Текст книги "Любовь, опять любовь"
Автор книги: Дорис Лессинг
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)
– Да, именно. Полагаю, это наиболее подходящее слово. Мне не кажется, что Элизабет слишком много обо мне знает. Вы скажете, что она вообще не слишком мной интересуется. Но это другое дело. Нетерпимо, что человек, с которым ты когда-то лепил куличики в песочнице, ничегошеньки о тебе не знает.
Расстаться им предстояло ненадолго. На субботу была намечена встреча в Бель-Ривьере.
Три городские гостиницы назывались ранее «Деклерк», «Под пиниями» и «Отель Ростан». Ныне они же носили имена «Отель Жюли», «Отель Прекрасной Жюли», «Отель Жюли Вэрон». С неизбежной путаницей в заказах, телефонных звонках и доставке корреспонденции владельцы мирились ради лестной связи со знаменитой дочерью города. Уже за месяц до фестиваля все места в них оказались забронированными. Персонал «Зеленой птицы» разместился примерно поровну во всех трех гостиницах, чтобы никого не обидеть.
Окно номера Сары выходило на главную площадь, облепленную фасадами, слившимися в палитру пастельных цветов и оттенков: меловых белых, нежно-серых, молочно-кремовых, бледнейших терракотовых. Время столь нежно дышало на фасады, разбавляя цвета, что свежевыкрашенная ослепительно белая торцевая стена «Отеля Прекрасной Жюли» резала глаза и объясняла, почему отцы города предпочитают грациозную блеклость остальных домов. Комната Сары – угловая в «Отеле Жюли», из нее хорошо виден балкон номера на третьем этаже «Отеля Прекрасной Жюли», уставленный горшками с белыми и розовыми олеандрами. Все воскресенье на балконе лежит Билл Коллинз в плавках. Перед тем как улечься, помахал Саре и растянулся в шезлонге на спине, подсунув руки под голову. Глаза прикрыты темными очками. Между Сарой и молодым человеком высится зонтичная сосна, рыжий чешуйчатый ствол которой впитал эротический заряд вожделения такой мощности, что Сара предпочитает перевести взгляд на платан со скамейкой под ним, возле которой резвятся детишки. Увидев, что к Биллу присоседилась Молли, Сара старается вообще не смотреть в сторону балкона «Прекрасной Жюли». Молли в свободной голубой пижаме, ее молочная ирландская кожа не перенесет жаркого южного солнца. Тоже в темных очках и тоже ладошки под затылком. Хороша парочка, ничего не скажешь. Юные хищники, дикие кошки, краса природы. Сара самозабвенно восхищалась ими и корчилась от боли. Нет, не ножи кромсали ее плоть, а раскаленные шпаги; волны огня накатывали одна за другой. Давно уже не ощущала она физических мук ревности, даже успела удивиться. Что это с нею? Жар?
Отравление. Едкий яд сверлил нутро от пят до корней волос, обжигал снаружи, как античные одеяния для соперников, неспособных сорвать ядовитую ткань с тела. К виду равно – юной сладкой парочки Билл – Молли, к жаркому красно-фаллическому стволу пинии примешивались еще и зернистая структура ее занавеса, задерживающего ворсистый свет, как солнце на коже, грубые изгибы облаков, насквозь простреливаемых золотыми лучами, смех молодежи снизу – над кем смеются? Ну, не над собой же… Все это оттягивало воздух, затрудняло дыхание, кружило голову. Конечно, она больна; если это не болезнь, то что же? Она не просто больна, она умирает, но должна при этом делать вид, что ничего не произошло, что все в порядке. Перед Биллом можно не притворяться. Когда они в составе труппы встретились вечером у «Колин Руж», он понимал ее состояние и не скрывал от нее своего понимания. Скользнув губами по ее щеке, Билл простонал шепотом:
– Сара…
Столики на тротуаре сдвинули в один длинный общий стол. Небо потеряло цвет, цикады бесновались, а рокот автомобильных двигателей и треск мотоциклов затих, ибо для парковки не осталось ни дюйма: не приткнуть не то что машину, но даже детский самокат. За столом около тридцати человек: англичане, французы, американцы, всевозможные их сочетания, объединенные покойницей Жюли и не желающие разъединяться. Заказали ужин, с аппетитом прикончили его и успокоились за столиками: потягивали, кому что нравилось, из бокалов, кружек, стаканов и прямо из упаковок в сумерках, пахнувших бензином, пылью, мочой, маслом для загара, косметикой, чесноком, фритюрным маслом. Сто лет назад запах был бы древесно-смолистым с примесью пыли и ужина горожан, живущих поблизости. В этот вечер пыль оказалась свежевымытой с соответствующей модификацией запаха: под платанами вертелись прыскалки – поливалки.
Интересно наблюдать за этим живым вернисажем. Сара переглядывалась с Мэри Форд, они как бы сплетничали взглядами и мимикой. Мэри Форд оказалась рядом с Жаном-Пьером, отчасти движимая своими рекламными потребностями, отчасти же потому, что ему приглянулась. Напротив Билла надулся Патрик. Делать ему во Франции нечего, более того, в Лондоне ждала его внимания «Гедда Габлер», но он настоял на участии в поездке. Патрик болезненно переживал популярность Билли, еще больше страдал из-за невнимания Сэнди Грирса. Эти трое – треугольник, начертанный симпатическими чернилами на карте эмоций. У самого конца стола мирно беседуют Салли и Ричард, миловидная чернокожая и тихий, застенчивый бледнокожий. Сара позаботилась, чтобы не оказаться рядом с Биллом или Стивеном, который устроился так, чтобы никто не мешал ему рассматривать Молли. То, что он не присоседился к Молли, полностью согласовывалось с его позицией и вызывало слезы на глазах Сары, но она знала, что он и сам себя оплакивает, Пьеро печальный. Слезы и раньше часто просились наружу, но до «Жюли Вэрон» казались неуместными, неоправданными. Стивен пожирал глазами добротную молочно-сливочную деву, слегка конопатую, дымчатоглазую, пытаясь, вне всякого сомнения, постичь секрет ее трансформации в динамичную пламенную Жюли. Молли, разумеется, замечала его интерес к своей особе, но, не ведая о лунатической одержимости Стивена, приписывала 3tqt интерес более приземленным устремлениям. Когда он по какой – либо причине отрывал от нее взгляд, она, в свою очередь, проглаживала Стивена оценивающим взглядом. Что ж, мужик вполне стоящий внимания. Привлекательный. Конечно здесь, на фоне такого количества молодежи, напрашиваются невыгодные для него сравнения, но… Молли вполне могла бы остановить выбор на Стивене, если бы не присутствие Билла. Возможно, Билл в повседневности и не был слишком уж надутым пижоном, но такая внешность… Что поделаешь! Сегодня он аккумулировал жаркие лучи внимания, как панель элементов солнечной батареи, и собранная энергия распирала его изнутри, грозя разнести в клочья, хотя выглядел он при всей самодовольной напыщенности спокойным и уравновешенным. Прохожие взглядывали на него дважды: второй раз, чтобы увериться, что глаза их не обманули, что лучезарный Аполлон и вправду удостоил визитом юг Франции.
Сара занялась диагностикой своего гнева, вспухавшего подобно злокачественной опухоли. Не могла понять, что в ней перевешивает, злость или вожделение. Казалось, если молодой человек не поднимется сегодня ночью к ней в номер, ей более не жить. Знала она, что этому не бывать. И не потому, что она ему в бабки годится, а из-за очерченной вокруг него магической окружности. «Не прикасаться!» – этим дразнящим лозунгом часто отгораживаются от домогательств окружающего мира половозрелые подростки, как бы заявляя: «Не про вашу честь, бесстыжие! Но вот если б я до вас снизошел (снизошла), то… у-у-у-у-у!» – и из круга неприступности доносятся неслышное утробно-сексуальное урчание, дышащее похотью и сомнением. Запачканное целомудрие. Не вследствие ли этой его недосягаемости разместила она его в соседнем отеле? Она-то полагала, что из чувства чести или из гордости. Молли и Стивена она, однако, устроила вместе, полагая, что этак соблюдается справедливость, что Стивен заслужил такую привилегию в стране Жюли, в отличие от нее, Сары. По комнатам в отелях она их не распределяла, лишь разделила на три списка по числу гостиниц. Ревностью руководствовалась? Вряд ли. Что мешало Молли (или Биллу, если уж на то пошло) сделать три шага по тротуару до соседней гостиницы? Вон, на балконе-то они торчали вместе целый день. Сара полагала, что Стивен жаждет ее в тысячу раз сильнее, чем на то способен Билл.
Занимаясь этой амурной бухгалтерией, Сара не переставала болтать, общаться с коллективом. Наблюдала за Стивеном, и сердце ее обливалось кровью за него и за себя, за эмоциональную несовместимость, не дающую им объединиться под одной крышей, под одной кожей, в одной голове. В одном сердце.
Прежде всего, ее влюбленность. Расхожее мнение списывает влюбленность как не имеющую вообще никакого значения. Как что-то нелепое и смехотворное. Однако трудно найти нечто более болезненное для тела, для сердца, а пуще всего для разума, вынужденного любоваться дурацким, жалким, постыдным поведением особы, которая вроде бы должна руководствоваться его (разума) мудрыми указаниями. Дело, разумеется, в том, решила Сара, не позволяя себе даже поворачиваться в сторону Билла, беседуя со Стивеном, сразу схватившимся за нее, как за спасательный круг, что существует запретный ареал существования, столь ужасный, что о нем лучше совсем не вспоминать. Люди часто влюбляются, но влюбляются не в равной мере, либо не одновременно. Влюбляются без взаимности, что ведет… и так далее. Если бы ее состояние не отмечал внешне безобидный ярлык «Влюблена», то симптомы можно было бы приписать опасной болезни.
От этой магистральной мысли ареала ответвляются несколько тропинок, одна из которых ведет к заключению, что все живущее, как это ни прискорбно, на пути к смерти уходит от этого– она окинула взглядом молодежь и тех, кого причисляла к молодежи – к этому,бесцветному, поблекшему, лишенному блеска.
«И я, Сара Дурхам, сижу здесь, в кругу молодежи с ее телячьими восторгами, но отделена от нее так же, как и бессчетное множество людей, отмеченных уродством, инвалидностью или просто лишенных этой таинственной и дурацкой сексапильности. Миллионы прозябают под свинцовыми масками безобразия, бесплодно мечтая о простых радостях любви, доступных более привлекательным сопланетникам. Между мною и этими несчастными сейчас нет различий, но раньше я этого не замечала, лишь сейчас сообразила, что в юности принадлежала к привилегированному классу привлекательных, желанных. Сколь бы ни был ты в юности черствым и самовлюбленным, все равно неизбежно познаешь, кем бы ты ни был, горечь разочарования по мере приближения старости.
Но если это столь ужасно, столь невыносимо, что я сижу здесь сейчас как хрестоматийный призрак на пиру, почему же в течение добрых двух десятков лет, даже дольше, я запросто переносила это якобы непереносимое? Чаще всего просто не замечала старения. Не до старения, все время в бегах, в делах. Жизнь постоянно приносила мне что-то новое, все более интересное. Если бы чуть повезло (имею в виду, если бы не встретилась на жизненном пути эта Жюли Вэрон), то я комфортно дожила бы до постепенного отупения, замирания ощущений. Полагаю, скоро придет исцеление от этой напасти, снизойдет равнодушие, затем удивление и, наконец, вспомнив об этом, можно будет посмеяться над собой и над отшумевшими бурями в стакане воды. Хотя в данный момент мне не до смеха и я не могу представить, что такие страдания когда – нибудь забудутся.
Неужели я настолько очерствею? В молодости – и уже далеко не в первой – многие влюблялись в меня, и я находила это в порядке вещей. В точности как сейчас Мэри Форд, благосклонно улыбающаяся Жану-Пьеру; как Молли, милостиво не отвергающая странного преклонения со стороны Стивена; как Билл, отрешенно уставившийся в звезды, замутненные загрязнением атмосферы. Звезды Жюли сияли ярче. Билл знает, что на него смотрят, глазеют, делает вид, что этого не замечает и что это его не интересует. Когда я чувствовала на себе агрессивный, обвиняющий взгляд горящих мужских глаз, взгляд, означающий желание, жажду, снисходила ли я хотя бы до мысли о сочувствии? Я знала, какая страшная вещь любовь, и нет мне оправдания. Физическая привлекательность сопряжена с заносчивостью и высокомерием, однако редко кто ее осуждает. Напротив, мы восхищаемся этой жестокостью как неотъемлемым атрибутом красоты».
Вечер перешел в ночь. Машин на площади убавилось. Опустевшие мостовые и облепившие их постройки казались заметнее на фоне холмов, звезд, деревьев. Народ рассеивался, отправлялся по постелям отдыхать, заботясь о свежести лица и трезвости мышления.
Из аэропорта прибыл автомобиль отеля, выгрузил на мостовую Генри в компании Бенджамина Гринфилда, американца, прилетевшего, чтобы поглядеть, как работают его – или представляемого им банка – деньги. Сара уже направилась за своей порцией освежающего сна, когда на нее налетел Генри.
– Умираю с голоду. Рейс запоздал. Непременно надо что – то сжевать. Составьте мне компанию, Сара.
Она принялась объяснять, что только что встала из-за стола, но тут подошел Гринфилд с тем же предложением, и пришлось объяснять заново. Тут рядом возник Билл, обнял ее.
– Спокойной ночи, Сара. Завтра хочу обсудить с вами вопрос моей военной формы.
Пришлось представить его Гринфилду, чего Билл, собственно, и добивался.
– Наш американский благодетель… Один из ведущих актеров спектакля…
Билл увлек Гринфилда к столикам на улице, почтительно выдвинул для пожилого американца стул и уселся напротив, пожирая собеседника глазами, слегка наклонившись к нему. Генри поглядел на них и решил обойтись без ужина. Подошли Стивен и Молли, вчетвером они дошли до отеля. В фойе Стивен взял Молли под руку и подвел к витрине с фотопортретами Жюли, которые теперь украшали также сувенирные платки, футболки, шкатулки и бог весть что еще. Стивен развернулся сам и развернул Молли спиной к Саре и Генри, которые обменялись ироническими улыбками. Улыбка Генри была Саре как бальзам на открытую рану.
– Шоу-бизнес, – отрезал Генри. – Однако уже пора брякнуть жене в Штаты. Она как раз должна укладывать сына. Упражнение в относительности, эта разница во времени.
Он еще раз улыбнулся Саре и понесся вверх через две ступеньки, не обращая внимания на лифт. Сара лифтом не пренебрегла, но на парочку Стивен и Молли более не оглядывалась.
Ночь – время страданий адовых. Любить – всегда плохо, всегда не в радость, а когда руки шарят вокруг в поисках желанного тела…. Ненавидя и презирая себя, она вспоминала, как Билл скромно обнял ее, не сводя одного глаза с американского Креза.
Предположим, приоткроется сейчас дверь и появится Билл. Что, конечно, исключено. Однако лучше без спешки. Много лет назад, оставшись вдовой, она месяцы и годы подряд воображала, что если сию же минуту не окажется в объятиях мужа, то в следующую минуту умрет. Желание обнять мужа в скором времени переросло в желание обнять более или менее абстрактного мужчину, а в дальнейшем преобразовалось в желание выспаться как следует, чтобы никто не мешал своими дурацкими объятиями. Сара недоумевала, неужто это она лила слезы, страдала по мужскому телу? Годы равнодушия. Асексуальность? Нет, нельзя сказать, чтобы совсем уж… иногда она мастурбировала, но никак не в мечтах по какому-то конкретному партнеру. Сара усовершенствовала процесс таким образом, чтобы достичь облегчения при минимальной затрате сил, об удовольствии же она при этом не заботилась. Нарциссизм, непременная составляющая эротики, не получал подпитки, ибо она не была более отравлена собой, не была увлечена в свою очередь увлеченным ею отсутствующим партнером. Сара гнала прочь мысли о себе прошедших лет, ибо не желала жить среди призраков, как старики и старухи, обвешивающие стены снимками замшелых времен своей молодости. В своих строго отмеренных фантазиях она отводила себе роль наблюдателя, так как какая-то особенная гордость, выраженная в эстетической позиции, запрещала ей участвовать в представляемых сценах с участием мужских и женских партнеров в качестве центральных действующих лиц в антураже фигур сомнительной половой принадлежности. Знакомые в ее фантазиях участия не принимали. Сексуальный ландшафт получал ритуальную окраску, как будто локус обитания какого-то племени из прошлого или будущего, отводящий для половых сношений специальное место. По причине своего неучастия в процессе Сара могла о нем совершенно трезво судить. Конечно, с реальной эротичностью и проистекающими из нее разного рода удовольствиями воображаемый ею процесс имел примерно столько же общего, сколько пережевывание жвачки имеет с поглощением хорошо прожаренного эскалопа.
Куда теперь подевалась эта трезвая дама? Эротическое «я» восстало из пепла и участвовало во всех ее видениях, заняв в них центральное место. Она лежала, слившись с Биллом, присосавшись к его губам, и его толстый красный член протыкал ее до самого трепещущего сердца. Ее сотрясали похоть и гнев, смягчаемые нежностью.
Сара так сильно ощущала Билла, что удивлялась, осознав, что он отсутствует. Она всерьез ожидала стука в дверь. Из этого страстного желания и сопутствующих ему видений, очевидно, и возникли легенды об инкубах и суккубах. Века два назад Сара легко поверила бы, что постель ее посетил демон-соблазнитель. Звериная сексуальность Билла напоминала ей собственные фотоснимки молодого возраста, на которых она – молодое животное, наглое, жестокое, желанное. Если людям свойственно увлекаться подобным себе, то она этому лучшее доказательство. Теперь Сара любила свои изображения тех лет, ту посадку головы, взгляд, направленный в объектив, категоричность выражения лица.
Сны ее наполнились эротическими фантазиями.
В восемь ее поднял будильник. Стивена поднял его будильник в те же восемь часов, и он позвонил из своей комнаты, сообщил, что ночью почти не спал, под утро принял таблетку и теперь его клонит ко сну. Он попросил разбудить его часов в одиннадцать.
– В конце концов, так уж ли мне надо встречаться с этим типом из Америки?
– Вообще-то следует знать своего спонсора.
– Ну, конечно, конечно. Ничего, еще успею познакомиться.
Одевалась она тщательно. Женщина в определенном возрасте (или старше определенного возраста) должна обращать особое внимание на одежду. Что наденешь, становится тобой. Отражение в зеркале ее удовлетворило. Симпатичная женщина в белом полотне, лучащаяся наносной наивностью, ничего общего не имеющей с реальным жизненным опытом. Все тело ее ломило, но на внешности это, к счастью, не отразилось.
– Изумительно, – заверила себя Сара и спустилась в фойе.
Генри уже вышел. Он тоже осмотрел ее одобрительно, улыбнулся. Улыбка Генри оказалась хорошим противоядием от постыдных мыслей о Билле.
Бенджамин ждал ее за столиком кафе. Сара подсела к нему, извинилась за Стивена. Безукоризненный вид этого человека казался немым укором неряшливому течению театральной жизни и даже досужему настрою французского городка. На Бенджамине были дорогие белые брюки без всяких портновских излишеств, позволительных в Европе. Брюки, казалось, кричали хозяину: «Смотри, не вымажи нас в чем – нибудь!» В волосах седина, лет ему около пятидесяти. Он внимательно наблюдал за происходящим вокруг. Столь же внимательно созерцал площадь и вползающие на нее автомобили Эндрю. Не обращая внимания на Сару и ее собеседника, Эндрю всерьез занялся большой порцией яичницы с беконом. Она отвернулась от Эндрю, и он тут же приветственно поднял руку, не глядя в ее сторону.
Сара твердо решила не поднимать глаз к балкону Билла. Уже одна вероятность того, что он может там оказаться, скручивала ее тело в том направлении. Через плечо Бенджамина она увидела, что Эндрю повернулся в ее сторону и теперь смотрит на нее. Хочет присоединиться? Маловероятно, он не из числа любителей обхаживать богачей, слишком независим. Да и смысла ему в этом нет, в силу той же независимости, основанной на собственном успехе.
Бенджамин сообщил, что его банк – система банков – спонсирует шесть постановок в шести театрах или, как он их назвал, «театральных предприятиях». Инициатором акции выступила жена председателя совета, большая любительница искусств.
– Сначала мы откликнулись неохотно и не слишком щедро, но она не успокоилась, пока не внедрила эту идею в наши упрямые головы. Так что мне не понадобилось особых усилий, чтобы убедить совет. Мы не рассчитываем на прибыль – во всяком случае, на значительную прибыль, но в данном вопросе прибыль не главное.
– Надеюсь все же, что вы не потеряете деньги на нашем спектакле.
– Риски – необходимое условие банковской деятельности, и если уж рисковать, то почему бы не с благой целью. Моя специальность – финансирование новых предприятий, новых идей, и я не вижу большой разницы. А главная выгода – узнаешь новые интересные места и новых интересных людей. – Он слегка поклонился, подчеркивая, что комплимент предназначен ей. Сара ответила улыбкой. Приятное утро овладевало ею, стирало память о ночных кошмарах. Она заинтересовалась. В ее стране этого человека обозначили бы термином «бизнесмен» с легким оттенком осуждения. Будь Бенджамин британцем, ему пришлось бы защищаться от всеобщего национального предубеждения. Признав свою профессию как неизбежность, он сконцентрировался бы в беседе на каких-нибудь хобби, которым и принадлежит его сердце: разведение роз, коллекционирование вин и так далее. Но Бенджамин не чувствовал себя ущемленным и охотно рассказывал о работе.
– Мне нравится, что я не прикован к конторскому столу.
Девять десятых времени он занимался нуждами новых предприятий и помогал им бороться за выживание.
– За десять лет работы попадалось много очень интересных тем. Приносит радость, когда стоишь у истоков чего-то ценного, иногда и в качестве крестного отца.
– Расскажите, расскажите, – улыбнулась она, обрадовавшись случаю отвлечься от своих навязчивых мыслей.
– К примеру, фабрика художественного стекла, специализирующаяся на производстве точных копий шедевров прошлого. Она так и называется, «Шедевры прошлого». Конечно, изделия безумно дороги, их покупают музеи да миллионеры… Ну, фонды, колледжи… А вот предприятие, изготавливающее крохотные пластиночки, размером в квадратный миллиметр. И эти пластиночки революционизируют компьютерную технологию. На слух это, конечно, не так интересно, как первый пример.
Сара, однако, нашла и этот пример интересным. И все же Бенджамин не рвался заинтересовать ее компьютерной технологией. Согласно общепринятому мнению, эти сферы интересов не для артистов.
– А вот, к примеру, захотелось вам купить полностью отделанный дом с обстановкой и садом. Скажем, с японским садом. Или с кактусовым садом. Или с французским регулярным, с английским пейзажным… Вы заказываете – и получаете.
Бенджамин излагал ей идеи, разрабатываемые его подопечными, то и дело поднося ко рту чашку с кофе. По лицу его было видно, что реакция Сары его радует, что ему понравилась эта женщина. И он Саре пришелся по нраву. Банальные слова, обозначающие таинственный процесс. Они вступили в игру. Он описывал ей направление работы предприятий, финансируемых его банком, а она оценивала рассказанное со своей точки зрения, и не обязательно искренне, всегда учитывая то, что собеседник ожидал бы от нее услышать. Если вы видите, в каком свете предстаете перед человеком, то много узнаете об этом человеке. Разговор их то и дело оживлялся смехом, отчасти потому, что Сара прописала себе юмор в качестве лекарства, отчасти из-за того, что эмоции переполняли ее, перехлестывали через край. Ее собеседник, очарованный атмосферой театра и подпавший под влияние Жюли, легко следовал заданной Сарой линии поведения. Вокруг них появлялось все больше народу, по большей части члены труппы, которым по душе был веселый настрой заокеанского Креза. Все как будто перенимали улыбку, прочно поселившуюся на физиономии Эндрю.
Слово за слово, Сара дошла до завтрашнего представления и предсказала ошеломляющее воздействие музыки в сочетании с действием. И тут выяснилось, что вечером Бенджамин улетает в Лондон, то есть не сможет увидеть «Жюли Вэрон». Он утешил ее тем, что посетит вечернюю репетицию, но Сара объяснила, что репетиция техническая, они лишь пройдутся по ролям.
– Значит, вам не суждено увидеть пьесу…
По выражению лица Бенджамина можно было заключить, что, в отличие от Сары, он не воспринимает этого как катастрофу. Он даже пошутил, что полностью доверяет профессионалам, но Сара не засмеялась. В сознании у нее забрезжило понимание того, что она рассматривает события с иной точки зрения. Тут она заметила на противоположной стороне площади Жана-Пьера, идущего на службу. Она извинилась, попросила Бенджамина подождать, сославшись на крайнюю необходимость встречи с представителем французской стороны. Быстро пройдя по сухой пыли под пиниями и платанами, сквозь оглушительный перезвон цикад, она догнала Жана – Пьера и заявила ему, что и речи не может быть о том, что американский спонсор не будет присутствовать на представлении. Сара умоляла француза придумать что-нибудь, чтобы задержать Бенджамина. Затем она быстро, энергично зашагала в гостиницу, так как подошло время разбудить Стивена.
На балконе красовался юный бог: сознающий свою силу, сияющий загорелой плотью, сверкающий темными волосами, Билл стоял среди олеандров, наблюдая за Сарой и ожидая, когда она его заметит. По воле случая она заметила его лишь в последний момент, лишь слегка махнув юноше рукою в знак приветствия. Его рука, поднятая в ее сторону как бы для благословения, бессильно обвисла. Он искренне обиделся.
Сара вошла в свой номер, позвонила Стивену. Он только что проснулся и предложил ей подняться к нему. Она поднялась в его номер. Стивен направился в ванную, а Сара опустилась на маленький пухлый пуфик, обитый домотканым кретоном, в тон старомодным обоям в цветочек, и заказала кофе. Чувствовала она себя легко и свободно, заботы остались в другой стране – в царстве ночи.
Подойдя к наивным веселеньким оконным занавесям, она глянула вниз. Билл с Молли уже сидели за столиком, напротив них – Салли и Ричард. Ей захотелось туда, к ним. Идущий мимо осветитель Сэнди остановился возле Билла, что – то ему сказал и вручил что-то похожее на фотоснимок. Билл рассмеялся громко и раскатисто, смехом, который сам себя хвалит. Никогда не узнать Саре, что там, на развеселившем Билла фото, не понять, почему он так развеселился, но состояние ее подсказывает: никогда не забыть ей этой сцены за столиками. Генри прошагал мимо столиков, поприветствовал собравшихся и направился к музею Жюли Вэрон, на другую сторону площади, к небольшой боковой улочке. Накануне вечером он говорил, что собирается посетить музей. Из лавчонки вышли Бенджамин и Жан-Пьер, направились за Генри. Стивен вышел из ванной, подошел к Саре, остановился рядом, глядя вниз. На Молли, разумеется. Сара и Стивен стояли рядом, наблюдали, как Билл и Молли придуривались, устроив потешную баталию за обладание оставленным Сэнди клочком бумаги.
– Жестоко, – произнес Стивен с ожесточенным бесстрастием.
– Было бы жестоко, если б не было банально, – поправила его Сара.
– Жестоко, – повторил Стивен. – Однако мне начхать на нашу милую Молли.
с чувством продекламировала Сара.
– Римская лирика? Но Молли мне не отказывала. Я у нее и не просил ничего. Не отважился. Мне и без нее забот хватает. Ночью, когда не спалось, я чуть было стихи не взялся сочинять.
Сара решила не сообщать Стивену, что процитированные только что вирши родились в ее пылающей голове в то же время, тою же злосчастной ночью.
Не то муниципальная служба, не то администрация кафе выбрала этот момент, чтобы вскрыть жестянку с консервированной музыкой, грянувшей из кроны зонтичной пинии к явному неудовольствию цикад. Музыка трубадурского периода творчества Жюли, иначе говоря – любовные песни. Каждая молекула тела Сары завибрировала в резонанс.
– Захватывает, – вздохнул Стивен. – Поглощает.
– Музыка – источник вдохновения любви.
– Пища любви.
Пары и группы двинулись через площадь к музею Жюли. В их числе Молли и Билл, Ричард и Салли; Генри тоже оказался среди них. Он разговаривал с Жаном-Пьером. А Бенджамин? Сара объяснила Стивену, насколько важно задержать Бенджамина хотя бы на одно представление, но Стивен не видел оснований задерживать американца против его воли.
– Да нет же, не против воли. Вы не понимаете, Стивен. Вас, богатых дядюшек, надо поддерживать в подогретом состоянии, ибо нужны вы все время и приходится думать о будущем.
Они спустились вниз, вышли наружу, в жаркое утро, в вонь и аромат южного городка, в уличный шум, в музыку Жюли. Шагали энергично, смеялись, чтобы себя подбодрить. Так, смеясь, пересекли площадь, глядя навстречу приближающимся Генри и Бенджамину. Под платаном стояли Билл и Молли.
Стивен остановился, как будто у него внезапно отказали ноги. Выглядел он далеко не лучшим образом, не только жалко, но и как-то по-дурацки нелепо. Сара с трудом верила, что крепкий мужчина может так опуститься в столь короткий срок. И мучили ее опасения, что сама она выглядит ненамного лучше.
Она бережно взяла его под руку, подтолкнула, повела.
– «И боги глупеют, впадая в любовь», – процитировал Стивен.
– Кто? Я пас. Но вот вам: «Того, кто любит, не сдержать».
– Байрон, – сразу отозвался он.
– «Порыв любви, как ангел или птица, как чудо иль несдержанная страсть», – весьма сдержанным голосом проговорила Сара, пристально всматриваясь в Бенджамина и в сдерживающего шаг, чтобы не забегать вперед, Генри.
– Браунинг, – определил Стивен.
– Верно, Браунинг.
– «И пуще всего избегай жестокого безумия любви, меда цветов ядовитых и всех безмерных бед»… Но это далеко не мой случай.
– А чей же? – Билл и Молли все ближе. Сара засмеялась. – А когда мой любимый вернется… – произнесла она насмешливо и глянула на Стивена, ожидая от него продолжения.
– Даром что невесом его шаг, – продолжил он пасмурным тоном.
– Мое сердце услышит, забьется…
Генри и Бенджамин стояли перед ними, слушали.
Стивен:
– Даром что и не сердце, а прах…
Сара:
– Прах мой это услышит, забьется…
Подошли Билл и Молли. Теперь на Стивена и Сару смотрели четверо. Билл выглядел школьником-хулиганом, и как школьник на уроке он проворчал неохотно:
– Теннисон.
– Разумеется, Теннисон, – подтвердил Стивен. – Хоть сто лет пролежит в мертвецах…
Билл уставился на Сару и включился:
– Все равно затрепещет, очнется
И распустится в алых цветах [6]6
Перевод С. А. Степанова.
[Закрыть].
– Изумительная, чудесная ахинея, – сказала Сара сквозь смех. Билл подарил ей чарующую улыбку, показывающую, что он знает причины ее неестественной веселости и ей от души сочувствует.
Бенджамин рассудительно заметил:
