Текст книги "О Тех, Кто Всегда Рядом!"

Автор книги: Дмитрий Бондарь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

– Это не они. Это Сид Гирнери отдал им приказ схватить меня. Если я здесь появлюсь. Убить меня они не смогли бы, но задержать эту проекцию тела в этой реальности до появления кого-то из хозяев для них было бы возможно. А Гирнери просто отправили бы меня обратно – в Беернис. Младшим Сидам нельзя появляться у чертога Хэль без позволения старших. Но они никогда не дадут такого разрешения. Потому что очень не хотят стать младшими.

Иногда она начинала говорить такие загадочные вещи, которые в голове не укладываются; слова вроде бы понятны, но смысла в них нет никакого – это как выйти на рынок и раз в минуту открывать и закрывать уши, пытаясь из обрывков знакомых слов составить осмысленные рассказы.

Видя, что мне ничего не понятно, Хине-тепу изображает сочувствующую улыбку и поясняет:

– Мы, Туату, существуем сразу в нескольких реальностях, человек Одон. И когда я в этом мире прихожу на кладбище Кочевников, другие мои воплощения, в других сферах, других мирах и временах тоже совершают какие-то действия. От их согласованности зависит общий успех. А ненавистные тебе Анку существуют только в одной реальности – там, где они стали Анку. И могут на некоторое время сковать действия моего воплощения.

Я все равно не очень понимаю, о чем она говорит, кроме того, что Туату имеют еще какие-то тела. Но это значит, что убив Клиодну, мы с Карелом ничего не добились?

Об этом я и спрашиваю, подвешивая тесак за спину.

– Нет, немножко не так. – Туату морщит свой острый носик. – Лишившись здесь своего воплощения, Клиодна стала неполноценной. Как тебе это объяснить… Как ваза без донышка – вроде бы то же самое, но выполнять свои функции не может. И вернуться сюда не может. Наши проекции трудно уничтожить, но если это кому-то удалось, то новые не появятся – это невозможно. В Сиде Беернис таких Туату трое – из-за них мы стали младшим Сидом. Она все видит, понимает, но не может воздействовать на ваш мир. Никак. Да и на другие реальности тоже – потому что никто не станет слушать и подчиняться вазе без донышка. Так что в вашем смысле – вы ее действительно убили и надолго. А сегодня ты убил еще и восемь Анку. По человеческим меркам двухсотлетней давности – ты былинный герой отныне, Одон.

Она кротко улыбается, становясь похожей на простую девчонку. Если не принимать во внимание глазищи – можно легко обознаться.

Я все равно ничего не понимаю, но решаю, что разберусь с этим позже.

– Что теперь, когда нам никто не мешает?

– Теперь нам нужен один покорный Анку, – Сида задумчиво оглядывается. – Жалко, что здесь ты всех перебил.

– Зачем нам Анку?

Она поднимает на уровень глаз обе ладони, поочередно шевелит дюжиной пальцев, словно проверяя – на месте ли они и насколько послушны?

– Его мы отдадим Хэль.

– А он ей… ему нужен?

– Если мы хотим получить разрешение на наше дело – мы должны принести жертву Хэль. Хватит болтать, человек Одон. Пошли, поищем кого-нибудь.

Она разворачивается в сторону ближайшей улицы, вытягивает вперед руку и сообщает:

– Вон там какой-то пьяница бредет. Далеко. Годится.

А я все никак не могу взять в толк – за каким бесом ей понадобился еще один кровосос?

– Поищем Анку? Разве этих Анку никто не хватится? Ты же говорила, что Туату видят все, что видят их Анку? Значит, нас видели и вскоре…

– Пошли, Одон. Не нужно рассуждать о вещах, в которых ничего не смыслишь. У алтаря Хэль рвутся связи и каждый становится сам по себе. Разве ты этого не чувствуешь?

Я ощупываю себя на всякий случай, но ничего необычного не нахожу.

– Нет, не чувствую. А кто это – Хэль? – спрашиваю я, догоняя ушедшую вперед Хине-Тепу.

– Хэль – сущность мира, его итог и его начало. Жизнь устроена не так, как тебе кажется, человек Одон. А сейчас помолчи, мне нужна тишина.

Происходящее все больше напоминает мне дурную пьесу из рыночного балагана: события громоздятся вокруг главного героя, а он, беспомощный, ничего не понимая, следует в русле их течения, не в силах придумать даже мало-мальски разумного объяснения своим действиям. Зрители хохочут, подсказывают и порываются выскочить на сцену, но принять участие в пьесе им не позволительно. И приходится несчастному персонажу и дальше безропотно тянуть навязанную ему роль.

Пока я рассуждаю, мне становится виден шатающийся человек, придерживающийся за стену какого-то дома.

– Не мешай мне, человек Одон, – предупреждает остроухая. – У меня не очень большой опыт в создании Анку. Этот будет всего лишь вторым.

И до меня наконец доходит – зачем нам понадобился этот припозднившийся алкаш! Мурашки пробегают по хребту и плечам. Если я правильно понимаю, то сейчас я увижу то, чего не видел ни один оставшийся живым человек за последние две сотни лет. Если не считать Карела.

Мы уже совсем близко, кажется, до бедняги можно доплюнуть, если хорошенько напрячься.

– Стой здесь, – командует Хине-Тепу и я послушно замираю.

На улице очень темно, редкие фонари еще больше оттеняют черноту, и почти ее не освещают. Вид на город отсюда, со стороны кладбища, крайне зловещий. Серые дома похожи на огромные зубные пеньки в пасти больного человека. Если бы все не происходило столь стремительно, и рядом не было спокойной Сиды, я бы ни за что не остался здесь ни одного мгновения!

Обреченный пьяница застывает под фонарем, я различаю в сполохах фонарного огонька лицо, не узнаю, а больше догадываюсь, что передо мной тот самый дворянчик, встретившийся нам перед городскими воротами. Мне почему-то становится не по себе, я вдруг понимаю, что сейчас он перестанет быть тем спесивым юнцом, который въехал в столицу пару дней назад на лошади апельсинового цвета. И уже никогда не состоится его головокружительная карьера придворного бездельника.

Я не успеваю сказать даже слова, как моя спутница оказывается за его спиной, ее шестипалые ладони охватывают голову бедняги, шея открывается и… Никогда бы не подумал, что такие острые и длинные зубы могут поместиться в маленьком рту Хине-Тепу. Словно белые костяные иголки они протыкают горло дворянчика, но он блаженно улыбается, будто узрел голозадую селянку на сеновале. Ему, кажется, это даже нравится. Кровь темной дорожкой течет под воротник его потрепанной рубахи.

И я начинаю понимать слова деда о том, что любой человек больше всего боится смерти и больше всего желает ее же. Разница лишь в том, когда она приходит. Если вовремя – она желанна. И вызывает бешенное сопротивление, когда внезапна. Но дворянчику нет дела до моих прозрений – он умирает.

Я почему-то жду, что вот-вот раздастся гром, заполыхают молнии, что у Сиды вырастет хвост и рога, но ничего такого не происходит, только слабеющее сопение и бульканье в горле будущего Анку нарушают безмолвие ночи.

Спиной я вдруг ощущаю холод и шероховатость стены, к которой в беспамятстве прислонился. Наш деревенский священник ежедневно на проповедях пугал свою паству каким-то безликими демонами из древних писаний, гневом Святых духов и прочими никому не известными напастями, а настоящее зло – вот оно! В трех шагах от меня стоит, пьет из человека кровушку! Прав был Карел – такого не должно быть! Такое бытие недостойно человека. Никакого.

– Пошли, человек Одон, – обрывает мои нехитрые мыслишки кровососка. – Времени осталось мало, нам нужно успеть до утра.

Ее голос изменился, она говорит так, что едва ли можно разобрать. Ну да, поговори-ка с такими зубками! Сплошное шипение и свист. В уголках ее рта видны сгустки крови, которую она даже не удосужилась слизать. Наверное, опасается проколоть язык своими иголками.

Упокоенный дворянчик лежит темным кулем у нее под ногами.

– Он умер? – спрашиваю, а самого трясет, как от болотной лихоманки.

– Да, человек Одон, он умер. Тебе страшно? Зачем ты боишься? Ведь вы все смертны. Это ваша доля – умирать. Такими вас создали.

Говоря это, она цепляется тонкой ручкой в пояс мертвеца, легко поднимает тело и несет на весу так просто, как будто он всего лишь мешок с опавшей листвой.

– Не отставай, Одон, – ее голос уже становится нормальным.

И до меня доходит, что я только что краешком видел Туату в боевой ипостаси! Всего лишь маленькую девчонку, запросто удерживающую полдюжины злобных Анку и походя упокоившую взрослого… ну, почти взрослого мужчину. А если эта тварь войдет в полную силу? Да ее не одолеть и десятку городской стражи!

Я начинаю по-новому смотреть на поступок Карела. Ведь он-то в отличие от меня знал, что его ждет в башне, знал, на что способны остроухие! И все равно пошел. И меня потащил. Будь я чуть менее проворным и мои кости уже догнивали бы где-нибудь в подвалах той башни.

Размышляю так, а ноги сами несут уже за Хине-Тепу. Потому что оставаться на месте еще опаснее – ведь не перебили мы всех Анку в округе? Того и гляди еще какие-нибудь придут.

В темноте видно отвратительно и если бы не столько звезд, вылезших на небо из-за тучи, я бы вообще заблудился, но этой ночью Святые Духи ко мне милостивы, помогают не пропасть.

Пристраиваюсь след в след за Туату и вскоре мы оказываемся перед массивными воротами-решеткой, висящими на двух каменных столбах. Поверху идет длинная надпись из тусклого, наполовину проржавевшего металла – какая-то общая кладбищенская эпитафия, но прочесть ее я не могу – буквы едва различимы.

Ворота приоткрыты, но кровососку это не удивляет. Она проскальзывает внутрь, но я не вижу ее с той стороны! Решетка, сквозь которую видны ближайшие могилы, совершенно скрывает Хине-Тепу! Мне становится не по себе, я останавливаюсь, потому что не могу понять происходящее. Я еще не успеваю решить, что мне делать дальше, как из ворот высовывается шестипалая кисть, хватается за мою руку и мощно тянет меня за собой.

Внутри светло. Небо сиреневого цвета, четыре солнца, ни одного облачка.

Повсюду холмы и холмики – наверное так должно выглядеть кладбище, заброшенное тысячу лет назад. Некоторые из них высятся над землей на десяток моих ростов, но таких мало, большинство примерно до пояса.

– Где мы? – я оглядываюсь и вижу те же ворота, только за ними нет никакой ночи над Вайтрой: все то же сиреневое небо и…

Необыкновенный город. Он непостижимо громадный. Башни, полуразрушенные, местами нестерпимо блестящие, высящиеся до самого неба, идут друг за другом часто, создавая подобие сказочного ущелья, посреди дорог между башнями растут вековые деревья, опутанные побегами какой-то растительности вроде вьюнка. Все какое-то ветхое, но величественное настолько, что невообразимо представить себе тех, кто мог такое создать.

Хине-Тепу что-то говорит, но я не слышу – настолько открывшийся вид захватывает дух. Лишь привыкнув немного, поворачиваюсь к спутнице.

– Что это? – спрашиваю.

– Первый город моего народа, – отвечает Туату. – Фалиас. Так мы жили миллионы лет назад. И тоже умели умирать от времени. Эти холмы – кладбище моего народа, здесь нужно принести жертву и получить благословение на задуманное Сидом. Если бы ты был хотя бы Анку, ты бы ощутил потоки силы. Пошли.

Я бы и рад пойти, но ноги словно приросли к травянистой дорожке.

– А можно мне посмотреть на город? – показываю рукой за ворота.

– Нет, человек Одон, – качает головой Хине-Тепу. – Никому из вас не под силу перейти рубеж ворот. Шагни за них и ты окажешься в своей дикарской столице. Анку пробуждается. Идем.

И мы плетемся меж древних могил, давно и надежно заросших синей травой вперемешку с редким кустарником без листьев. Я постоянно оглядываюсь, но город никуда не пропадает, он нависает над нами, подавляет величием и одновременно пробуждает необыкновенный восторг. Если бы я был архитектором или строителем – я бы умер перед ним в безмолвном благоговении.

Хине-Тепу швыряет свою ношу на землю, простирает над ним руки. Полы ее одеяния, переходящие в широченные рукава, трепещут на ветру, немного заслоняя от меня происходящее. Она что-то лопочет.

Я отворачиваюсь в очередной раз поглазеть на башни, а когда вновь возвращаюсь к спутнице, то вижу, как над ней возвышается тот самый дворянчик. Взгляд его тускл, щеки ввалились, он редко кивает в ответ на речь остроухой. Потом поворачивается и трусит вперед меж холмиков. Мы спешим за ним следом и вскоре выбираемся на край огромной ямы.

Я не могу ее описать. Она настолько необычна, что никакие слова не будут достаточны. Идеально круглая, она становится заметно уже с глубиной. Ее дна не видно – оно скрывается в зыбкой дымке. Ее стены заросли сплошным ковром удивительной лозы. Но нигде не видно ни листа, ни виноградной ягоды. А перед ямой, одним краем в нее проваливаясь, высится приличных размеров булыжник с прорубленной в камне лестницей, ведущей к его плоской вершине.

– Мы пришли, – улыбается мне кровососка. – Это здесь.

Анку между тем бодро спешит по лестнице наверх, Хине-Тепу направляется за ним, но ступив на каменную ступень, оборачивается:

– Жди здесь, человек Одон. То, что произойдет там, тебе лучше не видеть.

Я замираю перед булыжником, не зная, куда теперь деваться.

– И никуда не уходи отсюда, чего бы не случилось, – предупреждает Туату. – Если ты потеряешься, найти тебя будет непросто, а времени у нас почти нет. Нужно спешить.

Я гляжу ей вслед, как ее маленькая фигурка поднимается все выше и выше. Анку уже на самой вершине – его не заметно.

Я оглядываюсь, но и города отсюда не видно: его загораживает впечатляющих размеров холм, у подножия которого лежат два каменных зверя! Они молочно-белы, они злы – я вижу их встопорщенные уши, оскаленные пасти, замершие в движении обломки некогда длинных хвостов. Каждый из зверей выше главного харманского храма. Какой больной разум мог создать этих чудовищ?

За спиной вдруг слышится какой-то тягостный звук: то ли вой, то ли крик. Я испуганно вздрагиваю, хотя уже совершенно не понимаю – чего еще мне можно бояться в этом мире? Или мирах – голова идет кругом. Я повидал уже столько, что хватило бы и десятку человек для написания самых проникновенных героических песен. Я все еще жив и почему-то боюсь всего лишь звука.

Он повторяется. Такой же заунывный, но более продолжительный. Страшный. Я не представляю, как должно бояться чего-то существо, чтобы кричать вот так?!

Отовсюду вдруг накатывает ощущение опасности, я падаю на четвереньки, стараясь стать как можно незаметнее, затравленно осматриваюсь вокруг, но не вижу ничего. Оно рядом, оно ищет смерть, оно повсюду. Мне становится тошно, внутренности выворачивает наизнанку, я хриплю и вцепляюсь пальцами в закаменевшую от сухости почву. Чувствую, как гнутся и ломаются ногти и только эта боль еще удерживает меня в сознании. Глаза пересыхают, я часто моргаю, все вокруг двоится…

Так же внезапно ощущение страха меня оставляет. Только что было и в следующий миг я удивленно смотрю на свои руки – на обломки кровоточащих ногтей, на дрожащие, измазанные в грязи пальцы. Я вдруг осознаю, что не понимаю чего боялся. Вокруг ничего не изменилось – те же белые каменные звери, холм, огромный камень, лестница в нем.

Я сажусь и сжимаю лицо руками. Дыхание мое прерывисто и тяжело – будто я только что одолел бегом дорогу от старого дома до пасеки.

– Плохо тебе? – раздается за спиной голос.

Хине-Тепу, будь она неладна!

Стоит передо мной – немного повзрослевшая, в глазах боль и какая-то непередаваемая тоска.

– Да уж, хорошего мало, – скриплю зубами, – предупреждать нужно.

– Об этом невозможно предупредить, – грустно оправдывается Туату. – Поднимись наверх, там лежит то, что я просила у…

Она недоговаривает, а мне почему-то не хочется спрашивать.

– А Анку где?

– Он ушел. Его больше нет. Нигде, – непонятно объясняет Хине-Тепу. – Забудь о нем.

– Он… умер? – не то чтобы я догадался, но ничего другого на ум мне не приходит.

– Умер он еще в городе, – устало говорит остроухая. – А сейчас его забрала Хэль. Иди наверх и неси сюда то, что там найдешь.

Я обреченно поднимаюсь. Ноги не слушаются, подгибаются, я каким-то чудом переставляю их по ступеням и, придерживаясь обеими руками за холодные стенки камня, медленно поднимаюсь наверх. На вершину выбираюсь на карачках.

Вид отсюда великолепный! На многие мили вокруг все как будто лежит передо мной на столе. И повсюду за границей холмистого кладбища высятся исполинские башни древнего города. Они очень разные: почти плоские, круглые, многоугольные, с наклоненными стенами, стеклянные и каменные. Дух захватывает.

Но дело – прежде всего. Я ожидаю увидеть размазанные по скале кишки, оторванные руки и ноги, но ничего этого нет. Только темное влажное пятно и лежащая посреди него… штуковина. Сначала я принимаю ее за металлическое кольцо, и только взяв в руки, понимаю, что это хитросплетенная из сотни тонких серебряных проволочек металлическая веревка. Скорее даже шнур. По всей длине он непостоянен: где-то почти плоский, где-то круглый. Странная веревка. Она гибкая, словно тряпичная, прочная, тяжелая – я никогда не видел ничего подобного. С нее капает вязкая черная жидкость. Неприятная на вид, но мне на ее вид плевать, главное – она нам нужна!

Держу веревку в руке, она приятно холодит саднящие пальцы. Она не похожа на оружие, но я почему-то знаю, что это именно оружие. Настоящее оружие для убийства Туату. Способное убить любого остроухого даже в кромешной тьме. А уж Анку ему упокоить на веки – вообще ничего не стоит. Мне бы тысячу таких шнуров!

Хине-Тепу настороженно оглядывается и выглядит беспокойной, и это выглядит странно. Что может взволновать это существо, остававшееся спокойным все это время?

– Оберни это вокруг пояса, – приказывает Сида, увидев в моей руке серебристую веревку.

Я послушно оборачиваю ее вокруг себя и в тот миг, когда я уже собираюсь связать на пузе симпатичный бантик, веревка вдруг соединяется концами! Они срастаются, превращая ее в гибкий обруч, затянутый на моей талии. Он не жмет, он почти невесом, он меняет цвет, становясь неразличимым на фоне куртки и только если ощупать меня, то можно его обнаружить. В другое время я бы удивился, но последний месяц был очень богат на чудеса и потребуется нечто совершенно безумное, чтобы поразить меня.

– Что теперь? – спрашиваю шепотом.

– Теперь нужно убраться отсюда подальше. Что-то здесь не правильно, в Сиде мне все представлялось иначе.

Туату начинает движение – плавное, стремительное, и я спешу за ней, чтобы не потеряться и не оказаться в этом неуютном месте одному. На бегу озираюсь вокруг, но ничего не вижу, и едва не сваливаюсь в яму. Теряю равновесие, машу руками как глупая курица, под сапогом предательски начинает осыпаться сухая земля, я не успеваю ничего сказать – даже воздух набрать в грудь не успеваю, как остроухая оказывается рядом, хватает меня за рубаху и резко бросает прочь от ямы.

– Смотри под ноги, человек Одон, если не умеешь летать, – слышу я, а Хине-Тепу уже опять впереди и мне снова нужно ее догонять.

Она несется прямо в противоположную сторону от тех ворот, через которые мы вошли на древнее кладбище. Мне очень хочется спросить ее о причине столь поспешного бегства, но мы выскакиваем из-за очередного холма и передо мной открывается вид на город – вроде бы такой же, какой я видел за воротами.

Я невольно притормаживаю, ноги заплетаются, а голова сама поднимается – к вершинам полупрозрачных башен. Челюсть отвисает и выгляжу я, должно быть, как наш деревенский дурень Аскольд. Только соплей не хватает под носом, соломы в волосах и нитки слюны до пупа.

– Не стой, человек Одон, – торопит кровососка, – нам нельзя здесь оставаться.

И с последним ее словом я начинаю чувствовать и сам, как ворочается вокруг та самая сила, что недавно бросила меня на колени и заставила рыть землю руками. Это понимание придает мне сил и я даже на мгновение опережаю остроухую. Впереди видны еще одни ворота, на этот раз распахнутые настежь – будто кто-то специально ждал нас.

Делая шаг наружу, я жду чего угодно, но яркий солнечный луч заставляет зажмуриться, а в следующий миг я чувствую, как в лицо мне кто-то брызгает холодной водой. И сразу наваливается шум свежего ветра, рев прибоя – мы на берегу моря!

Обессилено валюсь на мокрую скалу, Хине-тепу приседает рядом. У нее нет одышки, она вновь спокойна. Кладет руку на мой лоб и говорит шутливо:

– Ты очень быстро бегаешь, человек Одон. За тобой не угнаться.

– Мы успели? – хриплю пересохшим ртом. Чувствую, как от ее ладони расходится по телу приятная прохлада, снимающая усталость, дыхание восстанавливается.

– Да, успели, можешь отдохнуть, победитель Анку, – смеется кровососка.

– От кого убегали-то? От твоей Хэль?

– Хэль не только моя, она и твоя и… нас у нее много. Но убегали мы не от Хэль – от нее убежать невозможно.

– А от чего тогда?

Я прихожу в себя и сразу начинают болеть руки. Гляжу на разбитые пальцы и поражаюсь своему терпению.

– Не знаю, – отвечает остроухая. – Просто оставаться там было бы очень опасно. Да ты и сам это знаешь.

И с последним ее словом вздрагивает земля. Очень ощутимо. Потом еще и еще раз. Сверху начинают сыпаться мелкие камни, какой-то мусор – щепки, обрывки тряпок, кости.

Оглядываюсь. Мы с Хине-Тепу расположились на обочине узкой дороги, прорубленной над берегом в высоченной скале. Ее вершина теряется где-то в опустившемся облаке, а основание омывается огромными волнами, время от времени забрасывающими пену на дорогу. Один конец дороги, видный отсюда, оканчивается воротами с какой-то надписью поверху, второй упирается в черный зев туннеля, пробитого в камне. Только теперь в голову приходит мысль, что забрались мы далековато и от Хармана и от Вайтры – ведь ни там, ни там нет моря. Только реки.

Скала черная, дорога серая. Тина на камнях зеленая и вонючая. Море – беспредельное, злое и мокрое. И еще здесь трясется земля!

– Где мы?

– Мои слова тебе ничего не скажут, человек Одон, – вздыхает Хине-Тепу. – Да я и сама не уверена в том, что точно определила. Но, поверь мне, это другой мир. Здесь никогда не знали ваших королей, Святых Духов и даже… нас. Здесь мы другие.

Я внимательно смотрю на нее и отмечаю, что она преобразилась. Где-то незначительно, но везде заметно. И продолжает преображаться! Глаза стали больше похожи на людские, уши немного изменили форму, волосы стали светлыми и приобрели золотистый оттенок, глаза перестали быть голубыми льдинками и окрасились приятной зеленью, заметно выросла грудь и… руки. Руки потеряли по одному пальцу! Теперь ее очень просто перепутать с какой-нибудь человеческой красоткой. Ее балахон, напоминавший безразмерный плащ с капюшоном, стал заметно уже, у него появились широкие рукава, вышитые по всей длине красивыми золотыми узорами, капюшон уменьшился и теперь не скрывает полностью ее прелестную головку. Если бы я встретил ее только сейчас, решил бы, что передо мной какая-нибудь принцесса в изгнании. Вот только слабое сияние, исходящее от ее фигуры, мнится мне сомнительным достоинством. Не в нашем положении сверкать на улице подобно новенькому золотому! И еще – она определенно подросла, став теперь чуть выше меня.

На всякий случай ощупываю себя, ожидая чего угодно: отросшего хвоста, копыт в сапогах, мохнатой спины, но ничего этого нет – я такой же, каким был. И даже родинка на левом виске никуда не девалась.

– Ты не можешь измениться, человек Одон. Ты всюду одинаков. – Хине-Тепу склоняет свою симпатичную головку к правому плечу и… моргает!

Готов спорить с кем угодно – раньше она никогда этого не делала!

– Пойдем обратно? – спрашиваю, а сам не верю, что так может быть.

И точно – Туату тяжело вздыхает:

– Не сейчас. Нужно переждать хотя бы несколько дней. Сейчас с той стороны, – она кивает на ворота, – что-то происходит. Я не хочу стать свидетелем этому. Мне страшно. Обитель Хэль – единственное место, где мы смертны полностью. А в Вайтре нас будут ждать Анку Гирнери. И, наверняка, Анку из Сида Динт. Я могу и не справиться. А если еще и Туату…

Я не дослушиваю, потому что до меня вдруг доходит, что вернуться обратно я не смогу. Без нее – точно не смогу. Мне хватит одних лишь Анку, торчащих у ворот кладбища Кочевников. И сразу вспоминаю слова деда о том, как важно иметь место, куда всегда можешь вернуться. У меня, очень может так оказаться, отныне такого места нет.

– И что же делать?

– Ждать, – разводит руками Хине-Тепу.

– Хорошо тебе, – хмыкаю, – раз в полгода поела и довольна. А мне-то приходится по два-три раза в день пузо набивать.

И сразу некстати приходит голод.

– Пойдем-ка, красавица, посмотрим – что там за поворотом?

Она согласно кивает и пристраивается за мной следом, ни дать ни взять – покорная девица.

Идем, я осматриваюсь: на скале ни деревца, ни травинки, один лишь камень разных оттенков черного. Море пустынное, не видать ни островков, ни кораблей. Волны иногда выбрасывают пену и брызги на дорогу, отчего она выглядит помытой.

Между камней находится лужа и я спешу сунуть в нее свои разбитые руки; мне кажется, что нужно смыть кровяную корку с грязью и тогда сразу наступит избавление от постоянной саднящей боли, но я жестоко обманываюсь в своих ожиданиях – боль с новой силой пронзает пальцы, заставляя меня громко орать.

– Соль, – поясняет непонятно Хине-Тепу. – Морская соль.

Я киваю, будто что-то понял, а сам себе соображаю, что если купание в морской воде связано с такой болью, то я никогда не отважусь на морское путешествие.