Текст книги "Дорогие спутники мои"

Автор книги: Дмитрий Хренков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

Понял я: покуда жизнь жива, 

Исполнять обязанности надо, 

А не только предъявлять права, -

скажет Александр Межиров.

Самым светлым воспоминанием у Семена Гудзенко останутся дни, когда он "был пехотой в поле чистом, в грязи окопной и в огне". Война вознесла его так высоко, что пришла убежденность: потом могу я с тех вершин в поэзию сойти.

Об этом писал Михаил Луконин. В пронзительно откровенных стихах с фронта он провозгласил, что "лучше прийти с пустым рукавом, чем с пустой душой". После победы он обращался к друзьям:

Спите, люди, сном предутренним одеты, 

Отдыхайте, 

Для работы, 

Для игры, 

Привязав на нитке дальние ракеты, 

Словно детские зеленые шары. 

Чтобы дети и колосья вырастали...

Вчерашним солдатам снилась еще вздыбленная разрывами бомб земля, но они уже успели пересесть из танка на трактор.

Страна перепахивала окопы, перегораживала плотинами реки, чтобы вода крутила турбины электростанций.

Однако солдатская гимнастерка еще долго будет спецовкой строителей, хотя рядом с ними в общий строй встанут их дети и внуки.

Это к ним обращался Александр Яшин:

Да, нам всегда была близка мечта, 

И не корысть кидала нас в сраженье. 

В нас жили смелость, самоотреченье 

И ленинского сердца чистота.

...Мы идем с Дудиным по набережной Невы. Омытый первыми осенними дождями, зарозовел на закате невский гранит. Бьется в берег уже голубая вода. Глядят – не могут наглядеться в ее зеркало ленинградцы, глядят в нее и не могут наглядеться арки мостов, дома.

Вдруг Дудин останавливается и долго-долго стоит, облокотившись на парапет. И дальше мы идем уже молча.

У Кировского моста Дудин торопливо подсаживает меня в автобус, а сам через мост, опираясь на самодельную палку, широко шагает к себе, на Петроградскую.

Поздней ночыо у меня звонит телефон.

– Не лег еще?

– Нет.

– Так послушай, пожалуйста.

Дудин читает стихи о том, как в блокаду на одной из ладожских льдин, плывших по Неве, увидел мальчика "в ремесленном кургузом пиджачке". Мальчик вмерз в свою хрустальную постель... Стихи о человеческой памяти:

Моей душе покоя нету. 

Всегда, везде, 

Во сне и наяву, 

Пока я жив, 

Я с ним плыву по свету, 

Сквозь память человечества плыву.

А завтра будет новый день, новые заботы, новые дела и, конечно же, стихи. О чем?

Разве можно ответить на этот вопрос? Поэт продолжает сеять зерна, которые взойдут во мне, в моих товарищах, в людях – добром и достоинством.

Уроки Саянова

Как известно, настоящая поэзия не имеет возраста, и сегодня, перечитывая книги Саянова, мы не вспоминаем, а как бы заново переживаем свою комсомольскую юность, снова видим над головой небо, истерзанное молниями, слышим песню военной трубы или звонкий перебор тальянки у проходной завода, ощущаем связь времен – от пращуров наших, разбивших на Куликовом поле Мамая, до солдат Смольного.

В. Саянов принадлежал к тому поколению, которое А. Луначарский назвал пролетарскими поэтами "второго призыва". Он был другом М. Светлова и А. Суркова, делал одно дело вместе с А. Жаровым и И. Уткиным, хотя, случалось, и спорил с двумя последними. Он помогал входить в литературу своему сверстнику А. Прокофьеву: Александр Андреевич Прокофьев поздней других снял военную шинель и сел за стихи, когда многие его "брательники" успели выпустить по две-три книги. С большой заинтересованностью за творчеством Саянова следил В. Маяковский, протягивал ему руку дружбы. Спустя много лет Саянов оставит в своем дневнике горькую запись об упущенных возможностях: "...на дружеские слова Маяковского не ответил, хоть и всей силой сердца своего тянулся к нему, – гордыни своей послушался". В течение многих лет он пользовался расположением М. Горького, был соредактором, проводником в жизнь многих идей Алексея Максимовича: тут и организация литературной учебы, и выпуск "Библиотеки поэта", и многие другие начинания, оставившие глубокий след в общественной жизни страны.

– Общение с Горьким, – говорил мне Саянов, – было необходимым. Оно заменяло университет. Алексей Максимович обладал удивительной способностью даже в минуту твоего взлета убедительно показать, как много нужно тебе трудиться, чтобы звание писателя выглядело на тебе не ярлыком, а стало заслуженной наградой.

Надо отдать должное Саянову: он учился с необыкновенным упорством. За всю жизнь мне не приходилось встречаться с поэтом столь обширных (можно сказать – энциклопедических) знаний. Память его впитала в себя разговоры, факты, хранила почти все прочитанное. А между тем интересы его никогда не замыкались литературой Профессор Чугаев еще в 1919 году приглашал Саянова заняться изучением строения материи, историки предрекали ему большие успехи. Сын ссыльнопоселенцев (детство его прошло на золотых приисках Сибири), он занимался историей царских тюрем и каторг, затем историей русской авиации, организацией букинистического дела.

Таких людей называют шутя "мпогостаночниками".

В каждом жанре литературы Саянов сделал немало, и написанное им ждет своего исследования. Мне хотелось бы поговорить о том, что всего мне ближе в его творчестве – о поэзии. Но я гляжу на книжную полку, где, прижав плечо к плечу, стоят его сочинения, и ловлю себя на мысли: а как же обойти молчанием романы и повести, публицистику? "Детство на Негаданном", "Олегов щит", "Остров Мадагаскар", "Страна отцов", "Небо и земля" (за этот роман автор был удостоен Государственной премии), "Страна родная", "Лена"... Ведь каждое новое поколение читателей, обращаясь к этим книгам, заштриховывает "белые пятна" на своей карте познания мира. Если коротко сказать о главном, что отличает Саянова-прозаика, то можно воспользоваться строчками из его же стихотворения "Любимая книга". В нем – обобщенная характеристика собственного литературного труда:

И звучит в нем дерзанье, 

Разговор озорной, 

В каждом слове – сказанье 

О сторонке родной...

«Для меня... литература не служба, а служение, – писал Саянов в одном из писем А. Тарасенкову, – я до сих пор отношусь к ней так же чисто, восторженно, преданно, как и в юности, – карьеры из искусства не делаю».

Это вовсе не значит, что Саянов считал, будто все вышедшее из-под его пера – само совершенство. Многим оп был недоволен. Иные свои слабости не замечал. Требовательный к себе, обладающий безупречным вкусом, оп порой работал с излишней торопливостью, довольствовался близлежащим словом. Великолепный знаток русского языка, он, случалось, перенасыщал свои книги жаргоном, и потом, перерабатывая их, очищая от словесной шелухи, нередко вместе с пеной выплескивал и ребенка.

Чтобы обнаруживать эти противоречия, не нужно производить раскопки. Они лежат на поверхности, бросаются в глаза каждому, кто читает Саянова. И о них нельзя не говорить, ибо всегда поучительны не только достижения, по и ошибки. Но еще более очевидны большие, непреходящие заслуги писателя перед советской литературой. Он был ее рыцарем, рыцарем без страха и упрека. Рядом с названием его книг без труда можно выписать длинный столбец фамилий поэтов, чьи стихи Саянов прочел в числе первых и благословил в печать, имена прозаиков, вместе с которыми склонялся над рукописями. Ежегодно у нас присуждаются литературные премии имени Горького, но уже мало кто знает, что инициатива в учреждении такого поощрения принадлежит Саянову. Так дело писателя продолжает жить в его книгах, в книгах его собратьев, во всем, что мы называем культурой народа...

* * *

Виссарион Саянов вошел в литературу как певец ленинградских застав, а точнее, заставской молодежи.

Застава в начале двадцатых годов – понятие скорее не административно-географическое, а социально-политическое. Это – самые пролетарские районы города, бастионы революции. Революция продолжалась в новых условиях – в мирном созидании, и поэт "каждой гайкою привинчен к заботе будничного дня". "Шершавые дома" Нарвской и Невской застав надолго становятся родными для поэта.

Здесь он нашел и темы, и друзей, и слова для стихов.

Я был одним из первых, кто, свирепость 

Стихии взорванной познав, 

По каплям выпил новый эпос, 

Крутую музыку застав.

«Фартовые года» (1926) – так называлась первая книга стихов Саянова. Она и вышедшие за ней следом «Комсомольские стихи» сразу же обратили на себя внимание, выдвинули их автора в первую шеренгу комсомольских поэтов. Н. Асеев, М. Светлов, Н. Тихонов высоко оценили эти книги. Процитировав строчки: «Ах, ребята, ах, друз: родные, девочки в малиновых платках», Асеев заметил: "Эти строки захочется поставить эпиграфом к книге лучших своих стихов каждому современному поэту.

Виссарион Саянов этими четырьмя строчками стал ближе и дороже поэзии сегодняшнего дня, чем многие убористыми томами бесцветных подражаний".

О второй книге Саянова писал М. Светлов: "Небольшая книга Виссариона Саянова "Комсомольские стихи" рассеивает все сомнения: эти стихи, безусловно, комсомольские, написать ее мог только комсомолец и предназначена она, в первую очередь, для комсомольцев О "незрелости" здесь не может быть и речи".

Не удивительно, что некоторые стихи Саянова той поры, едва слетев с газетной полосы, тотчас становились комсомольскими песнями. В песне тогда была особая потребность: с пей уверенней шагалось вперед. А новых песен было сложено еще мало. Правда, "Варшавянка" и в мирные дни звучала как "трехкратного мужества марш". Но и к каждой повой относились бережно: "песню ведут запевалы, будто копя под уздцы". Новая была о будничном, но самом важном – о том, как служить делу революции:

Ты бури запомнил раскаты, 

Пусть грянет, 

Тебе не впервой, 

Но в сталелитейном пока ты 

Бессменный ее часовой.

Стихи Саянова привлекали внимание молодежного читателя прежде всего тем, что в них был изображен современник. Каждое утро по гудку он шел через заводскую проходную к станку, шел не на ходулях, а на своих двоих.

Он был узнаваем заставскими ребятами, этот лирический герой стихов, точно так же, как узнаваем был и автор их.

В предисловии к одной из своих ранних книг Саянов писал: кто-то из путиловцев прочитал его книгу стихов и пошел по улице Стачек искать автора. Ему, путиловцу, и в голову не могло прийти, что подобную книгу мог написать человек со стороны.

Рабочий паренек из стихов Саянова пес на себе все приметы своего времени и все-таки чем-то неуловимым отличался от молодого путиловца или обуховца. Чем?

Пожалуй, более высокой культурой. Он знал не только задачу дня, но и давнюю историю, мог заглянуть в завтрашний день, исповедуя революционные идеалы, он придерживался высокого морального кодекса, необходимого не только как багаж для путешествия в завтра, а каждодневно, ежеминутно.

Конечно, в те дни для Саянова, равно как и для многих других комсомольских поэтов, верно написать о ровеснике – значило показать его готовность пролить кровь за революцию. Вряд ли это можно расценить как приверженность шаблону. Революция победила, но классовый враг был рядом, жил с комсомольцем на одной улице. Враг был и за близким кордоном. В любую минуту можно было ждать его нападения. Поэтому готовность к бескомпромиссной встрече, которая может окончиться смертью, в песнях той поры выражала не дань моде, а линию поведения.

Умирает и героиня первой поэмы Саянова Наталья Горбатова, "девчонка из агитотдела" 5-й армии. "За синими раздольями" близких подступов к Азии она сражалась с беляками, так и не дочитав "томик помятый", не изведав первой любви. Однако поэма оптимистична по духу своему, и гибель в бою не заслоняет ромаптикп той жизни, когда каждую минуту можно сложить голову. Пуля врага может свалить одного бойца. Но революция продолжается – таков главный мотив поэмы. Кроме того, Наталья Горбатова и ее боевые друзья поведеньем своим утверждали чистоту и святость отношения к долгу.

Правда, ипой раз поэты заставляли своих героев поступать чересчур прямолинейно. Можно ли их сегодня судить за это? Ведь тогда весьма важно было декларировать свой символ веры. В поэме "Наталья Горбатова" идея, которую провозглашал поэт, естественно и непринужденно материализовалась в поведении героев. Особая, чуть приподнятая интонация органична ей. Важно, что сила политического заряда призыва была умножена силой поэзии.

В одной из своих статей тех лет Саянов писал: "Лозунг, опосредствованный через художественный образ, будет искусством. Специфические законы искусства еще никем не отменены. Агитки Беранже, Фрейлиграта или Барбье, Маяковского, Демьяна Бедного или Асеева тем и ценны, что основаны на глубоком понимании ведущих методов искусства".

В своей поэтической практике тогда Саянов точно следовал тому, что предписывал как теоретик. Провозглашаемый им лозунг чаще всего летел к читателю на крыльях изготовленных в мастерской художника. Поэтому герой его поэзии обладал притягательной силой.

Пусть поют под ногами каменья, 

Высоко зацветают поля, 

Для людей моего поколенья 

Слишком твердою стала земля. 

  

И путиловский парень, и пленник, 

Изнуренный кайенской тюрьмой, – 

Все равно это мой современник 

И товарищ единственный мой.

Завидная родословная у этого паренька. Дед его начинал борьбу за рабочее дело в кружках, которыми руководил Ленин, на баррикадах у Обуховского завода, отец вместе с путиловцами шел штурмовать Зимний, а после вместе со старшими сыновьями на полях гражданской войны отстаивал Советскую власть.

Став к станку, когда "гудки пропели на прокатном, как прежде перед четырьмя", этот паренек завидует старшим, "родимым братьям" с "Авроры".

Не удивительно, что во многих стихах Саянова еще гнездятся клубы порохового дыма недавних сражений, виден "пересверк сабель и штыков". Он весь во власти романтики ратного подвига, но вынужден "наступать на горло" этим песням, чтобы дать дорогу другим, рождаемым новыми задачами молодого Советского государства.

Романтикам теперь ни к черту, 

Куда как скверное житье. 

Порой под курткою потертой 

Мне сердце говорит мое: 

  

И ты считал на миллиарды; 

И ты, парнишка, бунтовал, 

Когда дозорный старой гвардии 

Вдруг круто повернул штурвал. 

  

Но жизнь стучит все тем же пульсом 

Из часа в час, 

Из года в год. 

И как тогда, 

По звонким улицам 

Нас революция ведет.

Итак, – мирное созидание – главное содержание жизни заставской молодежи. Очень важно, чтобы труд был в радость, становился первейшей потребностью человека.

В. Саянов. 1941 г.

Он станет ею скорее, если быстрыми темпами будет расти сознание. Это твердо усвоил Саянов, и в творчестве его намечается линия, которая на долгое время придаст ему отличную от других окраску. Саянов всемерно стремится, чтобы его герой жил наполненной интеллектуальной жизнью, хорошо работал, не рос бы Иваном, не помнящим родства.

Одна за другой появляются новые книги стихов Саянова. Лучшая из них-"Золотая Олекма" (1934). Она как бы уточнила родословную "путиловского парня", которому выпало подхватить эстафету из рук ветеранов революционного движения. В "Золотой Олекме" показана сшибка миров – старого "купеческого, кабацкого, каторжного" – и купчиков новой формации, разговаривавших по-французски, с одной стороны, с каторжанами и старателями – отважными бойцами, гибнущими под жандармскими пуля ми, харкающими кровью, но побеждающими под Красным Знаменем, с другой. Никогда прежде Саянов не уделял столь пристального внимания портрету, как в этой книге Как не похож новый хозяин прииска, поставленный Советской властью, вместо прежнего. Его тоже обуревает жадность – "все больше бы золота" отправить "в немолчно гремящие сейфы Москвы". Только природа его жадности иная: он не спит ночами, заботится о том,

Чтобы скупости подлой забыв перебранки, 

В попрание вечное жизней пустых, 

Отхожее место поставили правнуки 

Из самых отменных пород золотых.

В. И. Ленин говорил, что в основе коммунистической нравственности лежит борьба за укрепление и завершение коммунизма. Она, эта борьба, будет протяженна во времени и отнюдь не легкой. Писатели, поставившие перо на службу партии, видели свой долг в том, чтобы формировать нового человека. Этим активно занимался и В. Саянов.

В разных журналах за 1928-1930 годы появляются его стихи, объединенные потом в цикл "Борьба за мировоззрение". В них обозначен новый этап роста молодого советского человека, которого застава послала учиться. Он идет "во мглу лабораторий", чтобы испить радость научного открытия. Если еще вчера он сетовал на то, что поздно родился и потому не смог принять участие в битвах за Советскую власть, если хотел "делать" собственную жизнь непременно по героям Первой Конной и матросам с "Авроры", то теперь, продолжая считать себя прямым наследником героев Октября, лирический герой поэзии Саянова вместе с Циолковским задумался о тайне космоса, готовится покорить Северный полюс. Круг его интересов расширился, а с ним возросло и активное отношение к жизни.

Эта активность землепроходца, естествоиспытателя, историка и лингвиста, жажда деятельности предопределила направленность творческих споров, которые Саянов вел в стихах и статьях с другими комсомольскими поэтами, в частности с А. Жаровым, И: Уткиным, Д. Алтаузеном.

Конечно, заставская молодежь любила и знала стихи этих поэтов, пожалуй, не меньше стихов Саянова. Это не мешало Саянову решительно выступить, например, против настроения отдельных стихотворений Уткина ("Мне за былую муку покой теперь хорош, простреленную руку сильнее бережешь") и "барабанной дроби" в стихах Алтаузена. Других он предостерегал от опасности стать копиистами, пересказчиками известных исторических фактов, вычитанных из учебников.

"За последние годы, – писал Саянов в статье "Стихи и мода", – появляется множество стихотворений о замечательных людях прошлого. Кто станет отрицать, что биографии этих людей дают огромный материал для искусства, по обращение к прошлому должно быть исторически оправдано, – и в поэзии больше, чем в прозе, потому что таковы изобразительные свойства стиха. Вспоминаю стихи о Галилее, Дарвине, Джордано Бруно, которые мне довелось прочесть недавно. Все они построены по одному плану: в каждом из стихотворений дано условное изображение эпохи, заимствованное из популярных исторических статей, затем излагаются некоторые биографические факты, и все заканчивается эпилогом, поверхностным сравнением эпохи Галилея и наших дней. Такая схема холодна, безжизненна и, главное, не выходит за пределы стихотворных примечаний к биографии героя".

С подобным утверждением нельзя не согласиться.

Однако одно дело – статья, другое – стихи, которые должны показать, что практика автора не расходится с теорией. В "Золотой Олекме" действительно крупным планом изображены большие и малые исторические события, интересные люди. Тут – бывший старатель, а потом красный партизан дед Кунгушев, красный конник Иван Лукин, медвежий охотник Микита Нечаев, офеня Игнатий Ломов.

"Золотая Олекма" открыла перед читателями мир острых классовых схваток, мир человеческих страстей, горестей и радостей. Овеянные дымкой романтики, далекие золотые прииски придвинулись к нам, и то, что происходило на берегах Олекмы, вдруг становилось попятным, вооружало нас, когда мы поднимались на леса пятилетки.

Если к этому добавить, что книга отличалась тематическим и жанровым разнообразием, богатством интонации, умелым использованием фольклора, то нетрудно понять, почему "Золотая Олекма" стала заметным явлением советской поэзии тридцатых годов.

Успех "Золотой Олекмы", по-видимому, еще больше усилил интерес поэта к исторической теме. Он пробует свои силы в изображении Владимира Ильича Ленина.

Поэту посчастливилось видеть и слышать вождя революции в Смольном в 1917 году.

Уже в "Комсомольских стихах" он обращается к ленинской теме и сохраняет верность ей на всю жизнь. Саянов пишет поэмы "Ленин в Горках", "Рыцари света", "Ленин в Кашино", множество стихотворений (лучшие из них напечатаны в последней прижизненной книге "Голос молодости" – "Ходоки", "Встреча", "Рукопожатие Ленина", "Гость в Кремле").

Столь же много и плодотворно Саянов работал над историческими хрониками в стихах ("Слово о Мамаевом побоище", "Повесть о Кульневе", "Оренбургская повесть", "Ива" и другие). Я не знаю другого поэта, который мог бы сравниться с Саяновым в стойком интересе к нашему героическому прошлому. А ведь опубликована лишь малая часть из задуманного, сделанного, но до конца не завершенного. В его архиве я нашел том почти готовых стихотворений, пьес, портреты исторических деятелей, черновики незавершенных поэм. При жизни поэт не сумел разобраться в этом хозяйстве. Его постоянно отвлекали от рукописей оперативные задания. Между тем изучение исторических поэм и повестей Саянова могло бы пригодиться нынешним литераторам. Может быть, меньше было бы в произведениях наших молодых поэтов небрежностей в изображении исторических событий, жонглирования фактами, мало оправданных "перебивок" из вчера в сегодня. Саянов – историк и бытописатель, певец славных исторических дел народа, изучен еще мало.

На исторические вещи Саянова откликаешься всем сердцем. Прекрасны стихи, посвященные Пушкину. Яркое впечатление оставляют отдельные главы поэмы о Мамаевом побоище и романа "Колобовы". Но есть произведения незавершенные и просто слабые. Видимо, это чувствовал и сам Саянов. Он не раз говорил друзьям:

– Брошу все, поеду в какое-нибудь глухое место и засяду за свои исторические вещи. Немало понаписал их, по только сейчас вижу, как можно переделать, усилить, как следует выстроить все поэмы в книгу, интересную для всеобщего чтения.

Каждый раз ему что-то мешало осуществить задуманное. Трижды этому помешала война.

В стихотворении, написанном на заре туманной юности и посвященном ровесникам ("Родившимся в 1903 году"), Саянов говорил о себе и о своих товарищах:

Я узнаю их 

Среди сабель и пик эскадронов, 

В желтом дне типографии 

И в сумерках угольных шахт. 

Прохожу торопясь, 

Только за плечи запросто тронув, 

Как фланговый в строю 

По команде равняя свой шаг.

Он не сомневался, что его поколению, недавним парнишкам с заставы, уготованы впереди серьезные испытания.

Но ровесники бури, 

Рождеппя третьего года, 

Если грянет война 

И пройдет по рядам шрапнель, 

Мы готовы опять 

К перестрелкам большого похода, 

Мы начистим штыки 

И привычно скатаем шинель.

Как-то после финской войны я ненадолго приехал в Ленинград. С Саяновым и Лихаревым я гулял по городу и среди нарядной толпы неловко чувствовал себя в красноармейской гимнастерке. Заметив это, Саянов сказал мне:

– Гимнастерка – лучшая одежда для мужчины.

Потом долго молчал и добавил, уже без улыбки:

– Она всем еще нам послужит!

Вряд ли тогда Саянов понимал, сколь пророческими окажутся его слова, хотя, справедливости ради, следует отметить, что поэт всю жизнь, как к главному делу жизни, готовился к ратному подвигу.

Мало кто знал, что Саянов – автор многочисленных книг, стихов, повестей, редактор "Звезды"-в самый заветный час отдыха от всех литературных дел вытаскивал из стола задания заочника военной академии. В 1926 году он, бросив учебу в университете, добровольно ушел служить в Советскую Армию. Тогда же ему, красноармейцу 11-й стрелковой дивизии, предложили сдать экзамены и принять командование стрелковым взводом. Однако любовь к литературе пересилила. И все-таки ему снова при шлось надеть солдатскую гимнастерку. В годы войны он состоял в особой писательной группе при Политуправлении фронта.

Передо мной – "Ленинградский дневник" В. Саянова, книга еще по-настоящему не прочитанная и не оцененная нашей критикой. Этот дневник помогает воссоздать то, что происходило у стен Ленинграда. Он отличается большой степенью достоверности. Отдельные страницы "Дневника" подтверждаются документами, которые печатались в "Ленинградской правде", "На страже Родины", а ныне – в книгах об обороне Ленинграда.

Трудно было найти на Ленинградском фронте участок, а может быть, и отдельную часть, где бы не побывал Саянов. Множество вещей останавливало его внимание: и то, какой обед варит повар, и расчищены ли секторы обстрела на второй полосе обороны, и подвезены ли боеприпасы. По пути он, бывало, остановит добрый десяток людей, а если учесть, что многие такие беседы проводились вне укрытий, нетрудно представить, сколько досаждал оп тем, кто сопровождал его.

– Виссарион Михайлович, поспешить надо: обстрел начинается, – напомнишь ему.

– Сейчас-сейчас, дружок, – отвечал он и лез в полевую сумку за блокнотом, чтобы записать услышанное.

Он заносил в "Дневник" то, что питало его очерки и корреспонденции, стихи и докладные записки командованию. Если собрать вместе написанное в те дни, получится не одна книга. Найдут в них место и брошюры "Уроки двух боев роты", "Позор трусам", "Александр Суворов", "Артиллеристы-гвардейцы" и многое-многое другое.

О чем только не приходилось писать тогда Саянову!

И сегодня еще диву даешься, как он успевал справляться с этими разноплановыми заданиями. За его рабочим столом в одной из комнат Смольного, где жили писатели, поэт то и дело уступал место публицисту, публицист – военному историку и тактику. Естественно, что в таких условиях поэзия несла неизбежные потери.

"Во время Отечественной войны я предполагал издавать периодическими выпусками свои работы в области стихов и прозы, – писал он в одном из набросков автобиографии. – В области стихов это были сборники "Фронтовые стихи". Первый выпуск "Фронтовых стихов" вышел в свет в сентябре 1941 года. Следующие выпуски не смогли выйти в свет из-за издательских трудностей. Сборник !(Фронтовые стихи" намечалось печатать в издательстве "Советский писатель". К сожалению, когда книга была сверстана, издательство было разрушено вражеской авиационной бомбой". Кстати сказать, здесь же была погребена и другая его книга – повесть "У нас на Карельском перешейке".

Первый (и единственный) выпуск "Фронтовых стихов" открывался строчками, объяснявшими, какую цель ставил перед собой поэт:

Здесь день за днем – дневник походный, 

Родных героев имена, 

Великий подвиг всенародный, 

Отечественная война.

Никогда стихи Саянова не были столь густо населены людьми, как в то блокадное время. Высока фактическая точность этих стихов. По ним и сегодня мы без труда можем восстановить пережитое. К сожалению, очевидно и другое: бремя, которое взвалил на свои плечи Саянов, часто оказывалось непосильным и для пего, двужильного.

Многие его стихи умирали на газетной полосе, умирали не как бойцы, умеющие на полную мощь использовать силу своего оружия, а как необученные новобранцы.

Очень часто, стараясь откликнуться на важное событие, оп был лишен возможности отшлифовать стихотворение. Поэзия не прощает пренебрежения ее обязательными законами.

Нельзя сказать, что этого не понимал Саянов, и тем не менее не отказывался печатать несовершенные стихи.

Почему? Скорее всего из-за стремления быть нужным людям ежеминутно. В годы войны он вдруг увидел, что поэзия необычайно расширила свое влияние. Не сотни, не тысячи, а буквально сотни тысяч людей обогревали души у ее костра, находили в стихах ответы на животрепещущие вопросы. Вряд ли Саянов, хорошо зная солдата, уровень его подготовки, хотел писать стихи "попроще". Ведь он и сам еще до войны писал: "К сожалению, многие молодые поэты относятся к агитке как к халтуре и всерьез утверждают, что агитку нужно писать "попроще" и "похуже", так как не поймет-де рабочий-массовик подлинно "художественного" стихотворения. Такие тенденции не что иное, как возврат к дореволюционным брошюрка "для народа". Между тем во время войны, случалось, и под его пером рождались строчки, лишь отдаленно похожи на стихи. Он не печатал их в послевоенных изданиях, отчетливо представляя, что они выполнили свою краткосрочную службу на газетной полосе.

Может быть, потому, что во время войны он писал так много, после ее окончания Саянов словно бы забудет о поэзии. Однажды я прямо спросил его об этом.

– По стихам нужно соскучиться. В юности это чувство нам не ведомо. В зрелые годы – необходимо как воздух, – ответил он.

И тут же рассказал мне о замысле романа в стихах.

Еще задолго до Великой Отечественной войны оп замыслил роман как многоплановую эпопею, на страницах которой будут запечатлены многообразные стороны русской действительности – от быта до кровавых классовых столкновений. В одной из бесед с рабочими авторами Саянов подчеркивал, что "трудно указать те пути, какими должен скрепляться бытовой материал в поэме. Однако очевидно, что вне картины быта, вне картины складывающихся человеческих отношений, вне психологии не может быть поэмы в наши дни".

Тогда же, в 1930 году, Саянов публикует в журналах свою "Семейную хронику", которая должна была явиться наглядным воплощением его литературоведческих убеждений.

Однако широкого полотна русской жизни по получилось. Поэма распалась на ряд стихотворений, а стихотворениям не хватало художественно убедительных характеров. Известно, что важно взять от прошлого не пепел, но огонь. В "Семейной хронике" много было пепла.

Уроки "Семейной хроники" пригодились, когда Саянов приступил к работе над романом в стихах "Колобовы".

Это – широкое эпическое полотно, на котором перед нашим взором разворачивается история одной русской семьи начала двадцатого века.

"Часть истории России" отражается "в истории одной семьи".

Наибольшие удачи поэта связаны с образами большевика Михайлова, дочери Колобова Наташи. Интересна глава, где показан В. И. Ленин. Возможно, Саянову помогли рассказы матери, которая жила в Женеве неподалеку от дома, где жил Ленин, часто встречалась с ним.

"Колобовы" были тепло встречены читателями и критикой. По сам автор не был удовлетворен. Он продолжал работать над романом, "освобождал" его от описательства, растянутых мест и т. д.

Одна из отличительных черт характера Саянова – постоянная неудовлетворенность сделанным, готовность снова и снова переписывать стихи, уже завоевавшие признание читателей. Любителю поэзии знакома лишь небольшая часть этой работы. Когда же я работал с архивом поэта, то нередко со счета сбивался, пытаясь определить число вариантов отдельных строк, строф, стихотворений.

Известно, что в 1939 году Саянов чуть ли не заново переписывал многие стихи из книг "Фартовые года", "Комсомольские стихи", "Современник". До конца дней поэта рукопись "Колобовых" лежала на его рабочем столе.

До конца дней он продолжал работать в поэзии. И тогда, когда кому-то могло показаться, что он совсем изменил стихам, появилась его последняя книга. С ней снова пришел к нам наш дорогой Саяпыч, так хорошо знакомый по юности.

В. Саянов (справа) и Н. Грибачев

Я под разными резонами 

Все откладывал свой труд, 

И казалось, нерожденными