Текст книги "О Тех, Кто Всегда Рядом!"

Автор книги: Дмитрий Бондарь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

На самом деле для меня эта Ниацри существо того же порядка – я не знал о ней ничего еще час назад и жил припеваючи. Ну не совсем припеваючи, скорее – сносно. У многих и такой жизни нет.

– Подумаешь! – дергаю подбородком. – Тем лучше!

Пока мы мило беседуем, я успеваю оглядываться вокруг. Улицы чуть шире, чем в Хармане, такие, что пара телег разъедутся не соприкоснувшись, домишки почти такие же, разве только трех– и четырехэтажных побольше, чаще встречаются паланкины и коляски, запряженные парой, а то и двумя парами лошадей, люди такие же как в моей родной деревне – в общем ничего особенного. Здесь не сидят на крышах Святые Духи, по канавам не течет молоко, а из открытых окон не таращатся на меня бесчисленные красотки. Если здесь и есть таковые, то предпочитают заниматься каким-то другими делами.

– Расскажешь, зачем мы сюда приехали? – спрашиваю у остроухой. – И куда мне теперь Фею направить?

– Пока прямо, – отвечает. – Нам нужно где-то остановиться, а ночью пойдем на городское кладбище.

Вот так и знал: свяжешься с этой кровососущей нечистью и кладбищ нипочем не избежать! А я их с самого молокососного возраста жуть как боюсь! Я и деда-то хоронить на почти заброшенное кладбище поперся только потому, что со мной почти вся деревня пошла! В одиночку я бы не пошел туда ни за какие сокровища! Очень мертвяков боюсь! Говорят, иногда в лунные ночи они поднимаются из земли и утаскивают в свое черное мертвое царство всех, кто попадется им на пути! За кладбищами издавна нехорошая слава повелась. Если обряд захоронения не провести как положено, то вскорости жди в гости посланцев из мира Смерти! Да есть ли такие, кто вообще не боится мертвяков?! Разве только Анку – тем вообще все безразлично, они сами куда хочешь любого мертвяка утянут.

– Слушай, – вспоминаю вдруг, – помнишь, ты грозилась сделать меня своим Анку? Я вот что подумал: а ведь это же невозможно!

– Почему это? – в голосе остроухой слышится легкое любопытство.

– Ну подумай сама: ведь Анку приходят за людьми, соблюдая строгую очередь. И хоть нам, людям, она часто непонятна, но она есть! И любое нарушение очереди будет нарушением закона! Поэтому, превратив меня в Анку, ты бы стала нарушительницей!

– И что? – она все еще не понимает.

Я уже и сам начинаю сомневаться в своей догадке:

– Разве не положено было Туату наказать тебя?

– Меня? Из-за тебя? – Хине-Тепу издает какой-то непонятный звук, похожий на комариный писк. – Человек Одон, ты слишком много о себе мнишь. Просто поверь, что если мне нужно будет сделать из тебя Анку, то препятствием этому будет только наша личная с тобой договоренность. И никакой закон, придуманный другими людьми или Туату, не сможет меня остановить.

Каждый раз, когда я начинаю думать, что немножко разобрался в мире кровососов, оказывается, что я не знаю ничего! И если так дела обстоят со мной, то что говорить о большинстве моих соплеменников? Бедняги, они ведь вообще ничего не знают!

Но соглашаться таким уничижением моей скромной персоны не хочется и я захожу с другого конца:

– Не зря же ваш Сид не пускают в наш мир? Если бы ты стала вести себя здесь так, будто ты из числа здешних Туату, то тебя бы точно наказали! Или даже весь ваш Сид!

– Чушь, – возражает Хине-Тепу. – Ничего бы не произошло. Мы пока еще не здесь не потому что имеем какие-то обязательства перед людьми, а потому что потеряли силу и не могли оградить свой Сид от опасностей. И те Сиды, которые могли это сделать, в те времена приняли нас под свою защиту – мы стали зависимыми и, значит, подчиненными. Но это было давно, а мир с тех пор сильно изменился. Теперь мы сильны, и осталось только доказать это.

– Ты хочешь сказать, что между людьми и Туату нет никаких договоренностей и то, что мы до сих пор живы – не результат соблюдения закона?

– Наверное, мне не следовало бы тебе этого говорить, но ты прав. Если мне нужен будет Анку, я возьму любого из вас и ни один Туату не станет мне перечить. Это мое право.

Святые Духи! Я начинаю беспокоиться за свой разум! Только в голове сложится более-менее четкая картинка о том, как устроен мир, как эта кровососка норовит разбить ее вдребезги!

Фея останавливается перед застрявшим в дорожной колдобине возком, вокруг которого бегают двое священнослужителей. Понаблюдав за суетой самую малость, я соображаю, в чем дело! Святое Уложение запрещает им работать в субботу, а худосочный возница не может в одиночку выдернуть колесо из рытвины. Он тужится, упирается руками и ногами, но если не считать вздувшихся на лбу жил, никакого толку от его усилий нет. У дверей ближайшего дома собралась стайка детей лет пяти-семи, они радостно обсуждают небывалое событие, громко галдят и смеются.

– Бесовы дети! Чтоб вас демоны прибрали! – зло бросает в их сторону слуга Святых Духов, детина с невыразительным лицом под выбритой макушкой и лопатообразными клешнями вместо обычных рук, но к колесу даже не думает прикасаться: соблюдение заповедей для него превыше всего сущего.

А второй священник, толстяк в пару стоунов весом, сверкающий злыми глазами из-под сросшихся на переносице бровей, узревает меня и ласково так говорит:

– Привет, парень. Не желаешь ли помочь нашему вознице? Тебе это зачтется!

Мне становится любопытно. Я не могу сообразить – каким образом мне зачтется такая незначительная помощь? Анку придет на пару недель позже? Но Хине-Тепу мне только что объяснила, что Анку приходят тогда, когда им нужно, а не когда я или еще кто-то с ними договорится. Может быть, мне будет даровано искупление? За такую-то малость? Что-то сомнение меня одолевает. Тогда что мне зачтется? Разве в Святом Уложении написано, что добрые дела плюсуются, а плохие вычитаются из общего итога? Нет, там прямо указано: «не считай совершенных тобою добрых дел и не совершай недобрых, только хороший человек наследует нам, но не тот, кто подобно купцу считает прибыли и убытки».

– Как же мне это зачтется? – спрашиваю мордатого.

Он кривит свою рожу, будто сожрал кислое яблоко. От этого его лицо становится совсем уж неприглядным и я даже перевожу взгляд на бедолагу-возницу.

– Сказано Святыми «не считай своих добрых дел», – перевирает Уложение священник и замолкает, словно полностью ответил на вопрос.

– Ага, – говорю, – даже не пытался считать, только спросил – как зачтется?

Смотрит на меня исподлобья, что-то соображает себе, снисходит до объяснения:

– Не знаю. Добрые дела не остаются без нака… поощрения. Про то Святым Духам ведомо. Хочешь узнать точно – спроси у них в вечерней молитве.

Меня дед частенько поучал, что никогда не нужно связываться со священниками. Очень уж мудреная у них вера, в которой нет места разумению, зато в избытке слепого поклонения неизвестности. Мы, крестьяне, не любим неизвестность.

Но с лошади соскакиваю, подхожу к вознице:

– Тяжело? – спрашиваю.

– А то ж! – выдыхает из худой груди.

– А не знаешь случаем, где такой Гуус Полуторарукий обитает?

Мужичок шарахается от меня прочь и почти падает, но мешает телега, в которую он упирается спиной. Видно, как мечутся мысли под его низким лбом, внезапно он обмякает, и, видимо, на что-то решившись, выпаливает:

– На улице зеленщиков спросишь Донегала. Он знается с отребьем. Если сумеешь понравиться – он сведет тебя с Гуусом.

Ну вот. Еще ничего доброго не совершил, а мне уже зачлось, как и обещал священник – нужного человека долго искать не придется. Только непонятно, что так испугало тощего?

– А где такая улица?

– Прямо езжай до белой башни с огнями Святого Духа, там повернешь направо, а как доедешь до рынка, так и увидишь нужное место. А то спроси кого-нибудь.

– А двор постоялый там найдется?

– А ты где-нибудь видел рынок без постоялого двора рядом? – вопросом отвечает доходяга.

– В нашем Хармане возле рынка нет постоялого двора, – привожу свой веский довод.

– В Хармане? Это где же такая дыра?

Обсуждать с ним значение Хармана для королевства я не собираюсь.

– Давай что ли, подвинься! – плюю на ладони, ухватываюсь за спицу колеса и что есть сил тяну его вверх и на себя.

Возница подхватывается, тоже тянет. С чавканьем колесо вырывается из размокшей глины, я отпускаю спицу и выпрямляюсь.

– Всего делов-то! – ухмыляется лысый священник.

– Так сделал бы, – бросаю ему, как мне кажется, насмешливо, но он никак не реагирует и грузно переваливаясь с ноги на ногу, лезет в возок, сверкая бледными икрами из-под многократно штопаной хламиды.

Влезаю в седло, в пояс мне цепляются цепкие руки Туату.

– Слушай, – говорю ей, – а из священников вы Анку делаете?

– Мы – нет, – отвечает. – Мы ни из кого Анку не делаем. Мы заперты в Сиде. Забыл?

– Ну я имею в виду Туату вообще, – объясняю ей свой вопрос, а сам объезжаю медленно ползущий возок со святошами.

– Конечно. Нет разницы среди людей из-за рода ваших занятий.

– Что, и короля тоже можете?

– Не все, не всякого и не всегда. Но если нужно будет, то и короля.

Я ровняюсь с возницей, уверенно погоняющим коротконогую коняжку и на правах старого знакомого напоминаю о себе еще раз:

– Слышь, мужик, а возле того рынка меняльная контора есть?

Он не отвечает, потому что во рту у него ароматическая трубка с храмовыми благовониями, вызывающими кратковременный дурман в голове. Он показывает мне растопыренную пятерню, долженствующую означать, что меняльных лавок в той округе наберется не меньше пяти.

У белой башни я сворачиваю. Он не только белая, она еще и огромная! Гороздо больше – раза в три – той, из которой я прыгал на Кюстинской площади. Если бы пришлось прыгать из этой, я переломал бы себе ноги и ребра – самое близкое окошко на высоте семи человеческих ростов. Повезло Карелу и мне, что Клиодна остановилась не в этой белой башне.

Пока добираемся до жилища Донегала, я глазею по сторонам и город мне определенно нравится. Как-то поживее нашей дыры будет: люди снуют, ослы ревут, коты шастают по крышам, возле засорившихся канав суетятся люди в красных безрукавках – видимо, расчищают стоки. В Хармане если бы канава засорилась, то никому бы и дела до нее не было. Мусор сам бы сгнил со временем и утек с дождями. А здесь смотри-ка, чистят! Почему-то осознание этого приводит меня в восторженное состояние.

От рыночной площади в разные стороны тянутся шесть улиц. И улицу Зеленщиков видно сразу – почти у каждого дома первый этаж занимает лавка ботвинников. Всюду лопухи, травки и невиданные мною прежде плоды. Рядом присоседилась улица, видимо, мясников, а чуть поодаль – хлебопеков. Даже вывески специальные не нужны, чтобы понять кто здесь на какой улице. Только интересно, как приезжим найти нужную улицу ночью, когда лавки закрыты?

И народу, народу бродит меж лавок! Только и видно: головы в шапках, простоволосые, в чепцах, с косами и лысые – прямо море голов. Наш бы с дедом мед сюда – вот где оборот был бы! Зря меня дед не слушал, отказывался сюда наведаться. Давно бы уже богаче Шеффера жили.

Мечтания обрываются, потому что я въезжаю на нужную мне улицу. Хорошо бы сразу на постоялый двор, а уже потом искать неведомого мне Донегала, но очень мне хочется закончить дело с Гуусом. Хине-Тепу не возражает. У первого же торговца огородными травами спрашиваю:

– Эй, почтенный, скажи мне, как найти Донегала?

По окладистой бороде и солидной золотой цепи на объемном пузе я понимаю, что передо мной очень важная персона – как бы не сам глава местного цеха поставщиков ботвы. Догадка быстро подтверждается: перед ним вытянулись четыре работника лавки, и он им что-то степенно выговаривал. И сразу соображаю, что если его дом ближайший к рынку, то и оборот у него лучший, а значит, побогаче он будет, чем все остальные – как есть старшина гильдии. Если, конечно, у них здесь есть особые гильдии для зеленщиков или каких-нибудь брадобреев. Про себя называю дядьку Бородой, и тут он снисходит до ответа:

– Зачем он тебе? – любопытничает лениво. – У меня товар не хуже. Бери здесь, найду все, что нужно.

– Я бы взял, почтенный, но у меня денег – даже на пирожок с зайчатиной не хватит.

– Тогда проваливай, – Борода отворачивается в сторону к своим служкам, – много вас таких ходит здесь.

– Если у вас еще кто-нибудь утащит хоть пучок редиски, тупые уроды, – начинает он внушение своим приказчикам, – я вам ваши тупые безглазые бошки поотрываю к Святым Духам. Или не поленюсь, схожу к квартальному и сообщу, что у вас поддельные документы. И поверьте мне, Эти с вами долго разбираться не станут…

Я зачем-то слушаю его страшные угрозы, и мне становится смешно.

– Спасибо на добром слове, добрый человек, – я решаю поблагодарить Бороду за оказанную мне любезность. – Теперь буду знать, как принято обращаться с незнакомыми людьми в прекрасном городе Вайтра.

Он опять поворачивается ко мне, вязко осматривает нас от копыт Феи до моего румяного лица, сплевывает под ноги и заключает:

– Да мне поровну твои знания, сосунок. Будь ты хоть сам королевский племянник. Вали отсюда, если денег нету!

Немигающим тяжелым взглядом он смотрит на меня и я тушуюсь, отвожу глаза и пихаю Фею пятками под ребра, чтобы быстрей пронесла меня и Хине-Тепу мимо неприветливого торговца. Должно быть, тяжело приходится его несчастным батракам. И по их опустившимся плечам я догадываюсь, что очень близок к истине.

Донегал находится в восьмой от площади лавке. Ему лет тридцать, половину лица пересекает багровый рубец, опустивший краешек левого глаза на пару пальцев ниже правого – личность приметная. Он торгует один, без помощников.

И на мой вопрос о Гуусе Полутораруком он задумчиво устремляет взор к небу, тяжело вздыхает и говорит:

– Да когда же это кончится, а? Завязал я! Как от папани получил эту лавку в наследство, так и завязал! Купи лучше травку. Зеленая, свежая. Видишь, еще роса не высохла?

У него на подбородке и горле сухая шелушащаяся кожа, покрасневшая и с мелкими пупырышками. Неприятная личность. Я бы поостерегся покупать у такого петрушку и базилик. Мало ли чем он их поливает? Видимо, так думаю не я один – покупатели к Донегалу не спешат.

– Пять оловяшек, – говорю как бы в задумчивости.

Зеленщик ожидаемо по-доброму улыбается мне, но слова, срывающиеся с его тонких губ, рушат мои надежды:

– Малой, ты из какой дыры сюда приехал? За пять оловяшек я тебе пучок зелени подсохшей могу продать и ничего больше. И только из-за того, что ты убогий и поэтому жалко мне тебя. Еще и чучело какое-то с собой возишь.

Он замолкает, с ленивым любопытством разглядывая мою спутницу, укутанную в свою бесформенную хламиду – только глаза чуть-чуть видны – а я стал думать о необыкновенной дороговизне столичной жизни.

Через четверть часа Донегал начинает хмуриться и заявляет:

– Ехай отсюда, малой. Не загораживай своей кобылой лавку от покупателей.

– Мне нужно к Гуусу, – отвечаю, – а ты дорогу говорить не хочешь.

– А если я тебе по башке вот этой дубиной? – торговец показывает мне суковатую палку, прислоненную к стене у входа в лавку.

– За что? Я законов не нарушаю. Товаром вот интересуюсь. Присматриваюсь тщательно. Но если ты все же начнешь делать глупости, тогда я чуть дальше отъеду, встану там и буду всем желающим совершенно бесплатно показывать свои шишки и синяки, вопить о том, как многоуважаемый Донегал избивает своих клиентов, и призывать проклятья на твою голову. Торговлишка у тебя и так кое-как идет, а через час вообще прекратится навсегда.

Он недобро усмехается:

– А если я позову стражу, то тебе таких тумаков навешают, что сидеть на своей кобыле не сможешь целую седьмицу. И из города тебя точно выкинут.

– Это вряд ли, – беззаботно отмахиваюсь от нелепого предположения. – Я несовершеннолетний, меня трогать нельзя. Ведь не поедет же никто в Харман за разрешением от опекуна на мое задержание? Нет, не поедут.

Он долго задумчиво смотрит на меня, потом на соседнюю лавку, где свои овощи перед какой-то стряпухой расхваливает тощий бледный мужичок. По лицу Донегала пробегает довольная усмешка, он манит меня пальцем и, когда я опускаю к нему голову, он громко шепчет:

– У меня есть к тебе предложение! А давай мы вот как сделаем: я тебя взгрею дубиной, ты отъедешь вон туда, – он показывает направление, – встанешь там и начнешь делать то, что только что мне обещал, но вот орать будешь не про меня, а про Сигмунта – вон он, тощий, стоит, чтоб его Эти прибрали! Сквалыга!

Видя, как я хочу возразить, добавляет:

– А я тебя за это вечером к Гуусу отведу. Бесплатно! А про Сигмунта не волнуйся – плохой он человек. Каждый вечер свою бабу лупит чуть не до смерти, давно пора его проучить, да только нету такого закона. Видишь, видишь, какая у него злая рожа? Так и зыркает по сторонам, норовит кого-нибудь со свету сжить!

Думаю я недолго. Мне не нравится мысль порочить человека выдуманными грехами, но особенного выбора у меня нет, ведь судя по тому, что за пять оловяшек мне пообещали лишь пучок травы, дороговизна в Вайтре отчаянная и каждый грош нужно тратить разумно. Шкуру свою немножко жалко, но я ведь молодой? Зарастет быстро.

– Спутница моя пусть пока у тебя в лавке посидит, – говорю Донегалу. – Или подожди, пока я ее на постоялом дворе пристрою.

– Я подожду, – обещает зеленщик и сразу советует: – Хороший стол в таверне у Тима Кожаные Щеки. Недалеко. И недорого. Если поспешишь, можешь успеть. И вроде бы пустовала у него пара комнат. Прямо по улице до храма, а там справа увидишь – вывеска приметная.

Постоялый двор и в самом деле выглядит добротным. За стойкой считает мелочь хозяин – его висящие гладко выбритые щеки настолько необычны, и так похожи на кожаные мешки для перевозки воды и масла, что становится понятна причина появления такого странного прозвища.

Мы быстро сговариваемся. Цена неприятно поражает меня в самое сердце – пятнадцать оловяшек за ночь! По меркам Хармана этих денег хватило бы на неделю. Да что далеко ходить – я у Герды жилье снимал за сорок монет в месяц! А здесь за ночь – полтора десятка!

– Не огорчайся, – утешает меня Тим, показывая комнату. – В стоимость входит завтрак. На одного. Столица, здесь все дорого. Приехал бы зимой, когда нет ярмарок, все было бы дешевле. За полдюжины сговорились бы. Давай-ка мне свою подорожную, я у квартального сам отметку сделаю на седьмицу.

Хине-Тепу остается одна, а я, переодевшись в одежду поплоше, возвращаюсь к хитроумному Донегалу.

Лупит он меня своей дубиной так, словно решил выместить какую-то давнюю обиду. Будто не я извиваюсь под его палицей, как змея на сковородке, а тот самый Сигмунт, пакость которому он решил устроить. Больно! И пара ссадин заживать будут долго, но дело – прежде всего. Обзаведясь десятком синяков, отбегаю в сторону и начинаю вопить:

– А-а-а-а! Бедный я несчастный! Никого у меня заступников нету! Люди, посмотрите, как добрейший Сигмунт поколотил меня, когда я просто понюхал пучок его редиски! Ой, помру сегодня! Бедного сироту обидели!

Я исторгаю из себя ложные обвинения с неистовостью площадного шута. Громко, яростно и люди мне верят, сначала вокруг собирается небольшая толпа и зрители мне сочувствуют. Некоторые настолько участливы, что того и гляди пойдут несчастного Сигмунта учить жизни.

Сам бедолага сначала пытается объяснить людям, что их обманывают, потом делает вид, что он здесь постороннее лицо, но быстро понимает, что это не способ избежать позора. Тогда он спешно закрывает лавку и исчезает где-то в ее недрах.

Довольный Донегал в это время расхваливает свой товар одновременно трём покупателям: какой-то дородной тетке, шустрому поваренку и подвыпившему кожемяке. Все трое были в числе тех базарных зевак, которые обязательно сбегаются поглазеть на то, как кого-нибудь обидели.

Еще через четверть часа я возвращаюсь к нему снова переодетый и вымытый, а зеленщик довольно потирает свои корявые руки:

– Малец, сколько денег тебе нужно, чтобы отрабатывать этот номер каждый день? У каждой лавки на этой улице? Кроме моей, само собой.

Я почесываю отбитую палкой спину, морщусь и злюсь:

– Совсем ты дурной, Донегал? Если такие фокусы проводить каждый день, то уже послезавтра тебя выгонят с этой улицы. Перед этим хорошенько намнут бока – чтобы не придумывал пакости для других. Сигмунту теперь долго не отмыться, думаю, как бы к нему в лавку сердобольные тетки стражу не вызвали.

– Поделом, – хохочет зеленщик. – Ух и надоел он мне своей постной рожей! Раньше до моей репки и спаржи редко какой покупатель добирался, а сегодня я почти недельную выручку сделал. Каждый день бы так!

– Поздравляю, – бурчу недовольно. – Веди меня к Гуусу.

Время уже подходящее, большинство лавок потихоньку закрываются, поток покупателей иссякает. Донегал громко свистит и из дома напротив выкатывается толстый мальчишка. Мой ровесник или чуть младше. Его голубые глаза неестественно выпучены – наверняка какая-то родовая болезнь. Встречались мне такие: у одних от прадеда до правнука все с огромными носищами, у других какое-нибудь ухо вбок оттопырено. А этот вот с глазами как у испуганной лягушки.

– Эй, Ося, я уйду ненадолго, присмотри за товаром, – распоряжается Донегал. – Как обычно.

– Ага, – кивает ему мальчишка и хватает с прилавка пучок разной зелени. Парочка красных редисок отправляется сразу в его огромную пасть.

– Проглот, – жалуется мне зеленщик на пучеглазого Осю. – Не столько продаст, сколько сожрет. А мне потом с его папашей объясняться. А остальным вообще веры нет – все разворуют. Ладно, пошли.

Мы идем сначала по широким улицам, потом углубляемся в узенькие переулки, и мне начинает казаться, что добром этот поход не закончится. На всякий случай спрашиваю у провожатого:

– Эй, друг, а кто такой Гуус Полуторарукий и почему его все боятся?

Он на мгновение замирает, сбиваясь с уверенного шага, плечи его заметно напрягаются, но очень быстро зеленщик принимает прежний невозмутимый вид и нехотя отвечает:

– Гуус – предводитель городской шпаны. В основном под его рукой ходят бестолковые малолетки вроде тебя, промышляют мелким воровством, но иногда берутся и за более серьезные заказы. Их много, они голодные и злые, поэтому осечки случаются редко. Маро несколько раз пытались чистить трущобы города от гуусовских бандитов, но те каждый раз растворялись среди подземелий, в которых даже Этим ориентироваться трудно. В общем, они не выходят без дела на поверхность, а Эти редко суются туда. Только если уж совсем шпана обнаглеет. Тогда вычищают по возможности.

– А ты откуда знаешь Гууса? На несовершеннолетнего ты, вроде бы давно не похож?

– Мы все стареем, малец, – отвечает Донегал. – Жить в темноте катакомб – это не по мне. Да и Эти дают тем, кто решил завязать с прошлым целых десять лет свободной жизни. И только потом ставят в свою очередь. А там и еще десять лет впереди оказаться может. Мне уже тридцать. Десять лет под землей я бы уже не прожил. Да и дядюшку вовремя прибрали.

– Подожди-ка, а разве Эти не заставили тебя показать тайные ходы и все такое?

– Конечно заставили. У Маро не забалуешь. Да только и Гуус не лыком шит и не пальцем делан. В общем, Этим достались все больные, увечные и недовольные – те, кто сами желали смерти или говорили против Гууса.

Я обдумываю его слова и выходит у меня, что Анку не такие уж и всесильные, как мы о том привыкли рассуждать. Есть недовольные их властью и даже много.

Заканчиваем мы наш путь в неприметном тупичке у кривой дверцы.

– Здесь, – говорит Донегал и как-то по-особенному колотит в нее сапогом.

– Чего тебе? – отзывается кто-то по ту сторону. – С собаками познакомить?

– Не! – быстро тараторит мой проводник. – Это я, Донегал. Здесь парнишка один Гууса ищет.

– Ну и пусть ищет, – отвечает невидимка. – Тебе-то какое дело?

– Передайте Гуусу, что я от Карела с Болотной Плеши! – кричу я, пока нас окончательно не послали подальше отсюда.

– Что? – дверь надрывно скрипит и в узкой темной щели показывается глаз с бельмом.

– Карел с Болотной Плеши велел…

– Проходи, – дверь открывается ровно настолько, чтобы я смог в нее протиснуться. – А ты, морковкин барон, вали отсюда!

За закрывшейся дверью послышалось недовольное брюзжание зеленщика:

– Сам ты лошак! Старый пень.

Внутри помещения темно, только слабый свет из дверных щелей еле пробивается внутрь. Я пытаюсь привыкнуть к темноте, но не успеваю – чья-то сухая клешня требовательно цепляется за мой локоть и тащит за собой.

– Не бойся, здесь споткнуться не обо что. Пошли-пошли! – я подчиняюсь и шагаю следом за стариком.

Какое-то время мы медленно плетемся и слышится только шорканье его ног.

– Осторожнее. Ступенька, еще ступенька. Много ступенек. Порог высокий. О-па! – он придерживает меня от падения. – Не спеши, мальчик. Направо сейчас…

Мы куда-то спускаемся. На двадцать шестой ступеньке – все они разной высоты и идти по ним быстро не смог бы никто – я на мгновение отвлекаюсь от них и сразу теряю счет. Я никак не могу привыкнуть к темноте, потому что чем дальше мы идем, тем темнее становится. Не видно вообще ничего! И тьма приобретает необыкновенную плотность, обволакивает меня, звенит в ушах. В нос пробивается гнилостная вонь, появляется ощущение затхлости и сырости. Вокруг ощутимо холодеет. Меня начинает трясти легкий озноб.

– Не бойся, мальчик, скоро станет светлее, – скрипит поводырь.

И точно – впереди появляются сначала пятна, а потом я начинаю различать стены, мрак отступает в углы, и мы скоро оказываемся в просторной комнате с дырой в очень высоком потолке.

Наверняка днем сверху падает яркий столб света, ослепляющий любого, кто проберется до этого помещения по темным лабиринтам, но сейчас в круглом кусочке неба видны звезды.

– Жди здесь, – произносит старик, отступает в темный угол и буквально растворяется в нем.

Я стою в центре, под звездами, верчу головой, но картина яснее не становится. Тихо, как в склепе. А может быть, это и есть какой-нибудь склеп?

– Откуда ты знаешь Карела? – из темноты раздается незнакомый голос.

Это происходит так внезапно, что я вздрагиваю и начинаю испуганно озираться.

Голос странный, он как будто прожевывает слова перед тем, как их произнести. Чувствуется небольшой акцент, он произносит «Карела» как «Кар Эла», и делает большие паузы перед каждым словом.

– С кем я разговариваю?

– Мне сказали, что ты искал меня и называл имя владетеля Болотной Плеши?

– Если тебя зовут Гуус Полуторарукий, то да – я искал тебя.

– Тогда ответь – откуда ты знаешь Карела?

Сколько я не вглядываюсь в черноту углов, но так и не могу разобраться, кто и откуда со мной разговаривает. Звук исторгается сразу отовсюду.

– Мы встретились с ним в Хармане. Я помог ему с деньгами и еще… в одном деле.

– Какой у него был клинок? – задает невидимка неожиданный вопрос.

– Я не очень разбираюсь в них, чтобы уверенно судить о том, но одно знаю точно – у его клинка был потайной механизм.

– И что он открывал?

– Серебряное лезвие!

– Верно. Ты знал Карела. И знал его достаточно близко. Хорошо, скажи мне, зачем ты пришел?

Я собираюсь с мыслями и выпаливаю:

– Когда Карел погиб, он оставил…

– Погиб?

– Так получилось.

– Он выполнил свой обет?

– Да, если мы говорим об одном и том же обете, связанном с событиями на Болотной Плеши, произошедшими многие годы назад.

Гуус – если это он – молчит. Видимо, соображает что-то и решает, что теперь со мной делать.

– Эй, мне продолжать?

Из угла слева за спиной раздается шорох. Я поворачиваюсь и вижу перед собой неопределенное существо. У него действительно полторы руки: левая длинная до колена, правая короткая, еле достает до пояса. Но обе они оканчиваются массивными пятернями. Он приближается ко мне и я различаю его очень породистое лицо, будто созданное для того, чтобы служить натурой скульптору, ваяющему памятник какому-нибудь королю. Его спина изогнута вправо, словно в детстве его огрели здоровенной дубиной, он сломался, да так все и осталось.

– Я Гуус, – сообщает мне уродливый человек. – Карел был мне как брат. И мне жаль, что я не присутствовал при его кончине. Как он умер? Ты сказал, что он успел убить Клиодну?

Если он хотел меня удивить, то ему это удалось. Я ведь думал, что мне досталась судьба единственного человека, знающего о Туату.

– Немножко не так. Клиодну убил я. Я выбросил ее отрубленную голову на солнечный свет. А Карел остался там – удерживать ее тело, пока я бежал к окну. Не думаю, что ему удалось выжить. Да и кричал он так, что… Нет, не может быть, чтобы он выжил. Он так же мертв, как этот камень, – я топаю по полу.

Полуторарукий хмурится. Словно весть о смерти бродяги Карела принесла ему физическую боль. Наверное, так и должно быть у хороших друзей? Тогда я не очень хороший друг, потому что мне Карела не было жалко ни капельки – ведь он сделал именно то, о чем мечтал. Но, возможно, он поторопился умереть? Кто знает, что еще мог бы сделать наш общий друг Карел?

– Печальную весть ты принес, юноша, – сообщает мне этот странный человек, будто сам я ее трагичности не понимаю. – И вместе с тем радостную! Если это вышло у Карела, то, значит, мы все же можем добиться освобождения от власти этого ненавистного племени!

Его глаза заполняются влагой и странным блеском, нижняя губа начинает дрожать.

Мне странно, что неустрашимый предводитель подземных шаек оказывается настолько слезливым и чувствительным, но может быть, я чего-то не понимаю?

Гуус своей длинной лапой достает из сумки на поясе грязную тряпку с драными кружевами по краям – когда-то она была огромным носовым платком – и вытирает лицо, размазывая выступившие слезы по щекам:

– Спасибо, друг, – дрожащим голосом произносит он, – спасибо тебе за добрую весть, ты вернул мне веру в будущее. Спасибо тебе и прощай. Слепой Харри выведет тебя обратно.

Он поворачивается, собирается уйти!

– Эй, Гуус! У меня к тебе дело! – кричу я страшным шепотом, чтобы не нарушить таинственность окружающего меня мрака. Мне кажется, что крикни я в полный голос и сами стены обрушатся на мою голову. – Карел обещал, что у тебя найдется для меня кое-какое наследство!

– Наследство? – он морщит свой ясный лоб. – Какое наследство?

Мне кажется, он искренне удивлен и не будь у меня зашитого в подоле прощального письма от Карела, я бы поверил Полуторарукому.

– Вот, – я разрываю подкладку, достаю единственное, кроме памяти, что осталось мне от погибшего друга и протягиваю записку Гуусу.

Он оглядывается, что-то командует невидимым мне подручным и из тьмы выползает какой-то хромец с еле тлеющим фонарем в руке.

Полуторарукий вглядывается в строчки, короткой рукой чешет себе впалую грудь и бормочет:

– Ну, здесь ничего не поделать. Положено, значит – положено. Видно, нашел в тебе что-то мой погибший брат. Эй, Куннар!

Хромец снова выступает из тени, весь вид его говорит о том, что готов он выполнить любую прихоть предводителя. Прикажет мне сапоги лизать – будет наводить блеск, а велит перерезать мне горло, то и это требование верный слуга исполнит с вдохновенным старанием.