Текст книги "О Тех, Кто Всегда Рядом!"

Автор книги: Дмитрий Бондарь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

Глава 2
В которой происходят события, из-за которых мне и пришлось рассказать эту историю

Первым делом, конечно, стоило навестить квартального. Печать справить, про деда рассказать, предъявить бумаги от Кристиана и вступить во владение лавкой. Потом найти себе постоянное жилье, потому что при лавке жить долго не выйдет, нужно иметь свой угол.

Квартальный – Лука Трехпалый, был подвижным мужичком лет тридцати. Он ни мгновения не мог усидеть на месте и, по-моему, даже стул перед его рабочим столом не стоял – ни к чему табуретка такому взбалмошному человеку, одновременно ведущему тысячу дел. Его помощники – сестра Магда, да ее сын Гуннар, прижитый от какого-то проезжего наемника, целый день носятся по дому будто заведенные, подгоняемые сотней приказов, отданных одновременно. Иногда складывается ощущение, что устраивая эту беспорядочную беготню, Лука просто разгоняет застоявшийся в доме воздух. Посетителю кажется, что обитателей в доме раза в четыре больше, чем есть на самом деле – настолько быстро и непредсказуемо они передвигаются между комнатами.

Мы с ним немного знакомы – приходилось уже выписывать у него и листы проживания и подорожные, и потому мое появление не становится для него чем-то необычным:

– Добрый день, Одон, – квартальный всегда успевает поздороваться первым и ко всем приходящим относится очень уважительно. – Все у тебя хорошо? Магда, ты не видела, куда я задевал списки умерших за прошлый год? Наместник, дайте ему Святые Духи долгих лет, затребовал! Ищи, Магда! Что у тебя, Одон? В лавке все хорошо? Соседи не обижают? Ну и славно! Гуннар, еще раз забудешь посыпать песком написанное – прибью! Магда, что это? Нет, это списки за позапрошлый год, а нужно – за прошлый! Посмотри в бюро у окна! Давай свою подорожную, Одон. Вот тебе печать, деду привет передавай и мое уважение! До свиданья!

Я еще не успеваю вымолвить даже слова, а дело закончено. Ну, так считает господин квартальный.

– У меня это, Лука… – бормочу растерянно, – дед умер.

Круговерть мигом прекращается и каждый из присутствующих садится разом на те стулья, возле которого застало его мое объявление. Как в игре, где стульев меньше, чем играющих.

– Умер… – рассеянно повторяет Гуннар. – Вот те раз!

– Не прибрали? Точно умер? – пытается навести полную ясность Магда.

– Да, – вздыхаю глубоко. – Сказал с вечера: «завтра помру», да и помер.

– Ты в совершеннолетие вступил? – расставляет приоритеты дознания Лука. – В наследство?

– Нет, не стал пока объявляться. Мне еще полгода до шестнадцати. Пускай община пока позаботится о сохранности. А наследником – да, заявился.

– Молодец, правильно. – Одобрительно качает головой квартальный. – А то желающих на такое добро много найдется. Да и жениться совершеннолетнему сразу нужно. Эти ведь, – возводит Лука очи вверх, – долго ходить неженатому не дадут. Или приберут, чтоб другим неповадно было, или женят, если согласится какая с мальцом ложе делить. Так ты теперь где жить-то думаешь? Там, или…

– Не, дядь Лука, я сюда перебраться хочу. Скучно там. Да и с пчелами у меня отношения не очень, чтобы очень… Там уже старший Иржи Зайца распоряжается – в аренду взял все хозяйство.

Все трое переглядываются и Магда быстро говорит:

– Тогда тебе лучше к Герде на постой пока попроситься. У нее три комнаты на втором этаже – как раз под тебя! Прежнего жильца-то прибрали. Стол три раза в день, постель чистая. Плата не высокая. Если ничего не изменилось, то полсотни оловяшек за все.

Ну, с моим-то доходом в две сотни с лишним такое проживание можно себе позволить. Важно киваю:

– А далеко от лавки?

– Да на соседней улице! Дом купца Корнелия знаешь?

Еще бы я не знал этот дом! Там же Марта. С которой у меня…

– Да, доводилось бывать.

– Ну вот по той же стороне улицы в направлении мясниковской слободы третий дом. Там еще на двери такой зверь ушастый вырезан?

– Не помню. Посмотрю. На тебя можно ли, тетка Магда, сослаться?

– Нет, Одон, не нужно. Герда зла на меня, что… – хитро так зыркает на Луку, – Ну это наши, бабьи дела.

– Спасибо, теть Магда. Мне бы тогда постоянный лист справить?

– А вот с жильем определишься, и приходи вместе с Гердой, справим, – Лука поднимается с табурета и хлопает в ладоши: – Ну что расселись? Все дела уже сделали? Бегом, бегом!

Вся команда вскакивает и начинает привычную суету, а на меня уже никто не обращает внимания, потому что новости кончились.

До двери с «ушастым зверем», оказавшимся вставшим на задние лапы кошаком, от лавки всего лишь две сотни шагов – рукой подать, только за угол завернуть. Домик чистенький, ставни на окнах крепкие – если какой шум снаружи будет, то сон не оборвет, занавески в каждом оконце опять же – значит, уютно внутри.

Стучусь громко.

Герда оказывается симпатичной пышкой лет двадцати – совсем для меня старая, но если б моя будущая жена выглядела так же, я бы не возражал. Под легкой рубахой, выглядывающей в вырез платья, такие аппетитные шары перекатываются – куда там Марфе! Я почти влюбился и решил, что лучшего места для проживания в этом городе мне не найти. А она ресничками-то шлеп-шлеп, да и говорит, солнышко:

– Доброе утро, юноша. Ты, наверное, к господину Тыкверу? Его, к сожалению, нет. И уже не будет, – голосок звонкий, яркий, запоминаемый.

– Нет, хозяйка, я себе жилье ищу, – такой степенности в моем голосе и Кристиан-староста мог бы позавидовать. – Люди говорят, у тебя есть место свободное?

Она с некоторым смятением осматривает меня снизу доверху, складывает руки перед собой на своем чудесном животике и с легким таким сомнением в голосе спрашивает:

– Это не ты ли к Марфе женихаться бегал? А деньги-то у тебя есть, малец?

И мы торгуемся! Долго и со знанием дела. Потому что если с самого начала показать себя серьезным человеком, знающим цену деньгам, то таким тебя и будут считать дальше. А если сразу на все согласиться – то потом замаешься объяснять, что тебя не так поняли и ты имел в виду совсем другое – считаться с твоим мнением не станут, потому что ты – пустышка с деньгами и не больше того. Мне так дед говорил, и я ему верю. Но не только поэтому я долго торгуюсь – мне просто нравится, как звенит ее голос.

Сговариваемся за сорок две оловяшки, но если она найдет клиента на большую плату – за пятьдесят, которые просила сначала, то я обязуюсь заплатить ту же цену с того же дня. Деньги, само собой, требует за два месяца вперед. Ну и Святые Духи с тобой! Я это твое недоверие при случае компенсирую себе, жадница! Твоей пышной кормой и розовыми дынями!

Дальше все просто – положенный оттиск от Луки, и к полудню я в лавке, где застаю Симона перешептывающимся с какой-то темной личностью. Не то, чтобы незнакомец имел черный лик как рисовали на старых картинах, но выглядит он как-то не по-человечески. Но и не из Этих. Просто морда перекошена и неподвижна – ничто не отражается на ней. Даже мое внезапное появление не вызывает в нем отклика – он равнодушно провожает меня глазами и отчетливо произносит:

– Спасибо, Симон. Мед первостатейный. Зайду еще как-нибудь. – И ковыляет прочь, его левая нога немного волочится по земле при каждом шаге.

Следующей приходит Марфа, веселая и заводит с порога свою бабскую песню:

– Одошка, ну где ты был! Обещал позавчера приехать, а сам? Я же скучаю!

Показываю ей, что разговаривать при Симоне не нужно. Маню за собой в подсобку и там сграбастываю эту упругую коротышку обеими руками, и шепчу в маленькое ушко:

– Как я соскучился!

Что делать дальше я не то чтобы не знаю, но остерегаюсь, потому что днем всякое может случиться. Поэтому соплю ей в ухо и изображаю пылкую страсть.

Она пихает меня обеими руками в грудь, только как-то не убедительно, я не верю ей и поэтому не выпускаю.

– Отстань, Одошка! Экий ты неловкий дурень, платье мне изомнешь!

Отпускаю и сажусь на скамью.

– У меня дед умер. Я теперь один совсем.

– Ой! – Она садится рядом и зачем-то зажимает рот ладонями. – Бедненький! Как же ты?! Без деда?

Я еще и сам не решил – как я без деда? Пока что так же как и с ним. А там – посмотрим…

– Приходи сегодня на задний двор, как сторожа на улицу выйдут! – жарко шепчет она мне, и я понимаю, что до нее дошло, что теперь все дедово хозяйство – мое и папаша больше не будет возражать против наших ночных… посиделок.

Назначив время и место, Марфа, невинно улыбаясь, убегает, а я бреду к прилавку – обдумать свои ближайшие действия. На задний двор, конечно, хочется, но и Герда тоже – чудо, как хороша! К тому же – вдова, ее муженька недавно… ну вы поняли. Была бы замужняя – я бы ни за что! Потому что дед долго объяснял, как это нехорошо – шкодить в чужом огороде, а так-то – милое дело!

До самого вечера решаю – куда податься? Прихожу к выводу, что Марфа подождет – какие ее годы? А вот Герда – не, та ждать не станет. Мигом какого-нибудь хахаля себе отыщет. А потом получится, что лезу я в чужой огород. Нужно допрежь успеть!

Ночь в Городе обычно тихая. Даже когда Эти выходят на охоту, все делается тихо – никто не орет, не сопротивляется, потому что уже давно привыкли. Да и то сказать, что это в далекие времена Они жрали людей на улицах, оставляя в канавах руки и ноги и поэтому было страшно. Теперь – нет. Сжились, срослись с Ними. Все под Ними ходим. Родственники да соседи всплакнут, конечно, когда получат уведомление, а с другой стороны обрадуются – значит, теперь они сами на какое-то время полностью свободны.

Хотелось бы мне эту Герду этой ночью… Но к ней в гости приперся какой-то усач из городской стражи. Да, не исчезла еще стража – порядок-то должен быть? Если вдруг толпа соберется, да против Этих бузить начнет, кто ее разгонит без убытка для жизней? Если Остроухие сами возьмутся за дело – никому не поздоровится. Опять же в кабаках бывает, люди ссорятся, увечат друг друга – тоже растаскивать кто-то должен.

Сижу, слушаю хихиканье своей хозяйки, конское ржание усача, грустно мне. Марфа уже не выйдет сегодня, а больше знакомых у меня в этом городе и нет. Спать бы лечь, да на новом месте не хочется пока. За закрытыми ставнями кто-то орет скабрезную песню о доярке Мари, которая то ли доила кого-то, то ли ее саму доил кто-то, в общем, молока было – хоть залейся! И обладало молочко чудодейственным свойством – кто его в себя вливал, на ногах стоять не мог.

И прокрадывается в мою грустную голову крамольная мысль: а не выпить ли мне немного пива?

Когда дед жив был – частенько, когда оказывались в городе, после работы заходили в ближайшую корчму «Толстый тролль» пропустить кружку-другую, не больше. Дед ставил одну передо мной, а сам брал сразу пару, ходил от стола к столу и разговаривал с людьми, «наводил мосты»; больше говорил, чем пил – узнавал, выспрашивал, любопытствовал. А я глазел, да примечал – у кого новая одежка, кого долго не видать, кто деньгой разжился и угощает собутыльников, а кто – напротив, за чужой счет норовит угоститься. Полезные сведения для торговых дел. Пора и самому начинать!

Без деда оно, конечно, совсем не то, боязно и непривычно, но делать нужно – чтобы дела торговые не страдали.

Это я так себя успокаиваю, на самом деле мне больше хочется горло промочить и выглядеть взрослым, чем что-то новое узнать.

Пауль – хозяин корчмы, сурово смотрит на меня из-под опаленных на кухне бровей и нехотя вопрошает, будто разговаривает с куренком:

– А дед-то когда подойдет?

Я напускаю в глаза скорби и почтительно отвечаю:

– Умер мой дед, господин Пауль. Три дня как.

– Прибрали?

– Нет, господин Пауль, сам умер.

– И как теперь? Ты же один, вроде бы?

– Один, – вздыхаю горестно. – Придется как-то жить. На добрых соседей вся надежда.

– Ну, ты не прибедняйся, – Пауль расставляет на стойке вытертые полотенцем глиняные кружки, – скопил твой дед прилично. Теперь, главное, жениться не вздумай. Осмотрись по сторонам. Поживи лет пять для себя, поучись, как дела делать.

Понятно мне твое участие, господин Пауль. Младшей твоей лет через пять как раз и нужно будет о женихах задуматься.

– Да я что, я не спешу, – пожимаю плечами. – Мне бы пива кружку.

Подобревший корчмарь умело наливает из кувшина по самые края; пенная кромка – едва в полпальца толщиной.

– За мой счет, – говорит Пауль и поясняет – в память о старике твоем, хороший был человек! Даже Эти его не забирали, давали возможность свои умения тебе передать. А ведь жребий на него трижды указывал.

Интересные дела творятся вокруг. А я и не знал. И дед мне не говорил.

Сижу, были бы усы – мочил бы их в пене, а пока нет – просто сижу, прихлебываю и осматриваюсь. Постепенно хмелею, но не сильно.

Стал народ собираться: приказчики, вроде моего Симона, здоровенные амбалы с мясного рынка, возничие, кожевенники – много всяких достойных и не очень людей. Иной выглядит бандит-бандитом, а тоже нос задирает повыше, уважения ищет. Некоторые, сделав заказ у Пауля, подходили ко мне и вяло соболезновали. Те, кто знали деда. Какой-то бакалейщик даже выкладывает передо мной на стол с полсотни оловяшек:

– Принимай, Одон, за деда. Должен я ему остался, не хочу с долгом уходить.

А мне что? Лишним не будет. Благодарю, конечно, сгребаю монетки в поясной кошель и думаю:

– Вот скотина! Теперь и не выйти из корчмы. Многие видели эти деньги и многие захотят поживиться. Маленького всякий обидеть норовит – дадут по башке дубиной и – все, нет денежек! Даже Эти не помогут. Просто не успеют. Вот уж удружил так удружил.

Но не быть мне дедовым внуком, если из такой простенькой житейской ситуации не смогу выбраться без потерь!

Я уже поднимаюсь над лавкой, чтобы пойти к Паулю и попросить его придержать мои монетки до утра, когда на левое мое плечо ложится чья-то сухая ладонь. Даже не ладонь – лапка.

– Могу проводить тебя до дома, – с небольшим акцентом произносит незнакомец. – За пару монет.

Оглядываю его: с меня ростом, сухой, даже тощий, старая, местами дырявая рубаха тонкого сукна; жилетка кожаная с завязками на боку, такие стража под доспехи одевает; штаны желтые, перехваченные на поясе каким-то невообразимым кушаком с кистями; отличные сапоги – удобные, мягкие, прочные – единственно ценная вещь в гардеробе иностранца. Да на боку в ножнах висит что-то острое и холодное – то ли палаш, то ли шпага, я в этом не силен. Редко такое увидишь. Разве только совсем старое.

Лицо молодое, но уже с приличным шрамом от левого уха к подбородку через щеку, губы тонкие, нижняя чуть выпячена вперед, глаза зеленые, чистые и наглые, светлые и грязные волосы собраны в пучок над затылком в каком-то хитром узле. Несколько разноцветных лент привязаны к выбившимся прядям. Не отталкивающее лицо, даже приятное, хоть и со шрамом, но какое-то подозрительное. В общем, если бы меня спросили о доверии такому типу, я бы расхохотался в лицо вопросившему.

– Ты кто? – на всякий случай решаю не спешить с выводами.

– Так нужна помощь? – вопросом на вопрос отвечает незнакомец. – Мне деньги нужны, очень, и недосуг просто так языком молоть здесь. Если не нужна сейчас моя помощь, то я тогда дальше пойду.

Он необычен. Во всем: облик, странный выговор, явно нездешний. Даже манера строить слова ненашенская. «Все странное может принести большие деньги, – так не единожды говорил мне дед и, прикуривая свою самокрутку, заканчивал мысль: – а может и отобрать последнее».

– Но ведь ты же предлагаешь мне услугу? Я должен знать, кому довериться.

Он уже почти делает шаг в сторону, но передумывает и возвращается:

– Ты прав, мальчишка. Прости, я просто голоден и поэтому сильно раздражен. Спрашивай.

Я усаживаюсь на свое место и показываю ему на место напротив, никем не занятое:

– Пива выпьешь?

– Если нальешь, – теперь не только глаза, но и он весь принимает вид насмешливого наглеца.

Толкаю ему свою недопитую кружку, но он отстраняется, придерживает ее на столе, чтоб не свалилась и отставляет обратно:

– Никогда, – спокойно говорит, взвешенно, – никогда и никто из семейства владетелей Болотной Плеши не пил из чужих рук.

Изо рта едва слюна не течет, но держится молодцом – бодро. Гордец. Из бывших, наверное.

– Поздравляю, – мне становится любопытно, – а ты к ним как-то относишься? Конюхом работал? Или шутом?

Под тонкой кожей на щеках начинают играть желваки, но во взгляде ничего не меняется:

– Точно, совмещал обе должности, пока не выгнали, – он усмехается. – Меня зовут Карл. На здешний манер – Карел. И я готов взяться за любую службу, которая не уронит мою… даст мне заработать, – быстро поправляется. – И не принесет ущерба окружающим.

– Давно не ел… Карел?

– Дней пять. Если не считать яблока, брошенного мне на площади кем-то из Этих.

– Расскажешь, что случилось?

– Нет. Не расскажу. Так что с работой?

С одной стороны – мне страсть как любопытно узнать его историю, а с другой – совершенно не хочется просто так тратить пару монет на неизвестно кого.

– Подожди, – говорю ему и машу рукой глупой Маричке – она по залу порхает, обновляет выпивку, еду на столах, – Маричка! Будь добра, собери что-нибудь перекусить на одного голодного человека. Только недорого и не очень много, а то живот у бедняги скрутит. И еще пару пива.

– Да я бы и с собой остатки прихватил – не сломался бы, – открыто и честно заявляет Карел, буквально облапывая глазами ладную фигурку Марички, уже бегущую на кухню. – Утром бы доел, спасибо тебе бы сказал…

– Меня все зовут Одон, – представляюсь и я. – Я лавку держу здесь неподалеку…

– Да ладно, – не верит мне новый знакомый. – Кто ж такому юнцу лавку доверит?

– Так моя лавка-то, не у кого спрос спрашивать.

– Вот как бывает? Сколько лет-то тебе, Одон?

Наш разговор прерывается, потому что широко распахивается входная дверь и, склонив голову к груди, чтобы не удариться о притолоку, в зал входит высокий человек. Вернее, не человек – один из Этих.

Вмиг повисает над разношерстной толпой тяжелая тишина, ведь Эти просто так в подобных местах не появляются!

Он распрямляется, разглаживает складки на черном плаще, соединяет ладони, скрытые в перчатках, скрещивает пальцы, плотнее насаживая перчатки на руки. Все это единым движением, плавным и странно увлекающим за собою взгляд каждого, кто видит перед собой Этого. Блестящая маска, сквозь которую не видно ничего – ни глаз, ни рта – поворачивается из стороны в сторону, замирает на краткое мгновение и вот уже вытянутый указательный палец показывает на… Пауля! Ладонь плавно поворачивается и тот же палец несколько раз сгибается-разгибается, призывая к себе бедолагу-корчмаря. Слышен легкий звук облегчения, вырвавшийся из трех десятков пересохших глоток, а Пауль, белее Смерти, какой рисуют ее на страшных картинках, бредет к выходу, продолжая возюкать серым полотенцем внутри грязной кружки. По-моему, все даже перестали дышать – столько страха вдруг разом выплеснулось в помещение.

Тот, Кто Всегда Рядом пропускает мимо себя Пауля, поворачивается к нам спиной и как-то сразу хлопает затворившаяся дверь, очищая порог корчмы.

– Сука, – я слышу, как бормочет Карел. – Когда же это кончится!

И вдруг догадка сваливается на меня, заставляя лоб покрыться испариной, а кожу стремительно холодеть! Болотная Плешь! Это же то самое место, где лет двадцать назад – еще до моего рождения – было поднято последнее восстание против Этих! Дед рассказывал, но как-то подзабылось! И поначалу вроде бы даже удалось тамошним лордам одержать победу над Этими. Ненадолго, конечно. Месяц длилось восстание, а потом сожрали всех. Кто бы сомневался? Думаю, весь этот месяц Они просто согласовывали с властями количество тех, кого можно сожрать.

– Так ты из бунтовщиков? – шепотом спрашиваю Карела.

Он ссутуливается, зыркает на меня исподлобья, рука ложится на эфес его смертоубийственной железяки, и снова в своей дурацкой манере он отвечает вопросом:

– А что?

За прилавком объявляется старший сын Пауля, Руни: большой, похожий на папашу – мир его праху – но туповатый и несговорчивый. Если «Толстый тролль» достанется ему, то прибыльным этому заведению осталось быть недолго. Руни громко кричит, пока еще в зале висит тишина:

– На сегодня корчма закрывается! Прошу всех рассчитаться!

Ну да, и я б не понял, если бы они сделали вид, что ничего не случилось. Перечить ему вряд ли станут – давно установился обычай не ссориться с семьей прибранного в день… ну, в общем, понятно.

– Вот тебе две монеты, – бросаю на стол оловяшки и прижимаю их рукой, чтобы не укатились далеко, – пошли!

– А еда? – Карел не хочет прощаться с лопнувшими надеждами. – Святые Духи! Вот опять едва только возникла возможность насытиться, а приходится уходить! Прямо проклятье на мне какое-то!

– Какая еда? Не видишь, что случилось? – я выхожу из-за стола. – В «Толстом тролле» нынче будет не до работы. Пошли, заглянем к «Мохнатому аскету», там хоть кухня и поплоше и подороже, но чего-нибудь перекусить и там можно.

– Да уж, на пару оловяшек – как бы не обожраться! – тяжело вздыхает Карел, пока я рассчитываюсь с Маричкой.

Пока мы собирались, корчма опустела. Мы – последние.

Мы уже стоим на пороге, когда за дверью слышится стук деревяшек и я отступаю назад: по улице идет шествие Желающих. Каждую ночь толпа идиотов с разрешения Наместника бродит по городу и ищет охотящегося Анку – чтобы уговорить его прибрать не намеченную жертву вроде бедняги Пауля, а кого-то из Желающих. Иногда им это удается, но дед говорил, что, скорее всего, это просто совпадает, что Остроухому нужен кто-то из Желающих и они пытаются убедить того, кого убеждать совсем не нужно. Совпадение.

Обычно толпа этих недоумков состоит из трех-четырех дюжин людей. Мужики, бабы, без разбору, встречаются благородные, хоть и немного их осталось, попадаются бывшие рабы и редко иностранцы. Бредут по ночному городу, стучат в колотушку, ищут Остроухих, в общем – только под ногами у добрых граждан мешаются, да непотребства устраивают. При случае легко разденут-обдерут праздного зеваку, по башке стукнут и в подворотне бросят – ищи потом правду! И стража не помогает, потому что находятся Желающие под защитой Наместника. На кой ляд понадобилось ему это? Непонятно.

Я приоткрываю дверь и в узкую щель мы следим за тем, как мимо проходят эти ненормальные, ищущие смерти.

– Каким же нужно быть придурком, чтобы присоединиться к Желающим? – спрашиваю я, ни к кому не обращаясь.

– Нет, Одон, они совсем не дураки, – отвечает мне Карел. – За участие в ночных шествиях они имеют приличные поблажки от мытарей.

Сказанные Карелом слова плохо укладываются в моей голове – я не понимаю причин и поэтому не верю.

– С чего бы этим ненормальным кто-то дал поблажки? Наместник разве тоже из них?

– Не, все гораздо хитрее! – отзывается Карел. – Когда в первые годы после окончания войны с Этими люди не могли определиться с очередностью своих… смертей, был издан королевский Указ о добровольном вступлении в число Желающих принять упокоение. За это семьям добровольцев были обещаны обширные преференции. Но не только. Еще самим добровольцам была обещана неприкосновенность со стороны властей за совершенные преступления. Понимаешь? И чем дольше ты состоишь в числе Желающих, тем сильнее поблажки, ведь своим участием доброволец бережет чьи-то жизни! Прошло почти две сотни лет, порядки давно изменились, а этот Указ все еще работает. Потому что удобен, в первую очередь, для Остроухих. Если бы эти жулики не слонялись по улицам, угрожая запоздавшим прохожим, вряд ли так легко было бы отыскать горожан по своим домам. Зато теперь любой горожанин после захода солнца сидит либо дома, либо в ближайшем кабаке.

Я недоверчиво хмыкаю.

– Да ну, так бы все уже по ночам по городу бродили бы с такими условиями! Да я бы первый и пошел.

– Поначалу так и было, пока голод не начался! – с видом знатока заявляет Карел. – Потом поняли, что всем быть бездельниками не выйдет, успокоились. Да и новый порядок к тому времени в королевствах сложился.

Он толкает меня в плечо:

– Пошли, пока еще какая банда не объявилась!

У «Мохнатого аскета» удалось разжиться только тремя пирожками с капустным листом по такой цене, будто внутри непропеченного теста были соловьиные язычки – ровно две оловяшки и отдал мой знакомец. Но голодному Карелу даже эта нехитрая снедь показалась изысканным блюдом со стола самого Наместника.

– Ну, Одон, пошли, провожу, – Карел громко икает и задумывается.

А я думаю: как бы ты, братец, не передумал быть хорошим! Полста монет – достойный соблазн, стоящий дороже обиды несовершеннолетнего сосунка.

И вижу я, как в оценивающих глазах Карела умирает эта мысль.

– Пошли, Одон, – и он первый пробирается к выходу из прокуренного зала.

Мы идем по притихшему городу, где-то вдали, вроде как у Башни Палача, стучат своими гремелками Желающие. Нам они не помешают – это в противоположной стороне от дома Герды, вдали от нашего пути.

Ночью даже очень знакомые места всегда выглядят чужими; не узнаются и путают сознание улицы; серые фасады спящих домов и закрытые ставнями окна создают впечатление вымершей пустоши, а малейший шум способен напугать до дрожи в коленях и клацанья трясущимися зубами. Хоть Анку-Остроухие и навели в стране идеальный порядок, внушили буйному народу послушание и уважение к закону, но мало ли? Не стоит гулять темной ночью даже по очень спокойному городу. Придурков всегда в избытке в любой стране и во все времена. Даже если потом их накажут, то пострадавшим эта справедливость будет уже безразлична.

Мы с моим новым приятелем крадемся вдоль дорожных канав, по которым нечистоты с улиц попадают в реку Виндхаар, что делит наш совсем не столичный город Харман на две неравные части. Карел шепотком иногда ругается – незнакомо и кучеряво – когда попадает какой-нибудь ногой в чавкающую жижу. Наверное, переживает за свои чудесные сапоги.

Зачем я тащу его с собой? Из любопытства – страсть как интересно, что там случилось на Болотной Плеши? Ведь даже дед о том предпочитал не болтать лишний раз. И вряд ли по незнанию – потому что дед знал все!

Хорошо, что в мои комнаты ведет с улицы отдельная лестница, а то бы пришлось будить хозяйку и ее усатого кавалера.

– Пошли со мной, – командую своему спутнику.

Он смотрит на меня, и я вижу недоумение на его лице – ведь договор выполнен, он проводил меня до дома и теперь свободен?

– Пошли! – повторяю еще раз, настойчивее, и ступаю на первую ступеньку.

Мы с Карелом проникаем в мою спальню, где еще не прибрано толком, вещи набросаны невообразимо спутанной кучкой, но зато постелена свежая постель, под кроватью блестит гладким боком ночной оловянный горшок, а на столе высится глиняный кувшин с колодезной водой.

– Добрались, – говорю вполголоса, но сторожусь напрасно, потому что богатырский храп ночного гостя Герды способен разбудить и мертвого, но ничего не происходит – видимо, хозяйка переутомилась в ночных шалостях.

Прибавляю огня на ночной лампе, любезно оставленной мне домовладелицей.

– Недурно, – Карел оглядывается вокруг. – Здесь можно переночевать? Бесплатно?

– Устраивайся на полу, – кидаю ему пышную перину с кровати, – подушки для тебя, увы, нет.

– Смеешься? Мне с подушкой спать – только расхолаживаться. А в моем положении такого позволить себе нельзя. Кто это такие рулады выводит?

Карел смотрит вниз, на пол, под которым как раз должна находиться спальня Герды.

– Хозяйкин дружок-стражник, – безразлично отвечаю я, хотя самому неприятно, что он остался в доме.

Карел стаскивает с ног сапоги, припадает к горлу кувшинчика, делает несколько торопливых глотков и ставит его на место:

– Ой, извини, я думал там просто вода.

– А там? – я уже подозреваю, что гостеприимная хозяйка и сама была бы не против свести со мной знакомство поближе, и если бы не этот усач…

– А там вино. Неплохое для здешних мест. Не сравнить, конечно, с южными провинциями, но все равно неплохое. – Он замолкает, но видно, что хочет что-то сказать. – Я немного отпил. Где-то на половину оловяшки. Нечаянно.

Я сажусь на край кровати и слежу, как Карел устраивается на полу.

– Карел, дружище, – я не знаю, как мне озвучить свою непростую просьбу и потому мямлю, – здесь такое дело, понимаешь… я не могу тебе предоставить бесплатную ночевку.

Приятель смотрит на меня удивленно:

– Как же так? Ты ведь знал, Одон, что денег у меня нет? Зачем притащил сюда? Перину вот…

Еще бы мне не знать! Готов биться об заклад, что не дай я ему ту пару монет, то уже завтра он занялся бы людоедством!

– Понимаешь, Карел, вот когда мы встретились, ты сказал, проболтался про Болотную Плешь, помнишь?

Он не отвечает, ждет продолжения.

– Расскажи мне, что там было на самом деле, и будем считать это твоей платой за ночевку.

– А иначе? – он весь как-то подбирается, но остается на месте.

– Не знаю, – развожу руками, – правда, не знаю. Наверное, ты все же переночуешь, но я страшно расстроюсь. Буду ворочаться и стонать всю ночь.

Прислушиваюсь к раздающемуся снизу храпу и понимаю, что моя угроза – пустое.

Он беззвучно закатывается в приступе смеха, держится обеими руками за живот и закрывает глаза, в которых становятся видны влажные блестки выступившей влаги. Смеется долго, заразительно, едва не сучит ногами по полу. А мне не смешно.

– Ты забавный парень, приятель, – говорит Карел, когда успокаивается. – Не ожидал я такой простоты. Зачем тебе это?

– Хочу разобраться, как так получилось? Понять – кто такие мы и кто такие Анку? И почему мы не можем их одолеть?

– Ишь ты! – восхищается Карел и садится, обхватывая колени руками. – Зачем тебе это, мальчишка?

Я и в самом деле не знаю, зачем мне это, но желания узнать, прикоснуться к правде, вдруг оказывается так много, что оно сжигает меня. И я знаю, что никто во всем мире не расскажет мне о тех событиях вернее, подробнее и правдивее, чем мой нечаянный друг.

– Не знаю, – говорю ему и в свою очередь прикладываюсь к кувшинчику. – Но очень хочется знать.

Сколько-то времени мы молчим – только огонек в лампе пляшет, отбрасывая трепещущие тени на стену, да слышен исполинский храп перетрудившегося стражника.

– Ладно, Одон, – разрывает наше молчание Карел, – за добро нужно платить добром. Нехорошо выйдет, если тебя, такого молодого, сожрет ненасытное любопытство. Я тебя спасу от такой участи. Я расскажу тебе о Болотной Плеши, но у меня тоже есть два условия. Если ты их примешь, я постараюсь вспомнить все.

– Говори! – я уже готов к любым условиям.

– Ты же знаешь, что я… что мне… в общем, Одон, рассказ мой стоит двадцать монет. Мне неудобно это говорить, но завтра я снова захочу кушать, а память – единственный товар, который у меня сейчас есть. И я хочу получить за нее хоть что-то. Понимаешь?

Я молча достаю свой кошель с теми монетами, что отдал мне незнакомый бакалейщик:

– Одна, две… десять… шестнадцать… двадцать. Забирай. Какое второе условие?