Текст книги "Мера отчаяния"
Автор книги: Донна Леон
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)
10
Он сразу же забыл про все эти нежные чувства, как только увидел толпу, ожидавшую его по возвращении у дверей квестуры. Пока он шел от моста Понте-деи-Гречи к сборищу представителей прессы, в голове его проносились «птичьи» метафоры: вороны, коршуны, гарпии сгрудились перед квестурой плотным полукольцом, и для полноты картины не хватало лишь разлагающегося трупа у их ног.
Один из них заприметил Брунетти – глазки бы ему выколоть! – и, не сообщая о его появлении своим товарищам, скользнул в сторону, заторопился навстречу комиссару, держа в руке микрофон, словно хлыст, каким погоняют скот.
– Комиссар! – начал он, находясь еще в метре от Брунетти. – Dottore Митри уже решил выдвинуть против вашей жены гражданский иск?
Брунетти остановился и улыбнулся:
– Полагаю, вам лучше спросить об этом Dottore Митри.
Пока он отвечал, толпа ощутила отсутствие своего коллеги и все головы обернулись, словно охваченные коллективным спазмом, на голоса. В то же мгновение все сорвались с мест и помчались к Брунетти, держа перед собой микрофоны, будто пытаясь поймать ими слова, словно их следы еще могли витать в воздухе вокруг комиссара.
Во время этого великого переселения народов один из операторов споткнулся о кабель и упал, его камера рухнула на землю вслед за ним и разбилась. Линза выскочила из расколотого аппарата и покатилась по набережной, словно банка из-под содовой, которую мальчишки на улице пасуют друг другу вместо мяча. Все остановились то ли от удивления, то ли от неожиданности и наблюдали, как линза скачет к ступенькам, спускавшимся к воде. Вот она добралась до верхней ступеньки, перекатилась через край, едва касаясь, прыгнула на вторую, потом на третью и с тихим всплеском погрузилась в зеленое зеркало канала.
Брунетти воспользовался тем, что репортеры отвлеклись, и устремился к дверям квестуры, но представители прессы быстро пришли в себя и кинулись ему наперерез.
– Вы подадите в отставку?
– Правда ли, что вашу жену уже прежде арестовывали?
– Она действительно скрывается от правосудия?
Он улыбнулся своей самой мягкой улыбкой и пошел дальше, не расталкивая их, но и не позволяя преградить ему путь. Когда он добрался до входа, дверь открылась, и на пороге по обе стороны от нее возникли Вьянелло и Пучетти. Они вытянули руки, мешая журналистам пробраться внутрь.
Брунетти вошел, Вьянелло и Пучетти последовали за ним.
– Хуже дикарей, ей-богу! – в сердцах выпалил Вьянелло и прислонился спиной к стеклянной двери. В отличие от Орфея, Брунетти не стал оглядываться и, не отреагировав на замечание подчиненного, двинулся по лестнице в свой кабинет. Услышав за спиной шаги, он все-таки обернулся и увидел Вьянелло, шагавшего сразу через две ступеньки.
– Он хочет вас видеть.
Не снимая пальто, Брунетти отправился в кабинет Патты. Синьорина Элеттра сидела за своим столом, перед ней лежал раскрытый выпуск «Газеттино».
Он заглянул в газету и увидел свою фотографию, сделанную несколько лет назад, и фотографию Паолы из ее carta d'identità. Синьорина Элеттра взглянула на него и проговорила:
– Если вы станете знаменитым, мне придется попросить у вас автограф.
– Вице-квесторе именно этого от меня надо? – улыбнулся он в ответ.
– Нет, полагаю, ему нужна ваша голова.
– Так я и понял, – сказал он и постучал.
Из-за двери раздался мрачный голос Патты.
«Насколько проще было бы, если б они прекратили всю эту мелодраму», – подумал Брунетти. Когда он вошел, в голове его пронеслась строчка из арии Анны Болейн, героини одноименной оперы Доницетти: «Но те, кто должен правый суд вершить, заранее меня приговорили, и больше у меня надежды нет». Господи, похоже, что мелодрама грозит превратиться в трагедию!
– Вы хотели меня видеть, вице-квесторе? – спросил он с порога.
Патта сидел за столом с бесстрастным выражением лица. Ему не хватало только черной шапочки, какие, говорят, надевали поверх париков английские судьи, приговаривая человека к смерти.
– Да, Брунетти. Нет, садиться не нужно. У меня к вам очень короткий разговор. Я беседовал обо всей этой истории с квесторе, и мы решили, что следует отправить вас в административный отпуск, пока дело не разрешится.
– Что это значит?
– Пока все не уладится, вам нет необходимости приходить в квестуру.
– Уладится?
– Пока суд не вынесет решение и ваша жена не заплатит штраф или не компенсирует Dottore Митри убытки, нанесенные его собственности и бизнесу.
– Это если предположить, что против нее выдвинут обвинение и осудят, – сказал Брунетти, зная, что такое вполне вероятно. – А это может занять годы, – добавил он: перипетии судопроизводства были ему хорошо знакомы.
– Сомневаюсь, – ответил Патта.
– Вице-квесторе, в моей практике есть дела, заведенные более пяти лет назад, а день суда по ним до сих пор не назначен. Повторяю, это может тянуться не один год.
– Все зависит исключительно от решения вашей жены, комиссар. Dottore Митри был настолько любезен – я бы даже сказал, настолько добр, – что предложил оперативно решить проблему. Но ваша жена, кажется, предпочла его предложение не принимать. Посему последствия лежат полностью на ее совести.
– При всем моем уважении, вице-квесторе, – возразил Брунетти, – это не совсем так. – И, прежде чем Патта успел вставить слово, продолжил: – Dottore Митри предлагал этот вариант мне, а не моей жене. А я уже объяснял, что не могу принимать решение за нее. Если б он обратился непосредственно к ней, а она бы отказалась – тогда ваши слова были бы совершенно справедливы.
– Вы ей не сказали? – удивился Патта.
– Нет.
– Почему?
– Думаю, это дело Dottore Митри.
На лице Патты изобразилось крайнее изумление. Он некоторое время поразмыслил и вынес решение:
– Я ему передам.
Брунетти кивнул – то ли в знак благодарности, то ли просто так.
– Это все, вице-квесторе? – спросил он.
– Да. Но все-таки вы в административном отпуске. Это понятно?
– Да, вице-квесторе, – сказал Брунетти, хотя не имел ни малейшего представления о том, что это значит; ясно было только, что он больше не полицейский, а, следовательно, безработный. Не попросив у Патты разъяснений, он повернулся и вышел из кабинета.
Синьорина Элеттра по-прежнему сидела за своим столом, но на сей раз читала журнал, видимо, расправившись с «Газеттино». Когда Брунетти вышел, она подняла на него глаза.
– Кто сообщил прессе?
Она покачала головой:
– Понятия не имею. Вероятно, лейтенант. – И она взглянула на дверь кабинета Патты.
Брунетти понял ее пантомиму и сообщил:
– Отправил меня в административный отпуск.
– Никогда ни о чем подобном не слышала, – заметила она. – Должно быть, он изобрел его специально для такого случая. Что будете делать, комиссар?
– Отправлюсь домой и буду читать книги, – ответил он.
Сказав это, он вдруг задумался и понял, что ему действительно хочется так поступить. Нужно только пробраться сквозь журналистов, столпившихся у здания, ускользнуть от их камер и однообразных вопросов, тогда можно будет вернуться домой и читать – до тех пор пока Паола не примет решение и дело не уладится. Он может позволить книгам унести себя прочь от квестуры, из Венеции, из этого жалкого века, кровожадного и падкого на дешевую сентиментальность, в мир, где душа его почувствует себя более привольно.
Синьорина Элеттра улыбнулась, решив, что он шутит, и снова занялась журналом.
Он не стал возвращаться в кабинет и двинулся прямо к дверям квестуры. Как ни странно, репортеры ушли, единственным следом их недавнего присутствия были валявшиеся на мостовой куски пластика и ремень, оторвавшийся от камеры.
11
Добравшись до дома, он обнаружил у дверей подъезда остатки толпы, трое оказались теми же самыми людьми, что пытались взять у него интервью возле квестуры. Он даже и не подумал отвечать на выкрикиваемые ими вопросы, растолкал их и вставил ключ в замок огромной portone – входной двери, ведшей в вестибюль. Из-за спины протянулась рука, кто-то ухватил его за плечо, пытаясь помешать войти.
Брунетти вывернулся, угрожающе размахивая огромной связкой ключей. Репортер, не заметив ее, зато видя выражение лица Брунетти, попятился, выставив вперед руку, будто стараясь защититься.
– Простите, комиссар, – сказал он, и улыбка его была столь же фальшивой, как и слова.
Какое-то животное начало в остальных журналистах откликнулось на явный страх, прозвучавший в его голосе. Все молчали. Брунетти оглядел их лица. Никаких вспышек фотоаппаратов, никаких видеокамер.
Он снова повернулся к двери и вставил ключ в замок. Отперев его, он вошел в вестибюль, закрыл дверь и прислонился к ней. Он почувствовал, что его лицо, грудь, спина покрылись потом внезапной ярости, сердце бухало о ребра. Он расстегнул и распахнул пальто, чтобы прохладный воздух вестибюля остудил его. Оттолкнувшись плечами от двери, начал подниматься по лестнице.
Вероятно, Паола слышала, как он вошел, потому что, когда он добрался до последней лестничной площадки, дверь уже была открыта. Она придержала ее, взяла из его рук пальто и повесила. Он нагнулся и поцеловал жену в щеку, с удовольствием вдыхая ее запах.
– Ну, как? – спросила она.
– Приговорен к наказанию под названием «административный отпуск». Полагаю, изобретено специально ради такого случая.
– И что это значит? – поинтересовалась она, следуя рядом с ним в гостиную.
Он плюхнулся на диван, вытянув перед собой ноги, и объяснил:
– Это значит, что мне велено сидеть дома и предаваться чтению, до тех пор пока вы с Митри не придете к какому-либо соглашению.
– Соглашению? – удивилась она, присаживаясь на краешек дивана рядом с ним.
– По всей видимости, Патта считает, что тебе следует заплатить Митри за витрину и извиниться. – Он представил себе Митри и после короткого размышления поправился: – Или просто заплатить.
– За одну или две? – поинтересовалась она.
– А есть разница?
Она опустила глаза, расправила ногой завернувшийся краешек ковра перед диваном.
– Вообще-то нет. Я не могу заплатить ему ни лиры.
– Не можешь или не хочешь?
– Не могу.
– Ну, в таком случае у меня, кажется, есть шанс наконец-то прочесть «Историю упадка и разрушения Римской империи» Гиббона.[14]14
Самый известный труд Эдуарда Гиббона (1737–1794), знаменитого английского историка.
[Закрыть]
– В каком смысле?
– В прямом. Я останусь дома до тех пор, пока дело каким-либо образом не решится – по договоренности или через суд.
– Если мне назначат штраф, я его заплачу, – сказала она, и в ее голосе было столько гражданского самосознания, что Брунетти ухмыльнулся.
Продолжая улыбаться, он произнес:
– Кажется, Вольтер сказал: «Я могу быть не согласен с вашим мнением, но готов отдать жизнь за ваше право высказывать его».
– У Вольтера много подобных изречений. Звучит неплохо. У него была привычка говорить вещи, которые очень неплохо звучат.
– Что-то сегодня ты как-то особенно скептически настроена.
Она пожала плечами:
– Благородные чувства всегда кажутся мне подозрительными.
– Особенно, если о них говорят мужчины?
Она наклонилась к нему, накрыла его руку своей ладонью:
– Ты это сказал, не я.
– И тем не менее это так.
Она снова пожала плечами:
– Ты действительно намерен читать Гиббона?
– Давно хотел. Но, вероятно, в переводе. У него слишком изысканный стиль для меня.
– В том-то вся прелесть.
– Напыщенной риторики мне хватает и в газетах, в историческом исследовании она мне не нужна.
– Газетчикам все это должно очень понравиться, как ты думаешь? – спросила она.
– Андреотти[15]15
Бывший премьер-министр Италии, обвинявшийся в связях с мафией.
[Закрыть] вот уже лет сто никто не пытается арестовать – надо же им о чем-то писать?
– Ну да. – Она встала. – Тебе чего-нибудь принести?
Брунетти, пообедавший весьма скромно и невкусно, попросил:
– Сэндвич и стакан «Дольчетто». – И стал расшнуровывать ботинки. Паола направилась к двери, но он окликнул ее: – И первый том Гиббона.
Минут через десять Паола все принесла, и он позволил себе расслабиться: вытянулся на диване, поставил стакан на столик рядом, а тарелку – себе на грудь, раскрыл книгу и начал читать. Бутерброд был с беконом и помидорами, между которыми лежал тонкий слой овечьего сыра, пекорино. Паола вышла и, вернувшись, положила ему на грудь льняную салфетку – как раз вовремя: из бутерброда выпал кусочек сочного помидора. Брунетти положил надкушенный сэндвич на тарелку, взял стакан и сделал большой глоток, пробегая глазами вводную главу – бестактный хвалебный гимн величию Римской империи.
Вскоре – в самый разгар рассуждений Гиббона о терпимости, с какой политеист смотрит на все религии, – в комнате снова появилась Паола, наполнила мужу стакан. Забрав с его груди пустую тарелку и салфетку, она удалилась обратно на кухню. Гиббон наверняка что-то писал о послушании добропорядочных римских жен, и Брунетти не терпелось дочитать до этого места.
На следующий день он продолжил изучение Гиббона вперемежку с просмотром газет, купленных детьми. «Газеттино», репортер которого накануне пытался не дать Брунетти войти в дверь, заходился яростью, разглагольствуя о злоупотреблении властью, об отказе комиссара сотрудничать с прессой, удовлетворяя законное право последней на получение информации, о его наглости и склонности к насилию. Каким-то образом журналисты узнали об истинных мотивах поступка Паолы и сделали их достоянием гласности: автор статьи, преисполненный чувством праведного гнева, заявлял, что она лишь работала на публику и поведение ее несовместимо с занимаемой ею должностью университетского преподавателя. То обстоятельство, что ее ни разу не просили дать интервью, в материале не упоминалось.
Газеты покрупнее неистовствовали меньше, хотя случившееся и на их страницах представлялось как пример распространившейся среди обывателей опасной тенденции пренебрегать законом ради какой-то извращенной идеи «правосудия» – это слово неизменно значилось в кавычках, вероятно, чтобы выразить презрение к нему.
Покончив с газетами, Брунетти опять занялся книгой и из дому носа не высовывал. Как и Паола, большую часть времени просидевшая в своем кабинете над научной работой одного из студентов, готовившегося к экзаменам под ее руководством. Дети, которых родители посвятили в происходящие события, входили и выходили беспрепятственно, они покупали продукты, приносили газеты и вообще чувствовали себя превосходно, несмотря на то что привычный уклад жизни семьи рушился.
На второй день Брунетти позволил себе как следует поспать после обеда: не просто растянулся на диване в ожидании, пока на него снизойдет дрема, а залез в постель, под одеяло. Несколько раз звонил телефон, но он не стал подходить: пусть отвечает Паола. Если это Митри или его адвокат, она, вероятно, расскажет ему, а может, и нет.
На третий день затворничества, после завтрака, снова раздался короткий звонок. Через несколько минут в гостиную вошла Паола и сообщила, что к телефону просят его, Брунетти.
Лежа на диване, он потянулся вперед, не давая себе труда спустить ноги на пол, и взял трубку:
– Да?
– Это Вьянелло, комиссар. Вам уже звонили?
– Кто?
– Ребята, дежурившие прошлой ночью.
– Нет? А что?
Вьянелло начал что-то говорить, но слова его заглушили громкие голоса, звучавшие на заднем плане.
– Где вы находитесь, Вьянелло?
– В баре у моста.
– Что случилось?
– Митри убили.
Брунетти быстро сел со словами:
– Как? Где?
– Дома. Кажется, его задушили. Видимо, кто-то зашел сзади и сдавил ему горло. Орудие убийства не нашли. Но… – И снова его голос потонул в каком-то шуме, напоминавшем радио.
– Что? – спросил Брунетти, когда гул умолк.
– Рядом с телом нашли записку. Я ее не видел, но Пучетти мне рассказал: там говорится что-то о педофилах и людях, которые им помогают. И что-то насчет правосудия.
– Силы небесные! – прошептал Брунетти. – Кто обнаружил труп?
– Корви и Альвизе.
– Кто их вызвал?
– Его жена. Она вернулась домой после ужина с друзьями и увидела, что муж лежит на полу в кухне.
– С кем она ужинала?
– Не знаю, комиссар. Мне известно только то, что поведал малыш Пучетти, а он получил информацию от Корви, прежде чем тот сдал дежурство сегодня утром.
– Кому передали дело?
– Полагаю, после того как Корви сообщил о случившемся, на место преступления отправился лейтенант Скарпа.
Брунетти промолчал, хотя ему было непонятно, с чего бы это личному помощнику Патты самому браться за расследование.
– Вице-квесторе уже там?
– Когда я уходил из квестуры несколько минут назад, его еще не было, но Скарпа звонил ему домой и все рассказал.
– Я сейчас буду, – сказал Брунетти, нащупывая ногами ботинки.
Вьянелло выдержал долгую паузу и наконец произнес:
– Да, думаю, вам стоит прийти.
– Через двадцать минут, – пообещал Брунетти и повесил трубку.
Он надел ботинки и двинулся в дальнюю часть квартиры. Дверь в кабинет Паолы оказалась открытой – в качестве негласного приглашения войти и рассказать о звонке.
– Это был Вьянелло, – сообщил он с порога.
Она подняла глаза, увидела выражение его лица и отложила бумагу, которую читала, закрыла ручку колпачком и бросила ее на стол со словами:
– Что случилось?
– Прошлой ночью убили Митри.
Паола отпрянула от стола, прислонилась к спинке кресла, словно кто-то сделал в ее сторону угрожающий жест рукой, и вскрикнула:
– Нет!
– Пучетти сказал, рядом нашли записку – что-то насчет педофилов и правосудия.
Лицо ее окаменело, она поднесла ко рту ладонь.
– Madonna Santa, – прошептала она. – Как?
– Его задушили.
Она покачала головой, закрыв глаза:
– Боже мой!
Пришла пора задать вопрос, и Брунетти знал это.
– Паола, прежде чем сделать то, что ты сделала, ты обсуждала свои планы с кем-нибудь еще? Может, кто-то подтолкнул тебя?
– Что ты имеешь в виду?
– Ты действовала одна?
Глаза ее расширились от изумления.
– Ты хочешь сказать, кто-то из моих знакомых, какой-то фанатик, знал, что я собираюсь разбить витрину? А потом пошел и убил его?
– Паола, – ответил он, стараясь говорить ровным голосом. – Я спрашиваю тебя об этом, чтобы рассмотреть все возможности, прежде чем кто-нибудь другой сопоставит события и задаст тебе тот же вопрос.
– Здесь нечего сопоставлять, – быстро произнесла она, с сарказмом подчеркнув последнее слово.
– Значит, никто не знал?
– Нет. Я никогда ни с кем не обсуждала свои планы. Это был мой собственный выбор, независимое решение. Давшееся мне нелегко, между прочим.
Он кивнул. Если она действовала одна, значит, убийцу вдохновило или подтолкнуло обсуждение происшествия в прессе. Господи, прямо как в Америке, где действуют убийцы-имитаторы, – одного упоминания о преступлении достаточно, чтобы немедленно возник подражатель.
– Я иду в квестуру, – сказал он. – Когда вернусь – не знаю.
Она молча кивнула и осталась за своим столом.
Брунетти миновал коридор, надел пальто и вышел из квартиры. Никто не ждал его у двери, но он знал, что затишье скоро кончится.
12
Кончилось оно у дверей квестуры: вход в них преграждала тройная шеренга репортеров. В первом ряду стояли мужчины и женщины с блокнотами. За их спинами – журналисты с микрофонами, а за ними расположились операторы с видеокамерами, две из них – на треногах, с дуговыми лампами.
Один из операторов, увидев Брунетти, повернул слепой глаз своей камеры в его сторону. Брунетти проигнорировал его и остальных людей, толпившихся вокруг. Как ни странно, никто не задал ему ни единого вопроса, не попытался заговорить, они всего лишь обратили к нему свои микрофоны и молча смотрели, как он, словно Моисей, шел меж двух стен расступившейся воды их любопытства в квестуру.
Когда он оказался внутри, Альвизе и его всегдашний напарник Риверре поздоровались с ним. Альвизе при виде шефа не сумел скрыть своего изумления.
– Buon di, commissario, – пробормотали они, эхом вторя один другому.
Брунетти кивнул им, зная, что задавать Альвизе вопросы – напрасная трата времени, и двинулся вверх по лестнице в кабинет Патты. Синьорина Элеттра была на посту и разговаривала по телефону. Она кивнула ему, не выказав ни малейшего удивления, и подняла руку, прося подождать.
– Мне бы хотелось днем, – сказала она, выслушала ответ собеседника, потом попрощалась и повесила трубку. – С возвращением, комиссар!
– Ему будут рады?
Она вопросительно посмотрела на него.
– Возвращению? Я – безусловно. Не знаю как насчет вице-квесторе, но он уже спрашивал, придете ли вы.
– Что вы ему ответили?
– Что вы появитесь в скором времени.
– И?
– Кажется, он вздохнул с облегчением.
– Хорошо. – Брунетти тоже отпустило напряжение. – Чем занят лейтенант Скарпа?
– Он не отходит от вице-квесторе с того момента, как вернулся с места преступления.
– Это значит – с которого часа?
– Синьора Митри позвонила вчера вечером, в десять двадцать восемь. Корви пришел в одиннадцать ноль три. – Она взглянула на листок бумаги, лежавший на столе. – Лейтенант Скарпа явился в четверть двенадцатого и сразу же отправился в дом Митри. И до часу его не было.
– А сегодня он давно там сидит? – спросил Брунетти, подбородком указывая на дверь кабинета Патты.
– С половины девятого утра, – ответила синьорина Элеттра.
– Тогда ждать нет смысла, – пробормотал он скорее самому себе, чем ей, и повернулся к входу. Постучал, и немедленно раздалось приглашение войти.
Брунетти толкнул дверь и еле разглядел Патту. Свет лился из окна за спиной начальника, отражался от поверхности стола и бил в глаза, ослепляя каждого, кто заходил в кабинет.
Лейтенант Скарпа стоял рядом со своим шефом, и осанка его была столь величественной, а униформа такой идеально отутюженной, что он походил на Максимилиана Шелла в одной из его ролей «хороших фашистов».
Патта кивком поприветствовал Брунетти и указал ему на стул, стоявший напротив его собственного. Брунетти отодвинул стул в сторону так, чтобы фигура лейтенанта Скарпы хоть немного загораживала свет, отражавшийся от лакированного дерева столешницы. Лейтенант сделал шаг вправо. Брунетти передвинулся левее.
– Доброе утро, вице-квесторе, – сказал он и кивнул Скарпе.
– Значит, вы уже слышали? – спросил Патта.
– Я слышал только, что его убили. Больше ничего не знаю.
Патта взглянул на Скарпу:
– Расскажите ему, лейтенант.
Скарпа перевел глаза на Брунетти, посмотрел опять на Патту и лишь тогда заговорил, слегка наклонив голову в сторону своего начальника:
– При всем моем уважении, вице-квесторе, мне казалось, что комиссар находится в административном отпуске. – Патта промолчал, и он продолжил: – Я не знал, что его снова привлекут к расследованию. Позволю себе высказать предположение, что, если дело поручат ему, прессе это покажется весьма странным.
Брунетти с интересом отметил, что, по логике Скарпы, оба события воспринимаются как одно расследование. Значит ли это, что лейтенант считает, будто Паола каким-то образом причастна к убийству?
– Я сам решу, кому что поручать, – ответствовал Патта ровным голосом. – Расскажите комиссару о случившемся. Теперь это его проблема.
– Да, вице-квесторе, – ответил Скарпа с деланым безразличием, выпрямился еще больше, хотя Брунетти это казалось невозможным, и пустился в объяснения: – Корви позвонил мне в одиннадцать с небольшим, и я немедленно отправился в дом Митри. Прибыв туда, я обнаружил его тело на полу кухни. Судя по следам у него на шее, его задушили, хотя орудия убийства поблизости не было. – Он сделал паузу и взглянул на Брунетти, но тот молчал, и Скарпа продолжил: – Я осмотрел тело, потом позвонил доктору Риццарди, тот приехал приблизительно через полчаса. Он согласился с моим мнением касательно причины смерти.
– Он высказывал какие-либо предположения либо догадки по поводу орудия убийства Митри? – прервал Брунетти.
– Нет.
Брунетти заметил, что Скарпа не обращается к нему по званию, но не стал возражать. Ясно было, в каком тоне лейтенант разговаривал с доктором Риццарди, поддерживающим с Брунетти приятельские отношения, так что неудивительно, что Риццарди не стал высказывать никаких версий.
– Когда вскрытие? – поинтересовался Брунетти.
– Назначено на сегодня, если получится.
Брунетти позвонит Риццарди после совещания. Так что получится.
– Можно продолжать, вице-квесторе? – спросил Скарпа Патту.
Патта смерил Брунетти долгим взглядом, будто ожидая других вопросов или замечаний, но тот даже не смотрел на своего начальника, и вице-квесторе, повернувшись к Скарпе, произнес:
– Конечно.
– Вечером он находился в квартире один. Жена ужинала с друзьями.
– Почему Митри не пошел на ужин? – снова прервал Брунетти.
Скарпа взглянул на Патту, словно спрашивая у него, стоит ли отвечать. Патта кивнул, и Скарпа пояснил:
– Его жена сказала, что это ее старая компания, с которой она дружила еще до замужества, и Митри редко присоединялся к ним во время их встреч.
– Дети? – поинтересовался Брунетти.
– У него есть дочь, но она живет в Риме.
– Слуги?
– Все это есть в отчете, – буркнул Скарпа недовольно, глядя не на Брунетти, а на Патту.
– Слуги? – повторил Брунетти.
Скарпа выдержал паузу, но все же ответил:
– Нет. По крайней мере никто из обслуживающего персонала не живет в доме. Дважды в неделю к ним приходит уборщица.
Брунетти встал.
– Где сейчас находится жена? – спросил он Скарпу.
– Когда я уезжал, она была дома.
– Спасибо, лейтенант, – поблагодарил Брунетти. – Мне бы хотелось ознакомиться с копией вашего рапорта.
Скарпа молча кивнул.
– Мне нужно поговорить с его женой, – заявил Брунетти Патте и, не слушая возражений, уверил: – Я буду с ней очень деликатен.
– А как насчет вашей жены? – задал вопрос Патта.
Этот вопрос мог означать что угодно, но Брунетти предпочел наиболее очевидное:
– Она весь вечер просидела дома, со мной и с нашими детьми. После половины восьмого никто из нас не выходил на улицу, в это время мой сын вернулся от приятеля, с которым вместе делал уроки. – Он вдохнул, готовясь отвечать на следующие вопросы, но Патта молчал, тогда Брунетти выдохнул и без лишних слов покинул кабинет.
Синьорина Элеттра оторвалась от бумаг, лежавших на ее столе, и, даже не пытаясь скрыть любопытства, спросила:
– Ну как?
– Дело – мое, – сказал Брунетти.
– Но это же безумие! – воскликнула синьорина Элеттра, не в силах сдержать эмоции. Потом торопливо добавила: – В смысле, журналисты придут в неистовство, когда узнают.
Брунетти пожал плечами. Он едва ли мог что-то сделать, чтобы обуздать напор прессы. Не ответив на ее замечание, он спросил, указывая на бумаги перед ней:
– Это те самые сведения, которые вы искали, а я попросил вас прекратить?
Она мысленно просчитала, стоит ли отвечать правду. Ведь она отказалась исполнить недвусмысленное распоряжение начальника, то есть ее можно было обвинить в неподчинении и нарушении субординации, что грозило увольнением и концом карьеры.
– Конечно, комиссар, – храбро ответила она.
– Сделайте мне копию.
– Это займет несколько минут. Все хранится тут, – пояснила она, указав рукой на монитор.
– Где?
– В файле, который никто, кроме меня, не найдет и не откроет.
– Никто?
– Разве что, – сказала она с оттенком гордости, – кто-нибудь, обладающий моими знаниями и способностями.
– А такие есть?
– Здесь – нет.
– Хорошо. Принесите документы ко мне в кабинет, когда распечатаете, ладно?
– Слушаюсь, комиссар!
Он махнул ей рукой и стал подниматься по лестнице.
Брунетти сразу же связался с Риццарди: патологоанатом находился у себя в кабинете, в больнице.
– Ты уже провел вскрытие? – спросил комиссар, представившись собеседнику.
– Нет, оно начнется через час. У меня тут сначала самоубийство. Девушка, всего шестнадцать лет. Ее бросил приятель, и она выпила все снотворное матери.
Брунетти вспомнил, что Риццарди поздно женился, и у него есть дети-подростки. Две дочери.
– Бедняжка, – расстроился он.
– Да-а… – Риццарди выдержал паузу, потом продолжил: – Думаю, сомнений быть не может. Убийца воспользовался тонким проводом, возможно, в пластиковой обмотке.
– Например, электрическим?
– Да, вероятнее всего. Мне надо взглянуть поближе, и я тебе точно скажу. Может, речь идет о двойном проводе, каким подключают стереоколонки. На шее остался слабый, но различимый второй отпечаток, параллельно с первым. Впрочем, есть также вероятность, что убийца просто на минуту ослабил петлю, чтобы потом сжать поплотнее. Мне нужно посмотреть под микроскопом, тогда я буду знать наверняка.
– Как думаешь, мужчина или женщина? – спросил Брунетти.
– Я бы сказал, оба варианта возможны. Это под силу и мужчине, и женщине. Если с удавкой в руках заходишь сзади, у жертвы нет шанса выжить, сила тут не играет роли. Но душат обычно мужчины. Видимо, женщинам кажется, что они недостаточно сильны для этого.
– И на том спасибо, – сказал Брунетти.
– Мне сдается, под ногтями левой руки что-то есть.
– Что?
– Кожа, если нам повезет. Или ткань с одежды убийцы. Нужно взглянуть поближе – тогда скажу.
– Этого будет достаточно, чтобы опознать убийцу?
– Если ты его найдешь, то да.
Брунетти переварил информацию и задал следующий вопрос:
– А время смерти?
– Мне нужно сначала заглянуть внутрь. Но жена видела его, выходя из дома в семь тридцать, а вернувшись в начале одиннадцатого, обнаружила труп. Так что особых сомнений тут быть не может, и вряд ли я смогу обнаружить нечто, позволяющее установить время смерти более точно. – Тут Риццарди на мгновение прикрыл телефонную трубку рукой и заговорил с кем-то, находившимся с ним вместе в комнате. – Мне нужно идти. Они уже положили ее на стол. Я пришлю тебе результаты завтра.
Брунетти даже не успел поблагодарить его: Риццарди повесил трубку.
Комиссару не терпелось поговорить с синьорой Митри, но он заставил себя остаться в кабинете и дождаться, пока синьорина Элеттра принесет ему сведения о Митри и Дзамбино, это произошло минут через пять.
Она вошла, постучав, и молча положила на стол две папки.
– Какая часть этих материалов общеизвестна? – спросил Брунетти, глядя на папки.
– Многое взято из газет. Однако кое-что получено из банков и юридических документов различных компаний.
Брунетти не смог сдержаться:
– Как вам удается добывать такие сведения?
В его голосе звучало лишь любопытство, но не похвала, поэтому она не улыбнулась:
– У меня есть друзья в городской администрации и среди служащих банков. Иногда я прошу их разведать для меня кое-что.
– А что вы сообщаете им взамен? – поинтересовался Брунетти: этот вопрос мучил его годами.
– Большая часть нашей внутренней информации, комиссар, вскоре становится достоянием гласности, хотя до широкой общественности доходит не всегда.
– Это не ответ, синьорина.
– Я никогда не выдавала секретную полицейскую информацию людям, не имеющим права ее знать. Вы ведь именно об этом спрашиваете?
– Не имеющим права? Законного или морального? – ответил он вопросом на вопрос.
Она долго изучала его лицо, затем ответила:
– Законного.
Брунетти знал, что единственной достойной платой за информацию может быть только другая информация, поэтому продолжил настаивать:
– Так чем же вы все-таки расплачиваетесь за услуги?
