Текст книги "Когда мне было 19(СИ)"

Автор книги: Дмитрий Багацкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

– А, это ты Лавренёв?

– Да. А ты откуда знаешь?

– Та, про тебя с Федяевым, Илюшиным и Се...Се...как его?

– Селезнёв?

– Ну да. Про вас там уже легенды ходят.

– Где "там"?

– Ну, в распределительном пункте.

– Полный хеви-метал! – выдохнул я.

– Кстати, я Цыганок Дима.

– О! Тёзка! – на мгновение улыбнулся я и снова отвернулся к окну, потеряв интерес к беседе.

Через пять минут мы доехали до железнодорожного вокзала. Подполковник Гриневич ещё раз нас предупредил об употреблении спиртного в поезде и сухпайке. В итоге, недлинная поучительная речь с тремя "бля" в каждом предложении разубедила нас убегать с поезда, играть в нём в "Салки" и громко слушать музыку.

Сквозь суету и давку я с ребятами поспешил сесть в поезд. Седьмой вагон. Многообещающее число, как для суеверного автора этих строк.

Сел я у окошка за разложенным столиком. А подполковник с сержантом, всё ещё метушились, проверяли каждого, чтобы призывники не пронесли запрещённые предметы. Должен сказать, что у Гриневича не получится проследить за этим.

Напротив меня за стол уселся уже знакомый мне Цыганок Дима, к которому я до сих пор был скептически настроен.

– А! Вот и ты! – хитро произнёс я, ну так, для выражения злорадства.

– Ага. Слушай! Тут тема есть! – сразу наклонился он ко мне.

Выдержав томительную паузу, он убедился, что можно продолжить разговор и уже чуть тише промолвил:

– Ты скидываться будешь?

– На что?

– Там Андрюха Сероконев будет идти в ларёк за водкой. 7 человек уже скинулось.

– 7 вагон... 7 человек..., – мечтательно пробормотал я.

– Что?

– А? – невнятно буркнул я, придя в себя. – Та не, я не буду!

– Ну, как знаешь! Как по мне, очень даже зря!

С этими словами, он снова засуетился и пошёл дальше по вагонам.

А я, наконец, смог спокойно положить свои нехитрые вещи на верхнюю полку и позвонить Юлечке.

Всё тот же диджингл – это первое, что из "той жизни" меня так порадовало.

– Алло, – послышалось мне на другом конце провода.

– Это я, лапочка. Приветик. Как ты?

– Димка, – уставшим голосом проговорила она. – Ты ещё спрашиваешь, как я? Да я после того неудавшегося разговора вовсе не спала, ждала, когда ты, наконец, позвонишь. Тикиримка, что там с тобой приключилось? Небось, опять из-за своего острого языка в драку полез?

– Я? Нет, милая. Ну что ты?

– Ага, не настолько плохо я тебя знаю! – пробурчала она.

– Ну, ты ж меня знаешь...

– Зубы ещё целые?

– И не только, – интригуя, ответил я.

– Постарайся сохранить это "и не только" до своего дембеля! Оно тебе ещё пригодится!

– Да Вы что? Интересно, и зачем же?

– Дальнейшие инструкции, солдат, вы получите по прибытию к своей ненаглядной жене и матери своего ребёнка.

– Замечательно. Постараюсь сохранить...

– Ты так и не понял? – уже без шуток спросила она.

– Что ты меня любишь?

– Не то, – с наигранной сердитостью произнесла Юси.

– Ты меня не любишь? – обиженной интонацией спросил я.

– Не мели ерунду!

– Хм, а что ж ещё?

– Димка, у тебя через восемь месяцев будет ребёнок!

– Ух, ты. От кого? – скрыл своё шоковое состояние очередной глупой шуткой.

– Митясик, да вы охренели? – улыбнулась она.

– Да шучу-шучу. Я стану папой?

– Как хочешь, можешь и мамой стать. Я не против!

– Ха, ну очень смешно! Нетушки! Я – папа! Ура!!!

– Теперь, возвращаясь домой, ты будешь знать, что тебя ждёт не только твоя мама и отчим, но и жена на руках с ребёнком.

– Чёрт возьми! Я должен быть рядом с тобой! – прикрикнул я.

– Ну, ничего! Мы с тобой через всё пройдём! Помнишь, как ты говорил?

– Меньше думай – больше соображай?

– Нет, это моя фраза!

– А моя какая? А то глянь, ещё не жена, а уже всё приватизировала.

– Ой, муженёк. Какой же ты у меня всё-таки глупый. "Отношение – это дело двоих! Отношение – это маленькое деревцо, которое эти двое любящих друг друга людей должны беречь, выращивать, поливать".

– А-а, – припомнил я, – Было-было...

– Короче, не наговаривай много! Люблю тебя! Мы ждём тебя дома! Целую...

Не слабо развивались события. Юля беременна и ждёт ребёнка, а я, по роковой случайности, не могу быть рядом с ней. От злости, я едва не стал крушить всё на своём пути. Тут я увидел, как Цыганок пошёл в другую часть вагонов. Немедля мною было принято решение его остановить. Я одёрнул его за руку, и, как бы невзначай, шепнул:

– Димон, остановись!

– Что такое? – испуганно спросил он, будто его поймали, как нашкодившего ребёнка.

– Ты потерял! – подмигивая, произнёс я, всучив ему в руку 20 гривен.

Он кивнул в ответ и, нервно оглядываясь по сторонам, поспешно удалился. Хитро улыбнувшись своему отражению в окне, я, наконец, позволил себе расслабиться.

Поезд начинал медленно двигаться вперёд. Мысленно, я уж попрощался с родным городом и готов был к новой жизни. После пережитого в распределительном пункте, появилась хитрая ухмылка. Конечно, она означала, что теперь мне ничего не страшно. Не могу сказать, что мне легко дались те дни у КПП. Да и синяки, разбросанные по всему телу, время от времени напоминали о беспокойных ночах за серыми воротами. Но, так или иначе, для меня это колоссальный опыт. Через парочку минут ко мне подсел Дима. Лицо отмороженное, как ни в чем ни бывало.

– Ну что? – радостно спросил он. – Будешь...

На мгновение его уста умолкли, превратившись в утиный клюв. Прогнав морозный ветер за своей широкой спиной, мы увидели, как мимо прошмыгнул воинственный подполковник Гриневич, тщательно осматривавший всех нас. Стараясь сделать непринуждённый вид, Дима продолжил, не теряя видимости диалога с товарищем:

– Э-э, ну что, будешь служить?

– Ну, конечно – подловив его нехитрый замысел, принялся разыгрывать комедию я.

– Как служить будешь?

– О! Я стану великим бойцом!

– Вот это молодец! – наигранно ответил Цыганок и, убедившись, что подполковник скрылся в соседнем вагоне, продолжил:

– За это стоит выпить!

В маленький пластиковый стаканчик через дозатор полилась водка, тяготея в руке.

– Димон, у меня будет ребёнок! – не скрывая счастья, произнёс я.

– За благополучие твоего ребёнка! – заключил он и оприходовал содержимое первого стаканчика.

Далее, к нам присоединился тот самый Андрей Сероконев, который бегал за огненной водой. Всю ночь мы безудержно смеялись, рассказывали друг другу анекдоты и различные истории из своей жизни, особенно запомнилась фраза Андрюхи:

"И вот, пацаны, я всё-таки решил пойти в армию, отдать долг Родине. Кстати, решил, что больше в такие долги залазить не буду".

Играя в преферанс, Цыганок почти сразу научил меня не только правилам игры, но и правилам аккуратного подсматривания. Позже, я также научился передаче невинными жестами информации партнёру по преферансу. Андрюха же взял в партнёры того самого Вадима, который так и не прекращал хвастаться своими успехами в Суворовском училище. Только никто Вадимку не слушал, а лишь язвительно отвечали на все советы, вылетающие из его уст. Всю ночь мы так смеялись, как никогда.

Я даже сквозь хохот произнёс сакраментальную фразу:

– Ребята, что-то мы дохрена смеёмся! Уж не будем ли мы завтра плакать?

Товарищи заулыбались и продолжили играть в карты, травить байки и втихомолку пить водку, пьянея от алкоголя и отдыха.

Я, будто в ипостаси загадочного Кашпировского, решил все насущные проблемы собравшихся рядом со мной людей, заглаживал их моральные травмы, ну а сам так и остался со своими проблемами. Как жаль, что я по-инфантильному, будто превратился в маленького капризного ребёночка, не могу пожаловаться никому. Характер не тот! Да и кому нужны мои проблемы, если даже они не нужны мне самому?

Наконец, мы открыли свой сухпаёк, а точнее, ячейку "ужин".

Вот тогда мы снова попадали со смеху. В коробочке в качестве сухпайка на ужин, я с ребятами заприметили: дешёвые консервы "Кильки", пять конфет "Барбарис", маленькие пакетики сахара и соли, а также один пакетик чая с пластиковыми ложечкой и вилочкой.

– Знаете, – заключил в объятьях смеха Дима, – этот ужин, вероятно, называется: "Жрите, ублюдки!"

– Та, какой там? – махнул я рукой. – Ты чем консервы будешь открывать?

– Ой! Точно. А "открывалки" там нет?

– Нет, конечно. Та даже если б у них была такая дискуссия, мол, вложить в сухпаёк им открывалку или нет, то они, скорее бы вместо неё кинули салфетки с военным уставом. Ха!!!

– Да-а, – заорал со смеху Вадим. – Это в их стиле! Вот был у меня один случай в училище...

И поехали байки по ушам. В общем, кроме "барбарисок", я ничего не съел, зато, в буквальном смысле, лапши наелся на полгода вперёд – так явно врал этот Вадим Стопудов. Да ещё с таким апломбом говорил, с такой самоуверенностью, что и Цыганок уже едва терпел.

Так и началось 1 ноября 2008 года.

А я ведь впервые ехал на поезде – до этого никогда не приходилось. И, опять же – впервые я уезжал куда-либо из Днепропетровска (ну, поездку с родителями на Азовское море я не считаю). Чувство страха тщательно скрывал под личиной беспечности и смеха, впрочем, как обычно.

Должен сказать, что с этим Андрюхой и Димкой мы крепко сдружились, а потому было решено дальше двигаться только вместе. Правда я и сам уже в это не верил, а, побаливающие время от времени, почки, в очередной раз заставляли меня вспомнить о том, что было на распределительном пункте.

В 12:30 поезд остановился на главной станции города Каменец-Подольский. Большинство ребят по приказу подполковника Гриневича построились перед поездом, ну а остальные, в том числе и Вадим с сержантом Кузьменковым, поехали дальше, в город Золочев, где уже должны были ощутить вкус армии Женя Илюшин и Федяев Арсен.

Каменец-Подольский, прежде всего, бросался в глаза своими огромными лесами и достопримечательностями. Мы с Антоном "Умным" частенько только ради этого и отправлялись гулять по Днепропетровску: в поисках нетронутой природы и различных исторических ценностей. Чем сложнее до них было добраться, тем интереснее нам было достичь цели. Но, к сожалению, Антохи рядом не было. Наверно, опять сидит за компьютером и зубрит немецкий язык.

Как только подполковник построил нас на вокзале, он приказал направляться за ним и ни на шаг не отставать, а опосля мы услышали от него много интересных историй о городе, в который только приехали.

– Каменец-Подольский, – монотонно рассказывал Гриневич, – один из древнейших городов Подолья. С XI века был известен как Каменец (от восточнославянского – "камень"), что было связано со скальным характером грунта местности. Благодаря уникальному сочетанию историко-архитектурного, градостроительного наследия, ландшафта каньона реки Смотрич, "Старый город" объявлен государственным историко-архитектурным заповедником. Количество памятников архитектуры XI-XIX веков насчитывает около 200 зданий и сооружений. Другие хорошо сохранившиеся исторические сооружения: Кафедральный костел Святых Апостолов Петра и Павла (XVI-XVIII в.), турецкий минарет, францисканский костёл (XIV-XVIII в.), городская ратуша (XIV-XIX в.), армянская Николаевская церковь (XIV в.). Действуют два выставочных зала; музеи: этнографии, исторический, художественный. Ботанический сад. Представляет интерес и так называемая "Руська брама". Старый центр находится на полуострове, окружённом каньоном, по дну которого протекает река Смотрич, приток Днестра. А когда заслужите свои первые увольнительные, в чём я лично сомневаюсь, то рекомендую вам просто пройтись вниз по живописным улочкам. Они вдохновляют!

– Товарищ подполковник, разрешите вопрос? – аккуратно спросил Цыганок.

– Что тебе, солдат?

– А когда мы заработаем те пресловутые увольнительные?

– Для этого нужно сделать ещё массу всего! И очень сомневаюсь, что до принятия присяги вы сумеете выпросить его!

– Товарищ подполковник, а вот мне интересно, а сколько этому городу лет? Он выглядит таким старым, будто Франция в 18 веке.

– Ответ дать нелегко. Древний город Каменец-Подольский много раз становился центром внимания археологов, историков, архитекторов из Украины и других стран. Различным вопросам его жизни, истории, архитектуре и культуре посвящено множество научных и научно-популярных работ. Так, например, учёные Сецинский и Дашкевич доказывают, что Каменец-Подольский был построен как город ещё в шестидесятые года 14 века, литовскими князьями, племянниками Ольгерда – Кориатовичами. По второй версии, которую отстаивали Винокур, Петров, Плетнева, Патуто, а одно время и Баженов, Каменец-Подольский был построен славянами во второй половине 12 – начале 13 века. В последние годы стала популярна теория дако-римского периода в начальной истории Каменца-Подольского, а вот по ней город был основан во 2-3 веках нашей эры.

Путаясь в ветвях всё новых улиц, подполковник был нам верным гидом. По мере нашего приближения к месту назначения, Гриневич рассказывал обо всех значительных постройках, только на сердце у меня от того не становилось спокойно.

"Ну, вокзал-то ещё не совсем далеко, – думалось мне. – Может, ну его, и метнуться к железнодорожному вокзалу? Меня-то ещё не скоро заметят". Но почему-то я оставался в строю, так и не решаясь сделать рывок к свободе.

Шли мы долго. Через дорогу, укрытую старинной брусчаткой, по шоссе, имевшее по сторонам превосходные сады. Черешни, яблони, груши стояли в преддверии зимы, послушно качаясь под северным ветром. Проходили по дорогам с изукрашенными осенью клёнами и дубами. В эту пору они украшали этот город кружевом своих огненно-кирпичных листьев. Несмотря на небольшой мороз, небо было чистое и лишь порой пронзительный, неприятный ветер прогонял по нему небольшие стаи матовых волн – туманов. Суровой романтикой 17-го века постоянно веяло вокруг. Скажу даже больше – некое дыхание старины, легенды прошлого, по-прежнему витали где-то рядом, сплетая повести нынешнего времени и игриво кружась надо мною. Это заставляло меня дышать глубже, жадно хватая воздух и получая ни с чем несравнимое удовольствие. Да что там? Я влюбился в этот город!

Около 15 часов дня мы прошли мимо памятника танкистам и стали перед воротами с выгравированным на них трезубцем – гербом Украины (вы ведь не забыли?). Они казались мне очень высокими и, прелиминарно, я уже знал, что будет дальше, невольно сравнивая свои измышления с уже пережитыми событиями на распределительном пункте.

Подполковник Гриневич что-то неразборчивое крикнул, и перед ним тут же распахнулись ворота. Постовые отдали честь и замерли, как игрушечные металлические солдатики. Ещё секунда и 53 растерянных призывников из города Днепропетровска оказались внутри. Я нервно оглядывался. А вдруг и здесь будут мои вещи проверять, как там? Гриневич явно торопился. Завёл нас в подвал одной из казарм и приказал ожидать, сдав нас на хранение молодому и дерзкому младшему сержанту Митренко, который сразу принялся показывать нам "Кузькину мать".

– А ну-ка, быстро стали в шеренгу!

Сержант построил нас в две шеренги так, чтобы мы стояли друг напротив друга, почти у стен. А сам сел на скрипучий стул между нами и широко раздвинул ноги, красуясь вычищенными до блеска тяжёлыми берцами и железным спокойствием там, где были растеряны "новенькие". Во всём этом томительном ожидании самое плохое не только то, что мы не знаем, чего ждём, но и то, что Митренко приказал ровно стоять шеренгой и руки держать строго по швам. Уже и до рукоприкладства дошло, как только один из призывников почесал нос.

– Придурки, и пусть только кто-то облокотится об стену, либо чухаться начнёт! – грозно говорил он, пригрозив нам разнообразными пытками в виде отжиманий от пола, приседаний со стулом на вытянутых руках и ещё много чего, годящегося, скорее всего, для пыток в фашистских застенках. Ещё впервые услышал разные термины: "Пробить лося", "Фазанка", "Бэтмен", "Слоник", "Велосипед". Даже и знать не хочу, что каждое из этих понятий означает. Так называемая "дедовщина" – не что иное, как моральная патология.

Уже через пять минут сержант успокоился и снова присел на сломанный деревянный стул.

– Ну что, пацаны? А вы откуда будете?

– Днепропетровск! – сказал за всех Андрей Сероконев.

Сержант понятливо кивнул, мол: "знаем, видали!", хотя глаза его явно говорили: "Какой такой Днепропетровск? Это где-то в Польше?"

– И что там, в Днепропетровске? – услышали мы типичный вопрос от необразованного быдла. Видно было, что и ответа он не ждал, просто спросил, лишь бы не молчать.

Всё тот же Андрюха, который, кстати, был женат уже, вкратце поведал Митренко про Днепропетровск – про нашу Родину. Про сотни километров земли, что на горизонте сливаются с необозримым куполом голубого южного неба. Про нашу гордость – Южный Машиностроительный Завод (у нас его называют просто – ЮМЗ). Про наши величественные парки, созданные Лазарем Глобой и красивейшую набережную, длиной в наши возможности.

– Товарищ сержант, можно вопрос? – спросил Цыганок, когда Сероконев закончил свой рассказ.

– Солдат, да ты охренел!? – вскочил он, – Можно 20 раз от пола! Ну? Что смотришь? Упал, отжался!

Димон удивлённо глянул на нас и поторопился выполнить столь неожиданный приказ.

– Так будет с каждым за слово "можно"! – ухмыльнулся сержант, чувствуя превосходство.

И тут, мой бзик снова дал о себе знать.

– Товарищ сержант, если нельзя употреблять слово "можно", то как нужно? – задал я вопрос, не понимая подобных армейских глупостей.

– Только со словами "разрешите" ты обязан общаться со старшими по званию!

– Но ведь, позвольте, это ведь и есть видоизменённое слово "можно"!

– Ты чё, самый умный? – накинулся он на меня.

– Он у нас философ, – выкрикнул Андрей.

– Ах, философ, – ещё неестественнее ухмыльнулся Митренко. – Ну, раз так, и ты отжимайся вместе с ним!

Откровенно говоря, для меня и вовсе не проблема было отжаться либо подтянуться, спасибо моему любимому дедушке Вите. Именно он приучил меня с детства к спорту. Без него я так бы остался несмышленым и слабым мальчиком. И только сейчас, в трудные моменты моей жизни, когда нельзя заглянуть и на секунду вперёд, и зная, что не контролируешь ситуацию, я понимаю тот неоценимый вклад в моё внутреннее "я", без которого не жить мне в этом суровом мире. Спасибо, дедуля!

Отжался я без всяких усилий и, нагло ухмыльнувшись сержанту в лицо, мол: "и это всё?", принялся стоять так же, как и ранее. Митренко, лениво раскачиваясь на стуле, уже и не наблюдал ту картину, когда новенькие упражнялись по его первому требованию. Привык, наверное. Расслабившись, сержант принялся рассказывать о воинской части и её особенностях. Кто что должен делать и как посвящают в "слоны" с помощью армейской бляхи. Так разоткровенничался, что и вовсе не заметил приближающегося прапорщика. И лишь после услышанных: "Сержант, немедленно встать!", Митренко переполошился и поспешно выполнил столь неожиданный приказ. Прапорщик Кравчук оказался ещё более суровым, чем кто-либо из тех, кого довелось повстречать мне раньше. Говорил он быстро и очень неясно. Хотя, находясь в Западной Украине, этого и стоило ожидать. Но вот ведь незадача – ничего не понятно в его речи. Я пробовал читать по губам его слова, но безуспешно. Мало того, что суржик, так ещё и со странными словами провинциально-польского происхождения. Пока мною совершались очередные попытки, прапорщик объяснял нам, как стоит себя вести в воинской части и где наше место. Невесёлая перспектива – прямо скажу, хотя кроме слов "уроды" и "я вам устрою!", разобрать мне ничего не удалось.

"Вот это я попал!" – решил я тогда.

Прапорщик Кравчук повёл нас на улицу, оставив Митренко, застывшего в воинском чинопочитании у стенки. Рядом осталось две дюжины парней, для которых это здание осталось главным в их армейской жизни. Сероконев Андрюха печально глядел нам вслед.

ГЛАВА V: «А 1666»

Подполковника Гриневича я уже не видел. Прапорщик быстрым шагом повёл оставшихся ребят в неведомом направлении. Так уж сложилось, что кроме Димы Цыганкова, которого я ещё в автобусе не понимал и относился к нему высокомерно, у меня не осталось знакомых среди плаца и казарм. Нас, днепропетровских, всего-то 9 человек, остальные разбрелись по другим частям и ротам. И лишь я один прибыл из Красногвардейского военкомата (будь он неладен!).

В 16 часов нас привели к почти аналогичным воротам. Это и была воинская часть А1666. Да и числа что-то мрачноватые, прямо "Highway to Hell". В этом месте и придется мне стараться забыть угнетающие меня мрачные мироощущения и готовиться к самому сложному.

"Не подобрать предельней мата,

Не объяснить все чувства на душе,

И забрали из военкомата -

Мама, – я солдат уже".

(из стихотворения "Я в армии", 2008 год).

Огромная площадь, по которой мы шли за прапорщиком Кравчуком, вовсе сбила с толку своими размерами. Куда ни глянь – территория плаца. Вокруг него росли высокие ёлки и декоративные туи. Все бордюры побелены, а середина плаца расчерчена на клетки для разучивания правильного шага для марша. Подумать только, ещё вчера я был на распределительном пункте. Столько эмоций, столько событий и переживаний. К таким насыщенным информативным дням я не был готов. Теперь, всё что происходило некогда дома считалось мною как банальное "жрать – спать – срать".

Николай Семёнович привёл нас в небольшое, двухэтажное здание, где мы получили военную форму, хотя надевать её не велели. Нести одежду – дело нелёгкое: берцы, бушлат, комплект камуфляжной формы, комплект нательной формы, именуемой "белухой". А также шапку (те, кто служил более чем полгода, называли её почему-то "пидоркой"), несколько пар толстых носков, чёрные резиновые тапки и пара ремней. Ну, и скажите мне, сколько должно быть рук у человека, чтобы после фразы: "Быстрей! Шевелимся!", схватить всё это добро в охапку и выбежать на улицу, где и дожидаться прапорщика?

На улице начинались порывы зверского ветра, но при такой беготне – он ощущался лишь на горле, в виде першения и редкого сухого кашля. Казалось, вот-вот простужусь.

Я ожидал прапорщика и новых товарищей, а сам неустанно думал о Юле и нашем будущем ребёнке.

"Чёрт подери! Я должен быть сейчас рядом с ней! Быть 26 часов в сутки на работе (на час раньше приходить и на час задерживаться), копить деньги на ребёночка! Что ж она будет делать без меня?"

Тут из дома вышел Цыганок, оживив мёртвый антураж осеннего двора. Димка казался мне радостным. Ещё бы! Он полюбил армейскую жизнь всем сердцем. Ну, а я, так уж получилось – прямая ему противоположность. Получив форму, мы снова принялись шагать за Николаем Семёновичем, изрядно уставшие от пеших "прогулок" на морозе. Уже ни мыслей, ни эмоций. Рабское повиновение. И никакой идеи вольной жизни в рамках социальной обусловленности. И когда же я стал безмолвным исполнителем чьих-то желаний?

Наконец, отшагав вялым строем несколько тихих кварталов, просчитав подошвой истёртую индустрией брусчатку, мы пришли. Одноэтажное, длинное здание находилось где-то за центром города. На стареньком крыльце стоял чудаковатый мужчина в потёртой майке моряка и нервно оглядывал нас, будто имея определённые планы. Очень скоро я понял, что предчувствие меня и на сей раз не подвело.

Оказалось, что прапорщик привёл нас в баню. Похоже, все солдаты через это проходят – "Испытание баней". Грозно приказал нам раздеться и получить у сурового банщика хозяйственное мыло и полотенце, а затем – идти в душевую – комнатку с тёмно-синими стенами с вываливающимся из неё густым и тёплым паром. Что-то он ещё добавил, ах, да – вспомнил:

– Пошевеливайтесь, твари! Даю вам 5 минут! С наступлением шестой минуты – мы отправляемся обратно. Кто не успел – получает наряд, в лучшем случае!

Как я ненавижу спешку!!! А тут, в суете и сумасбродных мыслях пришлось поспешно раздеться и, сверкая достоинством, одним из первых направиться к толстому мужчине в потёртой полосатой майке, который стоял на выдаче полотенец и мыла. Сморщенными ручищами, облепленными татуировками старых лет, он выдал мне то, что полагается новобранцу. Только успел я отойти, как смотрю и вижу, что полотенце грязное, в чём-то желтоватом. Дальше шаги были приблизительно такими: изумился, вернулся, глянул в его пустые глаза, попросил заменить, услышал нецензурную брань, развернулся и направился к душу. Еле тёплая вода смыла лишь часть того негатива, что накопилась во мне ещё со времён распределительного пункта. Знаете ли вы, как под двумя душевыми лейками, свисающих с потолка на высоте четырёх метров, могут мыться девять голых ребят? А какие мысли при этом у каждого из нас? Слово "дискомфорт" – это райское слово, которое и близко не относилось к тому, что происходило сейчас.

Босым очень неприятно стоять под еле тёплой водой на холодном полу в нынешнее осеннее ненастье. Зная заранее, что нужно ещё бежать одеваться, я кое-как обтёрся выданным мне полотенцем, стараясь не дотрагиваться им до лица, и принялся надевать военную форму. Две пары "белухи" (летняя и зимняя) была натянуты сразу, ещё на мокрое тело. Времени катастрофически не хватало и меня это жутко бесило. С трудом расправив прилипшую к мокрой спине белую футболку, принялся надевать камуфляжную форму и берцы на тёплые носки. Со шнурками я провозился, чуть ли не две минуты, руки меня совсем не слушались, растерянность поглощала всякую скорость и надежду вложиться в указанное время. Также долго я провозился с бушлатом и ремнями. Один ремень подпоясывал штаны – небольшая продолговатая материя из мешковины. Ну, а второй подпоясывал бушлат. Я попросил помощи у рядом стоящего парня и он дрожащими руками застегнул пуговицы на бушлате и правильно затянул ремни. Так и началась моя дружба с Петросяном Женей.

Одессит Женя оделся быстрее всех и с радостью помог мне правильно надеть некоторые элементы военной формы. Благодаря ему я и вложился в указанные пять минут, а ещё шесть человек получили от прапорщика по первому наряду. Затем нас заставили оставить свои вещи в одном из углов и выметаться на улицу. Я нехотя кинул новенькие джинсы, шапку, пуховик, свитер и обувь в угол и, горько вздохнув, побежал на улицу. На узких джинсах с переливом, будто прощаясь со мной, сверкнули неформальные значки. Помню, в той бане разразился настоящий скандал. Один из призывников был из так называемой "золотой молодёжи" – сынок богатеньких родителей.

– Что? – высокомерно прикрикнул он, – Слышь, прапор, если я выкину свои вещи – ты всю жизнь будешь отрабатывать! Моя куртка привезена из Венеции, она стоит 1700 евро!

– Да? – поникшим голосом переспросил Кравчук, – Ну, повесь тогда её на вешалку. Родители на присяге заберут.

– Так-то лучше! – закончил парень и поспешно вышел из здания.

Все, кроме прапорщика, остались на улице. Убедившись в этом, он подозвал к себе банщика и негромко произнёс:

– Деньги пополам!

– Обижаешь! – проговорил тот.

На том он пожал руку Кравчуку, сверкнув своей татуировкой в виде перстня, в котором виднелись серп и молот, под ними начёрканы три сакраментальные буквы – БОГ. В тюремных понятиях это означало "недоволен приговором". Лицо прапора, похоже, застыло в недовольстве.

– Ты мне это прекращай! – грозно заключил он, указав на его татуировку, и удалился из здания. Банщик лишь недовольно хмыкнул.

Дальше мы бежали аж до самой воинской части. По секрету скажу, что с каждой минутой изнурительного бега в бушлате, пятиминутное купание переставало представлять собой всякий смысл. Я вспотел, а по возвращении в часть и вовсе был мокрым. Завели нас в казарму и спустили в тёмный неосвещаемый подвал, где в одной из коморок мы и сдали свои оставшиеся вещи. В тёмном сыром помещении разило присутствием мышей и веяло прохладой. За то время я раззнакомился с Женей Петросяном и от души облил его сарказмом и шутками по поводу имени и фамилии, сравнив его с известным юмористом.

Он был весёлым оптимистом, даже несерьёзным в некотором плане. Тощий, около 1.80 ростом и с безумно интересным внутренним миром. Женька мне поведал, что вёл разгульный, ни к чему не обязывающий образ жизни. Проснуться во второй половине дня, сесть за компьютер, выпить пива, а потом на всю ночь отправиться в какой-нибудь ночной клуб, натанцеваться, познакомиться с симпатичной девушкой и отправиться с ней к нему домой, дабы встречать зарю и рассвет со всеми красками мимолётного желания постельного режима. Так и жил Женька. Ему это нравилось, а значит – он счастлив. Вы и не представляете, каким зарядом оптимизма он снабжал собеседника, пусть даже после пятиминутного разговора. Недавно спросил об отношении к армии, так он умело скопировав сельского простака, суржиком отвечал мне:

– Наши отношения с армией, как лохнеське чудовисько. Вроде и ╓, а вроде и нема.

Улыбки наши быстро разбивались недвусмысленными намёками от прапорщика, и смех время от времени глотался, превращая его в импульсное хрюканье.

– Блин, Женька, мы сейчас получим! – шептал ему я, не в состоянии успокоиться.

– Фиг с ним, Димчик! Наш мир намного страшнее любого месопотамского демона, которому поклоняется наш прапорщик!

После этого завели на второй этаж просторной казармы и приказали складывать свои вещи по тумбочкам. Моя кровать имела порядковый номер "112", там я и обосновался. В шатающуюся от каждого прикосновения тумбочку сложил шампунь, нижнее бельё, мыло – в общем, то, что сложила мне Юлечка и мама. Не прошло и пяти минут, как нам снова было приказано строиться.

"Ну что опять?" – нервно пробормотал я, изрядно устав от быстро меняющихся картинок перед глазами.

Впервые в обширной комнате с сорока кроватями я увидел остальных ребят, которые ехали со мной в одном поезде. Теперь я мог их называть "товарищами". Остальных ребят с моего вагона раскидали по остальным двум казармам воинской части А1666.

Тот самый неугомонный прапорщик Кравчук познакомил нас с двумя сержантами – Дедовым и Сергеевым, которые теперь отвечали за нас и наши дальнейшие действия на территории воинской части. Как бы между прочим выдали нам по два "вафельных" полотенца: одно предназначалось для рук, а второе – для ног. Вкратце рассказали нам о военном уставе, не двусмысленно намекнув, что теперь он станет нам, как "Букварь" для первоклашки. Уши никак не могли привыкнуть к высокомерному и громогласному "разойдись!" перед парой минут спокойствия. Осматривая помещение, ребята знакомились друг с другом, радовались первым часам воинской службы. Я же, унывая, подошёл к окну, и, растворившись за белой ажурной занавеской, с печалью глядел на медленно летающий редкий, но пушистый снег. В руке уже давно прикипел мобильный телефон. Я почти мечтал позвонить кому-нибудь из родных мне людей и пожаловаться на свою жизнь, но по-прежнему этого не сделал. В тяжких думах ожидать час новых испытаний – мой удел.

Уже вечером, в комнату зашёл старший лейтенант Казистый – сущий кошмар бытия моей "новой жизни". Что тут началось – и словами не передать!