Текст книги "Полицейские и воры. Авторский сборник"

Автор книги: Дональд Эдвин Уэстлейк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 35 страниц)

Полицейские и воры

Посвящается Сэнди

ПРОЛОГ

Я оставил машину на Амстердам–авеню и, завернув за угол, зашагал по Семьдесят второй улице. Солнце пекло немилосердно, и я буквально обливался потом, даром что был в рубашке с короткими рукавами и расстегнутым воротничком. Спасибо, конечно, департаменту полиции Нью–Йорка за такое послабление на время жаркого сезона, но нам, копам, и этого мало. Вот если бы нас избавили от обязанности таскать на себе тяжелый револьвер в кобуре да фонарь, которые своим весом оттягивают вниз оружейный пояс… Хотя, с другой стороны, без оружия – какие же мы полицейские? И все–таки, будь моя воля, я бы остановился прямо посередине тротуара и принялся бы с наслаждением чесать все тело, зудящее от липкого пота. Боюсь только, окружающим это показалось бы вопиющим неприличием, хотя я мечтал вовсе не об оскорблении их нравственности.

Я миновал гостиницу «Люцерна» – типичное пристанище одиноких холостяков, которые не знают, куда себя деть, и целыми днями болтаются по Бродвею, кочуя из одного бара в другой. Весь район Бродвея между Семьдесят второй и Семьдесят девятой улицами просто утыкан такими крошечными барами, до тошноты похожими друг на друга: везде одинаковые музыкальные автоматы, торчащие среди безликой пластиковой мебели, убогое внутреннее убранство, имитирующее испанский стиль, и за стойкой – непременно пышногрудая пуэрто–риканская девица. Все одинокие неудачники из ближайших отелей проводят в барах целые вечера, упершись локтями в залитую пивом стойку и провожая официанток мечтательными взглядами. А после закрытия бредут в свои неуютные холостяцкие номера и, лежа в продавленной, скрипучей кровати, предаются буйным фантазиям об утехах с горячими испанскими красотками. А если у них вдруг заведутся деньги, что бывает крайне редко, они приводят к себе какую–нибудь дешевую проститутку, подцепив ее на Бродвее, где она ловит таких же непритязательных клиентов, утешая себя надеждой когда–нибудь стать, буфетчицей в маленьком баре, у которой совсем другая, ни от кого не зависящая жизнь.

Дальше по улице до самого Бродвея тянется ряд старых домов с меблированными комнатами, где доживают свой век бедные вдовы школьных учителей и вышедшие на пенсию рабочие и продавцы. Первые этажи этих обшарпанных строений занимают различные мелкие заведения: бары, булочные–кондитерские, закусочные, химчистки, винные магазинчики. Над каждым светится неоновая вывеска. «Шлиц», «Хибрю нэшнл», «Стирка рубашек». Часы показывали половину одиннадцатого, так что большинство из этих заведений уже закрылись, и над темными витринами горели только их светящиеся вывески да у входа подмигивали красные лампочки включенной на ночь сигнализации. Свет на тротуар падал только из баров и лавчонок, торгующих спиртным, но и в них в этот душный июньский вечер посетителей было мало.

Прохожих на улице почти не видно. Только группка подростков с криками промчалась мимо меня в сторону Бродвея, да по мостовой еле тащились такси, как будто их стальной механизм тоже изнемогал от неимоверной жары, а измученные водители лениво держали руль одной рукой, высовывая наружу другую в надежде поймать хоть одно–единственное дуновение освежающего ветерка. Все, кому не приходилось в это время работать, уже сидели дома под вентиляторами и смотрели телевизор.

На полпути к Бродвею располагалась очередная винная лавка. Поравнявшись с ней, я бросил взгляд сквозь витрину, в которой, как китайский болванчик, монотонно кивал головой механический снеговичок. Покупателей не было. Только за стойкой сидел продавец, пуэрториканец, углубившись в чтение какой–то книжонки с испанским названием на обложке, да у задней стены, заставленной разноцветными бутылками, копошились двое пьяниц, выбирая, что подешевле. Я расстегнул кобуру и двинулся в лавку.

Все трое обернулись взглянуть на вошедшего, когда я распахнул дверь, после чего забулдыги снова вернулись к взволнованному спору, а продавец уставился на меня безучастным взглядом, каким люди обычно смотрят на копов.

В лавке работал кондиционер, и поток прохладного воздуха сразу остудил промокшую от пота рубашку у меня на спине, в том месте, где она соприкасалась с жарким кожаным сиденьем машины. Невольно передернув плечами, я подошел к стойке.

Лицо пуэрториканца хранило непроницаемое выражение.

– Да, офицер? – бесцветным голосом произнес он.

Я выхватил револьвер и навел его дуло в живот продавцу.

– Живо выкладывай сюда все, что у тебя в кассе, – сказал я, не сводя с него глаз.

Пару секунд его лицо выражало только самый обычный шок. Затем у него в голове оформилась мысль: это не коп, а грабитель, и пуэрториканец принял единственное правильное в этих обстоятельствах решение.

– Да, сэр, – поспешно сказал он и обернулся к кассе.

Парень ведь был всего–навсего служащим, и эти деньги ему не принадлежали.

Пьяницы в дальнем углу застыли на месте, как подтаявшие восковые фигуры, с бутылками вермута в каждой руке. Они стояли, повернувшись в профиль ко мне, ошеломленно таращась друг на друга. В мою сторону они боялись даже голову повернуть.

Пуэрториканец проворно вытаскивал деньги из ячеек кассы и стопками выкладывал их на стойку: однодолларовые, затем пятерки, десятки и двадцатки. Я рассовал пачки по карманам, перекидывая револьвер из одной руки в другую и не спуская его дула с продавца.

Он оставил ящик кассы выдвинутым и стоял опустив руки, демонстрируя мне свое непротивление. Я убрал револьвер в кобуру, но застегивать ее не стал и зашагал к двери.

В стеклянной витрине перед собой я видел всех троих, как в зеркале. Пуэрториканец словно окаменел. Забулдыги смотрели мне вслед, один из них сделал неуверенный жест рукой с зажатой в ней бутылкой. Но второй яростно замотал головой и замахал своими бутылками, и оба снова замерли.

Я вышел из лавки и повернул обратно на Амстердам–авеню. По дороге застегнул кобуру. Добравшись до припаркованной машины, я уселся за руль и помчался прочь.

Глава 1

Оба приятеля жили на Лонг–Айленде, а работали в Нью–Йорке, и, когда им выпадала дневная смена, это означало томительно долгий путь по запруженной автомобилями дороге, соединяющей оба района. Но то было единственным неудобством их местообитания в Лонг–Айленде.

Сегодня оба работали днем и сейчас ползли по автостраде со скоростью черепахи, то и дело останавливаясь, в «плимуте» Джо Лумиса, потевшего за рулем в полной полицейской форме, только без фуражки, которую бросил на заднее сиденье. Он и находившийся рядом его друг Том Гэррит (коричневый костюм, белая рубашка с галстуком) работали в пятнадцатом участке полиции на Уэст–Сайд в Манхэттене, а жили в соседних домах на Мари–Элен–Драйв в Моникуа, Лонг–Айленд, что в двадцати семи милях от тоннеля Мидтаун. Джо служил патрульным полицейским, и его постоянным напарником являлся Пол Голдберг. А Том был детективом третьего класса, обычно работавшим в паре с Эдом Дантино.

Друзья всегда вместе ездили на работу, то в «плимуте» Джо, то в «шевроле» Тома. Вот и сейчас они маялись на жаре, сидя рядом в салоне автомобиля. В чем–то приятели неуловимо походили друг на друга. Разница в возрасте составляла у них два года. Том был старше, ему уже исполнилось тридцать четыре.

Оба одного роста, около шести футов, и оба – в теле. Только у Тома излишки жира скапливались в основном в области живота, тогда как у Джо он равномерно распределялся по всему корпусу, как это бывает у малышей. Они ни за что не признались бы друг другу, что считают свой вес избыточным, и каждый из них втайне несколько раз безуспешно принимался за различные диеты.

Джо был брюнетом с очень густыми волосами, отпущенными немного длиннее, чем он носил раньше, но не слишком, ибо Лумис следил за модой. Он всегда считал стрижку чертовски нудным и неприятным делом, а сейчас начальство до некоторой степени смотрело сквозь пальцы на прически своих подчиненных. Так что Джо ходил в парикмахерскую как можно реже, только когда уже рисковал заработать замечание даже от снисходительного сержанта.

Волосы Тома были красивого каштанового оттенка, но уж очень редкие. Несколько лет назад он где–то вычитал, что об лысение может быть вызвано частым мытьем волос, и с тех пор в душе всегда надевал резиновую шапочку жены, но волосы все равно безбожно выпадали, и на макушке, где совсем недавно рос целый лес, теперь явственно обозначилась гладкая полянка.

Из них двоих Джо отличался более порывистой и непоседливой натурой, тогда как Том скорее был склонен к некоторой вдумчивости и даже созерцательности. Он мог часами сидеть на одном месте, погрузившись в размышления, а Джо постоянно жаждал деятельности и относился к тому сорту людей, которые готовы ввязаться в любую драку. В противоположность другу Том всегда старался всех успокоить и решить конфликтную ситуацию мирным путем. Характер Джо не выносил бездеятельности, он начинал тосковать и становился раздражительным.

Вот и сейчас он ерзал как на иголках. Они застряли в пробке и уже минут пять не продвигались ни на шаг, и Джо изо всех сил тянул шею, пытаясь увидеть причину затора. Но впереди только тянулись вдаль три ряда неподвижных автомобилей, и, выйдя из себя, Джо со злостью нажал на сигнал.

Резкий звук острой иглой впился в мозг задремавшего было Тома. Он встрепенулся.

– Ладно тебе, Джо, – сказал Гэррит. – Перестань. Он слишком размяк от духоты, чтобы терять голову из–за пробки на дороге.

– Чертовы ублюдки! – выругался Джо и посмотрел направо. Там, за массивной фигурой Тома, он увидел в соседнем ряду новехонький голубой «кадиллак–эльдорадо». Водитель сидел в уютном, наглухо закупоренном салоне с кондиционером, свежий и аккуратный, как банкир в своем кабинете.

– Ты только посмотри на этого сукиного сына, – сказал Джо и, скривив губы, дернул подбородком в сторону «кадиллака» и его владельца.

Том повернул голову:

– А, понятно.

Оба несколько секунд с завистью смотрели на водителя. Выхоленный, тщательно одетый мужчина устремил вперед спокойный, чуть рассеянный взгляд – видимо, задержка на дороге его совершенно не беспокоила. По тому, как он пальцами отбивал такт по рулю, обтянутому дорогой кожей, было ясно, что у него включено радио. Возможно, у него даже работали часы на приборном щитке.

Джо взглянул на свои часы:

– Если мы проторчим здесь еще хоть минуту, я вылезу и пойду проверю этот чертов «кадиллак». Уверен, что какие–нибудь нарушения да найду и вручу этому сукиному сыну квитанцию на штраф.

– Валяй, – лениво усмехнулся Том.

Нахмурившись, Джо пристально следил за секундной стрелкой, но постепенно сосредоточенное выражение его лица смягчилось, и он начал усмехаться, как будто вспомнив о чем–то забавном. Не отрывая взгляда от циферблата, но уже не считая секунды, он проговорил:

– Послушай, Том.

– Да?

– Помнишь случай с той винной лавкой? Ну, пару недель назад ее ограбил какой–то парень, переодетый в копа?

– Конечно помню.

Джо обернулся к приятелю с широкой ухмылкой:

– Знаешь, а ведь это был я.

– Ну да, рассказывай, – засмеялся Том.

Джо убрал руку с руля, совершенно забыв о часах.

– Нет, серьезно, тем парнем был я. Понимаешь, мне необходимо рассказать об этом хоть кому–нибудь… А кому же, кроме тебя?

Том не знал, верить ли ему словам друга. Сощурившись, как будто это могло помочь ему лучше соображать, он сказал:

– Ты что, вздумал меня дурачить?

– Да клянусь же тебе, это правда. – Джо раздраженно пожал плечами. – Ты же знаешь, что Грейс потеряла работу.

– Ну?

– А Джеки этим летом собралась брать уроки плавания. Так что мне нужны были динары, понимаешь?

Для пущей внушительности он потер большим и указательным пальцами, как будто перебирал банкноты.

Тому начинало казаться, что приятель говорит правду.

– Понятно, – медленно сказал он. – Ну и что дальше?

– А то, что я постоянно думал обо всех этих расходах и платежах, словом, все время гадал, где взять денег на всю эту дрянь, а потом просто пошел и украл их.

Все еще сомневаясь, Том потребовал:

– Поклянись!

– Хоть на Библии. Я добыл двести тридцать три бакса. Том начал ухмыляться:

– Значит, ты и в самом деле это провернул.

– Черт, конечно!

Сзади раздался нетерпеливый гудок. Джо взглянул через лобовое стекло, впереди образовалась свободная полоса на длину трех автомобилей. Он тронул машину, догнал последнюю в длинной очереди и снова затормозил.

Том с изумлением пробормотал:

– Двести тридцать три бакса.

– Ну да. – Джо был явно рад, что решился заговорить об этом. – И знаешь, что меня поразило больше всего?

– Ну?

– Так вот, две вещи. Во–первых, то, что я все–таки провернул дело. Я все время не мог этому поверить. И когда навел пушку на того парня за стойкой, все равно еще не верил.

Том кивнул, подбадривая его:

– Ну, ну…

– Но больше всего меня потрясло, как просто это произошло. Понимаешь? Ни тебе сопротивления, ни тревоги, я даже испугаться не успел… Просто вошел, взял деньги и вышел.

– А что с тем парнем в лавке? – спросил Том.

– Он всего лишь служащий, я навел на него пушку и велел поторапливаться. Думаешь, он хотел получить медаль, спасая хозяйские бабки?

Том только качал головой и улыбался от уха до уха, как если бы дочка сказала ему, что она первая в классе.

– Просто не могу поверить, – сказал он. – Надо же, ты это сделал на самом деле, просто вошел и взял все деньги.

– И все получилось до того просто! Представляешь? До этого я даже не думал, что будет так легко.

Очередь машин снова немного сдвинулась. Какое–то время оба молчали, размышляя о совершенном Джо ограблении. Наконец Том серьезно посмотрел на друга и спросил:

– Джо, а сейчас ты что делаешь? Тот озадаченно нахмурился:

– Что значит – что делаю?

Том беспомощно пожал плечами, не зная, как по–другому сформулировать свой вопрос.

– Ну, чем ты занимаешься? Я имею в виду, именно этим? У Джо вырвался хриплый смешок.

– Деньги я обратно не вернул, если ты это хотел спросить. Я уже их потратил.

– Нет, я не о том… – Гэррит помолчал, подыскивая слова. – Как думаешь, ты сможешь сделать это еще раз?

Джо собрался было отрицательно помотать головой, но остановился и сосредоточенно сдвинул брови, обдумывая такую возможность.

– Одному Богу известно, – сказал он наконец.

ТОМ

В тот день нашим первым делом было ограбление с угрозой насилия в квартире, расположенной в районе Центрального парка. Вызов принял мой напарник, Эд Дантино. Эд дюйма на два ниже и фунта на два тяжелее меня, зато у него сохранились все волосы. Может, он стал раньше, чем я, надевать шапочку своей жены, когда принимал душ.

Закончив разговор, Эд положил трубку и сказал:

– Что ж, Том, придется ехать.

– В такую–то жарищу? – простонал я.

После выпитого накануне пива меня еще подташнивало. Обычно такое состояние проходило у меня часам к десяти утра, но сегодня этому мешала страшная духота и высокая влажность, так что мне меньше всего хотелось сейчас трястись в машине. Я надеялся еще с часик отдохнуть в дежурке, пока мне не станет лучше.

Наша дежурка так себе. Это большая квадратная комната со стенами, окрашенными в истерически зеленый цвет, со свисающими с потолка светильниками в форме шара. Все пространство заставлено разномастными письменными столами и пропитано застоявшимся запахом сигарного дыма и потных носков. Зато помещение расположено на третьем этаже районного отделения полиции, и в углу рядом с окном есть большой вентилятор, так что в такие тяжелые дни время от времени в комнату проникает слабая струйка воздуха, доказывающая, что снаружи жизнь еще продолжается, пока мы здесь тухнем.

Но тут Эд сказал:

– Это на Сентрал–парк–авеню, Том!

– О! – оживился я. – Тогда совсем другое дело. Когда неприятность случается у жителей богатых кварталов, нам засчитывается частный вызов. Поэтому я оторвался от кресла и поплелся за Эдом вниз по лестнице. Когда мы добрались до нашей машины, зеленого «форда» без опознавательных знаков полиции, напарник изъявил желание править, и я не стал возражать.

Сидя в машине, мчащейся по городу, я снова стал размышлять об утреннем признании Джо. Мне опять подумалось, что, наверное, он меня надувает, но затем я вспомнил, как мой дружок при этом выглядел, и решил, что он говорил правду.

С ума сойти! Увлекшись воспоминаниями, я сумел совершенно забыть о своем состоянии и даже стал усмехаться, представляя себе эту историю.

Я чуть было не рассказал о ней Эду прямо здесь, но в конце концов передумал. Вообще–то не стоило Джо распространяться об этом даже мне, хотя, видит Бог, я не собирался его выдавать. Но, как известно, чем больше людей знает о тайне, тем выше вероятность, что о ней станет ведомо не тому, кому нужно. Например, если я скажу Эду, то могу быть уверен, что он не станет доносить на Джо, просто ему захочется рассказать обо всем кому–нибудь другому, а тот расскажет еще кому–нибудь, который расскажет кому–то еще, и никогда не знаешь, чем такие рассказы могут кончиться.

Но я понимал, почему Джо не смог удержать в себе свою историю, и мне немного льстило, что для этого он выбрал именно меня. Я что хочу сказать – мы ведь дружили с ним много лет и жили совсем рядом, да и работали в одном отделении полиции, но, когда парень сообщает тебе о случае, который может ему стоить двух десятков лет за решеткой, ты понимаешь, что он – твой настоящий друг.

И при этом чертовски отчаянный парень! Подумать только – войти в винную лавку в полицейской форме, вытащить пушку и забрать все, что оказалось в кассе! И он вышел сухим из воды, потому что кто же поверит, что грабитель в полицейской форме и в самом деле был полицейским?

Пока я бредил Великим ограблением Джо, Эд ехал по Сентрал–парк–авеню, направляясь к дому, где нас ожидали. Он не включал сирену: там, куда мы направлялись, преступление уже совершено, и злоумышленники давно убрались восвояси, так что спешить нам некуда. Хозяева сообщили об ограблении, потому что это было необходимо для их страховой компании; а мы приняли частный вызов, потому что они являлись богатыми людьми.

Мне нравится западная сторона Центрального парка. Справа вдоль авеню простирается парк, зеленый и весь в холмах, а напротив, на другой стороне, тянется ряд частных домов, битком набитых богачами, которые купаются в баксах. Восточная сторона, Ист–Сайд, за последние несколько лет стала более приличной, так же преобразились и трущобы Гарлема на севере и кварталы Амстердам и Коламбас–авеню на западе, заселенные пуэрто–риканской беднотой. Но все–таки по–настоящему богатые кварталы находятся на западной стороне Центрального парка, особенно ближе к его южному концу.

Мы остановились у нужного дома. Перед парадным был красивый портик и стоял внушительный швейцар, что мне всегда нравилось. Мы вошли внутрь, и в лифте я сказал:

– Говорить будешь ты, хорошо? Я уже сказал Эду, что мне не по себе, так что он просто ответил:

– Конечно.

Апартаменты, куда мы направлялись, были очень дорогими, располагались на верхнем этаже. Их обладательница сама впустила нас, открыв дверь с недовольным видом, очевидно, она не привыкла к неприятностям. Это была молодящаяся женщина лет сорока пяти, которая явно не жалела средств для ухода за своей внешностью, но все равно выглядела хоть и дорогой, но старой, как и ее квартира.

Она провела нас в гостиную, но сесть не предложила. Мы оказались в просторной, великолепно обставленной комнате с высокими окнами, выходящими в парк. За окнами ярко сияло солнце, тихо, словно ленивые насекомые, жужжал кондиционер, и вас сразу окутывала атмосфера богатства и изящного комфорта. Находиться в этой комнате, с гуляющими по ней солнечными зайчиками, было настоящим наслаждением.

Эд говорил за нас обоих, а я бродил по помещению, восхищаясь его убранством. По всей гостиной были расставлены легкие этажерки со всяческими безделушками из мрамора, оникса и какого–то зеленого дымчатого камня, а также из различных пород дерева, хромированного металла и дорогого стекла. Казалось, каждая из этих вещиц гордилась тем, что украшала такую изящную комнату.

Эд и женщина разговаривали, стоя у окна, их голоса казались приглушенными солнечным светом, тихими и неразличимыми, подобно гулу, доносящемуся из соседней комнаты, когда, заболев, вы лежите днем в постели. Время от времени я изображал внимание к их беседе, но, честно говоря, неподдельного интереса она у меня не вызывала. Я целиком находился под обаянием этой комнаты, я всегда мечтал именно о такой, и подумать только, что сюда посмели ворваться какие–то жалкие, грязные воришки! В какой–то момент до моего слуха донесся голос Эда:

– И они проникли в дом через вход для слуг?

– Да, – ответила женщина нетерпеливым и резким тоном. – Они избили мою горничную, поранили ей лицо, и я отправила ее вниз к моему доктору. Могу вызвать ее сюда, если вам необходимо ее заявление.

– Может быть, позже, – сказал Эд.

– Не могу понять, зачем им понадобилось ее избивать, – размышляла женщина. – В конце концов, она обычная черная служанка.

– Значит, они вошли сюда, верно? – спросил Эд.

– Нет, благодарение Богу, сюда они вообще не входили, – произнесла хозяйка. – У меня здесь достаточно всяких ценных вещей. А они прошли из кухни прямо в спальню.

– А там в это время находились вы? Так?

На стеклянной поверхности кофейного столика стояла лакированная шкатулка с резным восточным орнаментом. Я осторожно взял ее, открыл и обнаружил внутри несколько сигарет. Марка «Вирджиния слим». Дерево внутри шкатулки было теплого золотистого цвета, напоминающего цвет импортного пива.

Женщина говорила:

– Я была в своем кабинете, который примыкает к спальне. Услышала там шум и пошла посмотреть. Как только я их увидела, то, конечно, сразу поняла, чем они занимаются.

– Вы не могли бы описать их?

– Пожалуй.., нет, не смогу. Я спросил:

– Извините, сколько может стоить вот эта вещица? Женщина озадаченно посмотрела на меня:

– Простите?

Я показал восточную шкатулку:

– Я говорю вот об этом. Сколько она приблизительно стоит? Она презрительно скривила губы:

– Не помню… Кажется, три семьсот, во всяком случае, не больше четырех тысяч.

Ну и ну! Четыре тысячи за эту маленькую коробочку! Чтобы держать в ней сигареты… Я повернулся и бережно поставил шкатулку на место.

За моей спиной женщина тихо говорила Эду:

– Вы спрашиваете, где мы все находились?

Я смотрел на все эти красивые штучки на кофейном столике. Мне так нравилось находиться рядом с ними, что губы у меня сами собой расползлись в глупую улыбку.

ТОМ

Не знаю почему, но весь день я ужасно злился. Это началось с самого утра, как только я проснулся. Если бы Грейс не избегала меня, мы непременно поссорились бы, потому что у меня было как раз такое настроение.

Потом мы попали в эту проклятую пробку на дороге, от которой мне стало еще хуже. Не говоря уже об адской, удушающей жаре. Я почувствовал, что сейчас смогу рассказать Тому о винном магазине, историю, которую я таил в себе уже пару недель. Но вскоре после того, как я все ему выложил и мы закончили обмен мнениями, у меня опять сделалось муторно на душе. Только теперь появилась для этого причина: я продолжал думать о том недоноске в «кадиллаке», которого утром заметил на автостраде Лонг–Айленда. Я жалел, что не оштрафовал его за что–нибудь, все равно за что. Прямо–таки бесила мысль, что кому–то сейчас лучше, чем мне.

Для меня самый лучший способ избавиться от злости – езда на автомобиле. Только не с бесконечными остановками через каждые три фута, как утром на этой несчастной автостраде, потому что тогда я еще больше выхожу из себя! Нет, я имею в виду нормальную езду, когда можно развить большую скорость, показать настоящий класс вождения. Я сажусь за руль, резко трогаю с места, обгоняю несколько машин и начинаю чувствовать себя гораздо лучше. Поэтому я изъявил желание сесть за руль нашей патрульной машины, и мой партнер, Пол Голдберг, только пожал плечами и сказал, что ему приятнее ездить в качестве пассажира. Я охотно ему поверил, он не относился к числу страстных автомобилистов. Пол даже предпочел бы, чтобы машину всегда водил я, а он сидел бы рядом и жевал бы свою жвачку. Никогда не видел людей, которые, как Пол, без конца жевали бы резинку. Он без нее просто не мог обходиться и разбирался в разных сортах, как дети в мороженом.

Напарник на пару лет моложе меня. Он – худощавый и жилистый, и на первый взгляд даже не догадаешься, какой он сильный. Его фамилия Голдберг, но внешне он похож на итальянца. У него вьющиеся черные волосы, оливковый цвет лица и большие, карие и кроткие, как у олененка, глаза, которые так нравятся женщинам. И я думаю, он пользуется большим успехом у девиц. Во всяком случае, они должны быть к нему неравнодушны, учитывая его внешность. Но наверняка я этого не знаю: пару раз я заводил речь о бабах, но он никогда не распространялся насчет своей личной жизни во время нашего совместного дежурства. И правильно делает, я и сам не люблю болтать о своей.

Хотя, с другой стороны, о какой личной жизни может говорить парень, у которого есть жена и дети?

Мы начали дежурство с того, что помотались по своему району, но, конечно, такая езда не смогла разогнать тоску, сжимавшую мне грудь. Да еще эта чертова жара, при которой не до езды гусиным шагом; нам бы нужно поехать в такое место, где можно как следует разогнаться, чтобы нас обдувало ветерком. Мне просто необходимо было остыть и проветриться.

Поэтому я направился к Семьдесят девятой и помчался по Генри–Гудзон–парквею. По дороге туда можно было видеть мост Джорджа Вашингтона. Слева от нас протекал Гудзон, под палящим солнцем он выглядел лучше, чем есть на самом деле. А на той стороне реки располагался район Нью–Джерси. На голубом небе были разбросаны кучки пухлых белых облачков, на поверхности реки пестрели лодки различных размеров, и даже сам город, справа от нас, в лучах яркого солнца выглядел чистеньким и нарядным. Вообще–то денек был по–настоящему хорошим, если, конечно, не принимать во внимание высокую влажность и температуру.

Я свернул с парквея на Девяносто шестую улицу и снова поездил по кварталам, продолжая размышлять о том, как раскололся Тому насчет своей выходки в магазине. Мог ли я по–настоящему доверять ему? Что, если он расскажет об этом кому–нибудь еще, что, если вскоре эта история станет известна всем нашим? Раз уж о ней начнут трепаться, рано или поздно это долетит и до капитана, а тогда я пропал. У нас на участке года два назад работала парочка лихих капитанов, оба беззастенчиво брали взятки, и за изнасилование ребенка вы могли без проблем откупиться от них бутылкой скотча. Но лафа кончилась совершенно неожиданно, когда появился новый капитан, который и сейчас у нас работает, да еще тот парень, который был в отделении до него и которого потом перевели в другое место. Эти ребята являлись старыми служаками и вскоре должны были уйти в отставку, кроме того, у них у обоих оказался тот еще характер. Теперешний капитан просто из шкуры лез, чтобы наладить у нас дисциплину, словно мы не обычные копы, а какие–то ангелы. Попробуй только плюнь на тротуар, когда ты свободен от дежурства, он тебя враз доконает. Можно себе представить, что капитан сделает с патрульным, который ограбил винный магазин, находясь при исполнении обязанностей.

Но конечно, Том никому обо мне не расскажет, у него для этого достаточно здравого смысла. Я знал, что могу ему доверять, потому и поделился с ним. Честно говоря, мне позарез требовалось кому–то рассказать обо всем, я просто не мог держать это в секрете. Рано или поздно я бы все равно разоткровенничался – если не с Томом, то с Грейс, чего не дай Бог – жена никогда бы такого не поняла. Вот Том – не важно, что он подумал про себя, но меня понял, это точно.

И будет держать рот на замке, это тоже точно. Во всяком случае, я на него крепко надеюсь.

Да, сегодня я просто сходил с ума, до того был раздражен, что мог любому встречному заехать в челюсть. За последние несколько лет на меня довольно часто накатывало такое состояние, и я не знал, как с этим справиться. Оставалось только ждать, когда закончится очередной тяжелый день и дурное настроение само собой развеется, что и случалось рано или поздно.

Поехав по Семьдесят второй, я снова направился к парквею. Пару раз Пол пытался завязать разговор, но я не был расположен к общению. За истекшую неделю я не раз порывался рассказать о винном магазине Полу, но знал его не так хорошо, как Тома, и между нами не имелось настоящей близости. А теперь, когда я облегчил душу откровенностью с Томом, у меня уже не было желания заговаривать об этом с кем–нибудь еще. Я даже немного жалел, что выложил все Тому.

Мы мчались по парквею. У реки воздух был немного чище и свежее, к тому же ветерок, поднимавшийся вокруг нас от большой скорости, относил в сторону городскую пыль и вонь. Настроение у меня немного поднялось.

Затем впереди я заметил белый «кадиллак–эльдорадо», в правом от нас ряду. Это была та же модель, что я видел сегодня утром, только другого цвета. Я смотрел на автомобиль, такой блестящий, роскошный и надменный, и у меня снова разыгралась желчь, даже еще сильнее, чем раньше.

Я нагнал «кадиллак» и увидел, что у него нью–йоркские номера. Отлично. Если я назначу ему штраф, он не сможет пренебречь законом, слинять в какой–нибудь другой штат и оттуда показать мне нос. Ему придется–таки выложить денежки, или он будет иметь несколько весьма неприятных минут, когда придет время обновлять лицензию.

Я засек его скорость, он делал пятьдесят миль в час. Недурно, очень даже подходяще.

– Беру этот «кадиллак» – сказал я. Пол, наверное, задремал, тихо сидя рядом со мной. Он выпрямился, посмотрел вперед и спросил:

– Какой?

– Вот этот белый.

Пол некоторое время рассматривал его, потом удивленно посмотрел на меня:

– С чего это ты?

– Да просто чувствую, что так надо. У него скорость пятьдесят четыре.

Я врубил верхний фонарь, а сирену включать не стал. Водитель «кадиллака» и без лишнего шума видел меня и сразу замедлил ход, а я притиснул его к обочине.

Пол сказал:

– Ты слишком быстро его подрезал.

– А он мог бы и порезче затормозить, – проворчал я.

Я посмотрел на Пола, ожидая, не скажет ли он еще что–нибудь, но тот только пожал плечами, мол, мне все равно, это не мое дело – что так и есть. Тогда я вылез из машины и пошел поговорить с водителем «кади».

Он выглядел лет на сорок, глаза у него были выпученными, как при щитовидке, одет в деловой костюм и белую сорочку с галстуком. Когда я к нему приблизился, водитель нажал на кнопку, и оконце мягко опустилось.

Я попросил его предъявить права и регистрационное удостоверение и долго стоял, изучая их, в ожидании, когда он затеет разговор. Его звали Дэниэл Моссман, и он нанял эту машину в одной компании, что находится в Тарритауне. И ему не о чем было говорить. Я сказал: