Текст книги "Мера отчаяния"

Автор книги: Донна Леон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

5

Возвращаясь в конце дня из Тревизо, Брунетти чувствовал, что не добился успеха, хотя свидетель и опознал по фотографии типа, по мнению полиции фигурировавшего на записи видеокамеры, и заявил, что готов свидетельствовать против него. Сознавая, что таков его долг, Брунетти объяснил, кем является подозреваемый, и рассказал свидетелю о том, что, если тот согласится дать показания, это может навлечь на него большие неприятности. К великому удивлению комиссара, синьор Яковантуоно, работавший поваром в пиццерии, вовсе не беспокоился на этот счет: казалось, ему все равно. Он видел, как произошло ограбление. Он узнал на фотографии человека, обвиняемого в его совершении. Потому его обязанность гражданина – дать показания против преступника, какие бы опасности ни угрожали ему самому или его семье. Заверения Брунетти, что полиция обеспечит им надежную защиту, пожалуй, даже озадачили свидетеля.

Еще более удручающим выглядел тот факт, что синьор Яковантуоно был родом из Салерно, а следовательно, принадлежал к тем самым преступно настроенным южанам, чье присутствие здесь, на севере, как принято думать, расшатывает устои общества.

– Но, комиссар, – настаивал свидетель, выговаривая слова с сильным акцентом, – если мы не будем бороться с этими людьми, что за жизнь будет у наших детей?

Брунетти никак не мог избавиться от эха речей честного повара; у него появились опасения, что отныне его постоянно будет преследовать лай воображаемых гончих, сидевших доныне на привязи на задворках его совести и освободившихся благодаря ночному «подвигу» Паолы. Темноволосому pizzaiolo из Салерно все представлялось ясным и однозначным: человек совершил зло, теперь его, Яковантуоно, долг – сделать все возможное, чтобы этот человек был наказан. Несмотря на предупреждение об опасности, он остался непреклонен в своем желании совершить то, что считал правильным.

За окном поезда проносились спящие поля венецианских пригородов, и Брунетти спрашивал себя: почему синьору Яковантуоно все кажется таким простым, а ему, Брунетти, таким сложным? Быть может, тот факт, что грабить банки незаконно, отчасти облегчал решение задачи. В конце концов, ведь общество выработало на этот счет определенные правила. Однако ни один закон не запрещал продавать билеты в Таиланд или на Филиппины, и не было ничего противозаконного в покупке такого билета. Закон также не интересовало, чем турист намерен заниматься, прибыв в пункт назначения. Это как с богохульством: законы, предписывающие наказание за него, вроде бы имеются где-то в особом пограничном юридическом пространстве, но реальных доказательств их существования не было и нет.

Последние несколько месяцев итальянские газеты и журналы стали публиковать статьи, в которых эксперты всех мастей анализировали международный секс-туризм с точки зрения статистики, психологии, социологии, – этакий «научный» подход прессы к «клубничке». Брунетти вспомнил, что в некоторых изданиях даже печатались фотографии неполовозрелых девочек, маленькие личики были затушеваны при помощи какой-то компьютерной программы. Подписи сообщали, что они работают в камбоджийском борделе. При виде их нераспустившихся грудей душа наполнялась негодованием.

Однако помимо газетных публикаций он читал отчеты Интерпола о сексуальном рабстве и знал, что разница в цифрах – это относилось как к клиентам, так и (он не мог подобрать другого слова) к жертвам – достигала полумиллиона. Он предпочитал верить в наименьшую из них: если смириться с наибольшей – жить не хочется.

Ярость Паолы вызвала самая последняя статья – кажется, она появилась в «Панораме». Первые воинственные ноты прозвучали в голосе жены две недели назад, когда она прокричала из кабинета:

– Bastardi!<sup>[10]10
  Подонки! (ит.)


[Закрыть]</sup> – Это слово воскресным днем разрушило мир в семье.

Теперь же Брунетти боялся, что произошли гораздо более серьезные перемены.

Ему не пришлось заглядывать к ней в комнату: она как фурия вылетела оттуда в гостиную, сжимая в правой руке сложенный трубочкой журнал, и без каких-либо предисловий выпалила:

– Послушай-ка, что тут пишут, Гвидо! – Паола развернула журнал, расправила страницы о колено, выпрямилась и начала читать: – «Педофил, как следует из семантики этого слова, – это тот, кто, вне всяких сомнений, любит детей». – Она остановилась и посмотрела на него через всю комнату.

– А насильники, судя по всему, любят женщин? – спросил Брунетти.

– Ты можешь в это поверить? – воскликнула Паола, проигнорировав его ироническое замечание. – Один из ведущих журналов страны – и печатает подобное дерьмо! Одному Богу известно, как такое возможно! – Она взглянула на страницу и добавила: – Автор при этом преподает социологию. Господи, у этих людей совести нет, что ли? Когда же, наконец, хоть кто-нибудь в этой отвратительной стране признается, что мы сами несем ответственность за свои поступки, вместо того чтоб обвинять общество или, не дай бог, жертву?

Брунетти никогда не умел отвечать на подобные вопросы, поэтому не стал и пытаться. Вместо этого он попросил ее рассказать, что еще написано в статье.

И она поведала ему следующую историю, хотя гнев ее нисколько не уменьшился оттого, что пришлось собраться с мыслями и четко изложить суть дела. Как и положено обзорной статье, эта содержала в себе упоминание всех знаменитых на сегодняшний день мест: Пномпеня, Бангкока, Манилы, после чего автор перемещался поближе к дому и описывал недавние происшествия в Бельгии и Италии. Но ее возмутил тон, и Брунетти вынужден был признать, что ему он тоже отвратителен: начав с оглушительного утверждения, дескать, педофилы любят детей, социологический обозреватель журнала с полной серьезностью объяснял, что это общество с его вседозволенностью толкает людей на подобные вещи. А одной из причин, как компетентно заявлял эксперт, является сексуальная привлекательность детей. Ярость помешала Паоле продолжить чтение.

– Секс-туризм, – процедила она сквозь зубы, столь плотно сжатые, что Брунетти видел, как напряглись на ее шее сухожилия. – Господи, подумать только, как это просто: купить билет, заказать тур и отправиться насиловать десятилетних детей! – Она швырнула журнал на спинку дивана и вернулась в свой кабинет. В тот же день, после обеда, Паола придумала способ, как остановить эту индустрию.

Брунетти поначалу показалось, что она шутит, и теперь, оглядываясь на события двухнедельной давности, он с испугом подумал: может, именно его нежелание воспринимать слова Паолы всерьез подлило масло в огонь и заставило ее сделать решительный шаг от слов к делу. Он вспомнил, как спросил ее со снисходительной иронией, намерена ли она в одиночку пресечь целый бизнес.

– Но ведь это незаконно, – увещевал Брунетти жену.

– Что незаконно?

– Бить камнями витрины, Паола.

– А насиловать десятилетних детей – законно?

Брунетти тогда ушел от разговора и теперь вынужден был признать: все случилось потому, что он не нашел ответа на ее вопрос. Получалось, что где-то в мире нет ничего незаконного в изнасиловании десятилетнего ребенка, зато здесь, в Венеции, незаконно разбивать стекла камнями, а его работа заключается в том, чтобы люди этого не делали, и арестовывать тех, кто это себе позволяет. Поезд подошел к станции, замедлил ход и остановился. В руках многих пассажиров, сходивших на платформу, были букеты цветов, завернутые в бумагу, и Брунетти вспомнил, что сегодня первое ноября – День поминовения усопших, когда большинство итальянцев ходит на кладбище и кладет цветы на могилы своих близких. Он чувствовал себя таким несчастным, что мысль об умерших родственниках принесла ему облегчение: он на время отвлекся от тяжелых размышлений. Он не пойдет на кладбище. Он вообще редко туда ходил.

Брунетти решил не возвращаться в квестуру, а сразу отправился домой. Он брел по городу, оставаясь слепым и глухим к его красотам, перебирая в голове разговоры и споры, которые предшествовали решению Паолы.

У нее была привычка расхаживать туда-сюда, пока чистит зубы: бродить по квартире, заходить в спальню. Поэтому он нисколько не удивился, увидев ее три дня назад вечером в дверях спальни с зубной щеткой в руке. Она сказала без каких-либо объяснений:

– Я это сделаю.

Брунетти знал, что она имеет в виду, но не поверил ей, поэтому лишь взглянул на нее и кивнул. На этом все и кончилось, по крайней мере, до тех пор пока звонок Руберти не разбудил его и не лишил покоя.

Он зашел в pasticceria, расположенную рядом с домом, и купил небольшой кулек fave – маленьких миндальных пирожных, которые пекут только в это время года. Кьяра их любит. И, улыбнувшись, заметил про себя: то же самое можно сказать буквально про все съедобное на свете, – тогда его впервые отпустило напряжение, что он испытывал с прошлой ночи.

Дома все было спокойно, но при сложившихся обстоятельствах это мало что значило. Пальто Паолы висело на крючке возле двери, пальто дочери – рядом, ее красный шарф валялся на полу. Брунетти подобрал его и обернул вокруг воротника пальто Кьяры. Потом снял свое и повесил его рядом. «Прямо как в сказке, – подумал он. – Мама, Папа и Маленький Медвежонок».

Он раскрыл бумажный кулек, высыпал на ладонь несколько пирожных. Запихнул их в рот, потом еще одно и еще два. И внезапно вспомнил, как давным-давно купил такие же для Паолы, когда они оба еще учились в университете и были влюблены друг в друга.

– Ты не устала от людей, вспоминающих о Прусте всякий раз, когда едят пирожное или печенье? – спросил он тогда, словно читая ее мысли.

Голос, раздавшийся у него за спиной, заставил его вздрогнуть и пробудиться от воспоминаний.

– Можно мне, папа?

– Я купил их для тебя, ангелочек, – ответил он, нагибаясь и протягивая кулек Кьяре.

– Не возражаешь, если я буду есть только шоколадные?

Он покачал головой и спросил:

– Твоя мама у себя в кабинете?

– Вы будете с ней ссориться? – поинтересовалась дочь, и ее рука замерла над открытым пакетом.

– Почему ты так говоришь? – удивился он.

– Ты всегда называешь мамочку «твоя мама», когда собираешься с ней поссориться.

– Да, пожалуй, так оно и есть, – согласился он. – Она там?

– Угу. А долго вы будете ругаться?

Он пожал плечами. Откуда ему знать?

– Ну, тогда я все съем. На случай, если долго.

– Почему?

– Потому что это значит, что обед будет нескоро. Так всегда бывает.

Он протянул руку к пакету и достал несколько fave, тщательно выбирая, чтобы все шоколадные достались ей.

– В таком случае я постараюсь не ссориться.

– Хорошо. – Она повернулась и зашагала по коридору в свою комнату, унося пакет. Через несколько мгновений Брунетти последовал за ней и, дойдя до двери кабинета Паолы, остановился и постучал.

– Avanti,<sup>[11]11
  Войдите (ит.).


[Закрыть]</sup> – раздался ее голос.

Она сидела за столом, как всегда, когда он возвращался домой с работы; перед ней лежала стопка бумаг, на кончике носа блестели очки: она читала. Она подняла глаза, искренне улыбнулась, сняла очки и спросила:

– Как все прошло в Тревизо?

– Иначе, чем я предполагал, – ответил Брунетти и отправился через всю комнату на свое привычное место на старом пухлом диване, стоявшем у стены справа от ее стола.

– Он даст показания? – спросила Паола.

– Он рвется дать показания. Он сразу же узнал человека на фотографии и завтра приедет сюда, чтобы опознать подозреваемого лично, но, по-моему, он уверен. – На лице Паолы изобразилось явное изумление, и Брунетти добавил: – Он из Салерно.

– Он действительно рвется выступить свидетелем? – Она не пыталась скрыть своего удивления. Когда муж кивнул, она попросила: – Расскажи мне о нем.

– Маленького роста, лет сорока, у него жена и двое детей, работает в пиццерии в Тревизо. Живет здесь вот уже двадцать лет, но по-прежнему каждый год ездит на Сицилию в отпуск. Если есть возможность.

– Его жена работает? – поинтересовалась Паола.

– Уборщицей в школе.

– А что он делал в банке в Венеции?

– Платил кредит за квартиру. Здешний банк поглотил тот, который давал ему ипотеку, так что раз в год он приезжает сюда, чтобы заплатить. Если он делает это через банк в Тревизо, ему начисляют комиссионные – двести тысяч лир, вот почему в тот выходной он отправился в Венецию.

– И стал свидетелем ограбления.

Брунетти кивнул.

Паола покачала головой:

– Удивительно, что он решился свидетельствовать против преступника. Ты говоришь, арестованный замечен в связях с мафией?

– Его брат. – Сам Брунетти не сомневался, что они оба замешаны.

– И человек из Тревизо об этом знает?

– Да. Я ему сказал.

– И по-прежнему хочет свидетельствовать? – Брунетти снова кивнул, и Паола проговорила: – Тогда, быть может, у всех нас еще есть надежда.

Брунетти пожал плечами, осознавая, что с его стороны несколько нечестно, а может быть, и очень нечестно – не передать Паоле слова Яковантуоно, что нужно вести себя храбро ради детей. Он поудобнее улегся на диване, вытянул ноги и скрестил лодыжки.

– С той историей покончено? – спросил он, зная, что она поймет.

– Не думаю, Гвидо, – ответила она с сомнением и сожалением в голосе.

– Почему?

– Потому что в газетах написали о случившемся как об обычном акте вандализма – из той же серии, что перевернутая урна или вывороченное сиденье в поезде.

Брунетти промолчал, хотя его так и подмывало возразить, и стал ждать продолжения.

– Это не случайность, Гвидо, и никакой не вандализм. – Она закрыла лицо руками, ее голос звучал глухо из-под сомкнутых ладоней: – Люди должны понять, почему это произошло, они должны знать, что эти типы занимаются отвратительным, аморальным делом и их нужно остановить.

– Ты подумала о последствиях? – спросил Брунетти ровным голосом.

Она убрала руки и внимательно посмотрела на него:

– Я двадцать лет замужем за полицейским – конечно, я подумала о последствиях.

– Для тебя?

– Да.

– А для меня?

– Конечно.

– И они тебя не пугают?

– Пугают. Я не хочу потерять работу, не хочу, чтобы твоя карьера пострадала.

– Но?..

– Знаю, ты считаешь, я занимаюсь показухой, Гвидо, – произнесла Паола и продолжила, прежде чем он успел что-либо возразить: – И ты прав, но только отчасти. Все не так, совсем не так. Я делаю это не для того, чтобы попасть в газеты. Признаюсь тебе, я боюсь тех бед, которые наверняка обрушатся на нас в результате. Но я должна это сделать. – Он вновь попытался возразить, но она не дала: – То есть кто-то должен это сделать, или же, если пользоваться безличной формой, которую ты так не любишь, – она мягко улыбнулась, – это нужно сделать. – Не переставая улыбаться, она сказала в заключение: – Я готова выслушать все, что ты скажешь, но не думаю, что изменю свое решение.

Брунетти поменял положение ног – теперь левая оказалась сверху – и заметил:

– В Германии новое законодательство. Теперь они могут преследовать немцев за преступления, совершенные в других странах.

– Я знаю, знаю. Читала статью, – сказала она резко.

– И чем ты недовольна?

– Один-единственный человек был приговорен к нескольким годам тюрьмы. Big fucking deal, как говорят американцы, – подумаешь, делов-то! Сотни, тысячи людей ездят в секс-туры каждый год. Тот факт, что одного из них посадили в тюрьму – в комфортабельную немецкую тюрьму, с телевизором и еженедельными посещениями жены – не помешает остальным ездить в Таиланд.

– А то, что ты собираешься сделать, помешает?

– Если никто не будет организовывать подобные туры, заказывать номера в гостиницах, питание, гидов, которые отвозят этих «туристов» в бордели, тогда, думаю, меньше народу станет ездить. Знаю, этого мало, но хоть что-то.

– Они будут добираться туда самостоятельно.

– Их станет меньше.

– Но все-таки кто-то ведь все равно поедет?

– Вероятно.

– Тогда зачем все это?

Она с досадой покачала головой.

– Думаю, ты говоришь так, потому что ты – мужчина, – сказала Паола.

И вот тут Брунетти разозлился:

– И что это значит?

– Это значит, что мужчины и женщины по-разному смотрят на насилие. И так будет всегда.

– Почему? – Голос его звучал ровно, хотя оба они чувствовали злость, которая стеной встала между ними.

– Потому что, сколько бы ты ни пытался представить себе суть проблемы, для тебя она всегда останется лишь упражнением ума. С тобой такого не может случиться, Гвидо. Ты большой и сильный, а еще ты с детства привык к разного рода насилию: футбол, драки с мальчишками, в твоем случае – еще и полицейская школа.

Она заметила, что его взгляд стал невнимательным: он и прежде слышал подобные речи и никогда не верил им. Она считала, что он просто не хочет верить, но никогда ему этого не говорила.

– У нас, женщин, все по-другому, – продолжила она. – Мы всю жизнь вынуждены бояться насилия и думать о том, как его избежать. И каждая из нас знает: то, что происходит с этими детьми в Камбодже или Таиланде, может произойти с нами. Все очень просто, Гвидо: ты большой и сильный, а мы нет.

Он не отреагировал, поэтому Паола заговорила снова:

– Гвидо, мы годами это обсуждаем, но так и не пришли к согласию. И сейчас не придем. – Она замолчала, потом попросила: – Потерпи еще немного, а потом я выслушаю тебя. Хорошо?

Брунетти пытался быть любезным, открытым и доброжелательным, он хотел ответить: «Да, конечно», но смог выдавить только натужное:

– Да.

– Подумай об этой подлой статье в журнале. Это один из главных источников информации в стране, и социолог – уж не знаю, где он там преподает, но наверняка в каком-нибудь крупном университете – считается экспертом, и люди поверят его словам. Так вот, он пишет в своей статье, что педофилы любят детей, потому что мужчинам удобнее, если все в это поверят. А мужчины правят этой страной.

Она остановилась, задохнувшись, потом произнесла:

– Не знаю, имеет ли это какое-нибудь отношение к тому, о чем мы сейчас говорим, но, думаю, есть еще одна причина, из-за которой в этом вопросе нас разделяет пропасть, – не только нас с тобой, Гвидо, но вообще всех мужчин и женщин. Дело вот в чем: любой женщине легко представить себе, что сексуальный опыт может оказаться неприятным, отрицательным, для мужчин же такое немыслимо.

Он попытался запротестовать, и она поторопилась добавить:

– Гвидо, ни одна женщина ни на минуту не поверит утверждению, что педофилы любят детей. Они испытывают к ним похоть, стараются подчинить их себе, но все это не имеет ни малейшего отношения к любви.

Она взглянула на него и увидела, что он сидит, опустив голову.

– Вот и все, что я хотела тебе сказать, мой дорогой Гвидо, мой любимый! Ведь я люблю тебя всей душой. Мы, большинство женщин, считаем, что любовь не имеет ничего общего с похотью и желанием подчинить себе другого человека. – Паола замолчала, взглянула на правую руку и стала машинально теребить заусенец на большом пальце. – Конец проповеди.

Тишина повисла между ними, а потом Брунетти неуверенно заговорил.

– Тебе кажется, так считают все мужчины или только некоторые? – спросил он.

– Полагаю, только некоторые. Хорошие – такие, как ты, – безусловно нет. – И прежде чем он успел что-либо сказать, она добавила: – Но они все равно рассуждают не так, как женщины. Не думаю, что понимание любви как похоти, насилия и власти над любимым человеком им чуждо абсолютно – как нам.

– Всем женщинам?

– Надеюсь. Но нет, не всем.

Он поднял на нее глаза:

– И к чему мы пришли?

– Не знаю. Но я хочу, чтоб ты понял, насколько серьезно я все это воспринимаю.

– А если я попрошу тебя прекратить и больше ничего такого не предпринимать?

Паола плотно сжала губы – это выражение было ему знакомо вот уже двадцать лет. Она покачала головой и ничего не ответила.

– Значит ли это, что ты не прекратишь или что ты не хочешь, чтоб я тебя об этом просил?

– И то и другое.

– Однако я буду тебя просить и сейчас прошу. – Прежде чем она ответила, он поднял руку: – Нет, Паола, ничего не говори, потому что я знаю, что ты скажешь, и не хочу этого слышать. Пожалуйста, помни: я просил тебя этого не делать. Не ради меня или моей карьеры, что бы там ни произошло. А потому что я считаю твои поступки и твое мнение на этот счет неправильными.

– Я знаю, – сказала Паола и встала.

Прежде чем она отошла от стола, он добавил:

– Я тоже тебя очень люблю. И всегда буду любить.

– Ах, как я рада это слышать! – В ее голосе прозвучало облегчение, и он по опыту знал, что дальше непременно последует какое-нибудь насмешливое замечание. Так всегда бывало в важные моменты их жизни, и сейчас она его не разочаровала. – Значит, к обеду можно смело выкладывать на стол ножи, – улыбнулась она.

6

На следующее утро, вопреки обычному распорядку, Брунетти не пошел в квестуру: пройдя мост Риальто, он свернул направо. Все в Венеции знали, что «Роза Сальва» – один из лучших баров в городе. Брунетти особенно нравились маленькие пирожные с творожным сыром рикотта, что у них продавались. Он заглянул туда выпить кофе, перекинулся парой слов со знакомыми, кивнул тем, кого едва знал.

Покинув бар, он отправился по Кале-делла-Мандола в сторону кампо Сан-Стефано – эта дорога в конце концов должна была привести его на площадь Сан-Марко. Путь его лежал через кампо Манин, где рабочие выгружали с лодки на деревянную платформу на колесиках огромное стекло, чтобы потом перевезти его к туристическому агентству и установить.

Брунетти присоединился к толпе зевак, собравшихся поглазеть, как стекло едет через площадь. Грузчики подоткнули полотенца между стеклом и удерживающей его деревянной рамой. По двое с каждой стороны, они катили его по направлению к зияющей дыре, которую оно должно было закрыть.

Грузчики шли по площади, и вслед им волной катились пересуды.

– Это сделали цыгане.

– Нет, кто-то, кто раньше здесь работал, выстрелил в стекло из пистолета.

– Я слышал, это владелец, чтобы получить страховку.

– Глупости! В стекло просто попала молния.

Как это обычно бывает, каждый из говоривших был абсолютно уверен в своей правоте и с презрением отвергал все прочие версии.

Когда деревянная платформа докатилась до окна, Брунетти покинул небольшую толпу и двинулся своей дорогой.

Войдя в квестуру, он остановился в большом помещении, где сидели дежурные офицеры, и попросил отчеты о происшествиях за прошлую ночь. Событий было мало, ни одно из них не заинтересовало его. Поднявшись в свой кабинет, он большую часть утра занимался бесконечным перекладыванием бумаг с одной части стола на другую. Много лет назад его банковский управляющий сказал ему, что копии документов о всех банковских операциях, какими бы невинными они ни были, десять лет хранят в архиве, прежде чем уничтожить.

Оторвав взгляд от страницы, он мысленно представил себе Италию, покрытую слоем бумаг: отчеты, ксерокопии, машинописные копии, малюсенькие чеки из баров, магазинов и аптек, – высотой по щиколотку. И в этом море бумаг письма до Рима по-прежнему шли две недели.

Приход сержанта Вьянелло вывел его из задумчивости. Сержант явился доложить комиссару, что уговорился о встрече со своим информатором, мелкой рыбешкой с преступного дна города, иногда подкидывавшим им нужные сведения. Тот сообщил Вьянелло, что хочет сообщить полиции нечто важное, однако воришка боялся, что его заметят с кем-нибудь из легавых, а потому Брунетти предстояло встретиться с ним в баре в Местре, промышленном пригороде Венеции. Значит, комиссару предстоит после обеда сесть на поезд до Местре, а потом на автобусе добираться до бара. В такие места на такси не ездят.

Из этой встречи ничего не вышло, впрочем, Брунетти так и подозревал. Парнишка, вдохновленный газетными статьями о тех миллионах, что правительство готово отстегнуть людям, имеющим отношение к мафии и соглашающимся свидетельствовать против нее, потребовал у Брунетти пять миллионов лир вперед. Запрос его поражал своей нелепостью, день пропал, зато комиссар был при деле до начала пятого – как раз в это время он вернулся в свой кабинет и обнаружил там ожидавшего его взволнованного Вьянелло.

– В чем дело? – спросил Брунетти, увидев выражение лица Вьянелло.

– Тот человек из Тревизо!

– Яковантуоно?

– Да.

– И что с ним? Решил не приезжать?

– Его жена погибла.

– Как?

– Она упала с лестницы в доме, где жила, и сломала шею.

– Сколько ей было лет? – поинтересовался Брунетти.

– Тридцать пять.

– Проблемы со здоровьем?

– Никаких.

– Свидетели?

Вьянелло отрицательно покачал головой.

– Кто ее нашел?

– Сосед. Он пришел домой пообедать.

– Он заметил что-нибудь подозрительное?

Вьянелло снова покачал головой.

– Когда это случилось?

– Сосед говорит, что она, кажется, была еще жива, когда он ее обнаружил без малого в час дня. Но точно он не уверен.

– Она что-нибудь сказала?

– Он вызвал скорую, но к тому времени, как машина приехала, жена Яковантуоно скончалась.

– Соседей допрашивали?

– Кто?

– Тревизская полиция.

– Нет, они никого не допрашивали. Думаю, их не интересуют ничьи свидетельства.

– Почему же, бог ты мой?

– Они сочли происшествие несчастным случаем.

– Разумеется, это и должно было выглядеть как несчастный случай! – взорвался Брунетти. Вьянелло промолчал. Брунетти спросил: – Кто-нибудь разговаривал с ее мужем?

– Когда это случилось, он был на работе.

– Кто-нибудь с ним разговаривал? – с нажимом переспросил Брунетти.

– Не думаю, комиссар. Полагаю, ему лишь сообщили о случившемся – и все.

– Мы можем достать машину? – осведомился Брунетти.

Вьянелло подошел к телефону, набрал номер и некоторое время с кем-то говорил. Повесив трубку, он обернулся к комиссару:

– Машина будет ждать нас на Пьяццале Рома в пять тридцать.

– Я позвоню жене, – сказал Брунетти.

Паолы дома не оказалось, так что он попросил Кьяру передать матери, что, вероятно, задержится и не скоро вернется домой.

За двадцать с лишним лет работы в полиции у Брунетти выработался безошибочный инстинкт, позволявший ему предчувствовать неудачу задолго до того, как она случится. Еще прежде, чем они с Вьянелло переступили порог квестуры, он уже знал, что поездка в Тревизо обречена на провал и надежда получить показания от Яковантуоно умерла вместе с женой бедняги.

Они добрались до места в начале восьмого, в восемь с минутами уговорили Яковантуоно побеседовать с ними и в одиннадцатом часу смирились с его отказом когда-либо впредь иметь дело с полицией. После всех этих тяжелых часов Брунетти утешало лишь то обстоятельство, что он удержался и не стал задавать Яковантуоно риторического вопроса: что будет с нашими детьми, если он откажется свидетельствовать? Ответ был очевиден, по крайней мере для Брунетти: сам Яковантуоно и его дети останутся живы. Чувствуя себя полным идиотом, комиссар протянул pizzaiolo свою визитную карточку, после чего они с Вьянелло отправились к машине.

Водитель пребывал в дурном настроении, оттого что ему пришлось так долго сидеть без дела, поэтому Брунетти предложил остановиться где-нибудь по дороге и перекусить, хотя и знал, что, если они так поступят, домой он вернется много после полуночи. Наконец около часа ночи шофер высадил их с Вьянелло на Пьяццале Рома, и обессиленный Брунетти решил поехать домой на вапоретто, вместо того чтобы идти пешком. Ожидая трамвайчик и потом, уже на борту, пока судно величественно двигалось по одному из самых красивых каналов в мире, они с Вьянелло вели бессвязный, не относившийся к делу разговор.

Брунетти сошел на берег у Сан-Сильвестро, не обращая внимания на красоту лунной ночи. Он хотел лишь одного: снова увидеть жену, добраться до постели и забыть о грустных, всезнающих глазах Яковантуоно. Войдя в квартиру, он повесил пальто на вешалку и отправился по коридору в спальню. В комнатах детей было темно, тем не менее он приоткрыл двери, чтобы убедиться, что они спят.

Минуту спустя он потихоньку открыл дверь в свою спальню, намереваясь раздеться при свете, проникавшем из коридора, чтобы не побеспокоить Паолу. Но предосторожность оказалась напрасной: постель была пуста. Лампа в кабинете тоже не горела, и все же он заглянул туда, чтобы убедиться в том, что и так уже знал наверняка, – никого. Во всей квартире царил мрак, но он все же отправился в гостиную, теша себя призрачной надеждой, что обнаружит Паолу спящей на диване, хотя он прекрасно знал, что ее там нет.

Темноту нарушала лишь красная мигающая лампочка автоответчика. На нем было три сообщения. Первое – его собственный звонок из Тревизо около десяти: он предупреждал Паолу, что задержится еще ненадолго. Второе – кто-то повесил трубку, не дождавшись сигнала. Третье, как он и боялся, содержало послание от офицера Пучетти из квестуры: он просил комиссара перезвонить, как только тот придет домой.

Что он и сделал, по прямому номеру связавшись с квестурой, с комнатой для младшего офицерского состава. Трубку сняли после второго звонка.

– Пучетти, это комиссар Брунетти. В чем дело?

– Думаю, вам лучше приехать сюда, комиссар.

– В чем дело, Пучетти? – повторил Брунетти, но голос его звучал устало, а не резко и повелительно, как он того хотел.

– Ваша жена, комиссар.

– Что случилось?

– Мы ее арестовали, комиссар.

– Понятно. Можете рассказать поподробнее?

– Думаю, вам лучше приехать сюда, комиссар.

– Можно мне с ней поговорить? – спросил Брунетти.

– Да, конечно, – ответил Пучетти, и в голосе его послышалось облегчение.

Через некоторое время трубку взяла Паола:

– Да.

Его вдруг захлестнула волна ярости. Ее арестовали, а она по-прежнему разыгрывает из себя примадонну.

– Я еду к тебе, Паола. Ты снова это сделала?

– Да, сделала – и все.

Он положил трубку, пошел на кухню и оставил записку для детей. Потом двинулся в квестуру с огромной тяжестью на сердце, еще большей, чем в ногах.

Начало накрапывать – скорее легкая влажная дымка в воздухе, чем дождь в собственном смысле этого слова. Он машинально поднял воротник пальто.

Через четверть часа Брунетти уже был в квестуре. Молодой полицейский в форме с обеспокоенным видом стоял у двери и открыл ее перед комиссаром, столь бодро отдав ему честь, что в такой поздний час это показалось неуместным. Брунетти кивнул юноше – имени его он не мог вспомнить, хотя и знал, и побрел по лестнице на второй этаж.

Пучетти встал и тоже отдал честь комиссару. Паола сидела напротив Пучетти и без улыбки взглянула на вошедшего мужа.

Брунетти взял стул и присел рядом с Паолой, потом взял протокол допроса, лежавший перед его коллегой, медленно прочел.

– Вы обнаружили ее на кампо Манин? – спросил Брунетти полицейского.

– Да, комиссар, – ответил Пучетти, по-прежнему стоя.

Брунетти знаком велел молодому человеку сесть, тот подчинился: он явно испытывал робость перед шефом.

– С вами кто-то был?

– Да, комиссар. Ланди.

«Значит, пути к отступлению отрезаны», – подумал Брунетти и вернул бумагу на место.

– Что вы предприняли?

– Мы вернулись сюда, комиссар, и попросили у нее… у вашей жены, – вежливо поправился он, – удостоверение, поняли, кто она такая, и Ланди позвонил лейтенанту Скарпе.