Текст книги "Пустое зеркало"

Автор книги: Дж. Джонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

– А разве у такой красивой девушки не было мужчин-поклонников?

– Лизель была порядочная девушка! – почти выкрикнула фрау Илошня.

– Я в этом и не сомневаюсь, милостивая государыня, но нам весьма важно знать, были среди ее гостей мужчины или нет, – произнес Вертен, следя глазами за Гроссом, который, встав на стул, внимательно осматривал верх гардероба.

– В моем доме этого и быть не могло, я вас заверяю, – ответила фрау обиженным тоном.

Вертен про себя чертыхнулся. От старой крысы не было никакого толку.

Он осторожно взял ее под руку и проводил к двери.

– Большое спасибо за помощь. Мы оставим тут все в полном порядке. И дорогу назад тоже найдем без затруднений.

Она попыталась что-то возразить, но он с поклоном закрыл дверь перед ее носом.

– Думаю, Вертен, мы сюда пришли не зря, – произнес Гросс, показывая перевязанную красной ленточкой связку писем. Он слез со стула, сел на кровать. Подул на письма. Пыли на них не было. – Вот какой подарок оставила нам милая Лизель.

Гросс развязал ленточку и начал быстро просматривать письма одно за другим, пока не дошел до последнего.

– Ага. Интересно, интересно.

Он протянул письмо Вертену. Тот быстро его просмотрел.

– Хм, это уже кое-что.

– Едем в театр? – спросил Гросс. Его глаза блестели.

Через двадцать минут трамвай остановился у Бургтеатра.

Вертену не нравились новые здания, появившиеся в конце девятнадцатого века на Ринг-штрассе. Архитекторы слишком уж увлеклись символикой. Здание оперы в стиле неоренессанса должно было символизировать искусство, здание парламента в стиле неоклассицизма – напоминать о греческой демократии, а ратуша в неоготическом стиле олицетворяла бюргерский достаток. Теперь еще вот этот Бургтеатр со зрительным залом в форме лиры намекал на греческие истоки драмы. Вот такие сооружения теперь украшали старую добрую Вену.

Воздвигнутый на бульварном кольце Бургтеатр (он же Придворный театр), по мнению Вертена, был удивительно уродлив. Его строили шестнадцать лет, причем расходы постоянно росли и превысили первоначальную смету в несколько раз. Кстати, в росписи потолка Бургтеатра участвовал и Климт. Его открыли в 1888 году с большой помпой. Достаточно сказать, что фасад освещали четыре тысячи электрических лампочек. И это в Вене, где и теперь, десять лет спустя, улицы города по-прежнему освещали газовые фонари, хотя в других европейских столицах электрическое освещение быстро становилось нормой. Когда начали давать первые представления, выяснилось, что плохо слышны голоса актеров, да и видно неважно. Эти дефекты проектирования устранили лишь через два года.

Вертен последовал за Гроссом ко входу для артистов. Здесь криминалист предъявил привратнику письмо из полицейского управления. Тот недоверчиво вертел письмо в руках. Привратнику было известно, на какие ухищрения пускаются поклонники, чтобы прорваться через эту дверь и получить автограф у своего кумира. К тому же он был недоволен, что его оторвали от еды.

– Мы к герру Жирарди, – произнес Гросс прокурорским тоном. – И побыстрее читайте, милейший. Если не верите, можете позвонить в полицейское управление. Полагаю, у вас тут есть телефон.

Привратник проворчал что-то неразборчивое, затем махнул рукой налево, очевидно, показывая, где находится грим-уборная Жирарди.

Газеты превозносили этого актера до небес. Его объявляли вторым по известности человеком после императора. Однако если бы вы спросили людей на улице, особенно подальше от центра, знают ли они такого, то вряд ли получили бы удовлетворительный ответ. Простой люд театры не посещал. Но Жирарди действительно был феноменальным актером. Мастер художественного слова, он в равной степени превосходно исполнял и драматические, и комедийные роли. Его манере одеваться подражали все поклонники. Это однажды спасло Жирарди от заключения в сумасшедший дом, куда его собралась упечь жена, капризная и ветреная актриса, люто его ненавидевшая. Пытаясь избавиться от мужа, она подкупила доктора, который заглазно объявил Жирарди сумасшедшим. Когда же санитары прибыли забрать его в лечебницу, то по ошибке схватили слонявшегося у дома поклонника, поскольку тот был одет точно так же, как Жирарди, вплоть до фирменной соломенной шляпы.

Сегодня в Бургтеатре должна была состояться премьера пьесы Раймунда. [15]15
  Фердинанд Раймунд (1790–1836) – австрийский актер и драматург.


[Закрыть]Спектакль давали специально для императора, его семьи и приближенных, а также приехавшего с визитом из Англии принца Уэльского. Для обычной публики все театры и концертные залы Вены с июля по сентябрь были закрыты.

Гросс постучал в дверь.

– Войдите, – ответили по-французски.

Им показалось, что они попали в оранжерею. Цветы здесь были повсюду. Розы в многочисленных вазах, венки из фиалок и лилий, гвоздики всевозможных оттенков, в горшках бегонии, папоротники и даже пальмы. В воздухе стоял тяжелый цветочный аромат.

– Чем могу служить, господа? – Сильный, хорошо поставленный голос исходил от миниатюрного мужчины – кажется, даже Майндль был выше его ростом. Стоящая на туалетном столике китайская ваза с лиловыми хризантемами скрывала его чуть ли не целиком. Актер внимательно разглядывал себя в зеркало. Еще не было двух, а он уже гримировался.

Гросс быстро представился.

– А это мой коллега. – Он указал на Вертена.

Жирарди встал, бормоча по-французски:

– Весьма рад.

Он окинул вошедших взглядом бывалого, проницательного человека, умеющего распознавать всевозможные уловки. Такую он выбрал для себя сейчас роль.

– Извините за беспокойство, герр Жирарди, – продолжил Гросс. – Мы по делу, связанному с фрейлейн Елизаветой Ландтауэр.

Жирарди моментально сменил образ. Теперь он был беспечным бонвиваном.

– Лизель? Милая девочка. – Он моментально перешел с французского на немецкий, легкий венский диалект. На лице, как по заказу, появилась легкомысленная улыбка. – Вы тоже, господа, с ней знакомы?

Вертен и Гросс переглянулись.

– Вы что, не видели газеты? И ничего не знаете?

Жирарди начал медленно выходить из образа. Сквозь маску на короткое время проступило человеческое выражение.

– Перед спектаклем я не читаю новости. Это выбивает из колеи. А что произошло?

– В таком случае мой долг сообщить вам прискорбное известие. – Гросс на секунду замолк, как бы собираясь с силами. – Фрейлейн Ландтауэр мертва… убита.

В первый момент Жирарди, видимо, счел это дурной шуткой. Он собирался что-то сказать, но, посмотрев на серьезные лица Гросса и Вертена, произнес едва слышно:

– Как это случилось?

Затем, нащупав сзади себя кресло, устало опустился в него.

– Ей сломали шею, – ответил Гросс, кладя руку на плечо Жирарди. – Смерть наступила мгновенно. Она не страдала.

Тишину в грим-уборной нарушали лишь доносящиеся издалека звуки – голоса рабочих, устанавливающих на сцене декорации, стук молотков, распевающееся где-то в зрительном зале контральто.

– Этого не может быть, – наконец произнес Жирарди. – Тут какая-то ошибка.

Гросс отрицательно покачал головой:

– Боюсь, что это не ошибка, герр Жирарди. Ее опознали.

Жирарди долго смотрел прямо перед собой. Затем поднял на Гросса глаза.

– Когда? В какое время это случилось?

– Позавчера. Где-то между полночью и тремя часами ночи. Точнее медицинский эксперт определить не смог.

Жирарди обхватил голову руками, закрыв ладонями глаза. Посидел так с полминуты, затем резко рванулся и выпрямился в кресле.

– Почему вы пришли с этим ко мне? Откуда вообще вам стало известно, что мы… встречались?

Гросс извлек пачку писем.

– Она хранила ваши письма. Из самого последнего совершенно ясно, что в тот вечер вы были вместе.

– Позвольте? – Жирарди поднялся и протянул руку за письмами. К удивлению Вертена, Гросс их ему отдал. Актер сунул пачку в ящик туалетного столика и снова уселся в кресло. – Тут вот какое дело. Лизель очень хотела провести со мной вечер. Мы поужинали в ресторане отеля «Захер». [16]16
  «Захер» – шоколадный торт, изобретение австрийского кондитера Франца Захера; является типичным десертом венской кухни и одним из самых популярных тортов в мире. В 1876 году сын знаменитого кондитера Эдуард открыл в Вене отель «Захер».


[Закрыть]Возможно, вам известно, что сегодня у меня премьера. Лизель, разумеется, думала, что это пустяки. Но человеку в моем возрасте перед спектаклем, особенно таким, необходимо как следует выспаться.

– Во сколько это было, сударь? – спросил Гросс.

Жирарди недоуменно вскинул брови.

– Когда вы с ней расстались?

Актер задумался.

– Не позднее одиннадцати. Может быть, в пятнадцать минут двенадцатого. Спросите официантов в «Захере», они видели, как мы уходили. Лизель отправилась пешком. Разозлилась на меня и отказалась ехать в фиакре, который я для нее вызвал. Ну это вообще было похоже на…

– Да, сударь, – поощрил актера Гросс, – продолжайте.

– Неуместно при данных обстоятельствах говорить такое, но так могла поступить только уличная девка. Я хочу сказать, женщина легкого поведения. Вот они действительно имеют обыкновение прогуливаться по вечерним улицам.

– А вы поехали домой? – спросил Гросс, доставая из кармана блокнот.

– Да. Если вам потребуется, мой камердинер может это подтвердить. Хотя, должен заметить, мне не очень нравится этот допрос перед спектаклем.

Вертен видел, что теперь Жирарди полностью оправился от шока, вызванного известием о гибели его любовницы.

– Извините, господа, – произнес он с вызовом, – но кто вы вообще такие? Не из полиции, это очевидно. Репортеры? Если так, то я прикажу вас выпроводить. – Его рука потянулась к шнуру рядом с туалетным столиком.

– Нет, мы не репортеры, – заверил его Гросс своим зычным голосом. – Инспектор управления полиции Майндль попросил нас помочь в расследовании этого преступления. Войдя к вам, мы представились. Вы, верно, не расслышали. Извольте, я повторю: доктор Гросс, криминалист из Граца.

По глазам Жирарди было видно, что он никогда о нем не слышал.

– Если вы можете хоть чем-то нам помочь, мы были бы весьма благодарны, – добавил Вертен, пытаясь разрядить обстановку.

Жирарди вздохнул:

– Так поговорите с ее приятелем художником. Она должна была в тот вечер ему позировать. Повидайтесь с ним, выясните, что он делал в четверг ночью. Вы сказали, у нее была сломана шея? Хм, этот человек вполне способен проломить кирпичную стену.

– Нет, это просто возмутительно! – взорвался Гросс, когда они вышли на освещенное ярким солнцем бульварное кольцо.

– Вы о чем? – спросил Вертен.

– Да этот зазнавшийся актеришка. Принял меня, видите ли, за какого-то репортера в целлулоидном воротничке. Сам родом из Граца, но не знает, что я самый знаменитый криминалист в мире. Написал учебники, издаю журнал, был советником и высших полицейских чинов, и даже монархов.

– Нервы, – объяснил Вертен. – У него сегодня премьера.

Однако это Гросса не успокоило.

– Учит меня, что делать. «Поговорите с художником». Идиот.

– Кажется, его действительно поразила смерть фрейлейн Ландтауэр.

– Хм…

– Зачем вы отдали ему письма?

– Теперь я бы этого не сделал. Жирарди не заслужил доброго отношения. – Гросс пожал плечами. – Впрочем, эти письма доказывают лишь то, что актеришка плагиатор. Все его любовные излияния – это цитаты из сонетов Шекспира и романтических стихов Лессинга. [17]17
  Имеется в виду Готхольд Эфраим Лессинг (1729–1781) – немецкий поэт, драматург, теоретик искусства и литературный критик-просветитель.


[Закрыть]Но фрейлейн Ландтауэр этого не знала. Хорошо еще, если она читала бульварные газеты и низкопробные приключенческие романы в дешевом переплете.

– Они доказывают их связь, – возразил Вертен.

Гросс усмехнулся:

– Для доказательства их романа едва ли нужны эти письма. Если мир узнает об этом, я уверен, герр Жирарди будет счастлив. Для таких, как он, это очень важно. И в «Захере» он ни от кого не таился. В свое время мы, конечно, проверим его алиби, но я не сомневаюсь, что он действительно выпроводил девушку.

– Так куда мы сейчас направляемся? – спросил Вертен.

– Я думаю, у нас достаточно времени перед ужином, – ответил Гросс, – чтобы повидаться с этим доктором-невропатологом, о котором говорил Майндль.

Но доктора Зигмунда Фрейда они дома не застали. Объявление на двери гласило, что в августе в случае крайней необходимости его можно найти в некоем пансионе. Далее следовал адрес в небольшом курортном городке в тридцати километрах от Зальцбурга. Объявление было датировано десятым августа, то есть в ночь, когда была убита Лизель Ландтауэр, Зигмунд Фрейд в Вене отсутствовал.

– Жаль, – сказал Гросс со вздохом. – Я предвкушал интересную беседу. Слышал, что доктор разработал какую-то новую терапию. Называет ее лечение разговором.

Глава пятая

Они ждали Теодора Герцля [18]18
  Теодор Герцль, он же Биньямин Зеев (1860–1904) – еврейский общественный и политический деятель, основатель Всемирной сионистской организации, провозвестник еврейского государства и основоположник идеологии политического сионизма. Доктор юриспруденции, журналист, писатель.


[Закрыть]в кафе «Ландман» рядом с Бургтеатром. Место встречи он выбрал сам. Сравнительно недавно это был денди, модный драматург и фельетонист. И вот теперь, написав книгу «Еврейское государство», Герцль стал основоположником сионизма.

Вертен возражал против этой встречи.

– Майндль не советовал нам рассматривать еврейский след.

– С каких это пор Майндль стал для вас авторитетом? – спросил Гросс. – Ведь, насколько мне известно, вы его глубоко презираете.

Криминалист был прав, но в этом вопросе Вертен не мог оставаться беспристрастным. Он думал, что его еврейство надежно похоронено образованием, деньгами и переходом в христианство. Оказалось, что это не так. Его бесило само предположение о еврейском ритуальном убийстве, потому что это были пустые разговоры. Еще ни разу никто не доказал виновности еврея в гибели какого-то христианина, а вот наоборот – сколько угодно. Христиане проливали кровь евреев по всей Европе в течение многих столетий.

Гроссу оказал услугу его бывший студент, теперь редактор газеты «Нойе фрайе прессе», в которой до недавнего времени работал Герцль. Он смог уговорить этого чрезвычайно занятого человека выкроить время для встречи с Гроссом.

Поначалу Вертен вообще не собирался присутствовать при их беседе, но затем любопытство взяло верх. Фамилия Герцль с недавних пор была на слуху у венской общественности. До начала Второго конгресса сионистов в Базеле, куда Герцль пригласил выдающихся личностей со всего мира, оставалось несколько дней. Он рассчитывал, что они помогут ему в разработке плана основания еврейского государства в Палестине или Аргентине. Вертену хотелось узнать, что движет этим человеком. Как он смог чуть ли не за сутки превратиться из ассимилированного австрийца в поборника еврейского государства?

Он узнал Герцля сразу, как тот вошел в кафе. Мужчина не особенно крупный, но представительный. Особенно впечатляла его длинная густая борода библейского патриарха. Герцль коротко посовещался с метрдотелем, герром Отто, и направился к их столу. Гросс и Вертен встали.

– Очень любезно с вашей стороны, что вы так быстро откликнулись на нашу просьбу, – сказал Гросс, протягивая Герцлю руку. – Я знаю, вы человек занятой. Много пишете, а теперь еще подготовка конгресса. – Он придвинул Герцлю стул из гнутой древесины работы Тонета. [19]19
  Михаэль Тонет (1796–1871) – австрийский мастер-мебельщик. Стулья, изготовленные с помощью изобретенного им метода «выгибания дерева», позднее получили название венские.


[Закрыть]

– Рад познакомиться. – Герцль сел.

Вертена поразило несходство его внешности и голоса. У этого импозантного патриарха, одетого в дорогой серый костюм с голубоватым оттенком, наверняка сшитый в фешенебельном салоне моды «Книце» на знаменитой торговой улице Грабен, голос оказался почти таким же высоким, как у кастрата.

Гросс на это не обратил никакого внимания и сразу перешел к делу. Начал рассказывать Герцлю об убийствах в Пратере.

– Я кое-что об этом читал в газетах, – признался Герцль. – Правда, не очень внимательно. Совершенно нет времени.

Теперь Вертен обнаружил, что его голос хотя и высокий, но имеет недюжинную силу. Герцль произносил слова медленно, как будто был заикой и недавно избавился от этого недуга специальными упражнениями. Это производило своеобразный гипнотический эффект, вынуждая Вертена внимательно прислушиваться к каждому слову.

– Право, не знаю, господа, чем могу помочь в вашем расследовании, – сказал Герцль.

– Дело в том, – пояснил Гросс, – что убийца, кроме того, что отрезает своим жертвам носы, еще сцеживает у них всю кровь.

Герцль усмехнулся:

– Понимаю. Намек на еврейские ритуальные убийства, верно?

– Именно намек! – восхитился Гросс. Общество умного человека всегда доставляло ему наслаждение. – Вы это совершенно верно заметили. – Он помолчал. – Герр Герцль, может быть, вам известны лица, которые с помощью вот таких зверских преступлений могли пожелать дискредитировать сионизм или вообще евреев? Не угрожал ли кто-то в последнее время вам или вашей организации? На словах или письменно.

Герцль грустно улыбнулся:

– У меня список длинный, доктор Гросс.

– Я бы хотел, чтобы вы ограничились только серьезными врагами.

Герцль кивнул:

– Хорошо, я попрошу секретаршу приготовить список таких людей. Куда его прислать?

Гросс назвал свой номер в отеле «Бристоль».

– Вы читали мою книгу «Еврейское государство»? – неожиданно спросил Герцль.

– Еще нет, – ответил Вертен. – Но я ее обязательно прочту. – Он порывисто задышал, набираясь решимости. – Скажите, герр Герцль, каково это вернуться в иудаизм?

– Вы по крови еврей, адвокат Вертен?

– Да. – Вертен обнаружил, что произносит это с гордостью.

– Ну тогда вы знаете не хуже меня, как многие евреи тяготятся своим происхождением, стремясь попасть в приличное общество. Наверное, вам известно, кем я был до сравнительно недавнего времени. Мою жизнь круто изменило «дело Дрейфуса». Раздававшиеся на парижских улицах крики «Смерть евреям!» помогли мне осознать, что все наши старания тщетны. Евреи живут в Европе многие сотни лет. Мы страстно желаем стать полноправными членами общества, считаем себя патриотами стран, в которых живем, но все равно остаемся в них чужаками. Антисемит в любой момент может подойти к тебе и грязно оскорбить, и не только словом, и нет в мире такой силы, которая могла бы нас защитить. Теперь я смотрю на свою прежнюю жизнь как на проведенную впустую.

Герцль замолк, как будто спохватившись, что сказал слишком много.

– Вряд ли эти годы были потрачены вами впустую, герр Герцль, – подал голос Гросс. – Живя в Граце, я прочитал вашу книгу «Бурбонский дворец, картинки из парламентской жизни во Франции» и нашел ее замечательной.

– Нет, – отозвался Герцль, – не тем следовало мне заниматься. Не тем. Свое преображение я рассматриваю как модель преображения всех евреев. Собственное государство – в этом их спасение. Если будет время, прочтите мою новеллу «Анилиновая гостиница». Там об этом написано.

После ухода Герцля они еще посидели в кафе некоторое время, обсудили планы.

– Я, пожалуй, поеду встречусь с Климтом, – сказал Вертен. – Может быть, он что-то вспомнил, связанное с подтверждением алиби на даты других убийств.

– А я тем временем посещу криминалистическую лабораторию, – отозвался Гросс. – Уважаемый инспектор Майндль пригласил меня посмотреть фотографии вскрытия жертв убийцы.

Эти слова в его устах прозвучали как предвкушение некоторого утонченного удовольствия, как будто он собирался в театр или дорогой ресторан.

Они договорились встретиться в лаборатории после разговора Вертена с Климтом.

– Тот факт, что вы назвали Герцлю свой номер в «Бристоле», – произнес адвокат вставая, – означает, что отъезд в Черновцы откладывается?

Гросс посмотрел на него из-под полуприкрытых век.

– Но вы же, мой дорогой Вертен, не сядете завтра в поезд, увозящий вас в имение родителей? Нет, милейший, мы останемся здесь и будем работать.

– А что с еврейским следом?

– Тут пока не ясно, – ответил Гросс. – Эти преступления – несомненно, провокация. Их совершил либо фанатик-антисемит, либо какой-то большой умник с целью направить следствие по ложному следу. Но это не значит, что ритуальные убийства – миф. В следующем выпуске «Архива криминалистики» выйдет моя статья о верованиях выходцев из Африки в странах Карибского бассейна – сантерии, вуду и пало-майомбе, – где ритуальные убийства играют доминирующую роль. Разумеется, это мерзко и отвратительно, однако существует.

Вертена проводили в тесную, душную камеру, которую Климт делил с двумя уголовниками, тоже обвиняемыми в убийстве.

Охранники вывели их, чтобы адвокат мог поговорить со своим клиентом. На выходе из камеры тот, что повыше ростом и более бандитского вида, посмотрел на Вертена.

– Слышь ты, не подведи Густля. Ему, конечно, нужен настоящий уголовный адвокат, но он почему-то привязался к тебе. Так что постарайся.

– Давай, двигайся, – буркнул охранник, толкая его дубинкой.

– Не беспокойся, Гуго, – сказал Климт вслед уходящему сокамернику. – Со мной все будет в порядке. – Он повернулся к Вертену. – Видите, я, кажется, приобрел здесь друзей. Хорошие парни, в самом деле. Просто жизнь у них не задалась. Взять, например, Гуго. Отец погиб во время аварии на текстильной фабрике. Жить стало не на что, и мать пошла торговать своим телом. Гуго тогда был еще мальчик, но все слышал и видел. С семи лет начал промышлять карманными кражами.

– Я уверен, – согласился Вертен, – у этих людей богатая история. Хоть роман пиши.

– Знаете, я даже стал как-то по-иному смотреть на жизнь.

Когда Климт произносил эти слова, его глаза сияли, и Вертен подумал, что этому человеку как будто тюрьма пошла на пользу. Давно он не видел художника таким здоровым и отдохнувшим.

– Однако перейдем к делу. – Вертен посмотрел на Климта. – Вы вспомнили, где находились в часы совершения убийств?

Климт сел на металлическую койку, оставив Вертену место примоститься рядом.

– Боюсь, что тут я не смогу вам чем-то помочь, дружище. Эмили просмотрела свои записи в дневнике. Похоже, в эти дни и часы я работал в студии допоздна. Один. Впрочем, так продолжается уже несколько месяцев. Надо было к сроку закончить портрет Сони Книпс. Ну и «Афину Палладу». – Он посмотрел на Вертена. – А как дела у вас с Гроссом?

Вертен рассказал художнику, что им удалось выяснить.

– Но если Майндль считает, что я невиновен…

– Это не совсем так, – быстро вставил Вертен. – Инспектора заботит его карьера. Пока он просто выжидает.

– Ну и ладно, – весело проговорил Климт, – пусть выжидает. Я невиновен, понимаете? Разве можно осудить невиновного?

В этот момент с тюремного двора донесся стук топоров.

Вертен увидел, как изменилось лицо Климта. Художник знал, что там происходит. Сегодня вечером должна состояться казнь. Рабочие воздвигали виселицу.

Когда Вертен вошел в криминалистическую лабораторию, Гросс продолжал рассматривать в сильную лупу фотографии, разложенные на длинном столе в углу. В лучах струящегося из окон послеполуденного солнца мельтешили мушки.

– Есть добрые вести от Климта? – спросил он, поднимая глаза.

Вертен отрицательно покачал головой.

– У него нет алиби ни на одно убийство. Но он, кажется, в тюрьме не страдает. Наслаждается вынужденным отпуском. А что у вас?

– Вот, взгляните. – Гросс разложил перед ним пять фотографий с изображением разреза на одной и той же части шеи. – Это разрез сонной артерии каждого из пяти убитых. Спасибо криминалистам, которые это снимали. Они, видимо, читали мои работы и понимают значение фотографии. В результате мы имеем великолепное свидетельство аутопсии каждой жертвы. Теперь уже четверо похоронены, так что без этих фотографий я бы никогда не смог сделать никаких выводов.

– Разрезы вроде одинаковые, – сказал Вертен.

– Только и всего? – спросил Гросс, протягивая ему лупу.

Вертен внимательно рассмотрел каждый разрез.

– Мне разрезы кажутся одинаковыми, но я не эксперт.

– А я эксперт, – проговорил Гросс, – и могу утверждать, что разрезы сделаны одной и той же рукой. Причем очень опытной. Убийца либо хирург, либо профессионал в такого рода делах. И еще я полагаю, что он правша, поскольку с правой стороны надрезы глубже, чем с левой. И работал убийца скальпелем или опасной бритвой, поскольку ножом, даже очень острым, такие разрезы сделать невозможно. Опять же это указывает либо на доктора, либо на человека, набившего руку на таких убийствах.

– Или парикмахера, – пошутил Вертен, но сразу посерьезнел. – Набившего руку, вы говорите?

– Не исключено, что сцеживать кровь у жертв ему кто-то помогал.

– Да, Гросс, с каждым часом наше дело становится все более запутанным. Не возражаете, если я кое-что добавлю?

– Милости прошу.

– По дороге сюда я придумал для этих преступлений еще один мотив. Возможно, все это было направлено против Климта.

Гросс кивнул.

– Убийства совершены, только чтобы свалить их на Климта?

– Может быть, – продолжил Вертен, – это сделал кто-то из хорошо знавших художника, его образ жизни, распорядок дня, в том числе и то, что у него не будет на эти убийства алиби. Этим преступником должен быть, конечно, тоже художник, и таких, я думаю, может набраться пара десятков.

– Зависть, – задумчиво проговорил Гросс. – Чем бы люди ни занимались, зависть всегда присутствует в их отношениях. Не исключено, что, выйдя из лиги художников и основав Сецессион, наш герр Климт погладил кое-кого из академических художников против шерсти.

– Неужели этого достаточно, чтобы убить пять ни в чем не повинных людей? – спросил Вертен.

Гросс пожал плечами:

– В моей практике я встречал преступников, убивавших и по более ничтожному поводу.

– Если прибавить к списку коллег Климта еще и врагов Герцля, нам придется перебрать половину Вены.

– Нет, я думаю, легче будет проследить оружие.

– Да что вы, Гросс. Представляете сколько скальпелей и опасных бритв в Вене? Это же будут поиски иголки в стоге сена.

– Вовсе нет, мой дорогой друг. – Гросс снова протянул лупу Вертену. – Взгляните на разрез на фотографии М5. Только очень внимательно, прошу вас. – Заточенным концом графитового карандаша он указал на область примерно посередине. – Что вы видите на краях раны?

Прошло несколько минут, прежде чем Вертен разглядел то, что сразу увидел опытный глаз Гросса.

– Кажется, тут на разрезе имеются какие-то светлые неровности, похожие на хлопья.

– Превосходно, Вертен. Именно так и есть. Но на других четырех фотографиях этого нет.

– Неужели преступник сменил инструмент?

– И снова в точку, Вертен. Длина, глубина и, скажем так, уверенность, с какой сделан разрез, у всех пяти жертв одинаковые. Светлые неровности появились только у самой последней убитой, фрейлейн Ландтауэр.

Вертен задумался.

– Может быть, лезвие затупилось?

– Нет, мой друг. Я долго изучал холодное и огнестрельное оружие и не сомневаюсь, что наш убийца приобрел, причем недавно, экспериментальную модель зазубренного скальпеля, изготовленного в Британии фирмой «Харвуд и Мейер». Именно зазубренные лезвия оставляют такие неровности. Конечно, разрез, сделанный ровным скальпелем, чище, его легче зашивать, но специалисты фирмы «Харвуд и Мейер» показали, что скальпели с зазубренным лезвием защищают плоть от нагноения. И я гарантирую вам, Вертен, что это не иголка в стоге сена. Мне достоверно известно, что в Австрии есть только один или два торговых дома, где можно купить медицинские инструменты фирмы «Харвуд и Мейер». А через торговцев можно добраться и до покупателя. Даже если этот скальпель был украден, все равно важно выяснить, откуда он здесь появился.

Он проследовал за адвокатом от тюрьмы до здания, где располагалась городская криминалистическая лаборатория. Этот щеголь-адвокат и понятия не имел, что за ним следят. Ясное дело, дилетант. Недалек тот час, когда они оба – он и его друг профессор – забредут в омут, который их поглотит. А пока пусть побродят вокруг, попробуют ногами воду.

По его костлявому лицу скользит улыбка. Пока эти двое ничем не угрожают ни ему, ни делу. До сих пор все проходило удачно. Так будет и впредь. Однако дело близится к завершению. Эта мысль навевает грусть. Жалко расставаться с такой интересной работой, достойной его мастерства.

Он снова смотрит на окна криминалистической лаборатории и качает головой.

Пусть они пока побегают, потешатся.