Текст книги "Мародёр (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Швец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

Глава 2

Размах. Удар. Отступить назад, позволить сломанной породе упасть на землю, поставить кайло, упасть на колени, откинуть мусор из камней, бережно собрать кусочки Соли. Еще бережней ссыпать их в куль. Подняться. Взять кайло. Размах. Удар.

Спина покрылась потом, руки ныли, тяжелые, словно каменные мышцы не желали шевелиться. Плечи, скрипя суставами, едва справлялись с тем, чтобы поднять кайло. Я больше не вкладывал в удар силу, я ронял инструмент, выбивая из камня крохотные кусочки. Все. Я выдохся. Мне нужен отдых.

Я поставил кайло на землю, сел рядом с ним, поднял мех, встряхнул. Вода еще есть, ее мало, но она пока есть. Зубами вытянув пробку, я влил в рот пару капель воды. Спасибо халкану, расщедрился на свежую воду, а не ту тухлятину, что обычно выдают нам. Заткнув мех, я покатал воду во рту, смывая с языка и зубов пыль, и проглотил. Закрыв глаза, насладился прохладой прокатившейся по горлу и упавшей в желудок. Хочется есть, но у меня нет даже сухаря. Зря не попросил у халкана, он сегодня добрый, мог бы и дать.

Не открывая глаз, дождался, когда дыхание вновь станет ровным и только после этого оценил успехи. Два. Только два полных куля. Два из двадцати. Боги! Покосившись на рядком стоящие камни огня, я загрустил еще больше. Халкан был щедр как никогда. Он выдал мне двадцать камней, каждый светит примерно час. Лампа горит не так ярко, но дольше, но и чад от масла мешает дышать. Камни лучше, они светят ровно, не чадят и использованные можно бросить прямо тут. Лампу придется тащить с собой к выходу. И халкан знает это, потому и выдал камни. И я использовал уже пять. Пять из двадцати.

Пять часов. Я пять часов машу кайлом и добыл только два куля. Если так пойдет и дальше, то я скоро останусь без света, и буду крушить породу на ощупь. Соль хорошо видно, она светится даже в темноте, но не настолько, чтобы можно было собирать ее не глядя.

Отчаянье подкатило к горлу, защипало в носу, губы задрожали. Я был готов пустить слезу, но не мог позволить себе подобной слабости. Встав, я поднял кайло. Оно показалось мне тяжелее, чем было, когда я его ставил. Но поморщившись и отмахнувшись от мыслей, ударил по камню.

Руки пронзила боль. Я застонал и выронил инструмент. Так не пойдет, надо отдохнуть больше и подумать. Здесь я не набью норму. Как не старайся, но здесь тоже нет Соли. Я сменил уже пять мест, потратив на каждое по одному камню огня, но каждое следующее давало мне еще меньше Соли. Стоит задуматься о том, чтобы вернуться на первое место. Но и там мне никогда не добыть нужные двадцать кулей. Боги!

Если только… я оглянулся назад. Если только не пойти в заброшенную боковую штольню. Мысль больно резанула разум. Страх впился в тело, грудь заныла, а сердце словно встало. Нет, я еще не настолько отчаялся. Время еще есть и я сумею. Сумею добыть нужное количество. Или нет? Я снова покосился назад.

О той штольне среди рабов ходили разные слухи. Кто-то говорил, что там когда-то обитал жуткий зверь, а может и обитает до сих пор. Люди, работавшие недалеко клялись, что слышали звуки, шорохи, скрип, словно когтями по камню, страшные вздохи, а иногда даже приглушенные крики и стоны. Никто не хотел туда идти. А кто-то слишком умный пустил слух, что штольня эта и не штольня вовсе, а пещера, прорытая не людьми, а страшным зверем, что точно еще обитает там. Но не все в эти слухи верили, и десяток сильных рабов спустились в нее. Поднялись только двое. Оба седые, с дрожащими руками, один еще что-то соображал, второй же смотрел на все вокруг совершенно стеклянными глазами, и все время бормотал что-то неразборчивое. Но даже тот, что еще сохранил разум, ничего не мог рассказать о том, что встретило их внизу, кроме того, что Соли им добыть не удалось. Что стало с его друзьями, он не знал. Ему дали воды, принесли похлебку и оставили сидеть под скалой в ожидании, когда придет халкан. Час спустя, так и не притронувшись ни к еде, ни к воде он взобрался на скалу и прыгнул с нее. Безумный напарник самоубийцы дико и страшно смеялся, растирая по лицу кровь погибшего товарища.

Однако халкана это не напугало, и он приказал отправить вниз еще десяток рабов и трех надсмотрщиков. И я был в этой команде. Нам удалось найти только два тела. Один сидел, привалившись к стене, и сжимал в ладонях собственные вырванные глаза. Второй обошелся без повреждений, но был мертв. Он не добежал до выхода всего десяток шагов. И его босые ступни были сплошь покрыты Солью. Я это точно знаю, я сам собирал ее в кули и прятал под стеной. Она пригодилась мне на следующий день, подарив почти день отдыха.

Халкан вызвал из столицы мага и тот, не спускаясь в штольню, вынес приговор: ничего магического в штольне нет, а вот газа, лишающего разума столько, что даже десять минут там может отобрать разум, но он глубоко и надо спускаться почти в самый низ, чтобы получить отравление. Маг разрешил выработку верхних частей штольни. Но Мирир решил перестраховаться и приказал заколотить проход там, где к штольне вело ответвление. Тогда-то я и услышал, что мы все собственность императора и за пустую потерю большого количества рабов, халкан может получить по шапке. Этим и воспользовался сегодня.

Вновь покосившись вверх, я откинул эту мысль, лучше умереть разумным, чем жить в безумии. Тот, что выжил в штольне до сих пор ходит по лагерю и бормочет что-то неразборчивое.

Час и еще один погасший камень спустя, я выламывал доски из прочно сколоченной загородки. Выломав же, пробрался внутрь, ободрал о доски плечо, но не обратил на рану внимания.

Оказавшись внутри замер, прислушиваясь к звукам внизу. Ничего не слышно. Тишина такая, что уши закладывает. Усмехнувшись, я подхватил пустые и полные кули, кайло и мех и двинулся вниз. Я ведь не пойду глубоко, спущусь на десяток шагов, выберу камень покрупнее, глаз наметан, жилу могу определить.

Соли мало, но чем ниже спускаюсь, тем больше ее становится. Мною овладел азарт, да тут я наколочу не то, что двадцать кулей. Больше! Значительно больше! Сам не заметив того, я спустился слишком низко.

Размах. Удар. Отступить назад, позволить сломанной породе упасть на землю, поставит кайло, упасть на колени, откинуть мусор из камней, бережно собрать кусочки пыли и еще бережней ссыпать их в куль. Подняться. Взять кайло. Размах. Удар.

Не знаю, сколько времени прошло с тех пор, как я спустился в штольню. Руки словно налились камнем, спина ноет, ноги подкашиваются. От каждого удара меня мотает в сторону. Я устал. Очень сильно устал. Я обернулся и взглянул на горку готовых кулей. Четырнадцать. Всего четырнадцать из двадцати и у меня осталось лишь два камня огня. Так я норму не выполню и если на собственную жизнь мне по большому счету плевать, то старика жаль. Он все равно не жилец, но раз уж я вытащил его из шахты, раз поручился его жизнью перед самим халканом, то я должен это сделать.

Обхватив кайло, я замахнулся и со всей силы ударил по камню. Большой кусок скалы, затрещал, раскололся и упал к мои ногам. Соль посыпалась на землю. Я схватил куль и успел подставить его под тонкую струйку. Пятнадцать. Теперь у меня пятнадцать полных кулей. И все равно этого мало. Чертовски мало. А сил уже нет.

Я оттащил осколки камня, откинул их в проход. Подумал и сев на землю спихнул их в темноту уходящей вниз штольни. Они сорвались вниз и покатились. Вслушиваясь в грохот, производимый ими, я улыбался. Газ. Выдумка. Нет здесь ничего, кроме Соли. А соли здесь много. Точно больше, чем бы мне удалось добыть в основной шахте. Но все равно мало, а время уходит.

Вернувшись к кайлу, я поднял мех, сделал маленький глоток и вновь взял кайло. Ладони обожгло огнем, кайло выскользнуло из рук, звонко ударив о камень. Я поднял ладони к глазам, мозоль. Сплошная кровавая мозоль. И сил больше нет. Привалившись к стене, я взмолился светлым богам, прося дать мне немного силы. Но те, как обычно были глухи, особенно к стенаниям рабов. Быть может, те, кто не носят рабский ошейник и могут до них достучаться, у нас же это не так часто происходит. А тех, у кого получается, обычно производя в надсмотрщики. В надсмотрщики я не хочу. Не гожусь для этой роли. Не смогу стегать плеткой своих собратьев по рабской доле. Все чего я хочу, чтобы старик прожил еще один день. Зачем? Просто потому что я ему должен. Хотя долг этот придумал я себе сам, он у меня ничего не просил.

Мозоли. Проклятые мозоли. Если сегодня я еще смогу работать, то завтра не смогу поднять кайла. Даже меха. Но о том, что будет завтра, буду думать завтра.

Оторвав штанину, разорвал ее пополам, обернул руки получившимися тряпками, обмотал вокруг пальцев, затянул. Улыбнулся получившимся перчаткам, понимая, что надо было сделать так с самого начала, но светлая мысль посетила меня только сейчас и откуда она пришла я не понимал. Как не понимал и то, почему обматываю именно так, а не иначе, но что-то внутри говорило, что я делаю все правильно. Осмотрев руки в обмотке, я поднял кайло.

Удар. Кайло отскакивает от камня, словно и не имеет острой грани. Я ударил снова. И еще раз. И еще. Камень не поддавался. Кайло не оставляло на нем даже крохотной царапины. Что за ерунда. Еще замах. Удар. Камень не поддается. Я развернулся, и врезал кайлом по стене в стороне. Оно легко разбило породу, уйдя едва ли не по самую рукоять. Но Соль не посыпалась. Ни крупинки. С трудом достав кайло, я развернулся к вредному камню, подмигнул ему, замахнулся и вновь ударил. И снова результат был тем же.

– Да какого же проклятого демона тебе надо? – ругнулся я, опустил кайло, и подошел к камню. Приложил к нему руку, холодный. Наверное, слишком холодный. Даже сквозь обмотку на руках чувствуется его холод. Ну, холодом меня не напугать. Я размахнулся и выпустил кайло.

Силы света, Порядок, благословляют тебя за добросовестную работу. Физическая сила возросла. Жизненные силы восстановлены.

Я вздохнул, чувствуя, как по телу прокатывается волна энергии, наполняя мышцы силой, успокаивая дыхание, выравнивая сердцебиение, восстанавливая меня. Сила. Сила возросла. Рабам иного и не положено. У нас есть только Суть Порядка, только сила. Ничего другого, чтобы выбивать из камня пыль нам не нужно. Да я и не знаю, есть ли что-то еще кроме силы. Если и есть, то рабский ошейник не дает его разглядеть. Старик говорил, что есть, но я ему не слишком верю. Да и зачем, я живу здесь, здесь и помру. Я заглянул в Суть Порядка. Двадцать пять! Теперь моя сила двадцать пять единиц! Не знаю много это или мало, но было только шесть. Порядок, спасибо тебе! Девятнадцать единиц плюсом. Девятнадцать! Это значит, что я могу больше носить, сильнее бить. Ну, что камушек, побеседуем?

Он не ответил. Камень огня отбрасывал на него мою тень, и та дрожала на ровной поверхности почти круглого валуна. Но тень не должна дрожать. Камень огня дает ровный свет, это не масляная лампа. Я подошел к камню и вновь положил на него руку. Теплый. Он только что был холодным, а сейчас теплый. И тепло такое приятное, хочется обнять его, прижаться к нему, как к матери.

Мысль о матери заставила меня отшатнуться. Кто она была? Я иногда думаю об этом, пытаюсь вызвать в памяти ее образ, облик, запах, ощущение. Хоть что-нибудь! Но еще ни разу не смог. Я не помню ее. И не только ее. Я не помню ничего. Но прикосновение к камню, вызвало внутри странные эмоции. Я ощутил тепло не только снаружи, но и внутри. И это было приятно. Но как бы приятно ни было, но мне нужна Соль и этот камень может мне ее дать.

Я подтянул самодельную обмотку на ладонях, поднял кайло и со всего маху обрушил его на камень. Острый край кайла вошел в холодный гранит как в масло и провалился внутрь. Я не удержался на ногах, меня потянуло к камню. Я выпустил кайло, но остановить падение уже не мог. Еще мгновение и мое лицо разобьется о камень. Я успел зажмуриться за мгновение до удара.

Удара не было, меня обволокло чем-то мягким, но холодным. Холод пробрал до костей, заморозил кровь, воздух стал густым и тяжелым, грудь разрывало, кости выворачивало. Затем стало тепло и приятно. Тепло разморозило кости, заставило глупо улыбаться. Я расслабился и, закрыв глаза, позволил камню втянуть меня внутрь. Прости старик! Прости! Я не справился. И не хочу справляться. Прости. Встретимся на той стороне. Если она есть.

Мгновение спустя тепло отступило. Я запаниковал не чувствуя опоры под ногами, замахал руками, заболтал ногами. Я падал, но падал мягко, словно кто-то поддерживал меня, тормозя падение.

Холодный, пропитанный затхлостью воздух ворвался в грудь, разорвав горло, заставив кашлять, но кашель был самой малой моей проблемой. Падение ускорилось, я врезался во что-то твердое плечом, затем спиной, ударился ногой, а потом и головой. Меня крутило, несло куда-то вниз, по дороге швыряя на камни, сбивая мною капающие сверху сосульки, ровняя на растущие снизу.

Падение кончилось внезапно. Я шлепнулся на ровную площадку, кубарем прокатился несколько шагов, больно врезавшись головой во что-то и замер. Пальцы заскребли по полу, я попытался упереться в пол, но руки подогнулись. Ладони ощутили какой-то узор на полу, но мне было все равно, что там нарисовано.

Застонав, перекатился на спину и развалился на полу. А это действительно был пол. Вокруг меня ввысь уходили огромные серые колоны, украшенные причудливой резьбой. Лежа между ними, я не мог разглядеть, что именно вырезано на них, да и не очень хотел. У меня болело все. По руке медленно стекала кровь из разрезанного плеча. Надо бы замотать плечо чем-нибудь, пока не вытекло слишком много крови.

Мысль отрезвила, заставила забыть о болящем теле. Тяжело дыша, я сел, оторвал вторую штанину, оставшись почти голышом. Замотав плечо грязной тряпкой, я осмотрел себя. Нормально так упал. Все тело покрыто мелкими шрамами, на груди расплывается огромный фиолетовый синяк и еще парочка на ребрах и бедрах. Голова болит, бровь разбита, кровь капает на пол. Я размазал кровь по лицу, промокнул разбитую бровь обрывком тряпки и выдохнул, крови нет. Странно.

Подняв тряпку к плечу, обнаружил, что и из рваной раны кровь тоже не идет. Края выглядят так себе, не помешает зашить, или хотя бы забинтовать, чтобы пыль не попала, а то, так и до заражения не далеко.

Зашить? Рану зашить? Это как? Их вообще зашивают? Что за странные мысли в моей голове. Неужто удар вытащил что-то из памяти? Но, да и боги с ними, кровь не хлещет и то хорошо.

Можно и осмотреться. Колоны, колоны, колоны, куда не посмотри всюду колоны. И что они подпирают, я не вижу, их верхушки теряются в темноте. Пол покрыт плиткой, во многих местах разбитой, но большей частью целой. И на плитке тоже причудливый рисунок, похожий на расползающийся по полу лозу плюща.

Я привстал и ойкнул. Здесь же должно быть темно, но я все вижу. Плохо, как в тумане, но вижу. Вижу, как мелькнул за ближайшей колонной голубоватый свет. Я потянулся к нему, одумался, одернул руку, попятился назад, пока спина не уперлась в камень.

Воздух вокруг наполнился стрекотом. За соседними колонами замелькали огоньки. Стрекот становился все сильнее, и он мне не нравился. Я нашел взглядом кайло, оно валялось в пяти шагах от меня и ручка его сломана, как и широкая грань. Халкан Мирир с меня голову за него снимет. Если я выберусь отсюда.

Огоньки зашевелились, стрекот усилился, в нем появился новый звук, очень напоминающий скрип на зубах хитиновых пластин жуков, что иногда нам удается ловить. Они не слишком вкусные, но они еда и мы едим их живыми, чувствуя, как щекочут небо усики.

Боковым зрением я увидел мелькнувшую крупную тень, рванул к кайлу, успел его поднять, развернуться к тени. Но больше ничего сделать не успел. Плотная паутина связала руки, длинные тонкие паучьи ноги подхватили меня и ловко замотали в кокон вместе с кайлом. Край его сломанной ручки уперся в ногу, причиняя боль, но я не обращал на нее внимания, во все глаза, глядя в шесть красных точек на уродливой и огромной паучьей морде.

Глава 3

Шестиглазая тварь играть в гляделки отказалась. Кривые, покрытые острыми волосками, жвалы щелкнули у моего носа, раскрылись. Я зажмурился. Страх парализовал тело, выстудил кровь. Сердце замерло не в силах совершить удар. Я ждал укуса, думал, тварь решит попробовать меня на вкус прежде, чем убить, или окончательно закатать в кокон. Но паук в меня плюнул. Липкая слюна тут же впилась в лицо, стянула кожу и застыла, лишив возможности открыть глаза и рот. Нос захрустел, слился с губой, дышать стало нечем. Я задыхался, тело задергалось само по себе. Жвалы все-таки коснулись лица, разрезали липкую дрянь, освободили нос.

Я глубоко вдохнул. Паук застрекотал, я ощутил, как он поднимается надо мной, что-то больно кольнуло в бедро. Мышцы свело, рука намертво сжала сломанное кайло, желудок подступил к горлу, легкие за мгновение сжались, вновь лишив воздуха. Липкая, холодная тьма обрушилась на меня, подавляя желание жить. Мышцы расслабились. Я чувствовал, как они превращаются в желе. Легкиераскрылись, нос вдохнул сладковатый запах. Мне стало все равно. Я чувствовал, как медленно скольжу в липкую тьму и ничего не мог и не хотел делать. Я умирал. И мысль о смерти пугала и радовала одновременно. Я был готов умереть, и только частичка разума отчаянно цеплялась за жизнь. Но цеплялась недолго, вскоре тьма поглотила и ее.

Тьма. Нет за ней ничего. Только тьма, ни огонька, ни частички света. Только тьма. Ледяная пугающая и в то же время мягкая и ласковая. Я желал, чтобы она проглотила меня, и она не стала откладывать. Она приняла меня в свои объятья, нежно обволокла тело и, укачивая, словно маленького ребенка, понемногу убаюкивала. И я бы уснул, если бы не боль во всем теле. Если бы не приступ тошноты.

Я ощутил тело. Сперва, как комок боли, затем каждую часть отдельно. Стопы что-то перетягивало, в пальцы впились сотни крохотных игл. Рука все еще сжимает сломанное кайло, желудок бьется где-то возле горла, а в голове пульсирует кровь. Глаза вот-вот лопнут, но открыть их я не могу. Я не сразу понял, что вешу вверх ногами, медленно раскачиваясь на чем-то. Паук подвесил меня и теперь стоит где-то рядом, ожидая, когда голова моя лопнет от набежавшей в нее крови. Наверное, так я стану вкуснее.

Уши уловили стрекот. Сперва один, нерешительный, затем все более уверенный. Послышался второй, за ним третий, четвертый и вот уже слух разрывают сотни стрекочущих звуков. Хотелось зажать уши, хотелось оторвать их, только чтобы не слышать, как стрекочет множество голодных тварей, ожидая, когда висящее блюдо будет готово.

Я дернулся, пытаясь поднять руку или хотя бы отпустить кайло, но все, что мне удалось это раскачать себя сильнее. Желудок сжался, грозя заполнить рот ядом. Я судорожно сглотнул, пытаясь вернуть желудок на место, но стало только хуже.

Качка прекратилась. В ноги уперлось что-то острое, надавило, прорвало кокон и пошло вниз. Я крепче сжал кайло. Кто бы ни вскрывал его, просто так я не дамся. Хотя и мало что могу сделать. Я слаб, кормят нас только, чтобы мы не умерли с голоду. Я устал, после целого дня с кайлом в руках рассчитывать на что-то большее, чем свалиться у костра не приходится. Я вымотан, яд в теле и раскачивание вниз головой не придают сил. И все же, я попытаюсь. Не отбиться, спастись я не рассчитывал, я надеялся лишь, что смогу если и не забрать одну из тварей с собой, то хотя бы сделать ее дальнейшую сытую жизнь сложнее. И пусть кусок моего мяса комом встанет ей в горле!

Кокон лопнул. На мгновение я завис в воздухе, и это мгновение позволило мне собраться. Я ощутил, что руки мои свободны, успел перехватить кайло подобней. Ударил я, уже падая. Ударил вслепую, наотмашь, не рассчитывая попасть. Попал. Сквозь стрекот множества пауков уши уловили хруст и визг полный отчаянья и боли.

Мой крик слился с визгом. Удар был силен. Не знаю, с какой высоты я падал, но приложился я о каменный пол знатно, даже перед закрытыми глазами замелькали звездочки. Боль тонкой иглой вонзилась в шею и, разрывая кости, прошла по позвоночнику, но я сумел откатиться в сторону, правда кайло при этом потерял. Поднялся на колено. Зацепив стягивающий лицо паучий плевок, потянул что было силы, стараясь оторвать его. Пусть вместе с кожей, все равно! Один глаз освободить успел, прежде чем меня сбила с ног паучья лапа. Вторя лапа прижала к полу и надо мной нависла такая знакомая красноглазая морда. Паук застрекотал, поднялся на задние лапы, опуская брюшко и вытягивая покрытое слизью жало.

Я пнул. Пнул, что было сил, метясь туда, откуда показалось жало. Туда не попал, удар пришелся чуть выше, и паука он не отбросил, только разозлил. Острие лапы уперлось в шею над кадыком, мерзкая морда приблизилась, жвалы щелкнули возле открытого глаза. Я снова приготовился умирать.

Тишина. Стрекот стих разом. Тишина, обрушилась внезапно, сдавив уши. И в этой тишине я отчетливо услышал, как кто-то хлопает в ладоши.

– Великолепно! – произнес насмешливый женский голос. – Такая воля к жизни. Не часто встретишь такое среди людей. Но скажи мне, раб, что ты стал бы делать с остальными, одолей ты одного?

Паук, не убирая лапу с соей шеи, другой заставил меня повернуть голову. Все пространство огромного зала было заполнено пауками, такими же, как этот или крупнее. Они стояли на полу, сидели на стенах, свисали с полотка на тонких паутинах и каждый из них смотрел на меня шестью красными голодными глазами.

– Так что? – повторил вопрос насмешливый голос. – Ну да, ты ведь не можешь говорить. Тогда я отвечу вместо тебя. Ты бы продал свою жизнь как можно дороже и, умирая, был бы предельно счастлив. Поскольку нет большей чести для воина, чем умереть в бою. Но ты не воин. Ты раб. Раб! И ты приходишь сюда каждый день, чтобы добыть немного Соли, для тех, кто благодаря ей, станет сильнее. А все что получишь ты, жалкая миска протухшей похлебки, кусок плесневелого хлеба и кружка гнилой воды. Еще быть может место у костра, или ночь в палатке с грязными, больными сифилисом, глистатстыми девками. Зачем тебе жизнь, раб? Не лучше ли принять смерть? Но ты снова мне не ответишь, и я отвечу за тебя. Лучше, но лучше смерть в бою.

Невидимая женщина засмеялась.

– Поверь мне, раб, нет никакой разницы, умрешь ты в бою, или тебя растворит яд этих милых созданий. На той стороне тебе будет все равно. Что? Не все равно на этой? Понимаю, дело не в покорности судьбе, а в попытке ее изменить. Бесполезно. У тебя не получится. Все смертны. Даже боги. И ты тоже. Но не сегодня. О, нет! Сегодня ты не умрешь. У меня на тебя иные планы. Успокойся, расслабься и не мешай моей зверушке.

Я задергался, замычал.

– Какая воля! – в насмешливом голосе промелькнула нотка восторга. – Такая воля!

Я дернулся снова, попытался сбросить с шеи паучью лапу. Тварь застрекотала и чуть надавила, прорвав кожу. По шее потек горячий тонкий ручеек.

– Тише! – резко скомандовал женский голос. – Не шевелись, человек!

Тонкие струйки черного дыма поднялись из пола, окутали мои ладони, ноги, перекинулись через тело, плотно вдавив меня в узорчатую плитку. Тварь застрекотала, убрала лапу, позволяя струйке дыма, обволочь мою шею, отступила на шаг, подняв две передние лапы. Я улыбнулся, видя, как болтается сломанный кончик лапы. Значит, я все-таки сломал ему лапу.

Дым взобрался на подбородок, растекся по нему, а затем тонкой струйкой нырнул в нос. Стало спокойно, стало все равно. Все равно настолько, что реши пауки сожрать меня сейчас, я бы сам им мяса с собственной спины нарезал.

Паук приблизился, широко расставил лапы, наклонился к моему лицу. Жвалы несколько раз щелкнули возле носа, а затем резко и умело срезали стягивающую кожу пленку. Отшвырнув ее в сторону паук, стуча лапами по полу, убежал и скрылся в толпе собратьев.

Дым растаял, вновь позволив мне двигаться. Не раздумывая, я бросился к кайлу, но схватить его не успел, сразу несколько паутин накрыли его, накрепко приклеив к полу.

– Ты либо глупец, либо отчаянный смельчак, – раздался за спиной все тот же насмешливый женский голос.

Я повернулся. Надо мной стояла молодая, красивая женщина в сером платье. Платье переливалось, словно сотканное из сизого дыма, оно то распадалось, превращаясь в туман, то собиралось вновь, становясь плотным. Тонкие губы женщины слегка улыбались, черные глаза смотрели с интересом. Левая бровь слегка приподнялась, улыбка стала шире. Женщина встряхнула головой, отбрасывая назад совершенно белые волосы. Седая. Она совсем седая! Хотя нет, это не седина, ее волосы действительно белые.

– Идем! – она протянула мне руку, на пальцах перстни, на запястье серебряный браслет с крупными черными камнями. – Ну! – в голосе слышалось нетерпение.

Я взял ее руку. Холодная, но мягкая, кожа тонкая и под ней явственно чувствуются кости. Я побоялся сжимать ладонь, чтобы их не сломать.

– Не беспокойся, не сломаешь, – женщина сама схватила меня за ладонь и легким движением подняла на ноги. – Иди за мной. Иди и ничего не бойся. Они тебя не тронут.

– Идти с тобой? – я посмотрел на нее. Женщина как женщина, достаточно молодая, если не смотреть на ее совершенно белые волосы, что никак не вяжутся с чистым без единой морщинки, веснушки или родинки лицом.

– Со мной, – кивнула она, не выпуская мою руку.

– Зачем?

– Я хочу сделать тебе предложение, от которого ты не сможешь отказаться. Почему? Потому, что если ты откажешься добровольно, я заставлю тебя принять его силой.

– Ты? Меня? Заставишь? Силой?

Я чуть не засмеялся. Она же хрупкая совсем. Тонкие ручки, тонкая шея, лицо красивое, но бледное и уставшее. Я голодный, изможденный раб, но думаю справиться с ней я смогу.

Она тяжело вздохнула.

– Я! Тебя! Заставлю! Силой! Как? Ну, хотя бы вот так!

Черные струи дыма окутали мои ноги, лишив возможности двигаться, перебрались выше, обхватили поясницу, набросились на руки и притянули их к телу. Дым обволок все тело, оставив не тронутой лишь голову, и оторвал меня от пола.

– Кто ты? – вырвалось у меня.

– Я? – женщина широко улыбнулась, обнажив ровные белые зубы. – Я – Богиня! А ты раб. Мой личный раб. Пошли!

Пауки расступились. Они отползали в сторону, почтенно поднимая передние, длинные, украшенные острыми наростами лапы и тихо стрекотали. В их стрекоте не было былой агрессии, лишь страх и уважение. И уважали они не меня. И хотя ни одна тварь не дернулась в мою сторону, я чувствовал на себе их плотоядные взгляды. Они были совсем не против полакомится моим мясом. Их сдерживала лишь идущая рядом женщина и черный туман окутывающий меня.

Богиня уверенно шла вдоль сотен красных глаз, совершенно не обращая на них внимания. Я, скользил за ней по воздуху. Сопротивляться я и не пытался, дым плотно сковывал мое тело, не давая шевелиться. Разве что головой я мог крутить спокойно, но рассматривать было решительно нечего. Мы прошли один зал, миновали второй, третий и в каждом колонны уходили в вверх, теряясь в сводах потолка. Самого потолка я не видел, хотя и пытался рассмотреть, что же подпирают колонны.

Пауки остались позади, плотность тумана стала меньше, но богиня не выпустила меня, напротив, подтолкнув вперед пошла следом.

– Я удивлена, – нарушила она молчание, когда я влетел в ярко освещенный зал. – Такой жажды жизни я не видела никогда. Точнее давно не видела. Когда-то, давно, очень давно, люди жаждали жизни, они были сильны и умелы. Каждый был воином, каждый ремесленником. Они строили, создавали, они охотились и убивали не ради удовольствия или желания стать сильнее. Они жили сами и стремились сохранить жизни других, когда такое было возможно. Они почитали богов, они молились нам, они верили в нас. Сейчас же вы выродились. Да и мы тоже. От тех времен не осталось ничего не только в памяти людей, но даже песок, что остался от разрушенных храмов не помнит тех времен. Люди теперь умеют либо сражаться, либо, – она засмеялась. – Либо не сражаться. Новые боги делают все, чтобы жизнь людей была как можно проще. Они выслуживаются перед вами, а когда-то вы служили нам. Я не жалею о тех временах, но о тех людях жалею еще как. С ними было интересно, хотя для меня и опасно. Ты даже не представляешь, сколько героев пытались меня убить.

– Убить богиню? – спросил я, прервав ее речь. – А разве можно убить бессмертную богиню?

Она остановилась, развернула меня к себе лицом и серьезно посмотрела в глаза. Взгляд ее стал колючим, проник в голову, нырнул в самые потаенные уголки моего сознания. Голова заболела, я постарался отвести взгляд, но прядь черного тумана оплела затылок и заставила смотреть богине в глаза.

– Все смертны, – усмехнулась она и пожала плечами. – И люди. И боги. Все боги смертны. Тебе не надо знать, почему и как, тебе достаточно знать, что это так. Ты поймешь это со временем. Но мы пришли.

Черный туман тут же растаял, мягко опустив меня на пол, покрытый узорной каменной плиткой. Я не удержался на ногах и пробежал несколько шагов, прежде чем остановился и смог осмотреться. Зал был меньше чем те, через которые мы сюда пришли. Колоны подпирали сводчатый потолок, украшенный пыльными фресками. Я видел, что на них что-то нарисовано, но понять, что не мог. Мягкий, слегка желтоватый свет струится из ниоткуда, или отовсюду. Легкий ветерок временами задевает кожу, приятно ее, холодя, принося свежий воздух. Посреди зала стоит порытый серой скатертью тяжелый стол с резными ножками, в виде обнаженных женских фигур стоящих на крохотных черепах. Сбоку от стола, прямо на нагромождении странных круглых камней стоит массивный трон. Спинка его украшена башенками, такими искусными, такими красивыми, что мне невольно показалось, что сейчас из окна высунется лучник с крохотным луком в руках. На этот трон богиня и уселась. Мне она сесть не предложила.

Я усмехнулся и сел на пол, полностью скрывшись за столом.

– Нельзя сидеть в присутствии богини, – прокаркал кто-то, и что-то укусило меня чуть пониже спины.

Я вздрогнул, повернулся и вскочил. На меня пустыми глазницами смотрел огромный человеческий череп.

– Серстас! – засмеялась богиня. – Не пугай моего гостя. У нас так редко бывает кто-то, тем более такой интересный.

– Сидеть нельзя! – проклацали зубы.

Пустые глазницы вспыхнули желтым огнем и череп, сверкнув ими на меня, поскакал к трону. Запрыгнув на специальную площадку слева, подставил костяную макушку под руку богини. Она протянула пальцы, и нежно, словно кошку за ухом, потрепала череп. Глазницы погасли, и я готов поклясться, что зубы растянулись в довольной улыбке.

– Да пусть себе сидит, – скрипнуло из-за трона и второй череп, брат-близнец первого запрыгнул на площадку справа и подставил макушку под вторую руку. – Устал, наверное, кайлом махать. Да и пережил сегодня не мало. Пусть отдохнет.