Текст книги "Когда мне было 19(СИ)"

Автор книги: Дмитрий Багацкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

По небольшому, но дорого обставленному кабинету разносились сладкие благоухания ароматических палочек. На рабочем столе лежали разные китайские символы, якобы дарующие счастье, здоровье и финансовую независимость.

– Заходи, Лавренёв, заходи! – умиротворяющим голосом произнёс Стовбурген.

– Да, секундочку! – я тихонько закрыл дверь, боясь хлопнуть или как-то нарушить покой врача. Надеясь на понимание этого человека, я присел на стульчик у рабочего стола и, понимая, что от него зависит многое в моей "новой жизни", я готовил пламенную, эмоциональную речь.

– Ну, рассказывай! – раскусив меня, улыбнулся врач.

– Что рассказывать?

– С чем прибыл? – откинулся он на спинку кожаного белого стула, сомкнув пальцы обоих рук перед собой.

– Да я тут после флюса, а меня сразу сюда!

– Я понял! Не продолжай!

Врач демонстративно захлопнул ноутбук, давая мне понять, что я отнимаю его драгоценное время, но он, делая снисхождение, всё же слушает меня, засранца. Любопытствующим взглядом Стовбурген стал пожирать меня, хитро прищуривая левый глаз и украдкой улыбаясь.

– Ты ведь косарь! Я прав?

– Ярослав Владимирович, но я...

– Молчи! Я всё уже понял! Ты пойдёшь служить обратно!

– Но, вы даже моё личное дело не открыли...

– А зачем? Я и так вижу!

– Но, почему пойду служить? У меня сердце болит, и нервничаю часто, вплоть до необузданной ярости.

– Необузданной ярости, говоришь? Мне уже коллега из города Хмельницкого всё рассказал! И со мной такие штучки не пройдут! Ты пройдёшь здесь обязательный месячный курс лечения и пойдёшь служить дальше!

– Курс лечения?

– Ну да. А что тебя так смущает? По 4 укола в день, ну и таблетки для успокоения твоей необузданной ярости. Ты ведь за этим здесь?

– Э... да, но...

– Ну, вот. А потом – служить отправишься.... Ну, или в дисбат, годика на два. Для науки! Но, меня это уже мало волнует.

– Ну, доктор, прошу вас! Моя девушка скоро станет мамой! Не могу я служить, ведь обязан воспитывать вместе с ней нашего ребёнка! – взмолился я.

Я горько заплакал и рассказал историю, похожую на ту, что услышал психиатр в Хмельницком. Ярослав Владимирович был абсолютно спокойным, лишь часто почёсывая подбородок, он хоть как-то отличал себя от памятника. Его большие серые глаза не сползали с моего помутневшего, безнадёжного взгляда.

– Ну, Лавренёв, твоя история неоригинальна! Хотя, возможно, я тебе могу предложить один вариант.

– Правда? – воодушевился я. – Что именно?

Ярослав Владимирович невозмутимо взял со стола клаптик бумаги и дорогой ручкой стал неторопливо водить на ней тёмно-синими чернилами. Затем, демонстративно придвинул листок к углу стола. Я с интересом взял и прочёл: "800".

– Что это? – испуганным взором поглядывая на него, снова и снова пытался добраться до истины я, со страхом отдавая бумажку обратно.

– Это твой шанс приехать к любимой девушке.

Врач флегматично спалил бумажку и, кинув догорать в горшок с небольшим редким кактусом, продолжил:

– В общем, дело обстоит так: либо идёшь служить обратно, либо я слышу твоё согласие на моё предложение.

– Но, я не могу достать такие деньги...

– Значит, разговор окончен.

Я снова заплакал и вышел из кабинета. Санитарка отвела меня обратно, несколько осторожничая по поводу моего умонастроения.

"Всё! Надоело жить!!! Не могу!!! Не хочу!!!"

Предаваясь, грусти, я снял пиджак, перевесив его на быльце кровати.

В белой футболке с коротким рукавом меня отвели в самый дальний от моей палаты кабинет, где моя пятая точка получила первый укол.

– Что вы мне вкололи? – спросил я, собираясь спать.

– Витамины! – улыбнулась медсестра, несколько удивившись заданным вопросом.

Унывая, я отправился в палату. Тут и услышал: "На обед стройсь!!!" Санитар прогорланил так, будто всю жизнь стоял на конечных остановках маршруток и кричал окружающим про наличие свободных мест.

– Мне тоже? – спросил я, поравнявшись с ним.

– Ну да. Или тебе обед в постель принести, милочка?

– Я же новенький. Мало ли...

– И что? – санитар меня явно не понимал и каждой своей фразой унижал перед остальными ребятами.

– Да просто спросил.

– Стройся! Только пиджак надень! В белухе не разрешено в столовую идти!

Ребята уже построились, а я, на ходу надевая синенький пиджачок, всунулся в середину шеренги.

И тут перед глазами всё поплыло, и я стал падать. Последнее, что помню, как ребята, стоявшие слева и справа, успели схватить меня за руки, и я не упал подбородком на пол. Вот и отключился. Сознание...

Высшая, свойственная лишь человеку форма отражения объективной действительности – способ его отношения к миру и самому себе, опосредствованный всеобщими формами общественно-исторической деятельности людей. В одночасье это пропало, просто растворилось.

В себя я пришёл через десять часов. Медленно открыл глаза. Ресницы с трудом отпустили своих собратьев. Тело затекло от долгого лежания. Желудок заурчал от сильного голода.

Свет в палате был включен. На улице темно. Я лежал в койке, аккуратно укрытый одеялом. Голова кружилась. Чувствовал слабовыраженную тошноту.

Сашка или, как я его успел прозвать – Алекс Голд, как только заметил, что я очнулся, сразу выбежал из палаты:

– Роза Ивановна, Лавренёв очнулся! Лавренёв очнулся!!!

В палате поднялся ажиотаж. На мгновение я превратился из пациента в музейный экспонат. Мне это было непонятно, но на тот момент не так уж важно.

Тут же подбежала невысокая, русая женщина с добрым и обеспокоенным выражением лица.

– Дима, ты очнулся? – заботливо спросила она.

– Похоже на то. А что со мной?

– Не сейчас. С тобой всё в порядке. Лучше ответь, – почему сознание потерял? Ведь всех врачей на уши поднял.

– Кажется, я припоминаю. Так ведь это всё ваши уколы! Я ведь говорил, что мой организм не воспринимает уколы, да ещё и с вашими, так скажем, витаминами. Но меня никто не слушал! Идиоты!

– Ну почему ты так? Мы ведь вылечить тебя хотим.

– От какой болезни??? – вскипел я.

– От душевного беспокойства.

– Что мне вкололи?

– Успокоительное.

– И как оно называется?

– Не имеет значения, – ответила тихонько она, пытаясь понижением тона диалога успокоить меня.

– Да вы в своём уме? – привстал я, – Что значит, не имеет значения? Это мой организм! И по какому праву вы смеете без моего на то согласия, колоть всякую дрянь??? Почему молчите? Нечего ответить?

– Дима, если не успокоишься – тебя привяжут!

– Что? Как вы сказали? Привяжут? Да я вижу, вы совсем съехали?!! По какому праву вы меня привяжете?

Женщина, померив температуру, забрала градусник и ушла.

Уже через минуту передо мной стояли двое санитаров. В руках у них были длинные белые ремни. Как я ни брыкался, но меня туго привязали к койке, а после пришла снова та женщина, Роза Ивановна, и вколола какую-то гадость.

– Ненавижу!!! – кричал я. – Козлы! Вы ещё не знаете, что будет вам за это!!!

Санитары снова ушли в коридор, улыбаясь над моими громогласными репликами. Напротив первой палаты находилась их комнатушка, где они всё свободное время и проводили.

Руки очень быстро затекли. Двигаться я и вовсе не мог. Со слезами на глазах я снова заснул.

Проснулся уже после обеда следующего дня. Руки побелевшие, голова страшно болит, усталость по всему телу, тошнота.

– Отвяжите меня!!! – заорал я.

Меня будто никто и не слышал. Все занимались привычными для этого заведения делами.

– Отвяжите!!! – ещё громче закричал я.

Я не мог успокоиться. Какие-то люди колют меня неизвестными препаратами, не кормят, привязывают, считают за психа. Да что здесь происходит?

Меня полностью оторвали от внешнего мира, закрыв в четырёх стенах. Мой характер бунтаря и борца за справедливость снова нарвался на укол в пятую точку и после того меня отвязали на условии, что я успокоюсь. Пришлось пообещать.

Ужин я всё же отведал. Пюре с чёрными точками и испорченная временем рыбная котлета. Я был поражён, ведь другие ребята это так спокойно ели, даже с жадностью. Видать, не кормили их несколько дней.

Поскольку уже не ел около двух суток, я с некой жадностью съел весь хлеб из поставленной на квадратный шатающийся стол тарелки, и несколько кусков даже спрятал в карман пиджачка. Самое интересное, что на всех столах налито было по полстакана чая.

"Почему именно полстакана? Этого ведь недостаточно для мужского организма".

Понадобился лишь день пребывания с открытыми глазами, чтобы понять суть. Туалет был под замком и открывался через каждые 2-3 часа. То есть, свой организм, у которого свой распорядок посещения туалета, нужно было в категоричной форме переучивать на регламент 10-го отделения. И это не единственный закон того заведения. Телефон не разрешали вовсе, на улицу выходить – и в помине. Попросту, ты оторван от внешнего мира. Зеркал в психбольнице не было, ведь считалось, что мы можем разбить их, и вскрыть себе вены. Бриться разрешали лишь в воскресенье и лишь под чутким присмотром санитаров. Коль захотел ты в туалет, так сказать, внезапно и срочно – терпи! Санитары были непреклонны к простым требованиям людей.

Четыре укола в день. Сибазон, димедрол, галоперидол и многое другое. Стоит ли говорить, что всё вышеперечисленное снесёт любой разум уже за неделю.

Разговаривал я с новоиспечённым товарищем, а звали его Дульский Серёжа, он находился здесь уже 57-ой день. Представляете? С сонливостью и подавленным настроением, Сергей пояснил мне, что за витамины нам колют.

– Сибазон колют чаще, чем другие препараты. Дим, и не удивляйся, если у тебя будет явная вялость, замедление психических и двигательных реакций, неустойчивость походки или головокружение. Скажу даже больше, от него может быть повышенная утомляемость, снижения способности к концентрации внимания, дезориентация, притупление эмоций, депрессия и даже антероградная амнезия. Понимаешь?

– Серёга, я, честно говоря, не очень понял, но отчего они тогда колют нас этим? – испуганно и ошеломлённо спросил я, очень переживая за своё здоровье.

А ведь половину из вышеупомянутых "послевкусий", я уже испытал.

– Они считают нас психами. Вот и колют ради испытаний над нами. А коль власти за жабры возьмут, так они умело аргументируют это тем, что у нас шизофренические психозы и маниакальные состояния.

– Да ты что?

– Да, Дим. И это только начало.

Я кивнул, а сам вспомнил две последние строчки из своего стихотворения: "Нормальный среди психов – психом скоро станет сам!"

Будто в воду глядел.

– Серёга, а что ещё они колют? Только сибазон? – допытывался я.

– Да какой там? Ещё много всякой дряни. Ну, например – галоперидол. Слыхал о таком?

– Нет. А что от него может быть?

– Оказывает мощное антипсихатическое действие. Депрессия с высоким риском самоубийства, снижение остроты зрения, сухость во рту... Что там ещё? Снижение аппетита, по-моему, тошнота и того рода противопоказания.

– Боже, Серёга. Да я уже всё это испытываю сейчас!!!

– Ну, вот. А я уже здесь 57-ой день. Представь, что довелось пережить мне!

– М-да. Представляю...

– Так вот. Ещё димедрол нам дают.

– Димедрол? А это разве не наркота?

– Ну да. В таблетках и уколах. После него могут быть спазмы, головокружение, кратковременное "онемение" слизистых оболочек полости рта и сонный эффект. Успокоительное по-киевски.

– Вот это да! А откуда ты всё это знаешь?

– Да он же тут ветеран 10-го отделения! – вмешался в разговор Ярослав Рижук, что также лежал в первой палате и не сводил взгляда с нас с Серёгой.

– Ха. Вы б ребята потише общались, а то санитары услышат – наколют вас! Вы и имя своё позабудете! – рассмеялся один из ребят.

– Демчук! Иди в задницу! – заключил Серёжа и, шаркая подошвой резиновых тапок, вышел из палаты.

– Игорь, ну чего ты? – сердито спросил я. – Ты ведь знаешь, что Дульский изо дня в день ждёт своей комиссации. А ты как болван сгущаешь краски.

– Кто сгущает? Кто сгущает?!! Я говорю, как есть.

Так и прошла моя первая неделя в 10-м отделении клинического госпиталя.

Где-то в двадцатых числах ноября я раззнакомился со старостой, который определяет дежурных. Всё это больше напоминало встречу быдло-гопника и невинную жертву.

– Эй, ты! – крикнул он мне в туалете.

Чёрные густые брови и маленькие карие глаза сразу выделялись среди остальных оттенков накуренного общественного туалета.

– Чего тебе? – с туманной непонятностью переспросил я.

– Сюда иди, я сказал.

"М-да. Культурный разговор сразу располагал к откровенному общению". Моя щека после флюса уже стухла, а поэтому, всё-таки, был рад, что лишил моих врагов ещё одной возможности издеваться надо мной. Подошёл к старшине, мысленно готовился к защите.

– Ну? – спросил я, в жажде узнать цель его обращения ко мне.

– Ты Лавренёв? – сердито задал вопрос он.

– Я.

– Ты завтра будешь туалет убирать!

– Это ещё почему?

– Твоя очередь.

– Слушай, старшина, я только недавно очухался после укола. Видел вроде, что со мной было. Давай-ка ты поставишь кого-нибудь другого? Просто мне хреново сейчас.

– Ну и что? Тут всем хреново! Чем ты лучше?

– Не в этом дело. Просто я сейчас нахожусь на грани потери сознания, но опыта кулачных боёв у меня хватит, чтоб объяснить тебе, непонятливому, что пока я не отойду от депрессии, убирать не буду!!!

– Ну, так бы и сказал! Что ж ты своим опытом хвастаешься?

– Как можно доходчивее объясняю тому, кто только красноречиво может подзывать к себе, но не может понять никого, кроме себя.

– Ты что, философ?

– Ну, это конечная точка, на которую я пока смотрю снизу вверх, ведь ещё не скоро её достигну.

– Ясно. Ну ладно, если что, обращусь к тебе за помощью. Ну и ты обращайся.

– Да чем ты мне поможешь? А хотя, слушай, кое-чем ты всё же сможешь мне помочь.

– Слушаю.

– Скажи, я тут вторую неделю в туалет не могу себя заставить сходить... ну, по большому. Понимаешь?

– Запор, что ли?

– Да чего ты орёшь?!! Ещё в коридоре покричи!!!

– А-а! Ну, тут всё просто. Это от сибазона, скорее всего. Ну, или от галоперидола.

– Да ты что? Блин, а что ж делать-то теперь?

– Не знаю. Можешь попросить у медсестры таблетку.

– У Ленки, что ли? – ухмыльнулся я.

– Ну да. А что здесь такого?

– И как мне ей сказать? Ой, Лен, приветик. У меня запор. Дай мне что-нибудь! Так, что ли?

– Ну, а чем не вариант?

– Да ну тебя! После вчерашнего отбоя я просидел в её кабинете три часа! Разговаривали с ней, целовались, ну и тому подобное. А если я ей скажу о проблемах в организме, то она сразу начнёт меня жалеть и накормит разными таблетками. А я секса от неё хочу, понимаешь?

– Так ты ведь на грани потери сознания! – вспомнил Вениамин Стрельцов, улыбнувшись.

– Так я на грани потери сознания для дежурства, а для секса – силы найдутся!

– Ну, ты и жук!

Мы рассмеялись и поспешно вышли из накуренного туалета, ведь санитар уже закрывал его на очередные 2-3 часа ожидания.

– Слушай, Дим, а погнали к нам, в третью палату?

– А что у вас?

– В карты поиграем.

– В "преферанс" я не помню, как играть! Говорю сразу.

– Не, мы в "дурака" играем.

– Ну, это можно. А то у меня был прикольный случай в поезде, когда мы с ребятами-призывниками играли в "преферанс" и параллельно пили водку.

– Да не гони! Пошли, расскажешь!

И всё же я подружился со старшиной. Весёлый такой, всё про армию шутил, да про политику. Расспрашивал про своего лечащего врача, но тот меня лишь припугнул:

– Дим, это страшный человек! Ты его ещё не знаешь! Он тебя продаст и купит, снова продаст, но уже дороже! Он может всё!

"Ну, спасибо, – думаю, – утешил!"

До самого отбоя рубились в "дурака", а после я, уставший, отправился спать. Неатрофированные от ежедневных уколов извилины даже стали находить плюсы в том, что я здесь.

Рано утром перед завтраком мне снова сделали укол. Я уже почти привык к этой процедуре, хотя сидеть было почти невозможно.

Выходя из кабинета, где в очередной раз кололи "витамины", я заметил одного блондина, который всё никак не мог тряпку сложить на швабру и вымыть пол.

– Парень, ты не умеешь мыть пол? – ехидно спросил я.

– Да не получается. Выдали мне...

– А что сложного-то?

– Не знаю. И швабра без отжима...

– Ну, понятно! И швабра без отжима, и тряпка не шёлковая. Иди, готовься к завтраку – я сам вымою!

– Перестань! Чего ты из-за меня будешь мыть полы?

– Иди! Здесь ничего такого нет! Кто-то умеет мыть полы, а кто-то – и то и другое. Ха.

– Ну, спасибо тебе!

– Давай! Иди. Колхоз – дело добровольное.

Блондин слабо улыбнулся и ушёл. Странно, что-то раньше я его не замечал. Похоже, новенький.

После обеда меня снова отвели к Ярославу Владимировичу.

– Ну, Лавренёв, заходи! – с полными силами омрачить мне настроение в очередной раз промолвил "феншуист".

– Здравствуйте! – робко ответил я, как на ковре перед своей бывшей управляющей после случайно разбитой бутылки дорогого коньяка.

– Ты подумал над моим предложением?

– Да.

– И?

– Ярослав Владимирович, я не могу достать такие деньги в чужом для меня городе.

– Ну, значит, ты пойдёшь служить! Даже если врачи найдут у тебя какую-либо болезнь, по которой можно тебя комиссовать, то всё равно я сделаю всё возможное, чтобы ты ушёл служить.

– Да как так можно? Это несправедливо!

– Лавренёв, да ты и вовсе дурак? Нужно служить, а не косить!

– У меня девушка беременна.

– Это не вдохновляет меня выписать и комиссовать тебя.

– Ну, дайте мне мой телефон! Я попробую достать деньги!

– Без проблем! Вот это настоящий разговор. Говорить будешь в коридоре. И без фокусов мне!

– Я понял, хорошо!

Сказано – сделано. Я, конечно, знал, что 800 долларов не смогу достать, но Юленьке позвонить могу. Для того телефон и был в моих руках.

– Алло, – услышал я радостный голос эмочки.

– Любимая, приветик.

– Зайчик, как ты?

– Я в психушке.

– Ну, с твоей маниакально-депрессивной манерой поведения – это и не удивительно.

– Маська, мне очень плохо.

– Где ты сейчас?

– В Киеве, в главном клиническом госпитале.

– Как же ты умудрился? Так далеко...

– Так получилось...

– Ну, ты, муженёк мой, и вовсе глуповат. Да отслужи ты, а я уж как-нибудь и сама справлюсь с родами и первыми днями в роли матери.

– Нет, Юль. Я приеду к тебе!!! Я приложу все усилия!

– Ты не сможешь.... Один против давно сложившейся системы. Тебя либо раздавят, либо заставят делать так, как они скажут.

– Нет! Я упёртый! Я найду другую лазейку, дабы выбраться отсюда.

– Дим, ну зачем ты так нервируешь меня? Я ночами не сплю, только плачу и молюсь за тебя! Зачем ты заставляешь, чтобы я снова плакала?

– Юль.

– Молчи, Дмитрий! Молчи и слушай! С тех пор, как я тебя провела в армию, я стала несчастной. Не ем, не сплю – лишь переживаю за тебя!

– Так что ж ты тогда во мне нашла? Я с хитростью, присущей мне, беру телефон, звоню любимой девушке и что слышу? Ты несчастна?!!

– Да, чёрт возьми! – расплакалась она. – Я несчастна... теперь! Я и не знаю, что делать! Места себе не нахожу! А ты... а ты всё надеешься быть зрителем в собственной жизни! Всё, Дима, я всё сказала!

– Юль, что случилось?

Но в динамике "Siemens" – я услышал лишь короткие гудки. Немедля перезвонил, но лишь уловил голос девушки, оповещающей о переадресации данного абонента.

Что и говорить, я был полностью подавлен. Отдав телефон, сообщил Ярославу Владимировичу о том, что деньги достать не смогу. На что он мне в категоричной форме объяснил, что впереди меня ожидает вовсе не сахар.

Я дошаркал до палаты, лёг на койку, и, укрывшись с головой одеялом, свернулся калачиком. Так стало горько, так сокрушённо. Теперь не вижу ни шанса для того, чтобы выбраться отсюда. Теперь не вижу и смысла... Родным я доставляю лишь несчастья! А зачем тогда жить, если я никому не нужен?!

Было решено в тумане глумливой истерики умереть. Просто, тихо и незаметно. Я никому не был нужен.

Прямо в стене еле виднелся гвоздь. Вынуть его было непросто, но я на этом не успокоился. Не жалея ногти и времени, я расшатывал головку гвоздя по разным траекториям, но с одинаковой настойчивостью и очень скоро мне посчастливилось его выдернуть. И уж тогда, со всей нахлынувшей грустью, я с силой стал царапать им по левой руке. Царапать до тех пор, пока выделяющиеся капли крови не сменились на густой ручей.

Кровь брызнула на пододеяльник и наволочку. В судорожных движениях я продолжал кромсать себя, вспоминая последние дни и сломленную волю. Далее я отключился, так и застыв со слезой на глазах, так и оставшись среди осколков разбитой мечты, где-то в чистых прериях своих уходящих безвозвратно надежд.

Глава X: «В терниях раздумий»

Что-то мне даже чудилось, очень реалистичная и бессвязная история. Быть может это сон, а может – следующая ступень после смерти.

Было лето, жаркое и знойное. Под листьями молодой яблони я лежал, облокотившись спиной об её нежный ствол. Во рту держал стебелёк растения с выглядывающим наружу колоском. Возможно, это была пшеница. Находился я на холме, где и росло одно-одинёшенько деревцо. Расслабился. Вокруг бескрайнее поле ромашек и клевера. Так тепло, так хорошо. А на небе ни облачка. Ах, какая гармония!

И так вдруг безумно потянуло идти полем, узнать, что за ним. И я отправился. Безмятежно срывая по дороге ромашки и клевер, сплетая венок (странно, и когда я уже научился его делать?) я шёл всё дальше, разглядывая скачущих в стороны от моих шагов больших кузнечиков и акрид. Вдалеке мною была замечена некая девушка, которую где-то мне уже приходилось видеть. Она была обнажённой. Напевала что-то приятное и собирала цветы. Я бросился вслед за ней. Не терпелось расспросить её, кто она и как сюда попала. Чистое небо да яркое солнышко будто придавали мне сил. Никакой усталости или обременённости, лишь беспечность.

Через плавно поднимающиеся холмы, сквозь поле папоротников, я бежал, будто подлетая к небесам. Кругом безбрежный простор. Дышать было легко. Девушка заметила меня и, улыбнувшись, продолжила заниматься прежним делом – квинтэссенцией сегодняшнего дня.

Узнал я в ней ту Марию Юрьевну, что в моём сне была продавцом-консультантом книжного отдела супермаркета.

Представьте, каково было моё удивление. Те самые большие глаза с изумрудными линзами, аккуратненький носик, умиляющая улыбка, темные, густые и волнистые волосы до груди, они снова заворожили меня, и я ещё быстрее бросился вслед за ней.

Сквозь огромные зелёные папоротники, что так резко выросли до нескольких метров, я пробирался далее. Подстилка из растений выделяла воду, как только я ступал по ней, а небо, гиганты-папоротники, и вовсе закрыли.

Девушка Маша, казалось, плавно растворялась вдали, и я не мог догнать её. Будто она стояла на тонкой линии горизонта, которая равносильно моему приближению к ней, с такой же скоростью отдалялась от меня.

Воздух гудел басовитым пением жуков и кузнечиков, где то слышался стрекот проказницы саранчи. А я остановился, и как только понял, что не удастся догнать её, стал осматриваться. Куда же я попал? И почему я вовсе не думал об усталости да простых, привычных потребностях, присущих каждому человеку? Уж как-то всё беспечно, уж как-то беззаботно...

Подстилка всё так же выделяла пахучий тёплый воздух, который был полон некими болотными испарениями и кишащими насекомыми. Мои ноги вязли в ней, передвигаться становилось всё сложнее.

Кривые столбы деревьев, обвешанных лианами, кипарисы и папоротники обступили большое болото. Ту нимфу я уж и не видел, зато всерьёз задумался над тем, чтобы поскорее выбраться отсюда. На топком берегу грязного болота деревья и папоротники стояли реже. Лучи солнца отражались в нём и высвечивали чьи-то большие и глубокие следы в прибрежном иле.

Где-то неподалёку слышался треск. Валились кипарисы и неведомые мне деревья. Кто-то приближается к воде.

"Нужно выбираться!" – давал установку себе я, пытаясь выбраться из трясины.

Ил сковывал мои движения и тянул меня вниз, в себя. Вот уже лишь голова выглядывала и громко молила о помощи, но никто и не слышал. Разные шумы диковинных зверьков вдруг замолчали. Лес утих. Все слушали меня. Последний вздох с увиденной по сторонам пустотой – и я оказался погружённым в ил.

Темнота. Сущая мгла. Я стоял на ней. Вокруг лишь чёрными красками обозначена новая среда моего пребывания. И, представьте, где то вдалеке я заметил ту самую Машу, что держа старинный подсвечник с четырьмя оплывающими свечками, направлялась в неведомом мне направлении. Я окликнул её. Никто меня и не заметил. Приняв её за единственный шанс выбраться отсюда, я побежал за ней. В то время, мой бег был намного эффективнее, чем тогда, на ромашковом поле. И скажу больше, я почти догнал её. Дотронулся до её холодного плеча, но она тут же растворилась, подобно знойному мареву, оставив лишь выпавший из руки подсвечник. Только одна свеча всё ещё горела, ею я и воспользовался.

Наверняка немало хищников скрывается в этой тьме с бледным желтым взглядом в надежде вкусить плоть несмышленого человека, ненароком оказавшегося в этих местах. Моя паранойя не давала покоя загруженной не одним вопросом голове.

– Дима... Дима... Очнись!!! – послышалось где-то сверху. Я с ужасом глянул на предполагаемое место, где слышался отчаянный, зовущий меня, голос девушки.

– Я здесь! Вы где? – кричал я, дабы меня забрали из глубинного мрака, пропитанного стонами и смертью.

Эта мгла будто стала сдавливать меня. Так тяжело дышать, открытый рот жадно пытался схватить хоть немного воздуха, совершенно незаменимого для меня, ставшего нестерпимым зноем, который безжалостно сжигал мою кожу, глаза. Всё вокруг сухо и мертво. Но это уже не имело значения. Стекленеющие глаза перестали следить за происходящим.

Я уже не чувствовал ничего. Всё меньше хотелось двигаться. Всё реже поворачивалась голова в поиске той загадочной Марии. Оцепенение. Безразличие ко всему постепенно овладевало мною. Я засыпал, и сон окутывал меня всё крепче, постепенно он переходил в вечный сон, от которого нет пробуждения.

Резкий удар по щеке, и я, пряча глаза от яркого света, стал что-то несвязное бурчать. С привыканием взора к свету, я понял, что нахожусь в своей койке, в ненавистной психбольнице – в бездне анального угнетения.

Я стащил с себя одеяло. Но тут же кто-то любезно укрыл меня снова. Сморщившись, подобно капризному ребёнку, я посмотрел на сидящего на моей кровати человека.

Коротко стриженый блондин, глядя на меня и держа в своих запотевших руках мою правую руку, выдавил короткую, искреннюю улыбку.

Бесспорно, я узнал в нём того рассеянного паренька, что стоял ещё недавно в коридоре в явной растерянности и незнании предназначения швабры и, как вследствие, дуэта этого нехитрого инструмента с более нехитрой тряпкой.

Звали его Женька Ткаченко. Только тот факт, что он почти ни с кем не общался и совсем не улыбался, меня совсем смутил и, возможно, растрогал.

– Женька? – будто в пьяном угаре, спросил я.

– Ну да. Дим, как ты?

– Что со мной было?

– Ты пытался покончить жизнь самоубийством.

– Само – чего? – округлил глаза я и посмотрел на свои руки. Левая и правая рука были перевязаны бинтом от кисти до локтя. Так и не поняв, что к чему, я мысленно представил то, что могло со мной случиться в эти дни, и вновь перевёл взгляд на Женю.

Я ждал от него более ясных объяснений по поводу моего прошлого, и он это сообразил.

– Дим. Санитары почти сразу заметили пропитанный в твоей крови пододеяльник и тебя, лежащего без сознания под ним. В тот день из-за тебя нас всех привязали и вкололи двойную дозу галоперидола, ведь считали, что мы поступим так же.

– Но ведь это бред.

– Я знаю. Но врачи были непреклонны. Вкололи, да и всё.

– А что дальше было? Сколько я пролежал? Тело так ноет...

– Ещё бы. Ты от ужина до ужина в отключке был. Удивительно ещё, что с голодухи я тебе сочной курицей не привиделся.

– Быть того не может. Сутки спал?

– Серьёзно! – настойчивей произнёс Ткаченко, и не верить ему причин у меня не было.

В возникшей паузе я оглянулся. Снова вечер, на улице падал большими снежинками снег. Демчук спал, укрывшись одеялом с головой, а Вася донимал своим присутствием Сашку Рыжего.

– Жень, а что за день сегодня?

– А хрен его знает. Сейчас спрошу. Рижук!

– Что? – оторвавшись от игры в шахматы с неизвестным мне человеком, недовольно спросил Ярослав.

– А что сегодня за день?

– 2 декабря. А что?

– Да ничего. Димка спрашивает.

– О! Он наконец-то очнулся? – подскочил с койки Ярик.

– Куда ты? Мы не доиграли! – развёл руками толстый парень с мешками под глазами.

– Да подожди ты! Не видишь, герой наш ожил?!

– Герой? – смутился я. – Это ещё почему?

– Ну, как тебе сказать? Ты и представить не можешь, как тебя здесь ценят. Понимаешь, вот тебе не понравилось, что тебя наркотой здесь колют, вот ты и продемонстрировал суицид. А другие – лишь только на словах.

– Точно. Теперь санитары не такие наглые, какими были раньше! – вмешался в разговор Вова Коломиец, который так часто спал, что и вовсе напоминал коалу.

– На твоих руках при перевязке было очень много порезов.

– Да. Ты вскрыл себе вены в 37 местах на правой руке и в 18-и на левой! Санитары, работающие в тот день, писали служебки. Штрафанули по-любому!

– Дим, больно было? – спросил Женя, ярко проявляя заботу, а в некоторые минуты, даже настойчивую тревогу и опеку к моей персоне.

– Не помню. Я был будто в тумане глупой ярости.

– Кстати, приходил Стовбурген, сказал, что выпишет тебя очень скоро.

– Да? – удивлённо хлопал глазами я, будто десять лет не присутствовал в собственной жизни.

– Та приходил-приходил, – уверил меня Симончук Денис, – он был таким злым, всех сметал со своего пути. Сказал, что тебе назначит теперь по 5 уколов в день. Димон, послушай меня! Я ж тебе врать не стану, сам знаешь! В общем, пора тебе сматывать удочки! Тучи сгущаются над тобой! Стовбурген общался с другими врачами – Чайковским, Мирошниченко и другими. Дим, мне кажется, тебя здесь сгноят!

– Брось, приятель! Хуже смерти не стоит от них ожидать!

– Этого-то я и боюсь...

– Та он ведь сказал, что выпишет его! – вмешался Дульский.

– Комиссуют? – улыбнулся я, понадеявшись на встречу с родным городом.

– Скорее всего. Ну, зачем армии такой солдат? По любому комиссуют! – предположил Демчук.

– Та ладно?! – улыбнулся я. – Помню, как сказал мне один подполковник в моей части: "Здесь мы не отпускаем, а делаем из таких, как ты – настоящих защитников Родины! И, попробуй только завтра ещё лежать в санчасти! Я лично сгною тебя здесь! Обещаю!"

– Ого! Строгий у тебя вояка!

– Вот так вот, ребята. Кстати, Серёга, а почему тебя до сих пор не комиссовали? Ты ведь здесь уж целую вечность.

– А мне откуда знать? Ну, думаю, ещё пару дней и на комиссацию.

– А сегодня ты какой день?

– 60-й день... – грустно вздохнул он и вышел из палаты.

– Ужас! Ну, прикиньте, два месяца здесь провёл. Кто ж выдержит?

– Так ты глянь на него! Он уже вообще никакой! Эти "витамины" его доконают!

– Да нам они тоже на пользу не идут.

– А тебе что? Ты здесь только первую неделю!