Текст книги "Пустое зеркало"

Автор книги: Дж. Джонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

Глава вторая

В отеле привратник сказал Вертену, что герр доктор утром отправился в Музей истории искусств и обещал вернуться к обеду в двенадцать тридцать.

Солнце припекало, но адвокат решил пройтись пешком в тени платанов по Ринг-штрассе. Войдя в музей, он сразу свернул направо к величественной мраморной лестнице, на верху которой находился зал Брейгеля. Потолок вестибюля перед залом расписал Климт, когда еще работал в классическом стиле.

Гросс стоял в стороне от нескольких групп посетителей, которые внимательно слушали экскурсоводов, рассказывающих о фламандском художнике свои обычные байки. Вертен знал, что криминалист мог бы добавить еще парочку в их репертуар, поскольку был знатоком Брейгеля. Мало сказать знатоком. Под псевдонимом Марсель Вайнтрауб он опубликовал часто цитируемую монографию о стилистических особенностях раннего творчества фламандского мастера, однако свое увлечение не афишировал. Криминалисту не пристало разбрасываться по мелочам, сказал он однажды в разговоре с Вертеном.

Адвокат невольно залюбовался Гроссом. Гигант, два с лишним метра ростом, на голову выше любого в зале, внимательно изучал человеческую комедию на брейгелевской «Игре детей», что-то записывая в блокнот в сафьяновой обложке.

Приблизившись, Вертен намеревался хлопнуть старого друга по плечу, однако Гросс его опередил.

– Не поднимайте шум, Вертен, – произнес он, не оборачиваясь. – Вы оказались здесь случайно или искали меня?

Затем криминалист сунул блокнот в карман пиджака и с видимой неохотой отвернулся от картины.

– Последнее, – ответил Вертен.

– Понимаете, внял совету супруги, – сообщил Гросс, видимо, решив объяснить свое присутствие здесь. – Она настаивает, чтобы я не отрывался от художественной жизни.

Вертен усмехнулся:

– Вот как, герр Вайнтрауб?

Гросс, очевидно, забыл, что однажды, выпив за ужином несколько рюмок сливовицы, признался Вертену в своем пристрастии к Брейгелю.

Однако сейчас замечание адвоката его нисколько не смутило.

– Выкладывайте, дружище. Что такого важного случилось, что вы выследили меня здесь? Разумеется, я рад вас видеть, но…

Вертен отвел его в угол зала, рассказал об утреннем визите Климта и о своем намерении защищать художника в суде.

Гросс потер свои большие руки, как проголодавшийся человек при виде яств, расставленных на обеденном столе. Звук получился довольно громкий. Несколько находящихся в зале пожилых дам неодобрительно посмотрели в его сторону.

– Великолепно, – проговорил он, не думая понижать голос. – Я полагаю, вы рассчитываете на мою помощь?

– Конечно, если вы располагаете временем.

– Разумеется! – воскликнул Гросс, заработав еще несколько сердитых взглядов в свою сторону. – Для интересного расследования у меня всегда найдется время. К тому же в Буковине мне пока нечего делать.

Гросс быстро пошел к выходу. Вертен последовал за ним.

На первой ступеньке главной лестницы Гросс внезапно остановился.

– С чего начнем? Вот в чем вопрос, Вертен. Я думаю, первым делом нужно проверить, имеет ли художник алиби на другие четыре убийства.

– Я этим уже интересовался, – сказал Вертен. – К сожалению, Климт дневник не ведет.

Гросс махнул рукой:

– Чепуха. Проверить всегда можно, и времени для этого достаточно. Кроме того, нам следует убедиться еще кое в чем. А именно, не совершил ли герр Климт преступление на почве страсти. Наши французские друзья называют это сексуальными мотивами. Предположим, натурщица была его любовницей. В порыве ревности он ее убивает, а затем, придя в себя, приходит в ужас и, чтобы скрыть преступление, тащит убитую в Пратер, чтобы это выглядело как очередное злодеяние маньяка.

Вертен кивнул, соглашаясь.

Гросс оживился еще сильнее.

– Впрочем, это тоже довольно легко проверить. Вертен, проводите меня к телефону. Мне нужно кое-куда позвонить.

Недалеко от музея проходила линия недавно пущенного трамвая. Они доехали до остановки Альзе-штрассе и прошли несколько кварталов в сторону городской больницы. Гросс ничего не объяснял, а Вертен не спрашивал. Впрочем, стук колес экипажей мог помешать говорить. Ими была заполнена вся мостовая. От едкого запаха конского навоза у Вертена защипало в носу. Он в очередной раз посетовал, что Вена по-прежнему живет в начале девятнадцатого века, хотя на пороге двадцатый. Автомобилей почти не было видно, зато на улицах города разъезжали разнообразные конные экипажи. Наряду с трамваями ходили омнибусы и конки.

Тон консерватизма задавал сам император. Франц Иосиф не был сторонником технического прогресса и принципиально не ездил на автомобиле. В его дворце было всего несколько телефонов, а секретарши имперской канцелярии не пользовались распространенными по всей Европе печатными машинками. По настоянию Франца Иосифа вся корреспонденция, начиная с его собственной, велась исключительно от руки.

Вскоре они достигли больничной аллеи и перед ними возник главный корпус, унылое серое здание. Чуть подальше вырисовывались очертания весьма примечательного сооружения, Башни Дураков, где всего каких-то тридцать лет назад еще содержали в ужасных средневековых условиях душевнобольных.

Гросс воспользовался боковым входом. Привратник в серой форме и с серым лицом – что весьма соответствовало окружающей обстановке – почтительно поклонился.

– Решили зайти еще раз, герр доктор?

Гросс кивнул.

– Надеюсь, вы помните о распоряжении инспектора Майндля из департамента полиции?

– Да, герр доктор, помню. Замечу, что сегодня прекрасный день для визита. Там сейчас прохладно. Как в соборе.

Вертен наконец понял, куда они направляются. Очевидно, криминалист позвонил своему бывшему коллеге Майндлю, и тот разрешил пропустить их в морг.

Они начали спускаться по лестнице. С каждым пролетом становилось все прохладнее, как предсказал привратник. Гросс остановился перед дверью с табличкой «Отделением 1».

– Это здесь.

Он легко постучал пару раз и сразу вошел.

В небольшом зале в два ряда стояли столы с мраморными столешницами. В каждой имелся желоб для стока жидкости. На нескольких лежали трупы, покрытые толстым белым, с желтоватым оттенком, полотном. Пол был выложен светло-желтой плиткой. Сверху из окна в комнату струился мрачный зеленоватый свет. В другом конце подвала с потолка на шарнирах свисали газовые фонари.

У одного из столов прозектор в халате, до локтей заляпанном кровью, внимательно вглядывался в брюшную полость трупа. Вертен задержал дыхание. В нос ударила вонь, смесь химикатов и разлагающегося человеческого тела. Он поспешно отвел глаза от трупа.

– Полагаю, инспектор Майндль звонил, – сказал Гросс, обращаясь к прозектору.

Тот не потрудился оторвать глаза от работы. Лишь коротко бросил:

– Седьмой стол.

Это был самый дальний стол от окна. Тело под покрывалом казалось небольшим по сравнению с остальными в зале. Гросс, очевидно, свой человек в морге, без церемоний отбросил покрывало. Вертен увидел девушку. Ее тело, совсем недавно свежее и полное жизни, теперь было жутковато-белым. Он не отметил на нем заметных признаков насилия. Только небольшой шрам на носу. Ее губы, которые вчера еще были розовыми и целовали мужчину, теперь тоже стали белыми. Соски так и не дождались, когда к ним приникнет младенец. Они потеряли свой замечательный цвет и обвисли. О жизни здесь напоминали лишь золотисто-каштановые волосы на голове и внизу живота девушки.

– Мэри, – неожиданно прошептал Вертен.

Ему показалось, что он действительно произнес это слово вслух, настолько несчастная девушка напомнила ему покойную невесту. Они были примерно одного возраста. И сразу накатила старая привычная печаль. Ощущение горя и вины за то, что он не был с ней, когда она в нем нуждалась. Вертен тогда работал целыми днями, часто задерживаясь до позднего вечера. Ему хотелось стать в Граце самым известным адвокатом по уголовным делам, и он до самых последних дней ее пребывания в туберкулезном санатории в Земмеринге [9]9
  Земмеринг – известный климатический курорт в австрийских Альпах.


[Закрыть]даже не осознавал, насколько она больна. Ее звали Мария Элизабет Фолькер, но она настаивала, чтобы имя произносили на английский манер. Мэри посмеивалась над серьезностью Вертена, ерошила ему волосы. С ней он оживал, чувствовал себя молодым. Порой она нежно журила его за то, что он много времени проводит в обществе бандитов и воров.

Родители постоянно упрашивали Вертена заняться более респектабельной практикой, но он не соглашался. Бросить уголовные дела его заставила Мэри.

Он помнил их последнюю встречу в санатории, как будто это было вчера. Ее щеки, порытые нездоровым румянцем, рассыпанные по подушке золотисто-каштановые волосы.

– Бедный Карл, – прошептала она. – Когда-нибудь ты поймешь, как много мы с тобой упустили.

Сразу после ее смерти Вертен переехал в Вену, где стал вести только гражданские дела. Такое он придумал себе наказание. И теперь, глядя на эту безвременно погибшую девушку, он чувствовал боль в груди. «Мэри, ненаглядная моя. Как же это я тебя потерял?»

Гросс тем временем снял шляпу и пиджаки принялся своими большими волосатыми руками ощупывать тело девушки. Он сжимал ей рот, раздвигал губы.

– Труп относительно свежий. Еще не прошло посмертное окоченение.

При этих словах произошло неожиданное. Нос девушки вдруг отвалился. Обнажились две зияющие дыры и розоватые хрящи. Вертен охнул, но Гросс, едва поморщившись, водрузил нос на место, как если бы это была деталь скульптуры, над которой он работал. Затем с тем же деловым безразличием криминалист осмотрел уши девушки, руки и ноги. Чем дальше вниз двигался Гросс, тем сильнее Вертену не хватало воздуха.

Слава Богу, что криминалисту было заранее известно, что преступник девушку не изнасиловал. И он не стал это проверять, а вернулся к голове. Поднял по очереди восковые веки, вглядываясь в безжизненные зрачки. После чего внимательно изучил шею трупа.

– Именно так. – Он кивнул адвокату. – Вертен, взгляните. Вот автограф убийцы.

Гросс приподнял голову девушки, осторожно, чтобы не упал отрезанный нос, обнажил сонную артерию на шее, где стал виден небольшой аккуратный разрез.

Вертен кивнул, тяжело сглатывая.

– Я полагаю, разрез он сделал, когда она была уже мертва, – сказал криминалист, опуская голову мертвой девушки. Голова тут же накренилась влево, отчего свалился отрезанный нос. Он быстро водрузил его на место и продолжил: – Вначале преступник сломал ей шею, как и другим четырем жертвам. Второй шейный позвонок треснул как грецкий орех, и это было причиной смерти. Что касается носов, то их он отрезал одним уверенным сильным движением и бросал рядом на тело куда попало.

Вертен снова сглотнул. Нет, это вовсе не приключение, каким он полагал дело Климта пару часов назад. Все гораздо серьезнее. Убитая девушка оказалась так похожа на его Мэри, что теперь он просто обязан найти убийцу, ради памяти невесты.

– Но если она была уже мертва, зачем резать? – спросил Гросс и тут же ответил: – Чтобы сцедить кровь. Понимаете, все пять жертв выжаты насухо, как рубашки в прачечной.

Вертен молчал. Единственное, о чем он сейчас мечтал, – это поскорее выйти на свежий воздух.

Гросс накрыл тело покрывалом. Затем медленно надел пиджак, шляпу и посмотрел на Вертена.

– Вчера за ужином мы предположили, что в Вене действует безумец. Вы по-прежнему так считаете?

Вертен откашлялся.

– Но кто еще мог сотворить такое?

Гросс продолжал сверлить его пронизывающим взглядом.

– Мой дорогой Вертен, относительно этого можно построить еще несколько версий.

Когда они покидали зал, прозектор уже занимался следующим трупом.

Гросс с веселой деловитостью отрезал солидный кусок сосиски, наколол его на вилку, затем соорудил сверху миниатюрный стожок из сочной квашеной капусты и все это отправил в рот. Вертен пил небольшими глотками минеральную воду из бокала и, пытаясь возбудить аппетит, наблюдал за обедающими посетителями ресторана. Но это не помогало. Лежащий передним на тарелке шницель по-прежнему напоминал мертвое тело девушки на мраморном столе в морге.

Гросс пропустил обед в «Бристоле», и Вертен повел его в этот симпатичный маленький ресторан на боковой улице, недалеко от университета. Он любил сюда заходить. Тут всегда было оживленно, и с кухни доносились восхитительные запахи. Но сейчас из головы никак не шла убитая девушка. Она каким-то странным образом слилась в его сознании с Мэри.

– Вы не голодны, Вертен?

– Желудок после такого зрелища не сразу может принимать пищу, – ответил он.

Гроссу, очевидно, подобного рода тонкости были чужды. Он с видимым удовольствием продолжал уплетать замечательные венские сосиски.

После обеда они решили прогуляться по парку среди фонтанов и выкурить по сигаре. В ресторане Гросс большей частью молчал, сосредоточившись на еде, а теперь сытый, да еще взбодренный несколькими рюмочками шнапса, снова был склонен к беседе.

– Мы убедились, что способ умерщвления этой девушки точно такой же, как и всех остальных. Это означает, что ваш приятель-художник либо убил их всех, либо невиновен.

– В данном случае давайте говорить о Климте как о моем клиенте, а не приятеле, – сказал Вертен. – И я по-прежнему сильно сомневаюсь, что он убийца.

– Ну что ж, будем исходить в расследовании из этого. Вы сказали, что у него в Оттакринге любовница?

Вертен кивнул.

– Давайте пройдемся еще. – Гросс улыбнулся. – Думаю, после обеда нам это не вредно. Пусть желудок делает свою работу, а мозг свою. Так вот, после всего увиденного у вас есть еще какая-нибудь версия, кроме маньяка-безумца?

– Сцеживание крови, – вдруг вспомнил Вертен. – Это уже где-то было.

Гросс метнул на него взгляд.

– Так-так…

– Кажется, вы расследовали подобный случай в Пёльнау.

Гросс одобрительно хмыкнул.

– Удивительно, Вертен, что вы помните мои дела.

– Кое-что, конечно, помню, но о тех убийствах много писали газеты. Так что дело это у вас было не из рядовых.

– Вы помните детали?

– Случилось это в Богемии, у деревни Пёльнау. Жертв было две… или три. Убийца их вначале задушил, а затем выпустил всю кровь. Кое-кто в полиции сразу счел эти убийства ритуальными. Если я правильно помню, первое время вы тоже склонялись к этой версии.

Гросс невозмутимо пожал плечами:

– Служебный долг предписывает следователю учитывать все факты, даже неприятные.

– Тогда речь шла о еврейских ритуальных убийствах, – уточнил Вертен.

– Я не антисемит – надеюсь, вы не сомневаетесь. В конце концов, доказательством этого является наша дружба.

– Ну, что касается меня, то я крещен и давно ассимилирован. Помню, вы говорили, что моя фамилия звучит абсолютно по-немецки, а наружность никак не выдает происхождения.

– Да, черт возьми, говорил, – бросил Гросс.

– Кстати, о внешности, – продолжил адвокат. – Неужели каждый еврей обязательно должен походить на сгорбленного алчного ростовщика, персонажа многочисленных карикатур? Нас, Вертенов, например, вряд ли кто выделит в толпе австрийцев.

Он хорошо помнил старания отца сделать из него аристократа. Что означало бесконечные занятия верховой ездой, фехтованием и стрельбой. А весной и осенью, в ущерб занятиям, приходилось на неделю выезжать на охоту. Так молодой Вертен против своей воли окреп телом, стал метким стрелком, искусным наездником и фехтовальщиком, хотя его всегда тянуло к книгам.

– Фамилию Вертен нам выбрал дедушка. Ее носил хозяин, у которого он тогда работал. Уже много десятилетий среди Вертенов нет ни одного иудея. Лишь одни добрые протестанты.

Некоторое время они шли молча, наблюдая за проделками длинношерстной таксы, которая сорвалась с поводка и бегала вокруг своей хозяйки, беспорядочно размахивающей зонтиком.

Привычка подшучивать друг над другом сохранилась у Вертена и Гросса со времен их длительного сотрудничества в Граце. Они сблизились после одного процесса. Вертен тогда проиграл дело, а обвинителем на процессе, и по совместительству следователем, был Гросс. Вертен нашел криминалиста после судебного заседания, чтобы высказать восхищение его работой и попросить поделиться опытом. Польщенный Гросс взял Вертена под свое крыло. Молодой адвокат стал постоянным гостем в его уютном доме в центре Граца, которым умело управляла фрау Адель Гросс.

Так получилось, что Вертен в этой семье оказался как бы посредником между поколениями. Он быстро сблизился с их сыном Отто, который был на тринадцать лет младше его. В свою очередь, Ганс Гросс был на семнадцать лет старше Вертена. Молодому адвокату удалось завоевать доверие Отто и помочь преодолеть сложности, всегда возникающие в трудном подростковом возрасте.

Гросс был благодарен Вертену. У него с сыном отношения не сложились. Когда речь шла о психологии преступников, тут он был мудрец. А вот понять собственного сына оказался не в состоянии. Ганс Гросс был слишком консервативен и пытался воспитывать Отто так, как воспитывал его отец, а отца дед. Он отказывался понимать, что времена изменились и сейчас молодежь пошла другая. Появились юноши крайне впечатлительные, подверженные неврастении. Вертену же это было хорошо знакомо. К сожалению, таким же был и его младший брат Макс. Он закончил свою жизнь типично по-австрийски: застрелился на могиле своего кумира, драматурга Грильпарцера. [10]10
  Франц Грильпарцер (1791–1872) – выдающийся драматург-романтик, из еврейской семьи, дружил с Гейне и Бетховеном.


[Закрыть]Вертен приложил все усилия, чтобы судьба брата миновала Отто. Теперь он был рад узнать, что младший Гросс уже на последнем курсе медицинского института.

Все это укрепило дружбу Гросса и Вертена. Многие считали шумного и задиристого криминалиста черствым эгоистом, но Вертен знал, что душа у Гросса мягкая и добрая.

Тявканье длинношерстной таксы отвлекло адвоката от воспоминаний.

– Надеюсь, Гросс, вы не станете проводить прямых аналогий с убийствами в Пратере, – произнес он. – Ведь, если память мне не изменяет, в Пёльнау убийцей оказался почтмейстер, который первое преступление совершил из ревности, а потом убил еще двоих и сцедил кровь, чтобы отвести от себя подозрение.

– Мой долг – проверить все версии. В газетах писали, что у евреев принято на какой-то их праздник добавлять в мацу христианскую кровь. Приходилось учитывать и такое.

Вертен резко остановился.

– Вы что, серьезно? Это же антисемитизм чистой воды. Ритуальные убийства, какая чушь. На пороге двадцатого века.

– Но тела убитых обнаружены в Пратере, – заметил Гросс. – Там рядом еврейский квартал.

– Нет, ну это просто невозможно. Да, я ассимилирован, но по-прежнему еврей и нахожу подобного рода теоретизирование в высшей степени для себя оскорбительным.

– Перестань кипятиться, Вертен, – произнес Гросс ровным голосом. – Расследуя преступление, я ничего не принимаю на веру. Мой подход чисто научный, лишенный предубеждений. Позвольте перечислить, что мне известно. Имеются пять убитых, двое мужчин и три женщины. Возраст разный, от восемнадцати лет до пятидесяти трех, среди жертв есть люди из общества, но есть и из социальных низов. Метод умерщвления – вот единственное, что связывает эти преступления. Убийца ломает жертвам шеи, затем сцеживает кровь, после чего отрезает носы и оставляет тела в одном и том же месте. Отсюда я делаю вывод, что мы имеем дело с мужчиной достаточно сильным, чтобы сломать человеку шею, и достаточно умелым в обращении с ножом или другим весьма острым инструментом, чтобы сделать одинаковые разрезы сонной артерии. Вот все, что я пока знаю, Вертен.

– Но почему он отрезает носы? Это что за ритуал?

Гросс в ответ усмехнулся.

Вертен кивнул:

– Понимаю. Что-то вроде автографа?

– Великолепно, Вертен. У вас действительно первоклассное дедуктивное мышление. Вам не следовало бросать уголовные дела. – Гросс подождал реакции Вертена и, не дождавшись, продолжил: – Вспомните карикатуры на евреев. Что там самое характерное? Да, именно крючковатый нос. Так что не исключено, что это своеобразная садистская форма мести – отрезать носы христианам. Такой автограф мог оставить и еврей.

– Надеюсь, вы выступаете сейчас как адвокат дьявола, не более того?

Криминалист в очередной раз пожал плечами:

– Я всего лишь обозначаю одно из возможных направлений расследования.

– Но ведь Климт не еврей и не антисемит.

– Точно так же, как не являлся ни тем и ни другим почтмейстер, убийца в Пёльнау, о котором вы любезно мне напомнили, – отозвался Гросс. На его лице играла ироническая улыбка. – Но это лишь указывает, что таким способом можно пустить следствие по ложному пути.

Вертен молчал, и Гросс принялся развивать мысль:

– Мой друг, я предвижу в этом деле множество трудностей. Тут самое главное – ничего не упустить. Франция, конечно, прославилась своим «делом Дрейфуса», но, заверяю вас, в Австрии полно своих доморощенных фанатиков-оптимистов. Некоторые из них мои земляки. Родом из Штирии. Взять хотя бы Шёнерера [11]11
  Георг Шёнерер (1842–1921) – австрийский политический деятель, депутат парламента, сторонник присоединения Австрии к Германии (аншлюса), которое потом осуществил Гитлер; сторонник теории неполноценности негерманских народов, воинствующий антисемит.


[Закрыть]и его соратников, немецких националистов. Или нового бургомистра Вены Карла Люгера, [12]12
  Карл Люгер (1844–1910) – бургомистр Вены, руководитель австрийских христианских социалистов, проповедовавших, помимо прочего, антисемитские взгляды. Его партия во многом была прообразом будущей национал-социалистической партии.


[Закрыть]прославившегося своими антисемитскими высказываниями. Достаточно вспомнить его знаменитую фразу: «Кто еврей – решаю я». Если в газетах появятся подробные описания убийств в Пратере, эти господа сразу же объявят их ритуальными. А евреев убийцами. При бургомистре, который проповедует ненависть к евреям с политической трибуны, что может получиться? Правильно, погромы.

Вертен хорошо знал, о ком идет речь. Этот человек, которого мелкая буржуазия любила и называла Красавчик Карл, был политическим шарлатаном и демагогом, использующим антисемитизм для завоевания популярности у венцев. Из-за его взглядов император трижды отказывал ему в утверждении на пост бургомистра.

– Так что сами видите, Вертен, – пророкотал Гросс, – какое у нас положение. Нам нужно раскрыть эти убийства, прежде чем пойдут слухи. Прежде чем некоторые шустрые журналисты раскопают информацию и опубликуют за границей.

– Как адвокат, – наконец подал голос Вертен, – я прежде всего должен доказать невиновность моего клиента, Густава Климта.

– Но это одно и то же, – произнес Гросс с пафосом. – Либо он совершил все пять преступлений, либо ни одного. Потому что иным способом художник никак не мог узнать автограф убийцы.

Некоторые считают, что он повлиял на взгляды жившего в то время в Вене молодого Гитлера. Во всяком случае, сам фюрер это признает в «Майн кампф». Его фразу «Кто еврей – решаю я» любил повторять Герман Геринг. Люгер внес большой вклад в развитие Вены в начале XX века. Его имя до сих пор, несмотря на протесты антифашистов, носят один из бульваров венского Ринга и крупнейшая церковь («Мемориальная церковь Карла Люгера») на Центральном кладбище Вены.

Внезапно Вертен ощутил беспокойство. Теперь он уже не был уверен, что ему следовало обращаться за помощью к Гроссу. Возможно, и его решение заняться этим делом было опрометчивым. В течение двух поколений Вертены тщательно скрывали свои еврейские корни. А что, если это расследование снова навсегда свяжет его с евреями? Но погибшая ни за что девушка взывала с мраморного стола о возмездии. Он не имел права отказываться.