Дорогие спутники мои

Текст добавлен: 8 октября 2016, 10:17

Текст книги "Дорогие спутники мои"

Автор книги: Дмитрий Хренков

Жанр:

Биографии и мемуары

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)

Так за каждым экспонатом стоят поиски, надежды и отчаяние, кропотливый труд, за каждым – история, – и относящаяся ко временам Пушкина, и самих находок.

Гейченко – редкостный рассказчик. Когда он "в ударе", его можно слушать, не замечая времени. Несколько лет назад мы предприняли попытку собрать эти рассказы вместе, чтобы издать их. Записанные на бумаге, они, конечно, утратили живое дыхание рассказчика, но тем не менее книга была издана. Она называлась "У лукоморья" и, вышедшая стотысячным тиражом, тотчас стала библиографической редкостью. Читатели буквально бомбардировали издательство требованиями переиздать ее. Вышло второе издание, но и оно не насытило книжный рынок.

Сегодня утром, когда на веранде дома Гейченко я сажусь на длинную лавку, поставленную вдоль стола, слева от хозяина, а Любовь Джалаловна потчует чаем, Семен Степанович хочет одарить нас еще одним рассказом.

По звенят колокольчики, подвешенные к входной двери. На веранду поднимается ранний гость. Семен Степанович встает навстречу ему. Они проходят в кабинет.

Через минуту-другую Гейченко возвращается.

– Что же это вы, друзья? – притворно сердится он. – Кончайте чаи гонять, иначе никуда не поспеем.

Час, когда мы выходим на большую поляну в Михайловском, ранний. В такую пору в городах еще спят.

С. С. Гейченко, хранитель Пушкинского заповедника в Михайловском

А здесь уже многолюдно. Кажется, за ночь поляна уменьшилась в размерах – так тесно обступили ее ларьки, палатки, автобусы. Весело вьется дымок из походных кухонь у буфетов. Нескончаем книжный прилавок. Продавцы только расставляют книги, а книголюбы уже тут как тут. Многие из них приехали из Москвы, Ленинграда, Риги, Пскова, Таллина загодя и ночевали поблизости.

Они хорошо знают: книгу, за которой охотишься год, можно будет купить здесь сегодня. Так уж повелось: лучшие книги специально придерживают для этого дня.

Растет размах книжной торговли. Вот несколько цифр: в 1970 году только магазинами псковского областного книготорга на Пушкинском празднике поэзии было продано книг на 11 тысяч рублей. На следующий год эта сумма возросла на две тысячи рублей. В 1972 году составила уже 21 тысячу. И что примечательно – наибольший спрос на книги Пушкина и других классиков. Сбылась мечта Некрасова:

Эх! Эх! придет ли времечко,

Когда (приди, желанное!..)

Дадут понять крестьянину,

Что рознь портрет портретишку,

Что книга книге рознь?

Когда мужик не Блюхера

И не милорда глупого –

Белинского и Гоголя

С базара понесет!

А чуть поодаль от книжных развалов звенит смех, музыка. Уже завертелись карусели. И в давние, еще пушкинские, времена карусель была обязательной принадлежностью каждой псковской ярмарки. Ныне эту традицию возродили. «Виной» тому, конечно же, Пушкин.

Развернули товары продовольственные, галантерейные и прочие магазины. Тысячи людей одновременно садятся за завтрак, а те, кто встали пораньше, уже спешат к дому или на бивуаки с покупками.

Мы встретили старую женщину, которая в прошлом году угощала нас замечательным творогом. В обеих руках ее – авоськи, полные ананасов.

– Афанасьевна, циво купляла? – окликает ее знакомая.

– Не видишь, – широко улыбается Афанасьевна, поднимая авоськи с ананасами. – В вечеру сварю – приходи угощаться.

Иностранцы окружили магазинчик, стилизованный под теремок. Здесь продают псковские сувениры. Еще несколько лет назад можно было подумать, что на Псковщине перевелись ремесла. Теперь уже немалый выбор произведений народных умельцев. Налаживают выпуск сувениров и государственные предприятия. И в этом – заслуга Пушкинского праздника поэзии.

В воскресенье все дороги ведут в Михайловское. Навстречу нашей машине текут и текут людские толпы. Идут семьями, целыми деревнями. Малые ребятишки покачиваются на отцовских плечах. Парни бренчат на гитарах. Несмотря на то что на рассвете здесь прошли поливальные машины, меж деревьев уже виснет розовая от солнца пыль...

Навстречу нам – свадьба. Впереди, как положено, жених и невеста. Она – в белом кружевном платье, фасону которого могут позавидовать столичные модельеры, на голове – легкая, как облако, фата, а ноги босые. Беленькие лаковые туфельки запихнул в карман своего новенького, с иголочки пиджака жених. Жених и невеста шагают, будто в полудреме, широко улыбаются встречным. За ними – длинная процессия нарядных родственников.

Одни пытаются на ходу плясать, другие петь, а самые близкие идут, сгибаясь под тяжестью кошелей со снедью.

Кого только не встретишь в этом пестром, разноголосом потоке. Идут русские, украинцы, латыши, эстонцы. Идут студенты, рабочие, колхозники...

– В гости к Александру Сергеевичу, – оборачивается к нам Гейченко.

Лицо у него молодое, радостное, веселое.

Водитель нашей машины, Фома Андреевич, все время вынужден останавливаться, чтобы пропустить особенно густые толпы.

– Постой, постой, Фома Андреевич, – часто говорит Гейченко. – Пусть пройдут.

– Тогда нам стоять тут весь день.

– И то правда. Тогда только осторожненько. Они – ногами, – кивает Семен Степанович в сторону идущих, – а мы все-таки на машине.

Мечтал ли Семен Степанович тридцать лет назад, когда, выписавшись из госпиталя с пустым рукавом, на перекладных добрался до Сороти, что придет вот такой день?

На месте Михайловского было пепелище, оплетенное рядами колючей проволоки, опоясанное окопами и траншеями. Взрытая снарядами земля кровоточила, была начинена смертью, хотя на видных местах саперы оставили свои дощечки "Мин нет". А сколько потом, и после первого и после второго разминирования, подрывалось в округе людей и скота! Недаром, отступая, фашисты говорили.

"Мы уйдем, а ваша земля будет за нас воевать еще пятьдесят лет".

В 1941 году все наиболее ценное, что было в Михайловском, решили эвакуировать в далекий тыл. Но обоз с музейным имуществом затерялся в одной из колонн беженцев и в конце концов не смог пробиться на восток. Тогда решили закопать ящики с экспонатами в землю. Закопали.

Но фашисты, искавшие повсюду партизанские тайники, раскопали вещи, принадлежащие музею, а когда отступали сами, увезли их с собой. Ящики искали долго. Нашли в Лиепае только 16 ящиков. 10 с книгами библиотеки заповедника и остальные – бой, осколки того, что русские люди так бережно собирали и хранили.

Начинать музей приходилось заново.

Первый праздник в Михайловском после войны состоялся 6 июля 1945 года. В нем, кроме приехавших немногочисленных гостей, участвовали только дети да инвалиды, – так опустели псковские деревни.

Саперы, а потом и дети солдат стали первыми строителями и реставраторами заповедника. Теперь строительные рабочие, пахари, школьники, работники искусств, домохозяйки и пенсионеры пишут в Михайловское, звонят, рассказывают о своих находках, спрашивают, не пригодятся ли для экспозиции старые вещи, книги, картины.

И чем бы ни занимался Семей Степанович, он бросит все и помчится по вызову. Он не тешит себя надеждой, что каждое сообщение вознаградит его в полной мере. Но – кто знает, – какой из выездов принесет бесценную находку?

А дни вознаграждений бывают!

Не всегда они обогащают музей. Зато помогают лучше познакомиться с историей нашего государства, народа.

Совсем недавно почти все здешние памятники датировались по литературным источникам. Археология сумела поднять более давние пласты. И вот только на территории заповедника археологи Ленинградского Эрмитажа нашли более тысячи керамических, около двухсот бытовых предметов,относящихся к двенадцатому веку и красноречиво свидетельствующих о том, что русская культура возникла не на пустом месте, что у нее – глубокие самобытные корни. Исследования современных археологов косвенным образом подтверждают то, в чем был убежден Пушкин, когда говорил, что русская культура более древняя, чем было принято считать в его время...

Но вот и Пушкинские горы. Сдается, что в эту ночь городок не спал. Улицы его принарядились. Несмотря на множество машин, прошедших через городок и оставшихся в нем, на его улицах устойчивый запах сирени. Семен Степанович проводит меня в монастырь через гостиницу.

Здесь еще пустынно и тихо, только воркуют на карнизе собора голуби да изредка донесется откуда-то перещелк соловья.

У людей моего поколения двойственное чувство к монастырям и церквам. С одной стороны, мы знаем, они были оплотом мракобесия и реакции. По столь же неопровержимо, что многие из них в силу ряда причин стали средоточиями уникальных памятников русской культуры, да и сами нередко являются таковыми. Вот почему, бывая сегодня в древних церквах, мы почти не думаем о том, что они были учреждениями религиозного культа. Воинствующие атеисты, мы наслаждаемся произведениями искусства.

Я хорошо понимаю жителей окрестных деревень, которые в страшную годину оккупации, узнав, что открывается Успенский собор Святогорского монастыря, пришли сюда. Молиться? Возможно. Но, главное – собраться вместе и поклониться праху своего великого земляка. Что касается церковной службы, тут оккупационные власти ждал конфуз. Священник начал молебен нормально, по, когда вознес руки к небу, из-под рясы его выпал с грохотом "вальтер". Так рухнула надежда оккупантов вернуть стариков, женщин и детей в лоно церкви.

Я вспоминаю об этой истории, поднимаясь по каменным ступеням к могиле поэта. Стоим минуту-другую в молчанье и идем в собор, ныне тоже превращенный в музей.

Тяжелая дверь Успенского собора отворена, и первое, что мы видим, – это висящее на одной из внутренних дверей – белое кружевное платье. В таких, наверное, ходят феи. А может, вологодские кружевницы решили устроить здесь выставку своих изделий? Но объяснение простое.

Нам навстречу плывут волшебные звуки арфы. Это – репетирует приехавшая из Москвы Марина Сорокоумовская.

Как и в прежние годы, она будет аккомпанировать народному артисту СССР И. С. Козловскому. Он приезжает на каждый праздник, охотно и много поет один и вместо с хором Псковского художественного училища под руководством А. Ф. Тучкина.

Эти концерты – тоже одно из вознаграждений для приехавших на праздник.

Прислонившись к колонне, я наблюдаю за приготовлениями. Девушки из хора занимают свои места, позади них на скамьи встают хористы. Рядом золотым цветком вырисовывается арфа. Громко чиркает спичка о коробок.

Зажигаются в специальных подставках свечи. Они прибавляют света и торжественности.

В придел собора медленно входят люди, только что почтившие Пушкина на митинге, которым по традиции начинается этот воскресный день на могиле поэта.

И вот в тишине раздается голос. Он на такой высокой ноге, что сдается, будто слетает откуда-то из-под самых сводов, нависающих над нами. Хор поддерживает певца.

Словно перебирая в нашей памяти годы, хору вторит арфа. Я не хочу проталкиваться вперед, хотя отсюда, из-за колонны, мне не видать ни Козловского, ни арфистку.

Боюсь нарушить очарование этого необычного концерта.

Я слушаю, и мне начинает казаться, что я уже не в Святых горах в день весенней ярмарки, когда улочки уездного городка оживают, когда десятки возов и карет, спешащих к торжищу, опережают пешеходов и самого Александра Сергеевича, в красной рубахе, с тяжелой тростью в руке стремительно шагающего по горбатой улице и чему-то улыбающегося. Может быть, он думает о стихах, которые вот только что пришли к нему, и нужно будет потом записать их на бумагу? А может, об очередной проделке над отцом-настоятелем? Или мысленно он снова бродит по берегам Невы? Не знаю, хор ли, память ли, воображение подсказывают мне это, по я почти вижу на листе с непросохшими чернилами строчки:

Быть может, уж недолго мне

В изгнаньи милом оставаться.

Вздыхать о мирной старине,

И ссыльной музе в тишине

Душой беспечной предаваться...

Последние звуки музыки истаивают под тяжелыми сводами. Никто не заметил, сколько времени продолжался концерт. Мало кто может назвать авторов исполнявшейся музыки. Да разве кто-нибудь сейчас думал об этом? Музы ка славила Пушкина, помогала нам лучше понять его стихи...

Заповедник давно стал большим научным и культурным центром. В подтверждение сказанного можно было бы рассказать об ежегодных научных сессиях, проводимых здесь, о том, что в послевоенные годы здесь экспонировалось около ста художественных выставок. Посетители их могли познакомиться с произведениями народного творчества, с работами М. Аникушина, В. Звонцова, П. Бучкина, А. Соколова и многих других...

И опять мы спешим, на этот раз в обратный путь, из Пушкинских гор в Михайловское, где на огромной поляне уже, как волны прибоя, подкатывается людское море к эстраде с огромным портретом Пушкина.

Немилосердно палит солнце. Но тысячи людей охватывают полукольцом трибуны. Мест в рядах этого зеленого театра хватает на самую малость собравшихся, хотя только на скамейках может уместиться чуть ли не вдвое больше зрителей, чем в любом столичном или ленинградском театре. Остальные рассаживаются тут же на траве. Одни послушают поэтов, отойдут в тень, другие придут им на смену. Правда, и на примыкающей к трибуне опушке можно слышать ораторов: поляна радиофицирована.

Здесь, за трибуной, мне удалось поговорить с кубинским поэтом Раулем Луисом.

– Первое слово, которое я услышал, было "большевик", – улыбается Рауль, – второе – Пушкин. С тех пор свобода и Пушкин живут в моем сознании как брат и сестра.

Рауль торопится. Подходит его очередь читать стихи.

А до него уже звучала французская речь, польская, английская, говорили и читали стихи по-русски, хинди, болгарски, немецки...

Как-то С. С. Гейченко по моей просьбе взялся составить перечень стран, представители которых побывали в Михайловском, по, исписав лист, бросил.

– Лучше я назову имена писателей.

Но на этот перечень потребовалось еще больше времени и бумаги. И вот я держу перед собой будто бы не список, а оглавление еще не изданной, но необычайно полной антологии мировой поэзии.

Поэты из многих стран не только приехали поклониться нашему Пушкину. Все они читали посвященные ему стихи. Все они видели наш праздник и, конечно, расскажут о нем на родине. Всяк сущий на земле язык обогатится пушкинской мыслью, и народ, живущий в Европе или в Океании, в Америке или Африке станет богаче.

Не об этом ли думал Пушкин, когда писал свой "Памятник"?

Впрочем, вряд ли и его неуемная фантазия могла бы представить этот многоязыкий и блистательный турнир поэтов.

Лениздат выпустил томик Пушкина "Стихи, написанные в Михайловском". Издание повторяется и становится неизменной принадлежностью праздника. Может быть, придет время, когда в повестку дня встанет выпуск книги стихов, написанных для этого праздника и прочитанных под сенью вековых дубрав?

А пока поэты сменяют друг друга. Звучат стихи, и главный судья турнира – А. С. Пушкин – улыбается каждому.

Праздник идет и поодаль от трибун, на неоглядной поляне, на опушках, на берегах Сороти, Кучане и Маленца.

Бренчат гитары, таборами расположились семьи и компании. Не тают очереди у каруселей, других аттракционов, и не редеют толпы у книжных рядов. Но уже охрипли экскурсоводы в Михайловском и Тригорском. У них нет передышки, чтобы закусить, выпить стакан горячего чая.

Если стать у звонницы в самом центре Михайловского и прислушаться, со всех сторон донесется гул голосов.

И так будет до вечера, до того часа, когда исколесившие множество километров экскурсанты наконец выбьются из сил и найдут пристанище для отдыха, а опустошенные до предела экскурсоводы завалятся спать. Тогда наступит время главной экскурсии: почетных гостей поведет по заповеднику Семен Степанович Гейченко.

Напрасная затея – описывать эту экскурсию, пересказывать Гейченко. Нужно пройти по Михайловскому вместе с ним, только тогда убедишься в редкостном даре, которым наделен главный хранитель музея. Обычно в этот день он ведет экскурсию поэтов. Но самый вдохновенный среди них – он сам. Вот почему не пересказать его речь, не передать ту особую атмосферу, в которой окапываешься, слыша его, видя Савкину гору, лукоморье, тихую Сороть и желтеющую пиву за ней.

Гейченко рассказывает о Пушкине так, будто только что расстался с поэтом и, проводив нас, снова вернется к нему. Только ли он? В душе звучит пушкинская строка и чудится, что к нам подсел Александр Сергеевич и ведет беседу, начатую давным-давно, еще в первом классе школы, когда я услышал волшебное:

У лукоморья дуб зеленый...

Содержание

 От автора

 Двенадцать строк на всю жизнь

 Встреча с Корниловым

 Розовые облака

 Учитель добра

 Здесь оставлено сердце мое...

 Петр Покрышев учит стихи

 Плагиат у самого себя

 "Тореадор, смелее в бой..."

 Две истории