Текст книги "Мера отчаяния"
Автор книги: Донна Леон
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)
14
Проходя по кампо Манин, Вьянелло и Брунетти, заранее не сговариваясь, уже знали, что сейчас отправятся повидаться с вдовой, вместо того чтобы возвращаться в квестуру. Чтобы добраться до дома Митри, находившегося на Кампо ди Гетто-Нуово, они пешком дошли до Риальто и там сели на водный трамвайчик маршрута № 1 в сторону вокзала.
Они остались на открытой палубе, предпочтя холодный воздух канала душной влажности каюты. Когда трамвайчик проезжал под мостом Риальто, Брунетти спросил Вьянелло:
– Ну?
– Да он мать родную продаст за сотню лир, – ответил тот с откровенным презрением. Потом долго молчал и наконец произнес: – Думаете, все дело в телевидении, комиссар?
Брунетти недоуменно переспросил:
– При чем здесь телевидение?
– Это оно помогает нам оставаться на расстоянии от зла, которое мы совершаем. – Увидев, что Брунетти внимательно слушает его, он продолжил: – То есть когда мы следим за событиями на экране, они кажутся нам реальными, но на самом деле это не так, верно? Я хочу сказать, по телевизору мы видим, как людей убивают и калечат, и видим себя. – Он улыбнулся и объяснил: – В смысле, полицию. Мы смотрим там на самих себя, мы там раскрываем всякие ужасные преступления. Так вот, может быть, если насмотреться их в достаточном количестве – настоящих ужасов, происходящих с нами или с другими людьми, они тоже перестают казаться настоящими.
Брунетти был слегка обескуражен сбивчивой речью Вьянелло, но, кажется, понял, что тот имел в виду, и, готовый согласиться с его мыслью, ответил:
– Как далеко находятся от него эти девочки, о которых он ничего не знает, – в пятнадцати тысячах километров? В двадцати? Вероятно, происходящее с ними он вовсе не воспринимает как реальность, а если и воспринимает, то для него, наверно, это не очень важно.
Вьянелло кивнул:
– Думаете, мир становится все хуже и хуже?
Брунетти пожал плечами:
– Иногда мне кажется, что так и есть, а иногда я в этом уверен. Но потом солнце выходит из-за туч, и я понимаю, что ошибался.
Вьянелло снова кивнул и на сей раз добавил:
– Угу.
– А вы как считаете?
– Я считаю, что все плохо, – ответил сержант без колебаний. – Однако, как и у вас, у меня бывают дни, когда все просто замечательно: дети прыгают вокруг меня, когда я возвращаюсь домой, или Надя счастлива, и ее настроение передается мне. Но в целом мир, похоже, перестает быть подходящим местом для проживания.
Пытаясь внести хоть какой-то просвет в мрачность, столь не свойственную Вьянелло, Брунетти сказал:
– Но ведь выбор у нас не особенно большой, верно?
Вьянелло рассмеялся:
– Думаю, да. Хорошо ли, плохо ли, но у нас есть только это. – Он на мгновение замолчал, разглядывая дом и вывеску казино рядом. – Может, для нас все по-другому, ведь у нас есть дети.
– Почему? – спросил Брунетти.
– Потому что мы можем заглянуть вперед, в тот мир, в каком им предстоит жить, и оглянуться назад, на тот, в каком сами выросли.
Брунетти, читавший много книг по истории, вспомнил, как древние римляне бессчетное количество раз проклинали свою эпоху, утверждая, что сами они в юности во всем превосходили нынешнее поколение. Они разражались гневными речами в адрес молодежи, порицая ее бездеятельность и невежество, отсутствие уважения к старшим. Мысль об этом согрела душу комиссара. Если все поколения, каждое в свою очередь, думают таким образом, быть может, они и сейчас ошибаются, и мир вовсе не становится хуже. Он не знал, как объяснить свою идею Вьянелло, да и неловко было цитировать Плиния: ведь сержант вряд ли узнает автора и смутится, когда придется в этом признаться.
Брунетти ласково похлопал его по плечу, а трамвайчик в это время причалил у остановки «Сан-Маркуола». Они сошли на берег и двинулись гуськом по узенькой калле, пропуская людей, торопившихся к пристани.
– Мы ведь ничего не сможем исправить, верно, комиссар? – спросил Вьянелло, когда она выбрались на более широкую улицу, протянувшуюся за церковью, и пошли рядом.
– Сомневаюсь, что кто-либо вообще сможет, – проговорил Брунетти, понимая, что отвечает слишком расплывчато, и недовольный этим обстоятельством.
– Можно задать вам еще вопрос, комиссар? – Сержант остановился на мгновение, потом снова зашагал. Они оба знали адрес и примерно представляли себе, где находится дом. – Насчет вашей жены.
Брунетти уже по тону понял, о чем будет спрашивать Вьянелло, но разрешил:
– Давай.
Глядя прямо перед собой, хотя теперь никто не шел навстречу им по тесной калле, Вьянелло осведомился:
– Она объяснила вам, почему так поступила?
Брунетти брел вперед рядом с сержантом. Посмотрел на него задумчиво и ответил:
– Думаю, все это есть в протоколе задержания.
– А-а, – протянул Вьянелло. – Я не знал.
– Вы что, его не читали?
Вьянелло снова остановился и повернулся к Брунетти.
– Он касался вашей жены, синьор, так что я счел, что прочесть его будет нетактично. – Преданность Вьянелло комиссару была общеизвестна, так что вряд ли Ланди, прихвостень Скарпы, обсуждал с ним эту тему, а ведь именно Ланди арестовал Паолу и снял с нее показания.
Они отправились дальше и какое-то время шли молча, прежде чем Брунетти ответил:
– Паола считает, что организовывать секс-туры – неправильно и кто-то должен остановить этот бизнес. Она сказала: если закон не намерен с этим бороться, она будет действовать сама. – Он сделал паузу, наблюдая за реакцией Вьянелло.
– В первый раз стекло разбила тоже ваша жена?
Брунетти без колебаний признался:
– Да.
Шаг, еще один – они шли в ногу, четко и согласованно. И сержант произнес:
– Это хорошо.
Брунетти повернулся и уставился на Вьянелло, но увидел только его тяжелый профиль и длинный нос. Пока комиссар приходил в себя от неожиданности, сержант остановился и сказал:
– Если нам нужен дом номер шестьсот семь, это должно быть здесь, прямо за углом.
Они свернули и очутились прямо перед зданием.
Звонок квартиры Митри располагался сверху, над другими двумя. Брунетти нажал на кнопку, подождал, нажал еще раз.
Из домофона раздался голос, казавшийся замогильным – не то от горя, не то из-за плохой связи, – и спросил их, кто они такие.
– Комиссар Брунетти. Я хотел бы побеседовать с синьорой Митри.
Ответа долгое время не было, потом тот же голос произнес:
– Минуту. – И связь отключилась.
Прошло значительно более минуты, прежде чем раздался щелчок замка. Брунетти толкнул дверь и первым прошел в просторный внутренний дворик с фонтаном, по обе стороны которого росли две большие пальмы. Сверху на каменные плиты лился дневной свет.
Они вошли в находившийся перед ними коридор и направились в дальнюю часть здания, к лестнице. Здесь, как и в доме Брунетти, от стен отшелушивалась краска, обнажая кирпичи – из-за соленых испарений дремлющей под землей воды. Чешуйки размером со столировую монету лежали в углах ступеней, сметенные в стороны то ли уборщиками, то ли ногами жильцов. Добравшись до первой площадки, они увидели горизонтальную линию, до которой доходили испарения: выше не было никаких чешуек, стены оставались гладкими и белыми.
Брунетти вспомнил об огромной сумме, в какую строительная компания по просьбе семи владельцев квартир оценила ремонт в их собственном доме, расстроился и тут же отогнал от себя эту мысль.
Дверь наверху была открыта, из-за нее выглядывала девочка примерно возраста его дочери.
Брунетти остановился и, не протягивая руки, проговорил:
– Я – комиссар Брунетти, а это сержант Вьянелло. Мы бы хотели побеседовать с синьорой Митри.
Девочка даже не пошевелилась.
– Бабушка плохо себя чувствует. – Голос ее немного дрожал от волнения.
– Сочувствую, – сказал Брунетти. – Приношу свои соболезнования по поводу того, что случилось с вашим дедушкой. Но именно поэтому я здесь: мы хотим разобраться в случившемся и помочь.
– Бабушка говорит, что тут никто уже не может помочь.
– Возможно, нам удастся найти человека, который это сделал.
Девочка задумалась. Она была ростом с Кьяру, каштановые волосы, расчесанные на прямой пробор, падали ей на плечи. «Красавицей она не станет», – заметил про себя Брунетти. Но дело было вовсе не в чертах лица, изящных и правильных: широко поставленные глаза, ярко очерченный рот, – ощущение серости создавалось, оттого что на ее лице, когда она слушала или говорила, не выражалось абсолютно никаких эмоций. Из-за ее спокойствия казалось, будто ее совершенно не заботят слова, которые она произносит, и она по-настоящему не участвует в разговоре.
– Можно нам войти? – спросил комиссар, делая шаг вперед, чтобы подтолкнуть ее к принятию решения или облегчить выбор.
Она не ответила, но отступила и придержала перед ними дверь. Длинный коридор вел от входной двери и упирался в аркаду из четырех готических окон на противоположной стене.
Девочка провела их в первую комнату направо – большую гостиную с камином между двумя окнами, каждое – более двух метров в высоту. Она указала рукой на диван, стоявший перед камином, но никто из мужчин не стал садиться.
– Не могли бы вы, синьорина, сообщить о нас бабушке? – попросил Брунетти.
Она кивнула, но предупредила:
– Не думаю, что она захочет с кем-либо говорить.
– Пожалуйста, скажите ей, что это очень важно, – настаивал Брунетти. И чтобы показать девочке, что они никуда не намерены уходить, он снял пальто и перекинул его через спинку стула, а сам присел на край дивана. Комиссар жестом предложил Вьянелло присоединиться к нему, что тот и сделал, предварительно положив свое пальто на ту же спинку. Усевшись на противоположном конце дивана, сержант достал из кармана блокнот и прицепил ручку к обложке. Оба молчали.
Девочка покинула комнату, и у полицейских появилась возможность оглядеться. На стене висело большое зеркало в позолоченной раме, под ним находился стол, на котором стояла ваза с огромным букетом красных гладиолусов, они отражались в зеркале, множились и, казалось, заполняли собой комнату. Перед камином лежал серебристый ковер («Найн»[17]17
Иранский ковер из провинции Найн, весьма дорогой.
[Закрыть] подумал Брунетти), так близко от дивана, что любой, кто на него садился, невольно касался ногами ковра. На стене напротив стола с цветами помещался дубовый комод с большим медным подносом, посеревшим от времени. Во всей обстановке помещения, хоть и неявно, чувствовались богатство и роскошь.
Они не успели перекинуться и парой слов, как дверь открылась и в комнату вошла женщина. Уже за пятьдесят, полная, в сером длинном шерстяном платье. Обута в изящные туфельки, но из-за пухлых щиколоток и маленьких ступней казалось, что туфли ей ужасно жмут. При взгляде на мастерски выполненные прическу и макияж становилось ясно, что на них потрачена масса времени и усилий. Глаза у нее были светлее, чем у внучки, черты лица – крупнее. Они были мало похожи друг на друга, разве что это странное спокойствие в манерах.
Мужчины сразу же встали, Брунетти пошел ей навстречу.
– Синьора Митри? – спросил он.
Она молча кивнула.
– Я – комиссар Брунетти, а это – сержант Вьянелло. Мы отнимем у вас немного времени, нам необходимо расспросить вас о муже и той ужасной катастрофе, какая с ним приключилась.
Услышав это, она закрыла глаза, но не проронила ни слова.
Лицо этой пожилой дамы, как и личико ее внучки, застыло, будто театральная маска, не отражая никаких эмоций, и Брунетти невольно задался вопросом: интересно, а у ее дочери, живущей в Риме, столь же неподвижные черты?
– Что вы хотите знать? – произнесла синьора Митри, по-прежнему стоя напротив Брунетти. В ее голосе звучали высокие нотки, характерные для женщин в постклимактерический период. Брунетти знал, что синьора Митри – венецианка, однако говорила она по-итальянски, как и он.
Прежде чем ответить, Брунетти отошел от дивана и жестом указал на место, где только что сидел. Она машинально опустилась на него, и только тогда мужчины последовали ее примеру: Вьянелло занял свое прежнее место, а Брунетти примостился в кресле с обивкой из черного бархата, стоявшем напротив окна.
– Синьора, скажите, пожалуйста, ваш муж когда-нибудь говорил о своих врагах или о людях, которые могли желать ему зла?
Она отрицательно затрясла головой еще до того, как Брунетти закончил формулировать свой вопрос, но говорить ничего не стала, сочтя этот жест достаточно красноречивым ответом.
– Он никогда не упоминал каких-либо конфликтов с другими людьми, быть может, со своими партнерами по бизнесу? Или о каком-нибудь соглашении, контракте, с которым возникли проблемы?
– Нет, он не говорил ни о чем подобном, – наконец произнесла она.
– Может быть, что-то в личных отношениях? У него были проблемы с соседями или с друзьями?
Она снова без слов отрицательно покачала головой.
– Синьора, прошу вас простить мне все эти вопросы, но я почти ничего не знаю о вашем муже.
Она не ответила.
– Вы не расскажете мне, где он работал?
Казалось, эта фраза удивила ее, словно Брунетти только что сообщил ей, будто Митри по восемь часов в день вкалывал на фабрике, поэтому он счел нужным пояснить:
– Я имею в виду, на каком из заводов у него был кабинет, где он проводил большую часть времени?
– На химическом заводе в Маргере. Там его кабинет.
Брунетти кивнул, не спросив адреса. Это легко узнать.
– Известно ли вам, синьор Митри сам занимался своими многочисленными фабриками и компаниями? Кто вел повседневные дела предприятий?
– Вам лучше спросить об этом его секретаря, – посоветовала она.
– В Маргере?
Она кивнула.
Во время дальнейшего разговора – причем Брунетти был активным собеседником, а синьора отвечала весьма лаконично – комиссар пытался разглядеть на ее бесстрастном лице знаки отчаяния и скорби. Это оказалось непростой задачей, однако он, кажется, все-таки уловил легкую тень печали в том, как она постоянно опускала глаза и смотрела на свои сложенные руки. Голос же, как и лицо, ни разу не дрогнул.
– Сколько лет вы были женаты, синьора?
– Тридцать пять, – ответила она без колебания.
– Это ваша внучка открыла нам дверь?
– Да, – ответила она, и ее неподвижное лицо осветилось слабой улыбкой. – Джованна. Моя дочь живет в Риме, но Джованна сказала, что хочет побыть со мной. Пока что.
Брунетти понимающе кивнул, хотя заботливое отношение внучки к бабушке никак не согласовывалось с ее застывшим лицом и плавными жестами.
– Уверен, то, что она здесь, – большое утешение.
– О да, – согласилась синьора Митри, и на сей раз лицо ее смягчилось, на нем появилась настоящая улыбка. – Оставаться здесь одной было бы невыносимо.
При этих словах Брунетти склонил голову и тактично помолчал, как бы разделяя ее скорбь.
– Еще несколько вопросов, и я перестану мешать вашему общению с внучкой. – Он не стал дожидаться ее ответа и без всякого перехода спросил: – Вы являетесь наследницей вашего мужа?
В глазах у нее выразилось очевидное изумление, казалось, впервые за все время разговора что-то действительно задело ее.
– Да, думаю, что да, – ответила она без колебаний.
– У вашего мужа есть другие родственники?
– Брат, сестра и двоюродный брат, но он много лет назад эмигрировал в Аргентину.
– Больше никого?
– Из прямых родственников – никого.
– А синьор Дзамбино – друг вашего мужа?
– Кто?
– Адвокат Джулиано Дзамбино.
– Я с таким не знакома.
– Насколько мне известно, он был адвокатом вашего мужа.
– Боюсь, я очень мало знаю о делах моего мужа, – сказала она, и Брунетти невольно насторожился: за долгие годы его работы слишком многие женщины говорили ему эти слова. И лишь в нескольких случаях они оказывались правдой, так что комиссар привык не доверять этому ответу. Иногда ему становилось не по себе от мысли, что Паола знает о его собственной работе, пожалуй, чересчур много: о личностях насильников, об отвратительных результатах вскрытий. Ей также были известны полные имена подозреваемых, фигурировавших в газетах как «Джованни С., 39 лет, водитель автобуса из Местре» или «Фредерико Дж., 59 лет, каменщик из Сан-Дона-ди-Пьяве». У супругов обычно бывает не так уж много тайн друг от друга, поэтому заявление синьоры Митри о ее неосведомленности в делах мужа Брунетти воспринял скептически. Тем не менее он не стал высказывать свои сомнения.
Полиция уже узнала имена людей, с которыми синьора Митри ужинала в вечер убийства мужа, так что обсуждать их сейчас не было смысла. Комиссар спросил о другом:
– Поведение вашего мужа как-нибудь изменилось в последние недели? Или в последние дни?
Она с силой покачала головой:
– Нет, он был такой же, как и всегда.
Брунетти, собственно, затем сюда и явился, чтобы выяснить, «какой он был всегда», однако пока не преуспел. Он с трудом поборол искушение задать подобный – слишком личный – вопрос и встал со словами:
– Благодарю за помощь и за то, что уделили нам время, синьора. Боюсь, нам придется еще раз с вами побеседовать, когда у нас появится больше информации.
Он понял, что эта перспектива не слишком ее радует, но она не откажется ответить на дальнейшие вопросы.
Напоследок Брунетти неожиданно произнес:
– Надеюсь, наш разговор оказался для вас не слишком болезненным, синьора.
Почувствовав в его словах искренность, она улыбнулась – на этот раз от души.
Вьянелло встал и взял пальто, свое и Брунетти. Они оделись и направились к выходу. Синьора Митри поднялась и проводила их до порога квартиры.
Там Брунетти и Вьянелло попрощались с ней и стали спускаться по лестнице во внутренний дворик, где цвели пальмы.
15
Обратно к пристани оба шагали в молчании. Как раз когда они подошли, причаливал вапоретто восемьдесят второго маршрута, который, делая широкую петлю по Большому каналу, останавливается затем на пристани «Сан-Заккариа», расположенной недалеко от квестуры.
Стало прохладнее, и они спрятались в каюте, заняв места в ее передней полупустой части. Перед ними голова к голове сидели две женщины и громко разговаривали на венецианском диалекте о внезапной перемене погоды.
– Вас беспокоит Дзамбино? – спросил Вьянелло.
Брунетти кивнул:
– Мне бы хотелось знать, почему, когда Митри явился к Патте, с ним был адвокат.
– Который иногда ведет уголовные дела, – уточнил на всякий случай Вьянелло. – Как будто Митри что-то натворил, да?
– Может, он хотел совета по поводу того, какой гражданский иск вчинить моей жене, если бы мне вдруг удалось уговорить полицию прекратить уголовное преследование.
– Вам ведь это не удалось бы ни при каких обстоятельствах, верно? – спросил Вьянелло, и по тону его было ясно, что он сожалеет.
– Нет, коль скоро Ланди и Скарпа обо всем узнали.
Вьянелло пробормотал что-то, Брунетти не расслышал, но не стал переспрашивать сержанта. Задумавшись, комиссар произнес:
– Не знаю, что теперь будет…
– Вы о чем?
– Об этом деле. Раз Митри мертв, его наследники вряд ли станут выдвигать гражданский иск против Паолы. Хотя, впрочем, менеджер может.
– А как насчет… – Вьянелло помялся, не зная, как обозначить полицию, потом решился: – наших коллег? Захотят ли они прекратить расследование?
– Это зависит от судьи, которому поручат дело.
– А кому могут его поручить? Вы знаете?
– Думаю, Падано.
Вьянелло задумался, вспоминая этого пожилого человека и долгие годы совместной работы с ним, и сказал, скорее утверждая, чем спрашивая:
– Он вряд ли станет требовать судебного преследования?
– Надеюсь. Он никогда не ладил с вице-квесторе, так что ему незачем проявлять особое рвение, но и умаслить его тоже не удастся.
– Так что же будет? Штраф?
Брунетти пожал плечами, и Вьянелло, решив не продолжать тему, поинтересовался:
– Что станем делать теперь?
– Мне бы хотелось узнать, не слышно ли чего новенького в квестуре, а потом пойти поболтать с Дзамбино.
Вьянелло взглянул на часы:
– А успеем?
Брунетти, как это часто с ним случалось, потерял счет времени и с удивлением обнаружил, что уже седьмой час.
– Можем и не успеть. Да и особого смысла возвращаться в квестуру нет, верно?
Вьянелло улыбнулся и направился к трапу. Трамвайчик еще стоял на причале у моста Риальто, однако в этот момент заработали моторы, матрос отвязал швартов и стал закреплять его на палубе.
– Подождите! – крикнул Вьянелло.
Матрос не ответил, даже не оглянулся, а мотор заревел еще громче.
– Подождите! – Вьянелло постарался перекрыть шум мотора, но безрезультатно.
Тогда он, проталкиваясь между людьми, собравшимися на палубе, подошел к матросу и опустил ему руку на плечо.
– Марко, ты меня не узнаешь, что ли? – спросил он спокойно.
Тот взглянул на сержанта, увидел форму, узнал лицо и махнул рукой капитану, глядевшему на оживленную толпу через стекло рубки.
Матрос еще раз взмахнул рукой, и капитан резко дал задний ход. Стоявшие на палубе люди покачнулись и замахали руками, пытаясь сохранить равновесие. Какая-то женщина повалилась прямо на Брунетти, тот протянул руку и удержал ее. Ему нисколько не хотелось выслушивать обвинения в том, что полицейские жестоко обращаются с людьми, которые непременно последовали бы, если б она упала, но он поддержал ее еще до того, как успел подумать обо всем этом, а когда отпустил, с радостью заметил на ее лице благодарную улыбку.
Вапоретто сдал назад, матрос помог им, и Вьянелло с Брунетти шагнули на деревянную платформу причала. Сержант поблагодарил, взмахнув рукой, двигатели взвыли, и судно двинулось вперед.
– А вы-то зачем вышли? – спросил Брунетти. Это была его остановка, а Вьянелло надо было ехать аж до самого Кастелло.
– Ничего, поеду на следующем. Так когда к Дзамбино?
– Завтра утром, – ответил Брунетти. – Но не слишком рано. Хочу попросить синьорину Элеттру поискать дополнительную информацию. Быть может, она что-нибудь упустила.
Вьянелло кивнул.
– Она просто чудо! – сказал он с восхищением. – Не знай я так хорошо лейтенанта Скарпу, я бы сказал, что он перед ней робеет.
– Я тоже его отлично изучил, – заметил Брунетти, – и он ее действительно опасается, потому что сама она нисколько его не боится. А таких людей в квестуре немного. – Они с Вьянелло принадлежали к числу этих немногих, потому можно было говорить открыто. – Но он очень опасен. Я пытался объяснить ей, но она его недооценивает.
– Это она зря, – согласился Вьянелло.
Под мостом показался еще один трамвайчик и направился к причалу. Когда все пассажиры сошли на берег и пристань опустела, Вьянелло шагнул на палубу.
– A domani, capo,[18]18
До завтра, шеф (ит.).
[Закрыть] – попрощался он.
Брунетти помахал ему рукой и отвернулся еще до того, как остальные пассажиры начали садиться на судно.
Он подошел к одному из телефонов-автоматов, находившихся на причале, и по памяти набрал номер кабинета Риццарди в больнице. Врач был на дежурстве, но оставил своему ассистенту записку для комиссара Брунетти, если тот позвонит. Все оказалось так, как и предполагал Dottore. Один провод, в пластиковой обмотке, толщиной примерно в шесть миллиметров. Больше ничего. Брунетти поблагодарил ассистента и отправился домой.
С наступлением вечера от дневного тепла не осталось и следа. Он пожалел, что не взял утром шарф, и поднял повыше воротник пальто. Быстро перейдя через мост, повернул налево и двинулся по набережной, любуясь огнями многочисленных ресторанов, выстроившихся вдоль берега. Потом нырнул вправо в подземный переход до кампо Сан-Сильвестро, затем еще раз налево – и оказался перед дверями своего дома. При виде ирисов в витрине у Бьянката у него возникло искушение купить их, но он вспомнил, что зол на жену, и прошел мимо. Однако тут же представил лицо Паолы и, забыв о своем недовольстве, вернулся, зашел в цветочный магазин и купил букет фиолетовых красавцев.
Когда он открыл дверь квартиры, она была на кухне и выглянула, чтобы посмотреть, кто там: он или кто-то из детей, и увидела в его руках сверток. Она вышла в коридор с мокрым полотенцем в руках.
– Что там у тебя, Гвидо? – полюбопытствовала она.
– Открой и увидишь, – пробормотал он, протягивая цветы.
Паола перекинула полотенце через плечо и взяла букет. Он повернулся к ней спиной, снял пальто, повесил его в стенной шкаф и услышал шуршание бумаги. Внезапно наступила тишина, мертвая тишина, и он обернулся, обеспокоенный: вдруг он поступил как-то неправильно?
– Что случилось? – спросил он, видя ее потерянный взгляд.
Она обняла букет обеими руками, прижимая его к груди. Слова ее заглушил шорох обертки.
– Что? – повторил он и слегка нагнулся.
Она опустила голову и зарылась лицом в ирисы.
– Мне невыносима мысль, что мой поступок повлек за собой смерть человека. – В ее голосе послышались рыдающие нотки, но она продолжила: – Мне так жаль, Гвидо. Прости меня, что причинила тебе все эти неприятности. Я так веду себя – а ты даришь мне цветы! – И она заплакала, прижимаясь лицом к мягким лепесткам ирисов, и плечи ее вздрагивали, настолько сильны были чувства, охватившие ее.
Он забрал у нее букет и поискал глазами, куда бы его поставить. Не нашел, положил цветы на пол и обнял жену. Она рыдала у него на груди самозабвенно – он никогда не видел столь бурного проявления эмоций даже у дочери, когда та была совсем маленькой. Он сжимал Паолу в объятиях, словно пытался защитить от чего-то, словно она могла рассыпаться на куски от рыданий. Потом нагнулся, поцеловал в макушку, вдохнул ее запах, разглядывая короткие волоски, торчавшие из пробора, там, где прическа распадалась на две мягкие волны. Он стал легонько раскачивать ее из стороны в сторону, беспрестанно повторяя ее имя. Никогда он не любил ее так сильно, как в это мгновение. В груди у него шевельнулось радостное чувство, оттого что жена, как ему показалось, признала свою неправоту, но тут же ему стало стыдно. Усилием воли он заставил себя забыть о справедливости, о своей победе – и душа его стала чистым пространством, где существовала лишь боль от мысли, что Паола, его вторая половинка, сокрушается столь сильно. Он наклонился, поцеловал ее волосы и, понимая, что слезы вот-вот иссякнут, чуть отодвинул жену от себя, по-прежнему держа за плечи.
– Ну, ты как, Паола?
Она кивнула, пряча от него лицо, не в силах говорить.
Брунетти сунул руку в карман брюк, достал платок. Не слишком чистый – но какая разница? Промокнув ее лицо под глазами, под носом, он вложил влажную ткань ей в руку. Она взяла, вытерла остатки слез и прижала платок к глазам, чтобы не показывать их мужу.
– Паола, – сказал он, стараясь, чтобы голос звучал спокойно, хоть ему это было нелегко, – ты поступила достойно. Мне не нравится твой поступок, но ты вела себя достойно.
Ему показалось, что от его слов она снова расплачется, но он ошибся. Она отняла платок от лица и взглянула на него покрасневшими глазами.
– Если б я знала… – начала она.
Он прервал ее, подняв руку:
– Не сейчас, Паола. Может, позже, когда мы оба будем готовы это обсудить. А сейчас давай пойдем на кухню и поищем, не найдется ли там чего-нибудь выпить.
– И поесть, – добавила она, радуясь, что можно отложить тягостный разговор.
