Текст книги "Когда мне было 19(СИ)"

Автор книги: Дмитрий Багацкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

– Дело в том, что ты своей попыткой умереть всех на уши поднял! И в связи с этим у меня встречное предложение: мы тебя и так комиссуем, уколы выписывать не будем, а ты взамен полежишь спокойно месяц, без суицидных замашек. Лады?

– Согласен. Я буду тихоней! – впервые за последнее время я позволил себе улыбнуться.

Далее, санитар мне открыл дверь и снова знакомая картина: длинный коридор с деревянным скрипучим полом, справа четыре палаты, а слева – комната санитаров и кабинет медсестры, где нам выдавали после каждого принятия пищи таблетки.

Первой меня заметила Маринка. Она вскрикнула и буквально запрыгнула на меня, повиснув на шее.

– Как я рада! Димочка! Ты даже не представляешь!

– Привет, Мариша. Тебя ещё не выписали?

– Через пару дней выпишут.

– Домой?

– Да ну нафиг. Какое домой? Я служить иду, к любимому.

– Ха, значит, эту дурь из твоей головы никто ещё не выбил?!!

– Ну, ты ж меня знаешь!

– Пацанка! Дай я тебя поцелую!

Тут и Демчук вышел, и Женька Ткаченко. Наобнимались мы, нарадовались. Будто не в сумасшедший дом попал, а в родной двор.

– Прикинь, меня Стовбурген обещал убить! – признался я, наивно улыбнувшись.

– Вот гад! Да пошёл он! – махнул рукой Демчук.

– И ты ему веришь? – спросила Марина.

– Нет, но всё же...

– Да забудь ты! Это он припугнуть хотел!

– Он не шутит! – вздохнул я, вспомнив его ожесточённое выражение лица.

Телефон, кстати, я решил не сдавать. Аккуратными движениями я спрятал его в пиджачке вовремя подошедшего Жени Ткаченко, и санитары вовсе ничего не заметили.

Так я попал второй раз в психбольницу. И уже, казалось, суровые тучи нелёгкой новой жизни начинали рассеиваться. Казалось бы, и комиссация не за горами, но что-то невесело, я находился в ожидании чего-то плохого. Хотя, куда ещё хуже? Юля изменила, не дождалась; мама бегает, ищет меня по всей Украине; дядя Толя наверно злится, ведь я не оправдал его надежд быть прилежным солдатом. Он-то отслужил много лет в армии и вряд ли поймёт меня и эти поступки, что плетутся за мной ожившим вьюнком.

Так или иначе, но своего я почти добился. Неужто я в скором времени увижу свой родимый дом?

Благо, что прокурор понимающий попался, а то уж и вовсе можно было позабыть про Лавренёва Дмитрия, как свободного гражданина.

Всё чаще я задумывался о том разговоре с Ангелом Хранителем. И зачем я только рассердил его? Уж лучше он бы вернулся! Но, к сожалению, после глупых поступков, что совершил однажды, не всё можно исправить одним лишь желанием.

А тем временем, декабрь плавно перетекал во вторую декаду. Я всё думал-гадал, попаду ли домой до наступления моего любимого праздника – Нового года? Согласитесь, встречать Новый год в дурке – перспектива не из приятных. А тут ещё этот Стовбурген...

Поселили меня на мою же койку, в первую палату. Я не видел уже Рыжего Сашку, наверное, уже выписали. Никто не в курсе. Зато познакомился с весёлым одесситом Валентином Ляпчу и матёрым десантником Витей Удаловым.

Первую ночь второй декады я провёл у Марины, рассказывая ей о том, что произошло со мной за эти два дня. Так же узнал, что завтра её выписывают.

– Дим, да не переживай! Будете вы вместе с Юлей.

– А я уже сомневаюсь! Она мне изменила! Тварь такая!

– Ой, Дима, а сам-то? Ты ведь тоже изменял!

– Но... я ведь...

– Что ты ведь? После твоего поведения уж лучше просто забыть про её мимолетную измену.

– Так она ведь ждала ребёнка...

– И что?

– Ну, там же процесс.

– Дим, успокойся! Твоя паранойя съест тебя! И, уверена, Юля изменила тебе телом, а не душой.

– Что за бред? Измена, она и в Африке измена!

– А ещё философ! – хмыкнула она. – Твой характер собственника не дает тебе возможности подумать о её чувствах к тебе. Думаешь, она радовалась, когда занималась с другим сексом?

– Фу. Давай лучше сменим тему?

– Давай. Только запомни: физическая измена отличается от измены душевной! Подумай на досуге.

– Женщины! Вы мне мозг выносите своими фразочками и поступками!

– Сам ты "фразочка"! За консультацию мог бы и спасибо сказать!

– Какое "спасибо"? Мужчина изменяет из любопытства к другим женщинам, а женщина изменяет из-за отсутствия любопытства к ней своего мужчины. Верность – дело совести, измена – дело времени!

– Спасибо! – удивилась она продолжением темы, при этом хитро улыбаясь, как лиса.

– "Спасибо" не ощущается! Предлагаю отработать в физической форме.

– Шантаж! – крикнула она, но я, засмеявшись, быстро закрыл ей рот ладонью и шепотом добавил:

– Дурочка, ну что ж ты делаешь? А если услышат?!!

После той ночи дурачества я перебрался с вещами из первой палаты во вторую, где лежал и Женька, и Валентин, и другие. Дал Маринке позвонить со своего телефона, а сам отправился спать. В последнее время я часто спал. Будь моя воля, лёг бы в постель с банкой маринованных огурцов. Ел бы по одному в день для метаболизма и спал бы для возвращения сил организму, и особенно мозгу и центральной нервной системе. Что ещё нужно в этом "санатории"?

Маринка не врала по поводу своей выписки из 10 отделения, и уже утром, после завтрака, стала собирать вещи из тумбочки. Меня кто-то будил на обед, но я лишь замычал и отвернулся к стенке.

– Гороховый суп сегодня с гренками. Пошли, Димон! – расталкивал меня Симончук, улыбаясь, ведь за всем этим смотрели ребята и дружно гоготали, бурно комментируя.

– Ну, не хочу я! Отвалите! – крикнул я, чем привлёк внимание санитаров.

Честно, я и не подумал, что они стоят недалеко. Ребят стадом погнали под крепкое словцо к дверям столовой, а я так и остался дремать, лениво ворочаясь на пружинистом чуде.

Время тянулось, будто в ожидании поезда на распределительном пункте. Дошло до того, что сутками спал, чтобы сократить время до комиссации, но неведение происходящего и неконтролируемость ситуации сводили с ума.

После ужина я проснулся и бодро взглянул в окошко. Снова шёл снег. Я полон сил, хоть на потолок карабкайся или с Маринкой развлечься.

"О, чёрт! Марина! Моя карточка!!!" – вспомнил я и встревожился.

Ребята только возвращались с ужина.

– Женька, а где Марина? – спросил я у Ткаченко, который заботливо принёс мне пять кусков хлеба из столовой.

– Уехала в свою часть.

– Как уехала? Ну, а карточку она никому не передавала?

– Нет.

– Симончук, а тебе?

– Не фамильярничай! – оторвавшись от чтения газеты, произнёс он.

– Я серьёзно!

– Не давала она мне никакую карточку! Отстань!

– Ну, капец! – присел я на койку. – Это что получается? Она уехала с моей карточкой?!!

– И что? – поправил очки Денис Симончук.

– Как ты не понимаешь? Ведь если позвонит моя Юлечка, а трубку возьмёт Марина! Ой, и представить боюсь...

– Сам виноват. Нехрен было давать карточку!

– Блин, полный хэви-метал!

– Да прям "Natterfrost", а не хэви-метал! – ухмыльнулся Женька.

– Что ж теперь будет? – опечалился я.

– Вот этот вопрос в следующий раз постарайся задавать перед тем, как выдумаешь глупость совершить!

– Да ну вас...

Ночью Женя Ткаченко нас всех очень удивил, а ещё больше – рассмешил. Ну, кто мог предположить, что он разговаривает ночами, пребывая в объятьях сна. Санитары, подобно часовым третьего рейха, ходили по коридору и требовали от нас лишь одного – тишины после отбоя. В любой другой день мы бы непременно ещё в города поиграли или поиздевались над теми, кто уж, созерцая седьмой сон, храпел на всю комнату, но не сегодня. Около часа ночи мы уж стали засыпать. А Ткаченко начал переворачиваться на постели и кричать что-то, типа:

– Нет! Не надо! Лиля, не уходи!

Лиля – это его любимая девушка, с которой он так и не может быть вместе.

Стоит также отметить, что Женька был настоящим бабником, любителем социальных сетей, наподобие vk.ru, и обильного количества выпивки. Образ жизни чем-то схож с доармейским отдыхом другого Женьки – Петросяна. Но в одночасье всё изменилось. Однажды привёл он к себе домой, как казалось ему, очередную девушку для весёлого времяпрепровождения, но так в неё влюбился, что и думать забыл про всё остальное. Звали её Лиля. К сожалению, мама Жени не радовалась стремительно развивающимся отношениям, а поэтому выдвинула ультиматум: либо она, либо Лиля. Ткаченко тут же собрал вещи и вместе с любимой отправился жить в собственном частном доме. Мать ужасно рассердилась и обещала отомстить за этот выбор. Год спустя у Женьки и Лили родился мальчик. Оказалось, что у младенца была очень редкая болезнь, и через несколько дней ребёнок умер, так и не побывав дома с молодыми родителями, так и не познав сей мир. Мать Жени набросилась на Лилю и постоянно твердила, что это она во всём виновата. Но молодожёны и эту трагедию выдержали, ведь их любовь оказалось сильнее. Тогда мать отправилась в местный военкомат (а дело было в Харьковской области), где дала взятку одному из майоров. Тут Женю и забрали в армию, в одну из самых строгих воинских частей – Белую Церковь.

Так Лиля и осталась дожидаться любимого, а Ткаченко отправился служить Отчизне. Решив откосить, он и попал в психушку, когда после приказа командира роты, Женя послал его к чёртовой бабушке. Вот мы, по воле судьбы, и оказались в одном здании с жёлтыми стенами. На почве частых нервных срывов, связанных с нехваткой любимого человечка и погибшим сыночком, Женя стал часто разговаривать во сне, сам того не ведая.

И вот после отбоя в тишине и беспросветной темноте, в которой высматривалась дорожка неяркого света, идущего от коридора, были особенно слышны ночные речи Женьки. После этой ночи и появился термин "Речь Ткаченка".

Санитарка (кажется, Любовь Андреевна) сразу услышала громкие реплики, доносящиеся из второй палаты, и немедля направилась вслед доносящемуся звуку. Стала на цыпочки, прислушалась, но Женя уже молчал (будто чувствовал). Удивилась и снова пошла в комнатку, где санитары распивали спиртные напитки, отдыхали и громко, заливисто смеялись. Что-то неразборчивое слышалось, типа хвалебных диалогов в полупьяном бреду:

– Ох, и достала же эта несносная ребятня.

– И не говори, Любочка. Взять бы в эти руки кипу ордеров, на каждом из них написать их чёртовы фамилии, и ставить на них одну-единственную резолюцию – "расстрелять"!

– Ну, Василич, ты и злой!

– Тамара, ну а как с ними иначе? Вон, слыхала? Опять орут там, во второй палате!

– Орут? – встрял второй санитар. – Ну, гады! Я же их предупреждал: привяжу на всю ночь! Не дошло, видать?

– Так, сиди смирно! Я сама схожу!

– Как знаешь...

Любовь Андреевна снова направилась ко второй палате. Ноги её уже мало слушались, ведь Андреевна закусывала мало, а пила кружками. Но и в пьяном бреду она старалась исполнять свои рабочие обязанности, поэтому, шатаясь и держась за стенку, она направилась к нашей палате. Женя и вовсе разбушевался: стал дёргаться на койке и задушевно петь "Смуглянку". Мы так перепугались. Нам и смешно, с одной стороны, ну а со второй – не очень-то охота проваляться привязанным всю ночь.

– Кто это там? – спросонья пробурчал Симончук.

– Да Ткаченко бесится! – шёпотом ответил я, положив подбородок на быльце своей кровати.

– Он что, рехнулся? Нас же сейчас всех привяжут!

– Да он спит! Прикинь?

– Он во сне разговаривает и поёт? – ещё больше удивился Денис.

– Ага.

– Вот лунатик. Надо заткнуть его, пока нас не накололи сибазоном.

Демчук, Удалов, Симончук и я одновременно кинули в него свои перьевые подушки, и настала желанная тишина. Как раз и санитарка подошла. Мы головы кинули на подушки и притворились, что спим. Она осмотрелась и, не обнаружив источник крика, грозно прошипела:

– Кого-то привязать?

– Благодарю покорно, но увольте! – хихикнул кто-то.

– Вот-вот... – оставшись довольной своим педагогичным подходом, она направилась назад, к другим санитарам и "разогретому" столу.

Как вдруг, Женька проснулся и, скидывая наши подушки на пол, крикнул в полусонном бреду:

– Да идите в задницу! Дайте поспать!

Санитарка развернулась и приняла всё вышесказанное в свой адрес. В общем, привязали нас. Крепко, аж руки посинели. Пришёл и второй санитар, включил свет, и, дыша перегаром, проклинал нас, вкалывая очередную порцию "витаминов". Я всё боялся повторить участь Серёжи Дульского. Теперь я боялся смерти, ведь у меня была цель жить. Поэтому в который раз попытался заговорить с санитаром:

– Лев Михайлович, не колите, пожалуйста! Я же ничего такого не сделал. Мне главврач обещал, что месяц колоть не будут!

– А мне-то что? С какой радости мне голову ради тебя напрягать?

– А что могло бы освежить вашу память?

– Да что ты, сопля, можешь мне предложить? Оголяй пятую точку!

Когда свет погас, мы сразу накинулись на Женю.

– Лунатик хренов! – сердился Денис.

– А что я? Причём здесь я? Я, что ли, подушки кидал?

– А кто пел "Раскудрявый клён зелёный, лист резной"?

– Ничего я не пел! Хватит врать!

Так до утра мы и провалялись, мучаясь от сильно затянутых канатов. Я немного усмирил свой нрав и тихонечко проводил в психбольнице день за днём. Казалось, что пережитое делало меня сильнее. Может, пережившим опыт мировых катаклизмов, тиранических злодеяний, познавшим параноидальный ужас истребления и распада личности, обездоленным и ожесточённым, легче добиться поставленных целей? Хочу поскорее попасть домой! Пусть это лишь наивное вожделение прекрасного, но это единственное, о чём могу я лишь мечтать. Была, правда, ещё одна боязнь: я переживал, что, достигнув цели попасть домой, я потеряю мотивацию двигаться дальше. Это как собачка, что сидит на цепи и лает на всех, укусить не может, цепь держит. И собачка изо всех сил отчаянно рвётся с неё. И вдруг – цепь обрывается. А собака замирает. Она не знает, что делать. У неё была цель – сорваться с цепи. А когда сорвалась, поняла: цепи-то больше нет, а окружающий мир пугает.

Недели спустя обрисовавшиеся контуры моего пессимистического взгляда на мир не предвещали уже ничего хорошего. Надежда пропадала. Один день, проведённый там, приравнивался к трём дням, проведённым в А1666 или неделе на "гражданке". Новый год на носу, а я всё ещё не комиссован. Уж не наврали ли мне? Моя мечта комиссоваться – была нечто средним между безумием и самоубийством.

31 декабря 2008 года санитары выставили в коридоре чёрно-белый телевизор. Там некоторые ребята подставляли перед телевизором свои табуреточки и смотрели новогодние передачи. Вновь показывали любимые фильмы: "Бриллиантовая рука", "Карнавальная ночь", "Ирония судьбы или с лёгким паром". Вперемешку с рекламой лекарств и водки, приковывали взгляд бенефис Максима Галкина, новогодний огонёк и разные мюзиклы с участием знаменитостей. Но мне было особенно тоскливо. Новый год – мой самый любимый праздник. Я его люблю за душевность, некий мистицизм и внушение, что можно начать всё с чистого листа. И где я его вынужден встречать? Кошмар.

В разгар Нового года я поглядел в маленькое, углублённое в стену, окошко с массивными, рифлёными решётками, дотронулся до него ладонью и, произнеся со слезами "Мама, родная, с Новым годом!", лёг спать. Так и прошло празднование Нового 2009 года.

Утром перед завтраком, ко мне подошёл санитар и сказал, что в зале ожидания ко мне пришли гости.

"Только не это! – встрепенулся я. – Всё-таки меня обманули!"

Ноги будто ватными стали. Вспомнились слова прокурора: "Дима, смотри: если ты вернешься обратно в часть, я лично посажу тебя на 2 года в тюрьму! Не обижайся потом!"

Невольно слёзы наворачивались на глаза. Медленно и неповоротливо я зашёл в зал ожидания. Глаза, затянутые пеленой тихого остервенения, ещё раз глянули на кабинет главврача. "Обманул, сука!". Прелиминарно уже готовился к привычному оскалу старлея Казистого. А там уже конец: зашьют меня, казнённого в кожаный мешок вместе с живыми змеёй, обезьяной, петухом и собакой, и утопят в глубоком водоёме.

– Мама??? – удивился я, вглядываясь в полумрак зала ожидания, и горько заплакал. – Мамочка!!!

Передо мной стояла заплаканная мама, которая, только увидев меня, сразу бросилась в объятья.

– Димулька! Сыночек!

– Мамочка! – ещё крепче обнял её я, чтобы убедиться, что передо мной не мираж.

Я не мог поверить в то, что переживаю в эти минуты. Неужели я всё-таки с ней встретился? Вот это самый лучший подарок к Новому году. В зале ожидания мы просидели около двух часов.

– Дим, как же ты изменился! Тебя здесь совсем не кормят? – обеспокоенно говорила она.

– Мам, здесь еды не хватает. Я хлеб по карманам распихиваю! – честно признался я.

– А я тут тебе принесла немного. Вот! "Оливяшечка", "Селёдка под шубой"! Вот, курочку привезла, грибочки – всё как ты любишь. Кушай, сыночек, наедайся! Боже, что ж с тобой произошло?

– В смысле?

– У тебя даже щёки пропали! Ты сильно похудел!

– Мам! Неважно. Ты лучше скажи, почему только сейчас смогла приехать? Как ты?

– Да я почувствовала, что с тобой что-то произошло. Видишь? Материнское сердце никогда не обманывает! Позвонила к тебе в часть. Через справочную узнала номер. Поднял трубку, какой-то Орищук или Оминюк... не знаю.

– Орищук! Это наш командир роты.

– Он-то мне и сказал, что тебя отвезли в госпиталь города Хмельницкий.

– Подожди, мам, а Саша? Я просил его позвонить тебе и сказать, что меня в Киев увезли.

– Никто мне не звонил!

– Как не звонили? Блин, а я ниоткуда не мог позвонить тебе! Вот Саша... блин...

– А я вот тебе звонила. Трубку взяла какая-то женщина и в грубой форме сказала, чтоб я больше не звонила сюда! Где твой номер?

– Чёрт возьми. Это я одной девушке дал карточку, ну, позвонить ей надо было, вот она с ней и уехала.

– А мать названивает ему, да?

– Ну, мама...

– Так, ешь, давай! И курочку бери!

– Мам, ну а дальше что? Что в госпитале было?

– А, ну да! Мама ж у тебя не зря в облгосадминистрации работает. Я написала в тот же день письмо в Министерство Обороны и в госпиталь почти сразу выехала проверяющая комиссия.

– Ну, мама, зачем? Там на меня теперь косо смотрят!

– Да мне всё равно! Взбучку я им устроила хорошую. Мне никто не хотел говорить, где ты. Я перевернула весь Хмельницкий и мне сказали, что ты в Киеве, где-то в психиатрии. На работе, во время обеда, я нашла все адреса психбольниц в городе Киеве. Обзвонила. И хоть почти никто не хотел говорить мне, лежит ли у них рядовой Лавренёв, ведь это та информация, что не должна разглашаться, но я постаралась – и вот я здесь. Санитары у вас, конечно, звери! Меня вовсе пускать не хотели! Сказали, что встречи возможны только с 8 утра и до половины 11-ого. Ну а я разве виновата, что поезд из Днепропетровска прибыл в 6:15. Вот я и прождала тебя на морозе.

– Вот это да! Санитары здесь действительно сумасшедшие! – выдохнул я, уплетая привезенную из родного дома вкусную еду.

– Дима, ты не волнуйся! Я уже написала письмо в Министерство Обороны и скоро сюда приедет комиссия.

– Мам, зачем? Меня обещали и так комиссовать.

– Так комиссуют наверняка!

– Кстати, а где дядя Толя?

– Дома остался, с Андрюшей. А он, между прочим, написал тебе письмо. Вот оно!

Я взял в руки чистый конверт, на котором было разными ручками написано от Андрея. 29-30 ноября 2008 года.

– Он ещё в конце ноября написал?

– Да. Доставал меня по вечерам. Всё расспрашивал, как ты.

Я вгляделся в письмо. Писал он высокомерно, с нотациями в каждом слове. Странно было от братика читать это письмо, но факт написания этого письма меня уже радовал.

Письмо было такого содержания:

"Трагедия не что иное, как обучение тех, кто по-иному уже научиться не мог...

Жизнь каждого человека складывается так, чтобы он осознавал ошибки своего прошлого, исправлял их на будущее, развивался, обучался и устаивался в Добре. Когда, из-за страха, либо из-за своих убеждений, человек не внимает урока Жизни, ему преподаётся новый урок, цена которому гораздо выше прежнего..."

Особенно впечатлило одна из последних строчек письма:

"Вспомни, осознай это, и не пройдёт и два по семь, как вернёшься домой. Ведь всё материальное укоренено в духовном".

Что он хотел этим сказать? Два по семь – что это? Две недели? Почему такими загадками? В общем, от странного человека иного ожидать и не стоит. Но я его всё равно люблю! Мой братишка...

Через полчаса мама крепко обняла меня и, оставив еды и журналов, ушла на вокзал, возвращаться в Днепропетровск. Так не хотелось её отпускать...

Радостный оттого, что увидел в чужом месте родного человека, я отправился по коридору назад. Думаю, именно в таких умонастроениях, человек способен летать. По дороге мне повстречался Ярослав Владимирович, который торопливо закрывал свой кабинет.

– О! Лавренёв, ты ещё жив? – ухмыльнулся он.

– Как видите! – буркнул я вслед, скрываясь за плотными дверями без ручек.

– Ну, это ненадолго!

Ни что не могло огорчить меня в те минуты, даже предательство друзей Саши и Лёши, и угрозы майора Стовбургена.

Придя во вторую палату, я угостил друзей вкусной едой и рассказал о долгожданной встрече с мамой. Кушая мандаринки и печенье из моего пакета, они, конечно, говорили то, что я хотел слышать.

Вечером, после ужина, нас отправили в баню. Купаться шли по 4 человека на 15 минут. По моей рационализаторской идее, мы пошли в самую последнюю очередь. Под горячей водицей мы успели накупаться вдоволь и даже надурачиться, обливая друг друга из душевой лейки. Последняя четвёрка могла купаться, сколько влезет, но приходилось после этого и убирать всю комнату. Не беда! Тряпкой вымакать воду можно за 10 минут, а купаться и радоваться жизни – сколько пожелаешь! До самого отбоя! Пожалуй, сегодня в бане был мой бенефис. Я говорил без умолку о проблемах больницы и конфликтах между простым человеком и системой. А я из тех, кто, рассказывая о чем-либо, не ограничиваюсь рамками и шаблонами. Я приведу ещё подобный случай, но проясняющий дело с другой стороны, я поставлю рядом две-три ситуации и обнаружу в них явление, деликатно докопаюсь до сути, до корней, которые поначалу были скрыты для неискушённого взгляда. И это умение, по-моему, сродни искусству одного из героев книги художника Шубина, который "сделал доступными горы для тех, кому не дано изведать чувства покорителя. Верный глаз и добрая рука художника довели человека до самой вершины". Ребята слушали и кивали в знак согласия.

Странно, но Стовбурген после того короткого монолога после встречи с мамой, даже и не разговаривал со мной, лишь ехидно улыбался при встрече.

Уж и Рождество прошло, а меня всё не комиссовали. Неужели, это дело рук Ярослава Владимировича?

Демчук Игорёк уже уехал домой, позабыв о том страшном месте, где пробыл достаточно долго. А когда-то он шёл в армию, ведь насмотрелся сериалов о солдатах и всерьёз решил, что так и есть в реальной воинской службе.

Мой лечащий врач, Любовь Осиповна, ежедневно обещала меня комиссовать в кратчайшие сроки, и я ей верил. Со времён распределительного пункта прошло лишь несколько месяцев, но сколько же пришлось пережить. Откровенно говоря, именно благодаря змеиным манёврам в этой "новой жизни", я могу свободно вздохнуть воздухом сегодняшнего дня, хотя моё мнение на объективность, по-прежнему, не претендует. За комиссацию ни слова! Я сильно переживал: "Неужели меня поселили здесь навсегда?" "Ждёт ли меня участь Серёжи Дульского?"

ГЛАВА XIII: «Возвращение в А1666»

"Настало утро – открыл глаза,

Вижу ту же суть, и те же лица,

Покатилась грустная слеза -

Я по-прежнему в больнице.

Всё напоминает мне тюрьму,

И четыре стенки, словно свечи,

Здесь жизнь свою гублю,

Над постелью застыли равнодушные врачи".

Багацкий Дмитрий

Паранойя не успокаивалась. Требовала ответов, а их не было. Пессимизм топил меня своим напором, и я таял, как восковая свеча. Такое умонастроение сложилось на путях трезвого и отважного стремления к истине, но она, казалось, стояла на горизонте моего мировоззрения.

Дни шли однообразно по одному и тому же алгоритму. Читать было уже нечего. Мамины журналы, как капля в море. Я откровенно тупел, и этого я опасался больше всего. В последние дни я ни с кем не разговаривал, пытаясь чрезмерным сном убить время пребывания в психиатрии. Часто плакал и тосковал. Ткаченко даже подумал, что я с ним больше не общаюсь. Это была неправда, но при нынешнем настроении, мне и объяснять что-либо было сложно, легче было промолчать.

12 января 2009 года, где-то после обеда, меня вызвали в зал ожидания. Странно, ведь я знал наверняка, что у мамы нет средств, чтобы приехать ко мне вновь. Ну, а кто ж тогда?

– Старший лейтенант Казистый??? – чуть слышно пробормотал я, увидев в полутьме знакомые черты лица.

– Здарова, Лавренёв! – улыбнулся он привычной улыбкой. – Ну что, ты готов?

– К чему? – испуганно спросил я, подавившись слюной.

– Чё закашлялся? К новой жизни ты готов? Иди, переодевайся! Только шевелись, у меня мало времени!

– Товарищ старший лейтенант, а что Вы имеете в виду под названием "новая жизнь"?

– Лавренёв, не утомляй! Тебя комиссовали! Собирайся скорей!

– Домой? – слабо улыбнулся я.

– Ну, блин, тебя здесь точно накололи! Мозги совсем атрофировались! Конечно, домой. Куда ж ещё? Ну? Мне долго ещё ждать?

– Одну секунду, товарищ старший лейтенант! – засиял от счастья я и тут же скрылся из виду, припрыгивая на ходу.

– А только что чуть живой стоял... – буркнул удивлённо Казистый, укоризненно покачав головой.

Я метнулся прямиком к белобрысому другану и, обняв Женьку, стал трясти, что есть мочи.

– Дима, что за...? – сонно бормотал он.

– Небось, дозу галоперидола получил! Вот и съехал с катушек! – выдал на всеобщее обозрение свою версию развития данной ситуации Денис Симончук, по-киношному поправив очки.

– Нифига! Я домой собираюсь!

– Дезертировать во время похода на обед? Отличная мысль. Могу подсказать, как добраться отсюда до вокзала.

– Очень смешно, Рижук. В другой раз! Меня комиссовали!!!

– Молодец! – приобнял меня Симончук. – Даст Бог, свидимся на гражданке.

– Обязательно! Дай только выбраться отсюда!

– Не заржавей там, на воле! – с печалью произнёс Женька.

Я обнял его сильней.

– Женька, я тебя не забуду!

– И я тебя!

– Буду ждать, друг! Буду ждать!

Радости моей не было предела. Будто из ниоткуда взялось столько сил и эмоций, что я едва совладал с ними. Комиссовали! Когда ребята узнали об этом, они искренне радовались вместе со мной, клятвенно обещали созвониться.

Окрылённый сбывшейся мечтой, я мигом скинул больничную одёжку и, спустя месяц, снова надел берцы.

Наконец, я покинул то злосчастное 10-е отделение, так и оставив там друзей, свои слёзы на подушке и кровь на пододеяльнике, внеся в больницу ещё одну человеческую ауру, отрицающую нынешнюю самобытность. Надеюсь, что больше сюда не попаду.

Далее меня ожидала долгая дорога в 12 часов к городу Каменец-Подольский. Нужно было забрать свои вещи и официально уволиться в запас.

Старлей откровенно злился на меня. Он считал, что весь этот путь я проделал ради денег, которые выдавались при комиссации (они назывались в простонародье – "дембельскими"). Какие всё-таки недалёкие и корыстные люди окружают меня порой. Хотя, 1200 гривен, что входят в понятие "дембельские", ещё никому не мешали в кармане, но ради них пережить такое вновь я бы не согласился. На такие дурацкие поступки можно пойти только ради любви.

Всю дорогу старлей дурманил мне голову наводящими вопросами. Ещё бы настольную лампу мне в глаза направил. Но я откровенно рассказывал, чем буду заниматься по прибытию на родную землю, и готов был на радостях обнять Казистого, а ведь ещё недавно и вовсе его ненавидел.

Ночь проспал на верхней полке плацкарта. И всё-таки, я свалился с неё. 21-й век на дворе, итить его...

А следующим морозным утром, 13 января, я прибыл в расположение, очень надеясь, что меня не обманут с комиссацией. Тут же мне выдали вещи без лишних слов. Видимо, поскорее хотели избавиться от нерадивого солдата. Ну а дальше я просто ждал. Ожидал не только поезда, а команду майора Беркуты Богдана Олеговича, который меня однажды отвозил к прокурору.

– Товарищ майор, а я домой сегодня попаду? – спросил я спустя час ожиданий. Да и ожидания чего именно – не пойму.

– А куда ты денешься? – улыбнулся он в ответ.

– Здорово! – обрадовался я, поверив майору.

– Ну, ты добился своего! Теперь ты рад?

– Ещё как! Тем более, дома меня ждёт любящая жена, которая вскоре станет матерью моего ребёнка!

– Любовь, значит? Понимаю. От любви к женщине родилось всё прекрасное на земле.

– Согласен.

– Лавренёв, ну а что ж ты дома будешь делать?

– Заведу семью, уже в официальном порядке, реализуюсь в творческом плане и буду постоянно удивлять близких людей своей неповторимостью и многогранностью!

– Цели благородные, но стоит тебе напомнить, что не всё то благо, к чему многие так жадно стремятся.

– Я – не многие! – хмыкнул в ответ я, не поняв суть его реплики.

– Это я уже заметил, но ведь это нужно показывать не детскими капризами, мол "не хочу служить", а достигнув определённых высот в выбранном тобой направлении.

– Не в том случае, когда беременная девушка ждёт меня дома.

– А может, и не ждёт... – как-то мечтательно пробормотал майор, а он был самым интеллигентным из всех, кто встречался мне в этой истории

– Что Вы сказали? – решил удостовериться в услышанном я.

– А ты уверен в ней? В её любви к тебе? – сам не заметил, как я с майором перешёл на диалог пациент – психолог.

– Теперь и не знаю! – вздохнул я, вспомнив недавний телефонный разговор, – раньше так надолго не расходились даже в обязательном порядке.

– Считай, что это и есть для вас испытание, именуемое медными трубами, – проговорил майор, продолжив: – Как думаешь, она переживёт это испытание?

– Сложно сказать... мы в последние дни так часто ссорились. Но я думаю, что всё это из-за нехватки моего внимания.

– Ну, вот. Неудовлетворённая женщина – это самое страшное, что может быть! – кинул он напоследок и, увидев, что рядом проходящий офицер позвал его, поспешил окончить нравоучения.

Подойдя к окошку, я коленями опёрся о горячую батарею и наблюдал, как на морозе маршируют солдаты – настоящие защитники Родины. С утра светил огненный шар на фоне голубого бескрайнего неба. За казармой – ни ветерка. Конечно, это всё лирика. Антошка бы сказал: "И что тут такого? Обычное диффузное излучение неба!". Я же в зимних деньках вижу белоснежный пейзаж, преобразившуюся природу, радость и торжественность.

За время ожидания, я увидел сержанта Сергеева, который снова куда-то торопился. Обмолвился он лишь одной фразой:

– Комиссовали?

Я кивнул, скромно улыбаясь. Он подмигнул мне в ответ и тут же скрылся из виду.

Теперь я знал, чего ожидаю вот уж несколько часов. Оказалось, что мой сопровождающий, сержант Меньшов, вчера очень хорошо погулял со всеми вытекающими последствиями, вот и не может прийти в себя. Майор Беркута всё звонил и звонил ему, но кроме утомительных гудков он так ничего и не услышал.

Но вот в чём беда: ведь именно это и оставляет меня автоматически в воинской части на неопределённое время. Я стал откровенно переживать, ведь теперь даже Беркута уже не мог ответить мне: "Когда я попаду домой?"