели вы хотите вернуться к расследованию убийств в Пратере?

Гросс пожал плечами.

– Неужели вы серьезно верите, – не унимался Вертен, – что этих несчастных убили только для того, чтобы прикрыть устранение Фроша? Тогда зачем его не прикончили раньше, а ждали целых два месяца, рискуя разоблачением?

– Вот над этим, мой дорогой Вертен, мы и будем думать в ходе расследования.

И тут Вертена осенило. Хотя Гросс наверняка об этом уже подумал.

– Но, следуя вашей логике, можно предположить…

– Так-так, продолжайте, – подбодрил его криминалист.

– Я хочу сказать, что и сама императрица… ну понимаете, если Фроша убили, потому что он знал правду о смерти кронпринца Рудольфа, то, возможно, и гибель императрицы Елизаветы тоже связана с этим?

Гросс улыбнулся:

– Прекрасно, Вертен.

– Что тут прекрасного, если покушение совершил анархист Луккени?.. – Произнеся эти слова, Вертен неожиданно замер.

Гросс вскинул брови.

– В чем дело, Вертен? У вас такой вид, будто вы встретили привидение.

– Фамилия… Луккени. Она казалась мне странно знакомой. И вот теперь наконец вспомнил. – Вертен оживился. – Гросс… список, который вам прислал инспектор Майндль… в нем были разные неблагонадежные элементы, за которыми полиция вела наблюдение, в том числе и анархисты.

– Луккени был в этом списке?

– Да. Там было написано: «Луккени Луиджи, каменщик». Значит, летом он был в Вене и… Боже, Гросс, может быть, пратерский убийца и есть этот Луккени? А что же тогда Биндер?

– Видите, Вертен, сколько теперь у нас подозреваемых.

– Но это всего лишь предположения.

– Если мы не возобновим расследование, они предположениями и останутся. Вот так-то, мой друг.

– Тогда давайте же начнем работать! – воскликнул Вертен, а затем кивнул официанту: – Принесите еще вина, пожалуйста.

Когда Гросс и Вертен час спустя выходили из кафе «Сентраль», им было невдомек присмотреться к закрытой карете, стоящей на противоположной стороне улицы. Сидящий в ней человек задумчиво посмотрел им вслед.

Надо же, какие настырные.

Но сейчас не время. К тому же здесь слишком людно.

Все равно скоро их веселье кончится.

Скоро. Очень скоро.

Глава тринадцатая

Позднее в этот вечер Вертен встретился с Бертой. Они поужинали и направились в филармонию, где Густав Малер давал концерт.

Год назад Малер начал руководить Венской придворной оперой, и очень скоро этот театр стал ведущим в Европе. На этом концерте в первом отделении Малер дирижировал Симфонией № 41 (Юпитер) Моцарта, а во втором их ждала Седьмая симфония Бетховена, самой любимая у Вертена. В антракте он рассказал Берте об открытии Гросса и о своем решении снова помогать ему в расследовании. А в адвокатском офисе некоторое время поработает его помощник, доктор Вильфрид Унгар, очень способный молодой человек, три года назад закончивший Венский университет. Он вполне справится со всеми делами один. Тем более что подготовка весьма важного трастового договора для барона фон Гайстля была закончена.

– Карл, тебе не нужно мне ничего объяснять, – сказала Берта. – Согласившись стать твоей женой, я сделала этот шаг вполне осознанно. Надеюсь, мы всегда будем уважать интересы друг друга. Ты должен заниматься в жизни таким делом, которое приносит тебе удовлетворение. Иначе зачем все это?

Ему очень хотелось ее обнять, но в фойе второго этажа филармонии во время антракта прогуливалось слишком много людей с бокалами игристого вина «Секта» в руках: мужчины в смокингах, дамы в вечерних платьях и драгоценностях. Поэтому он просто закрыл глаза и улыбнулся.

А потом, когда они снова сели и в зале погас свет, когда она взяла его руку и зазвучало адажио Седьмой симфонии, Вертен подумал, что вот это и есть настоящее счастье.

Утром криминалист и адвокат пришли в полицейское управление просить помощи. Увидев Гросса, Майндль удивился:

– Вы решили написать о покушении на императрицу в своем журнале?

– Меня интересует не столько само покушение – тут с точки зрения криминалистики нет ничего поучительного, – сколько личность террориста, – сказал Гросс. – Подробно изучив психику герра Луккени, мы сможем предотвратить подобные деяния в будущем. Да что я вам рассказываю, вы это сами прекрасно понимаете.

Нажим на профессионализм Майндля возымел действие. Десять минут спустя им выдали материалы, касающиеся Луккени.

– Но как вы узнали, что у нас есть на этого человека досье? – спросил Майндль.

– Мой коллега, доктор Вертен, вспомнил, что в списке подрывных элементов, которым вы нас любезно снабдили, когда мы занимались этим… хм… другим делом, была его фамилия.

– Совершенно верно. – Майндль кивнул Вертену, изобразив на лице слабую улыбку. Затем повернулся к Гроссу. – Прошу вас просмотреть это досье не мешкая. Сами понимаете, это ведь против правил.

Вертен смотрел на инспектора и удивлялся: хоть бы слово благодарности за помощь при расследовании убийств в Пратере. Нет, делает вид, как будто ничего не было. Надо же, какая скотина.

Майндль проводил их в комнату для допросов. Они сели за стол и разделили листы пополам.

Вертену досталась первая часть досье, начинающаяся биографией анархиста Луккени. Родился в Париже в 1873 году. Мать итальянка, приехала на заработки. Работала прачкой. Отец неизвестен. Через год мать вернулась в Италию и отдала сына в сиротский приют в Парме. Работать Луккени начал с ранних лет. Подручный на стройке, потом каменщик. Затем пошел в солдаты, служил в Неаполе под командой принца Вера ди Аразона. Через три года уволился из армии и несколько месяцев пробыл слугой принца.

Затем Луккени отправился странствовать. Объехал европейские столицы, включая Вену и Будапешт, какое-то время пожил в Швейцарии. Здесь сошелся с анархистами, которые накачали этого малограмотного и податливого молодого человека идеями разрушения существующего общества и создания на его месте свободного и бесклассового. Согласно донесениям внедренных в круги анархистов информаторов швейцарской полиции, Луккени вскоре стал активным сторонником этого движения.

Из досье следовало, что в Вену Луккени прибыл в начале июня. Из швейцарской полиции сообщили, что он сел в поезд Женева – Вена десятого июня. Однако здесь его удалось выследить только двенадцатого, когда он поселился в пансионе фрау Гельднер, известном пристанище анархистов.

На следующий день Луккени отправился в Фалькегартен, где провел большую часть дня. Вертен хорошо знал этот парк с розарием, устроенный на манер Люксембургского сада в Париже. Там анархист прохаживался туда-сюда недалеко от входа, как будто ожидал с кем-то встречи. И она действительно состоялась. В двадцать восемь минут шестого он приблизился к высокому мужчине, одетому под маляра (светлый рабочий халат, на голове сложенная из газеты шляпа). Общались они недолго. «Маляр» передал Луккени сложенный листок бумаги и покинул парк. К сожалению, в этот момент один из двух полицейских, ведущих наблюдение за Луккени, удалился по малой нужде. Так что проследить, куда скрылся «маляр», не удалось. Зато проследили за Луккени. Он вышел и парка на Ринг-штрассе, затем свернул налево к опере.

Один наблюдатель следовал по противоположной стороне улицы, другой шел за объектом, соблюдая разумную дистанцию, чтобы анархист его не заметил. Луккени двигался быстро и уверенно. Ему, видимо, требовалось прибыть в определенное место в нужное время. Миновав здание Придворной оперы, он пересек оживленную Ринг-штрассе и двинулся по Кернер-штрассе. На Карлсплац Луккени свернул налево, прошел квартал и затем снова свернул налево на Гусхаус-штрассе. Здесь, пройдя полквартала, он остановился и, оставаясь частично скрытым за газовым фонарем, начал внимательно наблюдать за домом номер 12 напротив. Через два часа из дома вышла женщина в черном, сопровождаемая двумя мужчинами. Они сели в ожидающее ландо и поспешно уехали. Объект продолжил наблюдение, которое закончил в восемь часов двенадцать минут. После чего вернулся в свой пансион.

Вертен тронул криминалиста за плечо:

– Гросс, посмотрите это.

Тот быстро прочел и ткнул пальцем в страницу:

– Вот видите, Вертен, какой оборот принимает дело.

– Луккени наблюдал за домом Фроша, – взволнованно проговорил адвокат. – Гусхаус-штрассе, 12. В этот вечер его как раз посещала императрица Елизавета. Все совпадает.

– Не так громко, друг мой, – предупредил Гросс. – И к герру Фрошу анархиста скорее всего направил этот загадочный «маляр». В записке был адрес и, вполне возможно, инструкции. Таким образом, Луккени начал выслеживать свою жертву задолго до нападения.

– Дама в черном – это ведь императрица Елизавета, верно?

– Да. Возможно, присутствие телохранителей помешало Луккени напасть на нее тогда. Странно, что полицейские ее не узнали.

– Действительно странно, – согласился Вертен. – Она часто путешествовала инкогнито, но ее всегда выдавала красота.

– Да, это кардинально меняет дело. – Гросс начал складывать бумаги в папку. – В конце досье нет ничего интересного. К пятнадцатому июня полиция потеряла его след. Они думают, что к тому времени он уже покинул Вену. Но можно предположить, что этот негодяй пробыл здесь еще два месяца, меняя адреса и избегая полицейской слежки, чтобы совершить злодеяния, вину за которые мы возложили на герра Биндера.

– Но зачем? Насколько я понял, Луккени был нацелен на высших аристократов. В газетах писали, что он собирался убить герцога Орлеанского, но несчастная императрица попалась ему на глаза первой. Он жаждал мировой славы. Зачем же ему нужно было убивать этих невинных? Почти все они были из низов, на стороне которых и выступают анархисты. Какой в этом смысл?

– Вы, конечно, говорите все правильно, Вертен. В этом нет смысла. Поэтому давайте сосредоточимся на связи между смертью Фроша и императрицы, которую мы только что установили. При этом единственная альтернативная версия, какую я могу предложить, – это что Луккени ее не убивал.

Вертен удивленно уставился на криминалиста.

– Закройте рот, Вертен, и пойдемте вернем бумаги Майндлю. Нас ждет работа.

Пансион фрау Гельднер располагался рядом с Западным вокзалом имени императрицы Елизаветы, откуда были слышны гудки и пыхтение паровозов. В воздухе пахло дымом. В этом районе проживали преимущественно люди портновских профессий, ткачихи и белошвейки, работающие по двенадцать часов в сутки, шесть дней в неделю.

Гроссу пришлось постучать четыре раза, прежде чем дверь открылась. На пороге стояла фрау Гельднер, крупная краснолицая женщина в клетчатом домашнем платье, с пенковой трубкой во рту. Она хмуро прочитала карточку Гросса, затем так же хмуро оглядела его самого.

– Я думаю, вы ошиблись адресом. У нас таких не обслуживают.

– Нет, фрау Гельднер. – Гросс просунул ногу в дверную щель, не давая ей закрыть дверь. – Мы не ошиблись. Ведь здесь в июне какое-то время жил знаменитый синьор Луккени?

Она отрицательно мотнула головой:

– Не знаю никакого Луккени. И вообще не терплю всяких иностранцев и важных господ. – Она усмехнулась, затем хрипло откашлялась. На кончике ее красного носа топорщились три черных волоска.

– Надо же, – сокрушенно проговорил Гросс. – Неужели полиция просмотрела? Потому что в их отчете сказано, что он тут проживал.

Она бросила взгляд на его карточку.

– Ведь вы профессор, верно? При чем тут полиция?

– Я полицейский профессор, сударыня, – с улыбкой ответил Гросс.

– А кто этот с вами? Чего он помалкивает?

Вертену пришлось тоже представиться.

– Ах адвокат? Подумать только, профессор и адвокат не поленились притащиться в наши трущобы. Должно быть, дело важное.

– Хватит подделываться под деревенщину, – серьезно бросил Гросс, продолжая придерживать дверь ногой. – Это неубедительно. К тому же, фрау Гельднер, я читал ваши писания в «Дейли анархист». И хотя ваши тезисы, что все беды в мире от богачей и знати, мне глубоко чужды, совершенно ясно, что их высказывает человек образованный. Поэтому я прошу вас выйти из образа бандерши, он вам не идет. И давайте поговорим о деле.

Фрау неожиданно широко улыбнулась и раскрыла дверь, приглашая их войти.

– Профессор, который умеет читать, – проговорила она теперь более любезным тоном. – Это для меня новость. Проходите сюда, господа. В мое логово.

Они последовали за ней по длинному коридору в гостиную, оказавшуюся на удивление уютной и современно обставленной. Вертен ожидал увидеть грязную захламленную конуру, а там была мебель в стиле ар нуво и картины на стенах, достойные кисти чуть ли не самого Климта.

– Да, адвокат Вертен, – подтвердила она, уловив в его взгляде удивление. – Я сказала логово, но это не значит, что варварское.

– Нам известно, что Луккени жил здесь несколько дней, – сообщил Гросс, усаживаясь в кресло. Кроме дела, его тут больше ничего не интересовало.

– Три, если точнее. – Она направилась к буфету вишневого дерева. – Выпьете сливовицы? Она неплохо поднимает дух, чтобы пережить трудное время между вторым завтраком и обедом. – Не дождавшись ответа, фрау Гельднер пожала плечами, затем налила себе в бокал солидную порцию, выпила залпом и уселась, жестом предложив Вертену занять кресло. Посмотрела на Гросса. – Он всегда у вас такой недотепа?

– Мадам… – начал Вертен, но Гросс его остановил, вскинув руку.

– Пожалуйста, давайте займемся делом. И время до обеда пройдет у вас быстрее.

Она усмехнулась:

– А вы, я вижу, шутник, профессор Гросс. Мне кажется, я о вас что-то слышала.

Он кивнул:

– Неудивительно. Мои труды опубликованы.

– Да, да, я помню, что-то читала…

– Читали – и прекрасно! – резко оборвал ее Гросс. – Теперь поговорим о Луккени.

– А что о нем говорить? Дурак и оболтус. Ребята звали его «простофиля».

– Ребята – это анархисты? – спросил Гросс.

Она весело кивнула:

– Конечно, они. А кто же еще?

– Что он здесь делал? – спросил Вертен. Ему надоело ее глупое кривлянье.

– О, у него прорезался голос. – Она рассмеялась и тут же надолго закашлялась. Ее погасшая трубка лежала на краю стола. – Извините. Обычно я не такая грубая, но вы двое меня сильно забавляете.

– И все же, фрау Гельднер, вы не ответили моему коллеге, – сказал Гросс. – По какому делу был в Вене Луккени?

– Ни по какому. Приехал отдохнуть, насколько мне известно. Впрочем, какая разница.

– Неужели этот оболтус, как вы сказали, решил посетить Вену с целью повышения своего культурного уровня? – вмешался Вертен.

– У меня пансион, господа, – проговорила она, сменив тон. – Обычно ко мне приходят с рекомендациями от того или иного. А Луккени просто заявился одиннадцатого июня. Сказал, что слышал о моем пансионе от приятелей. Мне что, надо было его выгнать, да?

– Но вы только что сказали, что не терпите иностранцев, – заметил Вертен. – Выходит, солгали?

Но эти слова фрау не смутили.

– С такими речами, адвокат, вы, пожалуйста, выступайте в суде. А здесь я делаю то, что пожелаю. Могу пошутить, могу сказать правду, а иногда мне вдруг приходит в голову, жутко подумать… да, да, герр адвокат, я могу даже солгать.

– Но в полиции… – начал Гросс, но она его оборвала:

– Что полиция, полиция?! Они тут покрутились несколько раз и ушли ни с чем. Но я вам скажу из уважения. Причем совершенно бесплатно. Этот Луккени не смог бы убить и рыбку в аквариуме. Болтать он был горазд, но не действовать. Те, что делают дела, они не болтают. Поверьте мне, я знаю и тех и других.

– Ну и как она вам? – спросил Вертен, когда они направились к стоянке фиакров у вокзала.

– Как она мне? – Гросс с неохотой оторвался от своих мыслей. – Да бросьте вы, Вертен, я и думать об этой женщине забыл.

– Она о Луккени сказала правду?

– Какую правду? Фрау Гельднер сама призналась, что свободна говорить что вздумается. Я не вижу причин обсуждать ее замечания. Ей нет доверия. Она сама могла быть участницей заговора против императрицы, а могла и совершенно искренне говорить, что Луккени придурок.

Он прибавил шаг, и Вертен едва за ним поспевал.

– Гросс, пожалуйста, идите помедленнее. Куда спешить?

Криминалист неожиданно остановился и удивленно посмотрел на Вертена.

– Мой дорогой друг, я думал, это для вас очевидно. Мы должны успеть на Альпийский экспресс. Он уходит в четыре. Поэтому давайте поторопимся. Зайдем к вам, захватим кое-какие необходимые вещи и вернемся сюда, на Западный вокзал. Если повезет, прибудем на место завтра утром.

– Куда прибудем, Гросс?

– Как куда? В Женеву, Вертен. Мы едем повидаться с Луккени.