Текст книги "Нормальных семей не бывает"

Автор книги: Дуглас Коупленд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

В результате Пшш, Брайан и Флориан оказались запертыми внутри. Уэйд и Дженет остались снаружи.

– Смотрите, тупицы, что вы наделали! – приговаривал Флориан, поддерживая ногу Пшш. – Где аптечка?

Аптечка стояла под койкой.

Дженет кивнула Уэйду, указывая на ключ от камеры, упавший на бетонный пол. Уэйд и Ллойд одновременно кинулись к ключу, тот подпрыгнул на полу и – плюх! – провалился в водосток. В подвале воцарилась тишина.

– Черт, черт, черт, – сказал Ллойд.

– Попробуй только скажи, что ты не сделал дубликаты, – произнесла Гейл.

– Я...

– Остолоп проклятый. Просишь его сделать какой-то пустяк, так нет, видите ли, ему лень. Только и знаешь, что пропадать целые дни на собачьих бегах – на мне и так весь дом держится.

Пшш была в полуобморочном состоянии; Брайан рыдал. Флориан накладывал антисептик, одновременно быстро пощипывая мочку уха.

– А теперь вы двое... – Гейл указала на Дженет и Уэйда. – Если мы не можем запереть вас с остальными, то придется вам отправиться с нами. Давайте наверх. Прокатимся на машине.

– Что? – начал Уэйд. – Вы хотите убить нас, а трупы выбросить? Желаю удачи. Мы нарыли на вас досье толщиной с кирпич и полное таких подробностей, что если когда-нибудь вы сдохнете в тюрьме, то и в следующей жизни будете заключенными. Даже и думать не смейте о том, чтобы хоть волос с нашей головы упал, и не дай вам Боже всадить пулю в наши рептильные мозги. Только пальцем нас троньте, и вам кранты.

– Тогда ладно, – ответила Гейл. – Но нет такого закона, где было бы записано, что мы не можем причинить вам маленькие неудобства.

– Неудобства? – переспросил Ллойд.

– Болото, – сказала Гейл. Ллойд просиял.

– Отлично! Пойду заводить машину. Он вышел.

Гейл взяла две пары наручников с родовспомогательного кресла.

– Я хочу, чтобы вы двое приковались друг к дружке – рука к руке, нога к ноге.

– Это что – так необходимо? – спросила Дженет.

– Именно, – ответила Гейл.

– А если мы не захотим?

Гейл, не глядя, наставила пистолет на клетку и выстрелила, не задев никого из находившейся внутри троицы, но продемонстрировав вескость своих аргументов. Уэйд приковал левую ногу Дженет к своей правой ноге, а ее левую руку – к своей правой.

– Почему у тебя ноги такие синюшные? – спросила Гейл.

– ВИЧ.

– Можно было догадаться. А теперь – оба в машину.

Дженет посмотрела на розовую камеру.

– Флориан, Бога ради, вызовите ваших агентов.

– Уже.

– Не надо убивать и бить Брайана или Эмили – они не злые, просто идиоты.

– Обещаю, Дженет.

– И сходим как-нибудь вместе на ланч.

– О да, конечно!

Машина Ллойда оказалась большой и неуклюжей, на каких ездят флоридские пенсионеры, обитой изнутри шикарной кожей. Ллойд вел, Гейл сидела рядом с ним, наставив пистолет на мать с сыном, ее глаза скрывала тень зеленого козырька.

– Все шло прекрасно, пока не появились вы, подонки.

– Да чего уж теперь.

– Ллойд, включи какую-нибудь музыку, – попросила Гейл. Звуки образца 1981 года – Ван Хален? – наполнили салон автомобиля.

– Ллойд, мы в машине, а не на пляже. Поставь классику. – Ллойд повиновался. – Вот так, – сказала Гейл, – тихо, мило, мирно.

Они выехали за город; чем больше они удалялись от побережья, тем более отчетливо диким становился ландшафт. Машина захрустела гравием, а затем – сомнений быть не могло – покатила по деревянному мосту, на удивление длинному деревянному мосту, то и дело ухая по доскам. Уэйд прикинул, что они ехали пять минут на скорости сорок миль в час.

Ллойд затормозил. Гейл вышла, открыла заднюю дверцу, сказала Дженет и Уэйду, чтобы они выбирались, и, как только они сделали это, со словами: «Наконец-то избавились» – пнула Уэйда ногой под колени, так что он плюхнулся в болото, увлекая за собой свою мать.

– Вы можете выжить, – сказала Гейл, стоя на краю, – так что с технической точки зрения это не убийство. Но надеюсь, что вы здесь сгниете заживо.

28

Падая вслед за Уэйдом в болото, Дженет почувствовала, будто она совершает путешествие в прошлое. Она перенеслась на неделю назад, когда летела из Ванкувера в Орландо на запуск шаттла. Вид такого множества целеустремленных и деловитых людей, каждый из которых был сосредоточен на поставленной перед ним задаче, вдохновил ее. Когда самолет приземлился в Далласе, дело шло к вечеру и температура снаружи терминала перевалила за 45 градусов. Пассажиры внутри стеклянного сооружения глядели на небо так, будто ему поставили смертельный диагноз. Толпы незнакомцев сгрудились возле вентиляционных шахт, ловя пробегающую волнами прохладу. Женщина из Бомонта сказала Дженет, что после 40 градусов у многих машин отказывает зажигание; асфальт парковок таял, как шоколад; вода в водоемах испарилась, и земной шар стал зарываться в собственные недра.

Тогда Дженет решила перемещаться вместе с приливами и отливами публики: из снующих между терминалами микропоездов – к газетным киоскам, а оттуда – в туалетные комнаты. Ее рейс на Орландо задерживался; ее дочь показывали по телевизору; ее собственная мать умерла тридцать лет назад; ее отец – пятнадцать. Ее зрение и слух болезненно раздражали экраны и громкоговорители, все, как один, возвещавшие о рождении или смерти чего-нибудь священного и важного.

Наконец она оказалась в кафетерии, в очереди, с подносом в руках, дожидаясь вместе с дюжиной других пассажиров возможности купить побитое яблоко, жирную пиццу и теплый соленый кренделек. Внезапно Дженет провалилась еще дальше во времени, в другую эпоху, в итонский кафетерий – не в Торонто ее молодости, но в один из центральных кафетериев Ванкувера, когда она была уже в летах. Это было через шесть недель после той проклятой вечеринки и драки Уэйда с Тедом на лужайке. Дженет все еще верила, что Уэйд вернется домой, и выбрала кафетерий на пятом этаже одного из центральных магазинов в качестве нейтральной территории. Тогдашний «Итон» не имел никакого сходства с местом работы ее отца времен Депрессии, но само название заставило ее почувствовать внутреннюю связь. В очереди Уэйд потешался над выбором Дженет: картофельное пюре, свиные отбивные и ванильный пудинг.

– Мам, у тебя вся еда в бежевых тонах.

– Еда как еда, Уэйд.

– Но она вся одного цвета.

– Предположим. А ты-то что себе выбрал, Леонардо?

Дженет посмотрела на поднос Уэйда: фруктовые консервы в желе, томатный сок и звездная россыпь салата. Его поднос выглядел как блюдо с елочными украшениями, разложенными перед тем, как их повесить.

– Красиво, – сказала Дженет.

– Правда, нет, правда?

Они сели за столик у окна, под которым располагалось здание суда: до них доносились извечные звуки голосов – преимущественно пожилых людей, вкушавших субботний ланч в магазинном ресторане; для большинства это была самая изысканная трапеза за всю неделю. Этот звук пробудил в Дженет детские воспоминания, которые она была не в силах остановить.

– Мама, мама... прием...

– Извини, дорогой. Воспоминания. Когда-нибудь ты поймешь.

– Я никогда не состарюсь. Мне нужны переживания, а не воспоминания.

– Глупый ты, Уэйд, – улыбнулась Дженет. – К тому же ты из породы долгожителей.

– Неужели?

– Ешь.

Они принялись радостно обсуждать перемены – преимущественно в жизни Уэйда. Он поселился вместе с Колином, своим приятелем, который работал в музыкальном магазине. «Да, пока приходится мыкаться по углам, но не успеете вы и глазом моргнуть, как я обзаведусь собственными апартаментами». Пока же он зарабатывал на жизнь, развозя ковры, и его планы относительно собственных апартаментов оставались довольно туманными.

Дженет порылась в сумочке в поисках сигарет, но сигареты кончились.

– Проклятье...

– Возьми у меня.

– Так мы теперь курим?

– Уже много лет. Ты не могла не знать.

– Ну конечно, я знала.

Дженет взяла у Уэйда сигарету, прикурила и закашлялась.

– Уэйд, это ж настоящие сигары. У меня даже голова закружилась.

– Привыкнешь.

На несколько мгновений солнце пробилось сквозь завесу мелкого дождя. Уэйд внимательно прищурился.

– Уфф! Вон тот желтый шар, там, наверху, – он меня слепит. Что это?

– Пора увидеть хоть кусочек солнца, – сказала Дженет.

– Солнце. Значит, вы называете этот золотой шар «солнцем»? Что еще знают люди, чего не знаю я?

Дженет хихикнула, и оба блаженно подставили лица солнечному свету.

– Мам, какой был самый счастливый момент в твоей жизни? – спросил Уэйд.

– Что? Ох, Уэйд, я не могу на это ответить.

– Почему?

И правда, почему? Не вижу никаких причин.

– Что ж, пожалуй, я могу сказать тебе.

– Скажи.

Чтобы вспомнить этот момент, Дженет потребовалось время.

– Я была тогда не намного старше тебя. В восемнадцать я еще оставалась такой глупышкой. Отец на месяц отправил меня в Европу – летом, за год до того, как я встретилась с твоим родителем. Папа тогда начал зарабатывать большие деньги, а доллар – ты и представить не можешь, как он тогда ценился в Европе.

Дженет заметила, что Уэйд прихлебывает кофе. О, Уэйд и кофе теперь пьет.

– У меня был чудесный загар, и я выбросила всю эту безвкусную одежду, в какой ходят канадские туристки, и накупила себе в Италии чудных легких летних платьев. Как на женщине с коробки с изюмом «Солнечная красавица». А как мне нравилось, когда на меня обращали внимание и свистели мне вслед. Я ездила с двумя девчонками из Альберты, которые ничего на свете не боялись, и, знаешь, я тоже прониклась их духом. Я была тогда такой смелой.

– Ты красивая женщина, мам. С фактами не спорят. Но как все-таки насчет самого счастливого момента?

– Ах да. Это было в Париже уже под конец поездки. Несколько парней-американцев заигрывали с нами, и вот как-то мы вместе поужинали, а потом отправились танцевать в ночной клуб.

– Американцев?

– С ними было так весело! В конце концов, может, именно поэтому я и вышла за твоего отца. Он был американцем, а американцы всегда предпочитают действовать, а не говорить, а мне нравятся такие люди.

– Итак, ты говорила...

– Пожалуй, осталось добавить совсем немного. Было три часа утра, и я шла вдоль Сены, рядом с собором Нотр-Дам, вместе с Донни Макдональдом, который пел для меня песни из «Карусели», и я чувствовала, что сердце у меня вот-вот разорвется! А потом задул пронзительный ветер, такой холодный, что я вся покрылась гусиной кожей, хотя вечером было жарко, даже душно. У меня возникло предчувствие, что моя молодость и беспечные деньки скоро кончатся, и это переполнило меня печалью и смирением, то есть я хочу сказать, я тогда только-только ощутила себя новорожденной, которой открыты все жизненные пути или, по крайней мере, те, что были открыты для девушки в пятидесятых. Таким был мой краткий миг счастья. Прежде чем я успела что-либо сообразить, я снова оказалась в школе, потом вышла за твоего отца, и у меня появились вы, и как будто целая вселенная возможностей, которыми я могла бы воспользоваться, закончилась именно там, на набережной Сены, с Донни Макдональдом.

Дженет вытерла глаза бумажной салфеткой.

– А у тебя он был, Уэйд? Самый счастливый момент?

Дженет не ожидала, что у Уэйда найдется самый счастливый момент; он был слишком молод, чтобы у него вообще могли быть хорошие или плохие моменты, но он застал Дженет врасплох.

– Это было с Дженни. Месяца два назад.

– Дженни?

– Да. Мы качались в гамаке позади ее дома. Мы оба знали, что она беременна, и думали, что сможем справиться. Я устроюсь на работу, мы подыщем квартиру и будем растить ребенка, как в настоящей семье. Она позволила мне дотронуться до ее живота, и вдруг я почувствовал, что я уже больше не Уэйд Драммонд, что я перерос самого себя, стал лучше и чем-то намного более важным, чем прежде. У нас было чувство, как будто мы перенеслись на свою собственную планету. И мы чувствовали, что это может длиться вечно.

Дженет молчала. Вот, значит, как Уэйд заполняет мои пробелы,

Внизу на улице завыли полицейские сирены. Солнце спряталось за облаками.

– Уэйд, ты не хочешь домой?

– Навестить тебя? Обязательно. Скоро зайду. Может, на следующей неделе, – зависит от графика работы.

– Нет, я имею в виду вернуться насовсем. Уверена, что твой отец жалеет о драке и сцене, которую вы устроили на вечеринке.

– Мам...

– На этот раз все может быть по-другому.

– Мам, я ушел из дома.

– Уэйд.

– Я не могу вернуться, мам. Я ушел.

И снова Дженет показалось, что она проваливается сквозь время; теперь она вернулась в очередь в техасском аэропорту, где расплачивалась в кафетерии. Она поела, сидя на поручне рядом с вентиляционным отверстием, и после этого ей оставалось убить еще час с четвертью. По другую сторону прохода она заметила киоск, в котором был платный доступ в интернет. Место только что освободилось, и Дженет заняла его. Она навела справки о Донни Макдональде и узнала, что теперь он офтальмолог и живет в Нью-Лайм, в Коннектикуте. Она подумала, не связаться ли с ним, но тут же поняла, что ни за что этого не сделает.

Потом падение сквозь время прекратилось, и Дженет с Уэйдом тяжело плюхнулись в теплое грязное месиво. Страха она не чувствовала. Увозившая Ллойда и Гейл машина просто растаяла на мосту. Дженет стукнулась об Уэйда. Воды в болоте было всего лишь по колено, но, как только они встали, их ноги провалились в топкое дно, как сваи причала.

– О Боже, – сказал Уэйд. – Прости, мам.

– Прости?

Оба исполняли какой-то неуклюжий танец, чтобы обрести устойчивость.

– Это я виновата, что мы здесь. Я всех нас в это впутала.

– Болит где? – спросил Уэйд.

– Кажется, да. Запястье и лодыжка – от наручников. Но боль не обязательно означает вывихи и переломы. А ты?

– Рука.

Они выпрямились, и глаза их мало-помалу привыкли к лунному свету. Единственный рукотворный свет находился по меньшей мере в дюжине миль от них, это светились отели на побережье, и казалось, огни только и ждут, чтобы им позволили отчалить и уплыть в поднебесье.

– Похоже, я здорово порезала руки, – сказала Дженет.

– А у меня рука сломана, мам.

– Ты уверен? Откуда ты знаешь?

– Посмотри...

Его левое, свободное от наручников предплечье было неестественно изогнуто. Из рукава что-то торчало.

– Боже мой, милый, тебе больно?

– Нет. Ерунда.

Дженет ему не поверила – но времени на раздумье не оставалось.

– Кровь капает в воду. Тут есть аллигаторы?

– Люди боятся аллигаторов, но ты не волнуйся – не такие уж они и страшные.

– Ты меня обманываешь.

– Просто хочу, чтобы ты поменьше волновалась.

Дженет посмотрела на серебристо-серые опоры моста.

– Может, попробуем забраться на мост? Похоже, не так уж высоко.

– Нет, – сказал Уэйд, посмотрев на опоры.

– Ладно, тогда как нам отсюда выбраться?

– Теоретически, если бы мы не были ранены или скованы, я мог бы отнести тебя на плечах куда пожелаешь. Но так? Нет.

– А может, попробуем докричаться до других машин?

– Каких других машин? Это частная дорога... или государственная.

– Прекрати на все отвечать «нет». Можем же мы хоть что-то предпринять. Уэйд... – Дженет заметила, что Уэйд сдерживается, чтобы не заплакать. – Ох, милый, прости, я не хотела тебя ругать. Вообще не собиралась злиться.

– Не в этом дело. Дело во мне. Всё, за что бы я ни брался, оборачивается дерьмом. Все, в чью жизнь я суюсь, оказываются в дерьме. Вся моя жизнь была никчемной. Ноль без палочки.

– А что же тогда сказать о моей жизни, милый?

– О твоей? Ты прожила прекрасную жизнь. У тебя трое детей. Ты была душой семьи. Ты...

– Постой-ка. Ты сказал: «была».

– Извини. Ты и до сих пор – душа семьи.

– Угу. И что я за это получила?

– Твоя жизнь не была бессмысленной, мама.

– Вот насчет этого я бы с тобой поспорила.

Лицо Уэйда смягчилось. Дженет могла только догадываться, какую боль причиняет ему сломанная рука.

– Тебе удобно? – спросила она. – Как мне сделать, чтоб тебе было удобнее?

– Почему бы нам обоим просто не опуститься на колени в эту грязь? Думаю, так устойчивее.

– Запястье... – Дженет почувствовала острую боль. Уэйд посмотрел, и ему удалось разглядеть то, что видела Дженет, то, насколько серьезно она поранилась при падении, он увидел содранную, свисающую лоскутами кожу.

– Мне так жаль, мам.

– Уэйд, до восхода осталось шесть часов, и даже тогда... Что мы будем делать?

– Давай посидим спокойно. Переведем дух.

Они продолжали сидеть молча; с небес светила луна; насекомые, мерцая, носились вокруг; Дженет показалось, что она увидела спящих в густых зарослях болотной травы белых цапель. Она постаралась не думать о боли, но это оказалось ей не под силу. Где-то высоко над их головами послышалось гудение самолета, но скоро оно стихло, и они снова погрузились в изменчивую, богатую оттенками тишину. Дженет чувствовала себя микроорганизмом. Рептилией. Куском мяса. В ней не осталось ничего человеческого. Зазвонил мобильник.

А?

Телефон лежал в правом кармане Дженет.

– Уэйд, дорогой... – она сунула руки в мокрый, забитый грязью карман. – А я-то думала... что он промок и отключился.

Уэйд вскинул на нее глаза.

– Теперь их делают водонепроницаемыми.

Неловкими, трясущимися руками Дженет открыла телефонную крышку.

– Слушаю! Помогите!

– Мама? – это была Сара.

– Сара, вызови «скорую помощь». Мы с Уэйдом ранены. Мы в болоте.

– В болоте? Где?

– Не знаю... далеко от побережья, к югу от Дай-тоны Бич.

– Как вы ранены?

– У Уэйда рука сломана вдребезги. И мы скованы наручниками... на мне кожа висит лоскутьями.

Послышался прерывистый писк – телефон давал знать, что аккумулятор почти разряжен.

– Мам, – сказала Сара, – послушай меня: разъединись, немедленно.

Бип-бип-бип.

– Аккумулятор...

– Разъединись. И погоди минуту. Я перезвоню.

...щелк...

Связь прервалась.

– Что мы ей скажем, Уэйд? Где мы?

В сотый раз за эту неделю Дженет почувствовала себя так, будто оказалась в прошлом; она чувствовала себя где угодно, но только не в Соединенных Штатах.

– Мам, я надеюсь, аккумулятор протянет еще несколько секунд. О Боже – жизнь зависит от батарейки.

– Мне страшно, Уэйд.

– Не бойся, мам. Мы выберемся. Обязательно. Главное, не бойся.

Они сидели молча. В воздухе гудели пальмовые жучки, слышались жалобные трели козодоя и пиликали цикады. Телефон зазвонил.

– Алло, Сара, это ты?

На другом конце провода раздался холодный, отрешенно механический мужской голос:

– Отдел триангуляции НАСА. Как поняли?

– Поняла! – ответила Дженет, хотя вопрос был явно адресован одним специалистом другому.

– Вас понял, НАСА. Источник сигнала подтвержден. Местонахождение...

Бип-бип-бип.

Телефон отключился.

– Что они имели в виду, Уэйд? Какая еще триангуляция? Они не смогли определить наше местонахождение.

– Мам, откуда тебе знать.

– А что, если нет?

– Ты ведь не знаешь, что они смогли, а что нет. Не дергайся. Самое худшее – нам придется прождать до утра.

– Уэйд, у тебя рука сломана как деревяшка. Наступит утро – и что?

– Будет светло.

– Не глупи.

– Это ты глупишь, мама.

– Нет, ты.

– Глупая.

– Сам глупый.

– Ладно, согласен.

– Как твоя рука, Уэйд?

– Очень глупо.

– Мы продержимся до утра.

– Точно.

Какое-то время они сидели молча, различая новые звуки: невидимые существа прыгали в воду и выбирались из нее; что-то жужжало; из темной дали донеслось уханье.

– Значит, ты все-таки отдала письмо Флориану?

– Ничего подобного.

– Но он сказал...

– Он ошибся. В ресторане у меня было с собой настоящее письмо, но я сказала, что это подделка. Подлинное письмо до сих пор у меня в кармане, в прозрачной папке.

Она вытащила его, скривившись от боли.

– Возьми – пусть будет у тебя.

Она сунула его Уэйду в карман рубашки.

– Мам, о чем вы говорили с папой и Ники там, в доме?

– Что ты имеешь в виду?

– Ты что-то сказала им, и они изменились. Они... помолодели. Папа даже перестал дергаться. Что ты им сказала? Ты что-то знаешь?

– Да, знаю.

– Что ты знаешь? Скажи.

Дженет задумалась, как объяснить все Уэйду. С Тедом и Ники дело было куда проще. Она чувствовала себя главарем мафии, который одним словом может даровать человеку жизнь и сразу вслед за этим потребовать графин красного вина. Но рассказать о новостях Уэйду было несколько сложнее, и она была к этому не готова.

– Уэйд, предположим, что у тебя нет СПИДа, что ты узнал, что у тебя ложный диагноз, как у Бет.

– Мама, ты сама видела, как я плох. Сидеть в этом болоте с открытыми ранами – да мы после этого помрем оба.

– Ответь на мой вопрос, Уэйд. Постарайся.

– Что бы я тогда сделал?

– Да.

Уэйд призадумался.

– Без всяких отговорок?

Дженет ничего не ответила.

– Я бы...

Дженет сама задавалась этим вопросом. У нее просто не было времени на себя с тех пор, как в ресторане Сисси преобразила ее жизнь. Какая разница – умереть в шестьдесят пять или в семьдесят пять? Лишних десять лет... Что они могут значить? Или в восемьдесят пять? Лишних двадцать. Она так жаждала этих лет, так скорбела об их потере, и вот теперь, когда ей их вернули, не могла расшифровать их скрытый смысл. Хотя, если разобраться, какой смысл был в моих первых шестидесяти пяти годах? Может быть, единственно важным было само желание жить и то, что тебе дана такая, возможность? Забудь о тысяче хокку, которые ты могла бы теперь написать. Забудь о том, чтобы брать уроки виолончели или надрываться на ниве благотворительности. Но тогда зачем?

Она подумала о своей жизни и о том, какой потерянной чувствовала себя большую ее часть. Она подумала о том, как все истины, которые ее учили считать непреложными, неизменно вступали в конфликт с жизнью какова она есть. Как может человек продолжать жить, будучи таким безнадежно потерянным? Как ни странно, пока она была больна, чувство потерянности было не таким острым. Это единственное, в чем она ни капельки не сомневалась. Болезнь вынудила ее искать знаний и утешения в местах, о существовании которых она раньше и не подозревала. Болезнь вынудила ее встречаться и вступать в контакт с соотечественниками, которые в противном случае остались бы тенями внутри своих машин, лениво ожидающих рядом с ней, пока загорится зеленый свет. Но, быть может, она по-прежнему будет искать новое в местах ранее запретных, – не потому что должна, а потому что сама сделала такой выбор – потому что это оказалось единственным подлинным выходом из ее хрупкого и безжизненного умирания? Теперь она научится видеть человеческую душу во всех, с кем бы и где бы ни сталкивалась – в супермаркете, на площадке для выгула собак, в библиотеке – все эти души, яркие, быть может, слепящие огни...

– Думаю... – сказал Уэйд.

– Что?

– Давай посмотрим на мое положение так. Сейчас я практически мертв. И не возражай, потому что я человек конченый. Все эти ингибиторы и противо-ингибиторы, которые я изучил вдоль и поперек, дали мне разве что лишний год жизни с Бет... и еще время, чтобы приехать сюда и побыть с семьей.

Он повернулся к матери:

– Во встреча, а?

– Круче не бывает.

– Так вот, – он отвернулся и посмотрел на желтые огни гостиниц вдалеке. – Но если бы я узнал, что не умру, то, думаю, я все равно перестал бы быть прежним Уэйдом.

– Как это?

– Мне пришлось бы начинать все с нуля. Вроде ученого из комикса, жутко изувеченного в аварии, который взамен получает сверхъестественные способности.

– А какие сверхспособности ты бы получил? – спросила Дженет.

– Ты первая. Расскажи, чего бы ты попросила.

– Ладно, расскажу. Знаешь, что это будет?

– Нет.

– Вспомни семидесятый год, когда у нас в доме появились две новые спальни и новая ванна, – сказала Дженет. – Во время строительства был период – около недели – когда вместо стен оставались одни пустые проемы. По ночам я бродила по дому, из комнаты в комнату, проходя сквозь стены, как привидение. Это давало мне ощущение, что я – сверхъестественное существо, очень могущественное, и я даже сама не понимаю, почему это так на меня действовало. Так что, возможно, я хотела бы проходить сквозь стены. Это будет моя сверхъестественная способность.

– Неплохо.

– А у тебя?

– Хм. Забавно. Однажды мы с Бет уже говорили об этом. Я сказал, что хотел бы, чтобы из моих глаз – нет, из кончиков пальцев, – вылетали лазерные лучи и что когда эти лучи попадали бы в кого-нибудь, этот человек видел бы Бога. И мне дали бы имя Святого. Но не знаю. Такое могущество, слишком велико для простого человека. Но тогда, может быть, я попытался бы увидеть Бога сам, и если бы мне это удалось, я бы метал лазерные лучи во всех направлениях все время – безостановочный круглосуточный Богопреобразователь.

– Значит, если ты вылечишься, ты действительно попробуешь – и тебе это удастся!

– Попробую.

– Торжественно обещаешь?

– Я редко даю торжественные обещания, – ответил Уэйд. – До сегодняшнего дня только один раз – Бет. Но ради этого я готов.

– Дай мне руку.

– Руку?

– Да, твою сломанную руку.

– Зачем?

– Давай, я говорю.

Дженет приложила свое скованное запястье к открытой ране на руке Уэйда.

– Мам, не надо этого делать!

– Заткнись, Уэйд.

Дженет плотно прижала свое запястье к ране Уэйда.

– Раз... два... три...

– Мам?

– Уэйд, заткнись. Четыре... пять... шесть...

– Мам, что ты делаешь?

– Двенадцать, – продолжала считать Дженет, – тринадцать... четырнадцать...

– Неужели Флориан?..

– Двадцать пять... двадцать шесть... двадцать семь...

– О Господи...

– Тридцать семь... тридцать восемь... тридцать девять...

– Значит, да...

– Сорок два... сорок три... сорок четыре...

– Мам...

– Пятьдесят шесть... пятьдесят семь... пятьдесят восемь...

– Я...

– Шестьдесят... шестьдесят один... шестьдесят два. Есть.

Дженет отвела запястье; их смешавшаяся кровь понемногу начала свертываться. У Дженет было такое чувство, будто она отрывает руку от клочка подсыхающего, немного липкого холста.

– Он вылечил тебя, да? – спросил Уэйд.

– Да, дорогой, вылечил.

– И теперь я?..

– Да, дорогой, ты будешь жить.

– Я... увижу, как растет мой ребенок.

– И я тоже.

С юга донесся громовой рокот вертолетов, и конус света упал с небес на болото, выхватив из темноты мать и сына.