Текст книги "Полицейские и воры. Авторский сборник"

Автор книги: Дональд Эдвин Уэстлейк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 35 страниц)

Сондгард поспешно подошел к двери и позвал:

– Майк! Беги в театр и попроси Мэри–Энн вернуться сюда. Ты знаешь, что она осталась там одна?

– Черт бы меня побрал! – Томпкинс вылетел из дома, его ботинки тяжело прогрохотали по крыльцу.

Сондгард в волнении остался стоять в дверях, боясь, что Майк сейчас вернется один и расскажет ему об очередном убийстве. Но когда передняя дверь снова распахнулась, Томпкинс вошел вместе с Мэри–Энн, и капитан с облегчением улыбнулся:

– Идите сюда, Мэри–Энн. Ты тоже, Майк. Сержант и девушка подошли к нему.

– Сядьте вон там за столом, Мэри–Энн, – попросил Сондгард. – Майк, иди в «Черное озеро» и посмотри, там ли Том Берне. Если там, пришли его сюда. Скажи ему, чтобы шел прямо ко мне, он мне нужен. А ты оставайся поблизости, узнай, находился ли он в баре неотлучно после полудня. Выясни все его передвижения между тремя тридцатью и четырьмя тридцатью.

– Хорошо.

Капитан вернулся к столу, сел и снова включил магнитофон. Первая пятидюймовая катушка уже закончилась, и он израсходовал половину одной стороны второй катушки. Джойс Равенфилд сможет вечером напечатать самые важные фрагменты разговоров. Ей не нужно перепечатывать всю запись, во всяком случае не сейчас.

У Сондгарда почти не было вопросов к девушке. Мэри–Энн просто подтвердила рассказ Мэла Дэниэлса, сообщила, что ни Перри Кент, ни Арни Капоу не покидали театр через главный вход, и заверила, что Боб Холдеман действительно вернулся в театр в четыре тридцать после того, как оставил Дэниэлса в доме.

Девушка добавила лишь один факт:

– Когда я привезла Мэла Дэниэлса из города, Сисси сидела в кассе. Она попросила меня ненадолго заменить ее. Она надела очень тесные туфли, и они ей мешали. Сисси хотела переобуться в тапочки.

– Это было в три сорок.

– Думаю, да. Где–то около того. Как раз когда я пришла туда с Мэлом Дэниэлсом.

– Значит, она вышла из театра в три сорок, чтобы пойти в дом. Она кого–нибудь видела на улице или говорила о том, что планирует встретиться с кем–то?

– Нет, она ничего не говорила. Только то, что хочет переобуться. И я вообще никого не видела на улице возле театра.

– Разве вы не встревожились из–за того, что она так долго не возвращалась?

Мэри–Энн беспокойно зашевелилась и явно смутилась.

– Не стоит плохо говорить о мертвых, – начала девушка немного заученно. – Но Сисси не казалась очень.., надежной. Честно говоря, я не слишком удивилась, когда она бросила меня почти на час.

– Хорошо. Спасибо, Мэри–Энн. Я бы хотел, чтобы вы немного подождали. Если хотите, можете позвонить вашей матери. Только подождите вместе с остальными в репетиционном зале.

– Кому–то нужно быть в кассе, чтобы отвечать на звонки.

– Пусть Боб туда пойдет. Или он может послать туда одного из мужчин, с которыми я уже поговорил. Но только не девушек.

– А! Да, я понимаю. Хорошо.

Едва девушка вышла из кухни, как вошел Том Берне. Тому не исполнилось и сорока, ростом он был пять футов и девять дюймов, несколько обрюзгший, с выступающим брюшком и сутулыми плечами. Его лицо имело нездоровый красный цвет, сухие песочно–коричневые волосы редели на макушке.

Том явно был пьян. Не больше, чем обычно, но и не меньше. Степень опьянения Бернса определялась по его медленной, осторожной походке, нетвердым движениям и речи и легкому туману во взгляде, который не давал Тому сконцентрироваться на чем–то, как это делает большинство людей.

– Лето! – заявил Берне, входя в кухню. – Официально началось лето, раз прибыл наш чиновник. Рад видеть тебя, Эрик.

– Чиновник сейчас при исполнении своих обязанностей. Том. Разве Майк не сказал тебе?

– Майк Томпкинс никогда и ничего мне не говорит. Только один раз, если мне не изменяет память, Майк Томпкинс говорил со мной, и я цитирую, цитирую… «Я хотел бы, чтобы ты попал на недельку в мою команду. Я сделал бы из тебя человека». Конец цитаты. До этой угрозы и после нее Майк Томпкинс больше никогда не говорил со мной. Мне можно сесть?

– Конечно.

Берне опустился за стол так осторожно, словно усаживался на яйца.

– Он, правда, велел мне немедленно идти сюда и встретиться с тобой в кухне. Я пошел и нашел тебя.

– После обеда ты все время был в «Черном озере», Том?

– Что это у тебя? Магнитофон?

– Да. Ты был?

Берне нахмурился, его подвижное лицо исказилось, видно, он искал нужное выражение.

– Это серьезно, Эрик? Это действительно что–то серьезное?

– Сегодня после обеда была убита девушка, Том.

– Убита? Боже праведный, Эрик! Одна из наших девушек? Кто?

– Ее звали Сисси Уолкер.

– Уолкер. Сисси Уолкер.

Берне еще больше искривил лицо. На сей раз чтобы изобразить сосредоточенность. Его лицо было похоже на лица из немых комедий, превращая все свои выражения в пародии на себя. Короткие, но густые усы Бернса, того же цвета сухого коричневого песка, как и его волосы, дополняли комический эффект.

– Сисси Уолкер, – повторил Том. – Как же это? Понимаешь, мы вместе только со вчерашнего дня, а у нас три новые девушки. Минутку. Пышная блондинка?

– Я не знаю. Я никогда ее не видел.

– Сисси… Конечно, это именно она. Фантастика, Эрик, совершенная фантастика. Картина Рубенса. Аппетитная. Бьющий через край избыток прелести. Задница как картинка, Эрик. Жемчужно–белые груди словно огромные белые подушки.

– Я сказал, что ее убили. Том.

– Ox! – Глаза Бернса расширились, а руки взлетели ко рту, словно для того, чтобы помешать сказать еще что–нибудь лишнее. – Я даже не подумал. О мой Бог, Эрик, что это за разговор! Эрик, честное слово, я даже не думал. Я выпалил не подумав. Ты же знаешь мой характер.

– Все в порядке, Том.

– Убита, Боже праведный! Кто бы мог воспринять подобную новость вот так сразу. Ты говоришь о девушке… А я видел ее только за завтраком сегодня утром. Ее в самом деле убили, Эрик?

– Действительно.

– Господи Иисусе, какая досада. Я имею в виду, Эрик, что.., ты знаешь, о чем я. Такая молодая девушка! Как обидно, какая потеря. Ох, мне лучше начать сначала!

Берне действительно казался более напряженным, чем когда–либо, потерявшим ориентацию, но Сондгард не понимал почему. Какие бы проблемы ни отравляли Бернсу жизнь, уже много лет он имел одно противоядие – это пьянство. Том оглушал себя спиртным, и ему никогда не приходилось воспринимать что–либо всерьез. Но теперь убийство девушки оказалось слишком сильным и жестоким ударом, чтобы его смягчило пьянство. Убийство вдруг обрушилось на Тома во всей своей реальности, а прошло уже немало лет с тех пор, как Бернсу пришлось столкнуться с реальностью последний раз.

Чтобы помочь ему успокоиться и получить возможность продолжить допрос, Сондгард повторил свой первый вопрос:

– Ты все время был в баре после полудня, Том?

– Да, конечно, ты меня знаешь. Я болтался там с утра, пришел сразу после завтрака. Немного понаблюдал за яхтами, снова поговорил с Генри, барменом в «Черном озере».

– И у тебя нет никаких идей относительно этого убийства? Никто не мог рассердиться на девушку или сделать это.., ну…

– Слишком возбудившись? Эрик, любой, кто видел эту девушку, закипал как чайник. Я не видел ни одного парня, который не пустил бы слюни около нее, если ты это имеешь в виду.

– Да, именно это я и имею в виду. – Здесь кто–нибудь был? Ты об этом говоришь, Эрик?

– Я еще не знаю. Возможно.

– Как обидно, Эрик. Какая жуткая обида. Сондгард снова выключил магнитофон. Ему не о чем было спрашивать Бернса.

– Подожди немного с остальными в репетиционной комнате, ладно? И пришли сюда… – Капитан посмотрел в список, составленный Бобом Холдеманом. – Пришли Кена Форреста.

– Хорошо. Какая досада, Эрик. Тебе следовало бы познакомиться с ней.

Кен Форрест поспешно вошел в кухню. Сондгард решил, что ему лет двадцать пять, рост около шести футов, черные волосы подстрижены ежиком, на лице застыло угрюмое выражение.

Капитан указал на стул возле стола, и Форрест молча сел. Сондгард снова включил магнитофон и продиктовал:

– Предварительный допрос Кена Форреста. Полное имя – Кеннет?

– Да, сэр. – Актер говорил очень тихо, почти неслышно. Форрест внимательно смотрел на Сондгарда, ни на секунду не отводя взгляда.

– Говорите немного громче, пожалуйста.

– Извините, сэр. Да, меня зовут Кеннет.

– Ваш постоянный адрес?

– Нью–Йорк, Западная Пятнадцатая улица, 392, квартира 3Б.

– Это ваш первый сезон в театре, не так ли?

– Да, сэр.

– Не могли бы вы вкратце рассказать мне о себе? Понимаете, я еще не знаю вас. Большинство людей здесь я знаю, и я хочу познакомиться с остальными.

– Да, сэр. Вы полагаете, что это был один из нас.

– Да, я считаю, что это возможно.

– Вы просите краткую историю, сэр? Я родился в Линкольне, Небраска, и жил там до тех пор, пока мне не исполнилось девятнадцать. Затем я ушел в армию и провел там три года, в основном в Японии. После демобилизации я уехал в Нью–Йорк. Это было три года назад. Я сменил немало профессий, в основном канцелярских, и посещал актерский класс. Я сыграл маленькие роли в двух постановках вне Бродвея и участвовал в гастролях по стране с пьесой «Любовь среди падающих звезд». Прошлым летом я ездил с «Килзвил плейере» в Мэн. Там я получил карточку актерского профсоюза. Собственно, ради этого я и поехал на гастроли.

– Почему вы не вернулись в театр в Мэне этим летом?

– В прошлом году они обанкротились, сэр.

– Ясно. У вас когда–либо были какие–нибудь проблемы с полицией? Я не имею в виду штрафы за не правильную парковку и тому подобное.

Губы Форреста раздвинулись в сдержанной улыбке.

– Штрафов за не правильную парковку тоже не было, сэр. У меня никогда не случались проблемы такого рода.

– Хорошо. Сегодня после полудня… Вы были в репетиционном зале, верно?

– Да, сэр.

– Вы выходили из комнаты хотя бы раз?

– Да, сэр. Я думаю, около трех я поднимался в ванную.

– Как долго вы там пробыли?

– Пять или десять минут.

– Это было около трех.

– Да, сэр. Прошу прощения, но я не могу указать время точнее.

– Все в порядке. Вы не заметили, покидал ли еще кто–нибудь комнату?

– О да, сэр. Вообще–то большинство из нас. Но если вы хотите знать, кто и когда конкретно выходил из репетиционного зала, я боюсь, что мало чем смогу помочь. В основном я следил за мистером Шеном. Режиссер – фигура жизненно важная для любого театрального предприятия. Он, и только он, определяет, будет ли спектакль хорошей постановкой с отлично играющими актерами, с высоким моральным духом в труппе или плохой постановкой с ужасно работающими актерами, которые вне сцены сражаются в противоборствующих группировках. Поэтому я наблюдал за мистером Шеном, чтобы понять, какое лето меня ожидает.

– Вот как? И что же вы решили?

– Я не уверен, что это будет очень хорошее лето. Это все, что Форрест мог предложить капитану. Сондгард задал ему еще несколько вопросов, но безрезультатно. Актер не видел поблизости чужих, он не видел, чтобы кто–то проявлял повышенный интерес к Сисси Уолкер, он не заметил никаких признаков страха в поведении девушки, когда в последний раз видел ее живой этим утром за завтраком.

Следующим стал Уилл Хенли. Актер оказался приземистым мужчиной, лет около тридцати, пять футов десять дюймов ростом, с тяжелым лицом, которое в равной мере подходило и для шекспировского Фальстафа, и для Каспера Гутмана из пьесы Хеммета. Хенли носил коричневые брюки и желтовато–коричневую рубашку поло, плотно облегающую крепкую грудь и выступающий живот. Актер сел, и Сондгард произнес обычную предварительную фразу, а затем спросил:

– Ваш постоянный адрес?

– Нью–Йорк, Западная Семьдесят вторая улица, 192.

– Это ваш первый сезон здесь?

– Если это будет сезон, то да.

В голосе Хенли слышалось глухое раздражение, сейчас он был скорее Гутманом, чем Фальстафом.

– Что вы имеете в виду?

– Это… Можно мне закурить?

– Пожалуйста.

Сондгард подождал, пока Хенли зажег сигарету. Капитан размышлял, было ли это обычной манерой поведения Хенли, или актер пытался быть задиристым, потому что перед ним сидел полицейский, или он действительно сожалел о том, что выбрал на лето именно эту работу.

Когда Хенли наконец закурил, но еще не успел ничего сказать, Сондгард повторил свой вопрос:

– Что вы имели в виду, когда сказали: «Если это будет сезон»?

– Мы собирались открыться через полторы недели. Если до тех пор вы не раскроете убийство, разве вы позволите нам открыться?

– А почему нет? Хенли пожал плечами.

– Ладно, – проговорил актер, словно ненадолго откладывая эту тему. – Что, если здесь произойдут еще убийства?

– А вы полагаете, что они могут произойти? Хенли кивнул в сторону репетиционного зала:

– Они так думают.

– Почему?

– Маньяк никогда не убивает один раз. Вы ведь думаете, что это один из нас, не так ли?

– Необязательно.

– Они думают, что так.

– А вы?

Актер снова пожал плечами, отметая еще одну тему.

– Кроме того, они говорят об отъезде отсюда.

– Другие актеры?

– Вся труппа. Никто не хочет быть следующим. Сондгард отметил, что начинает раздражаться. В словах Хенли чувствовался некий скрытый подтекст, намек, может, на то, что не стоит особо полагаться на Сондгарда в данной ситуации, или на то, что другие актеры слишком заняты сами собой. Сондгард постоянно напоминал себе о недостатке компетентности и опыта в подобных делах, но он не любил, когда подобные напоминания исходили от кого–то другого.

Капитану не удалось полностью скрыть свое раздражение, когда он произнес:

– Мы приложим все силы, чтобы никто не стал следующим. Для начала я хотел бы вернуться к допросу.

Как обычно, Хенли в ответ пожал плечами. Актер всем своим видом демонстрировал, что Сондгард не сможет его разочаровать, поскольку Хенли сразу не слишком полагался на капитана.

– Для начала, – предложил Сондгард, – я хотел бы, чтобы вы изложили мне свою краткую биографию. Где вы работали, где вы жили.

– Конечно.

Даже в этой короткой реплике звучало что–то оскорбительное. Хенли потянулся и стряхнул пепел с сигареты, затем откинулся на стуле и, уставившись в потолок, начал перечислять:

– Я родился в Бостоне, а рос в разных местах по всему миру. Мой отец – армейский офицер. Он хотел, чтобы я поступил в Вест–Пойнт, но с меня хватило детства, проведенного на военных базах. В день восемнадцатилетия я записался в армию и справился с этим. Мой отец так и не простил мне, что я пошел в армию добровольцем. Когда в двадцать один год я ушел из армии, то уехал в Лос–Анджелес. Я демобилизовался в Техасе, и мне было все равно, куда ехать, вот я и поехал в Лос–Анджелес. Я проболтался там около года, познакомился с несколькими актерами, заинтересовался их работой. Но там главной задачей их было получить собственную серию вестернов, а мне это слишком напоминало армию. Поэтому я поехал в Нью–Йорк. Я сыграл в четырех пьесах, все они шли вне Бродвея, и три маленькие телевизионные роли: одну из них в мыльной опере, один раз я сыграл в кино в массовой сцене, один раз я был занят в маленькой роли в рекламе. Я был одним из членов футбольной команды, которая носилась по полю и бросала друг в друга коробку с хлопьями. Позапрошлым летом я работал в театре «Тент» в Пилликоке, в Пенсильвании. В прошлом году я работал с труппой «Темные лошадки» в Эстес–Парке в Колорадо. А нынешним летом я оказался здесь.

– Вы никогда не работали в одном и том же театре больше одного сезона?

– А зачем мне это нужно? Каждый год новое место отдыха.

– Понятно. А чем вы зарабатываете на жизнь в Нью–Йорке, когда нигде не играете?

– Я занимаюсь страхованием безработных.

– Вы посещаете актерские классы?

– Нет. Подобные заведения – это фикция, искусственно созданные рабочие места для неудачников.

И снова скорее профессор Сондгард, а не капитан Сондгард изучал актера. Хенли представлял собой обычного обитателя университетских городков: высокомерный и самоуверенный, но быстро соображающий и способный сдержать свою хвастливость во время представления. Вначале такой тип полагается только на гибкость и приспособляемость молодости, но когда молодость уходит, он становится потерянным и ожесточенным.

Теперь, когда Сондгард разобрался в Хенли, капитан задал ему вопрос с меньшим раздражением:

– Сколько вам лет сейчас?

– Двадцать семь.

Значит, у него еще есть несколько лет до начала спада. И актер был, видно, готов к неудачам. Сондгард взглянул в свои записи и спросил:

– У вас были когда–нибудь проблемы с полицией? Помимо штрафов за не правильную парковку и тому подобного.

– Пьянка и нарушение общественного порядка один раз в Лос–Анджелесе, – беззаботно ответил Хенли. – Наша компания устроила вечеринку на пляже. Она получилась немного буйной.

– Это все?

– Да, все.

– Хорошо. Теперь о сегодняшнем дне. Вы были на репетиции.

– Если это можно так назвать. Сондгард приподнял бровь:

– Вам не понравилось?

– Любители, получающие зарплату.

– Но сегодня только первый день репетиций, не правда ли?

– Вам не нужно целый час обнюхивать протухшее яйцо, чтобы понять, что оно испорчено.

– Ладно, это не важно. Вы находились на репетиции. Вы хотя бы раз выходили из комнаты?

– Конечно. Пребывание там было просто выброшенным временем для большинства из нас. Кемпбелл и Лейн работали всю репетицию.

– Во сколько вы выходили?

– Около половины третьего.

– Как долго вы отсутствовали?

– Может быть, пятнадцать, может быть, двадцать минут. Я поднялся наверх и выкурил сигарету.

– Значит, вы вернулись в комнату примерно без четверти три.

– Весьма возможно.

– Хорошо, но не точно. Вы не помните, другие актеры выходили из репетиционного зала после полудня?

– Конечно. Все выходили рано или поздно. Пребывание там нельзя назвать очень воодушевляющим.

– Выходил ли кто–нибудь после того, как вы сделали перекур?

Хенли пожал плечами:

– Я не знаю, но полагаю, что да. Я не обратил внимания.

– Но вы также не были сосредоточены на репетиции. О чем же вы думали?

– О Нью–Йорке. Мне следовало остаться на лето в городе. – Внезапная улыбка Хенли оказалась открытой и приятной. – Я понял это еще до того, как девушка спровоцировала убийство.

– Спровоцировала?

– Вы никогда не видели ее живой, верно?

– Не видел.

– Она расставляла ловушки вокруг себя. Похоже, кто–то попался в капкан.

– Для вас она тоже ставила ловушки? На сей раз Хенли улыбнулся насмешливо:

– Я ношу брюки, а стало быть, она целила и в меня. Но это не означает, что я убил ее. У меня не было необходимости убивать ее.

– Хорошо, – произнес Сондгард, размышляя о том, что подумает Джойс, когда доберется до этого места в допросе. – Я полагаю, что это все. Пришлите сюда Макги, ладно?

– Конечно.

Хенли встал, и Сондгард понял, почему его пригласили на роль футбольного игрока в рекламе. Хотя актер был не слишком высок – около пяти футов восьми дюймов, – он выглядел мощным. В первый момент Хенли казался толстым, но это было не так. Уилл Хенли был очень крепким и, вероятно, очень сильным.

Хенли вышел из комнаты, а через минуту туда вошел Род Макги. Макги был полной противоположностью Хенли. Худой как щепка, гибкий, он словно излучал нервную энергию. Возникало ощущение, что, если прикоснуться к нему, ударит током. И если Уилл Хенли выглядел несколько старше своих двадцати семи, то Макги явно казался моложе, чем был на самом деле. Костлявое, некрасивое лицо с удивительно яркими карими глазами и возбужденный открытый взгляд подростка. На вид не старше девятнадцати или двадцати.

Макги пересек кухню и плюхнулся на стул:

– Это «Воллензек»?

Его быстрые пальцы постучали по крышке магнитофона.

– Да.

– Старый или одна из новых моделей?

– Я не знаю, сколько ему лет.

– Раньше, когда их выпускала немецкая компания, машины были лучше. Теперь они – дочерняя компания «Ревере». Вы знали об этом?

– Нет. Род – сокращенное от чего? Роберт?

– Нет, меня звали Фредрик, затем это превратилось во Фреда, а уж затем в Рода.

– Хорошо. Прошу прощения. – Сондгард включил магнитофон и произнес:

– Предварительный допрос Фредрика Макги, известного как Род Макги. Сколько вам лет, Род?

– Двадцать шесть.

– Ваш постоянный адрес?

– Вам нужен адрес моих родственников или тот, где я живу в Нью–Йорке?

– Вы постоянно живете в Нью–Йорке?

– Да. Кармайн–стрит, 37–а.

– Вы когда–нибудь работали в этом театре раньше?

– Нет, никогда. Я приехал сюда только вчера. Я вообще впервые оказался в этой части страны. Мне здесь понравилось.

– Хорошо. Теперь, пожалуйста, расскажите мне коротко о себе. Где вы жили, кем работали, вашу театральную историю.

– Ох, минуточку. Вам нужны адреса?

– Нет, называйте только город и какой период вы там жили.

– Ладно. Для начала Олбани, штат Нью–Йорк. Я имею в виду, я там родился. И вырос там. Я работал неполный день, когда был ребенком… Вам это тоже нужно?

– Нет, не так подробно.

– Затем, когда я закончил школу, я поехал… Ох, вам нужно название школы?

– Нет, меня не очень интересует ваше детство.

– Тогда… Колледж?

– Вы учились в колледже?

– Да, сэр, конечно. Меркьюри–колледж, Меркьюри, штат Нью–Йорк. Драма и американская литература, объединенный главный предмет. Затем меня призвали в армию… Я имею в виду сразу после того, как я закончил колледж. Меня призвали, и я уехал в Техас для базовой подготовки, а потом в Нью–Джерси, а оттуда в Род–Айленд. Когда меня демобилизовали, я уехал в Нью–Йорк, чтобы брать уроки актерского мастерства. У меня была рекомендация от моего преподавателя драмы в Монекью к Джулу Кемпу. Это преподаватель. И с тех пор я занимался с ним.

– У вас были профессиональные актерские работы?

– Видите ли, Джул не любит, когда студенты этим занимаются, но у меня действительно была парочка таких работ. Я работал в шоу для детей по уик–эндам, в субботу и в воскресенье после полудня. Я был глупым рыцарем, я заблудился, съел отравленное яблоко и тому подобное. И несколько раз я работал на дневном телевидении; один раз я три недели участвовал в мыльной опере – я был армейским приятелем главного героя, он привел меня домой из лагеря и всякое такое, и я попал в массовку на телевидение. Я надел арабский костюм, и я встретил смерть, она заговорила со мной, а ответ был: «Встреча в Самарре».

– Вы состоите в актерском профсоюзе?

– Да, конечно. Меня приняли два лета назад в Театре южного тира в Бингхемптоне, штат Нью–Йорк.

– Почему вы не поехали туда и этим летом?

– А… Понимаете, это не такой репертуарный театр, как здесь, а просто готовые шоу. В тот год, когда я там работал, у нас были Талалу Бенкхид, и Артур Тричер, и Виктор Зочу, и…

– Ладно, хватит. Как насчет прошлого лета?

– Ну, я оставался в Нью–Йорке прошлым летом. У меня была очень хорошая работа с компанией, производящей кремы для загара. «Бронзо», так он назывался. Я ходил по большим и маленьким магазинам и демонстрировал этот крем для загара. Очень хороший крем, кстати.

– Вы еще работали где–нибудь в Нью–Йорке помимо ваших актерских занятий?

– Да, конечно. Я работал в компании по перевозке… Вы, наверное, знаете, перевозка мебели. Братья Скаппали. И я работал для городских властей каждый раз во время снегопада. Я убирал снег, понимаете? А еще я некоторое время работал в благотворительном учреждении на Восточной Пятой улице: я преподавал драматическое искусство группе детей, мы поставили «Наш городок». Получилось очень хорошо.

– Хорошо, – улыбнулся Сондгард.

Контраст между Родом Макги и Уиллом Хенли оказался куда больше чисто физических различий. Перед капитаном стоял увлеченный парень, добровольный рабочий, тот, кто всегда участвует в колледже во всех комитетах по увеселениям, кто никогда не получил ни одной оценки выше «В», но и ни одной ниже «С», кто не задумываясь одалживает деньги и кто на вечеринке дома у профессора вскакивает с места, чтобы помочь профессорской жене с закусками. Не из какого–нибудь расчета, а просто в силу своего характера.

Сондгард задал следующий вопрос только ради протокола, капитан не сомневался, что услышит отрицательный ответ.

– Были ли у вас когда–нибудь проблемы с полицией? Исключая штраф за не правильную парковку и тому подобное.

– О нет. До сих пор нет. Я имею в виду… Я полагаю, что и сейчас не будет проблем, верно? Но я хочу сказать, что я никогда раньше не разговаривал с полицейским, если не считать вопросов о направлении движения и так далее.

– Хорошо. Теперь по поводу того, что вы делали после полудня. Вы все время находились в репетиционном зале, верно?

– Да, конечно. Послушайте, вы думаете, что мы сможем продолжить работу? Я имею в виду.., я знаю, что это звучит ужасно бессердечно, ведь Сисси только что умерла и все такое, вы понимаете, но мы все говорили там, и мы сомневались, знаете ли…

– Я полагаю, что театр будет работать. – Сондгард улыбнулся. – Шоу должно продолжаться, помните?

– Разумеется, я знаю. Но кое–кто из нас считает, что, возможно, ничего не получится. Я не знаю, я думаю, что это не важно.

– Минутку. – Сондгард вдруг обнаружил, что допрашивать Рода Макги тяжелее, чем других. Парень болтает без остановки, и потребуется кляп, чтобы заставить его замолчать. – Сегодня после полудня, – настаивал капитан. – Вы говорите, что все время находились в репетиционном зале.

– О, конечно. Мы начали в…

– Да, я знаю, когда вы начали.

Но, едва выговорив это, Сондгард почувствовал себя виноватым, он испугался, что его слова прозвучали слишком грубо. Род Макги явно дружелюбен и готов к сотрудничеству, и это неплохо, что он так старается быть методичным. Капитан произнес уже более мягко:

– Но меня интересует: провели ли вы все это время в репетиционном зале? Вы вообще не выходили в…

– Ах да, в ванную! – Эти слова буквально вылетели из молодого человека, и Макги снова загорелся:

– Да, конечно! Мне очень жаль, честное слово, я не понял, что вы имеете в виду. Да, конечно. Я два раза выходил в ванную.

– Во сколько?

– Вскоре после двух, я полагаю, и, может быть, в половине четвертого или без четверти четыре.

– Вы при этом никого не видели?

– Нет. Вы думаете, что это мог быть грабитель?

– Вполне вероятно.

– Кое–кто из наших говорит, что вы подозреваете одного из нас. Это была бы такая неприятность.

– Да, верно. Итак, вы, случайно, не заметили… Но Сондгарду не удалось закончить свой вопрос. В этот момент Майк просунул голову в дверь и позвал:

– Капитан, можно вас на минутку?

– Что? Ах да. Иду. – Капитан выключил магнитофон и обратился к Роду Макги:

– Я думаю, что это все. Благодарю вас за сотрудничество. Вернитесь, пожалуйста, к остальным. Скажите, что я приду через минуту.

– Конечно.

Макги встал. Молодой человек двинулся к магнитофону:

– Похоже, один из новейших.

Майк нетерпеливо топтался в дверях. Капитан заметил, что лицо Томпкинса напряженно застыло. Сондгард встал и поспешно направился к двери, говоря на ходу:

– В чем дело, Майк?

– Я хочу показать вам кое–что.

Сондгард и Томпкинс прошли через холл вслед за Макги. Актер вошел в репетиционный зал. У подножия лестницы стоял необычно бледный Том Берне.

– Том нашел это, – сообщил Майк, – остальные пока не знают.

– О чем?

– Ты должен увидеть своими глазами. Пошли, Том.

– Все к вашим услугам, – ответил Берне, но в его голосе звучало явное нежелание видеть это еще раз.

Трое мужчин поднялись наверх, и Томпкинс направился в ванную:

– Сюда, капитан.

Сондгард взглянул туда, куда указывал Майк. На зеркале над умывальником огромными детскими каракулями было написано: «Я СОЖАЛЕЮ». Кривые, неровные буквы расползлись по всему зеркалу. «Ю» едва втиснулась у самого края зеркала из–за других букв, напиравших на нее. Писавший так сильно прижимал мыло к стеклу, что кусочки там и тут приклеились к буквам, выступая над ними словно протуберанцы, а крошки усеяли раковину. Сам кусочек мыла, совершенно деформированный, лежал в мыльнице на умывальнике.

Сондгард посмотрел на буквы и внезапно ощутил прилив жалости. Только человек больной, сбитый с толку мог нацарапать эти слова, и капитан не сомневался в их искренности. Написавший это человек, кем бы он ни был, порабощен болезнью, она овладела им, а он изнасиловал и убил. Затем, потрясенный, испытывающий ужас и раскаяние, он пришел сюда, чтобы взглянуть на собственное лицо в зеркале и написать на его поверхности мольбу о прощении.

Этот сумасшедший не был низким и коварным преступником, а был чувствительным, но очень больным безумцем. Сондгард вспомнил, как опрашивал людей, пытаясь понять их. Сейчас капитан мысленно нарисовал жалкий портрет бедного заблудшего человека, во второй раз потерявшего самого себя. Если бойня наверху была делом рук мистера Хайда, то надпись на зеркале воспринималась как вопль доктора Джекила. Именно Джекила сейчас пожалел капитан, Джекила, вынужденного делить одну телесную оболочку с Хайдом.

Но находилась ли эта парочка здесь, в доме? Сондгард извлек из своей памяти почти готовый портрет убийцы, созданный на основе его догадок раньше, и попробовал сопоставить его с портретом больного запутавшегося человеческого существа. Но капитан не мог найти совпадений между ними двумя, и только идиотская строчка из телевизионной передачи вертелась у него в голове: «Пусть настоящий сумасшедший сейчас встанет».

Итак, пока нет ответа. Сондгарду придется поговорить с ними побольше, ему нужно узнать их получше. Обычно громкий голос Майка сейчас снизился до шепота:

– Вы хотите, чтобы я вызвал сейчас Гаррета, капитан?

Капитана Гаррета?

Нет, не в этот раз. Капитан Гаррет – охотник. А беднягу с больными мозгами не нужно ловить, его следует понять. Разве капитан Гаррет, прочитав жалобное послание на зеркале, поймет его скрытый смысл, как Сондгард?

– Может быть, на мыле остались отпечатки, – проговорил Томпкинс, обращаясь скорее к самому себе, чем к капитану.

Конечно. Гаррет тоже бы так подумал. Ключ к рукам человека, но не к его душе.

Это один из тех, кто ждал в комнате внизу. Сондгард теперь знал это наверняка, словно виновный подошел к нему и прошептал на ухо всю правду. После преступления, спустившись по лестнице, человек остановился здесь, чтобы смыть следы совершенного им. А зачем? Чтобы иметь пристойный вид, когда он вернется к актерам вниз. А кому он нацарапал свое послание? Своим коллегам, умоляя их о понимании. Чужак, пришедший неведомо откуда, не оставил бы здесь эту фразу. Либо послание нашли бы в комнате убитой девушки, либо оно пришло бы по почте – неровные заглавные буквы, вырезанные из газеты.

Убийца был здесь, в этом доме. Сондгард говорил с ним. Сондгард мог бы найти его.

– Капитан? Вы хотите, чтобы я позвонил мистеру Гаррету?

– Нет, – ответил Сондгард. – Пока нет. Мы попробуем справиться сами.