Текст книги "Сказания и повести о Куликовской битве"

Автор книги: Дмитрий Лихачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 40 страниц)

Нетрудно убедиться, что в смысловом отношении приведенные тексты совершенно разные, хотя в обоих говорится о «туге», печали, плаче. В «Задонщине» имеется в виду «туга» и печаль всей Русской земли со времени битвы на Калке в 1223 г. по 1380 г. В фразе о плаче подразумевается плач Русской земли о погибших за нее в борьбе с монголо-тата-рами. В пространной летописной повести подразумевается «туга», охватившая Москву и другие русские города при известии о переправе войск Дмитрия Донского через Оку, а плач – это плач русских матерей о своих детях, которым предстоит пасть в битве с Мамаем.

В сопоставляемых текстах М. А. Салмина выделяет ключевые слова и обороты, которые, как она полагает, попали в «Задонщину» из пространной летописной повести. Это: 1) слово «туга», 2) словосочетание «за землю Рускую», 3) оборот «плачющися, чады своя поминаюты» (в летописной повести «плачющися чад своих»), 4) во фразе «Задонщины» «Собе бы чаем пороженых и воскормленых» М. А. Салмина видит отголосок таких слов пространной летописной повести: «Уне бы намъ было аще бы ся есте не родили». Рассмотрим по порядку все эти случаи.

Слово «туга», хотя оно и довольно часто употребляется в древнерусских текстах,²⁰²202
  См.: Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам, т. 3. СПб., 1903, стб. 1031–1032.


[Закрыть] как раз более характерно для «Задонщины», а не для летописной повести. В «Задонщине» оно встречается еще, а в летописной повести – только в приведенном отрывке. Кроме того, и это самое главное, семантико-стилистическое употребление этого слова в обоих произведениях различно. В «Задонщине» «туга» воспринимается как нечто олицетворенное, это не обозначение состояния, а метафорический образ. Русская земля покрылась «тугою», а в другом месте, где уже говорится о поражении Мамая, мы читаем: «Уже бо востона земля Татарская, бедами и тугою покрыта бо сердца их» (так в сп. У, с. 539, в И-1: «А уже бо въстонала земля Татарская, бедами и тугою покрышася» – с. 545). Образ «туги» в «Задонщине» восходит к ее непосредственному источнику, к «Слову о полку Игореве», где «туга» встречается семь раз, при этом с тем же смысловым значением, что и в «Задонщине»: «тугою взыдоша по Руской земли» (с. 48), «въстона… Киевъ тугою» (с. 49), «туга умъ полонила» (с. 50) и т. д. В летописной же повести «туга» обозначает состояние: «бысть в граде Москве туга велика». Примечательно и следующее. В приведенном выше отрывке из «Задонщины» названа река Каяла, что бесспорно свидетельствует о самой тесной связи этого отрывка «Задонщины» с соответствующим местом «Слова о полку Игореве», так как наименование «Каяла» известно только по «Слову» и летописной повести о походе Игоря. И отрывок «Слова», сообщающий о поражении Игоря «на брезѣ быстрой Каялы», завершается фразой – «Ничить трава жалощами, а древо с тугою къ земли преклонилось» (с. 49).

Словосочетание «за землю Рускую» очень характерно для текста «Задонщины». В списке У (а сопоставляемый отрывок текста берется именно из этого списка) оборот «земля Русская» употреблен 27 раз, часто он встречается и во всех остальных списках. В летописной же повести только один раз – в приведенном отрывке. Неоднократно, при этом не только в списке У, но и в списке другого извода «Задонщины» – С, словосочетание «за землю Рускую» употребляется в специфическом для «Задонщины» виде: «за землю Рускую ж за веру христианскую». Таким образом, словосочетание, рассматриваемое как заимствование «Задонщины» из пространной летописной повести, характерно именно для текста «Задонщины», в присущем именно «Задонщине» двучленном виде (за землю, за веру). И если уж искать источник этого оборота, то видеть его нужно в действительном источнике «Задонщины» – в «Слове о полку Игореве», где выражение «Русская земля» встречается 18 раз, а «за землю Русскую» – 5 раз.

И слово «туга» и словосочетание «за землю Русскую» в стилистическом и смысловом отношении и в плане соотношения «Задонщины» со «Словом о полку Игореве» – это типичные обороты самой «Задонщины», поэтому нет никаких оснований искать источник их в тексте пространной летописной повести.

В третьем случае перед нами чисто случайное сближение (а не дословное совпадение) словесного оборота из-за совпадения изображаемой ситуации – плач о «чадах». Заметим, что если бы автор «Задонщины», создавая образ плача Русской земли по погибшим, обращался к пространной летописной повести, то он обязательно назвал бы имя Рахили – библейского символа неутешного материнского горя. В пространной летописной повести слова «Рахиль… плачющися чад своих… не хотя утешитися» входят в большой отрывок, заимствованный автором повести, как это установила В. П. Адрианова-Перетц, из апокрифического «Слова на рождество Христово о пришествии волхвов».²⁰³203
  Адрианова-Перетц В. П. Слово о житии и о преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя Русьскаго. – ТОДРЛ, т. V. М.—Л., 1947, с. 87.


[Закрыть] Но в самом-то апокрифическом «Слове» фраза о Рахили и ее плаче есть не что иное, как цитата из 15-го стиха 31-й главы библейской книги пророка Иеремии, этаже самая фраза повторялась ш в 18-м стихе 2-й главы Евангелия от Матфея. И если бы нужно было для оборота, изображающего в «Задонщине» вполне конкретную картину (Русская земля плачет, вспоминая погибших детей своих, – «плачющися, чады своя поминаюты») искать какой-то источник, то с не меньшим основанием этот источник можно было бы видеть в библейском или евангельском тексте.

В четвертом примере настолько разные тексты (к тому же в «Задонщине» текст явно дефектный), что сопоставлять их просто нельзя.

Итак, в двух разных по смыслу и содержанию отрывках «Задонщины» и пространной летописной повести, в которых описана сходная ситуация – плач, совпадают, а вернее сказать, сближаются, единичные слова и небожшие словосочетания. Но все эти слова и словосочетания соответствуют по стилю контексту собственного произведения и полностью отвечают смыслу и содержанию того текста, в который они входят. Поэтому говорить о текстуальной связи между «Задонщиной» и пространной летописной повестью в процитированных выше отрывках нет абсолютно никаких оснований.

Другой пример текстуальной зависимости «Задонщины» от пространной летописной повести М. А. Салмина усматривает в том, что в «Задонщине», как и в пространной летописной повести, сыновья литовского князя Ольгерда Андрей и Дмитрий названы «Андреем Полоцким» и «Дмитрием Брянским». Видеть в этом какую бы то ни было текстуальную связь между обоими произведениями нельзя: еще при жизни своего отца Андрей был посажен князем в Полоцке, а Дмитрий – в Брянске, естественно поэтому, что ничем не связанные между собой тексты могли называть одного князя Андреем Полоцким, а другого – Дмитрием Брянским.

Таким образом, текстуальных свидетельств о непосредственной связи между «Задонщиной» и пространной летописной повестью нет. Поэтому ничто не противоречит заключению о том, что уже автор краткой летописной повести обращался к «Задонщине».

Пространная летописная повесть по объему приблизительно в пять раз больше краткой. Краткая летописная повесть, по существу, полностью вошла в пространную. Первая часть включена, в пространную в сильно измененном и переработанном виде – в этой части совпадения обнаруживаются в отдельных оборотах и словах. Вторая половина краткой летописной повести с некоторыми изменениями и дополнениями вошла в пространную полностью. Уже различие в объеме произведений говорит о том, что пространная летописная повесть, хотя она и основана на краткой, вполне самостоятельное произведение, значительно отличающееся от краткой летописной повести. В пространной летописной повести значительно больше подробностей фактического характера как о событиях, предшествовавших Куликовской битве, так и об обстоятельствах самой битвы. Ряд этих подробностей, в достоверности которых у нас нет особых оснований сомневаться, сообщает нам только пространная летописная повесть. Так, только в пространной летописной повести говорится, что о движении сил Мамая на Русскую землю сообщил великому князю Олег Рязанский, скрыв при этом свой собственный союз с Мамаем; только в пространной летописной повести говорится о том, что Мамай потребовал от московского князя выплаты дани в размере, установленном еще при хане Джанибеке, а не по существующим договорам с Мамаем – Дмитрий соглашался выдать дань в договорном размере, но отказался платить ее в прежнем размере. Есть и еще несколько такого рода подробностей. Целый ряд сведений, сообщаемых пространной летописной повестью, по содержанию и характеру совпадает с данными «Сказания ю Мамаевом побоище», но по деталям и подробностям сведения эти в обоих произведениях отличаются. Так, например, и в пространной летописной повести и в Сказании» сообщается о том, что Олег Рязанский посылал своего посла к Мамаю и к литовскому князю, но в летописной повести названо его имя – боярин Епифан Кореев. В «Сказании» говорится, что великий, князь Дмитрий Иванович рвался в бой первым, сообщается, что после сражения его нашли сильно контуженным. В пространной летописной повести говорится, что великий князь в начале боя «наѣха наперед въ сторожевых полцѣх… таче потомъ, не долго попустя, отъѣха князь въ великий полкъ» (с. 20), а затем сообщается, что на князе были разбиты все его доспехи, «но на гѣлеси его не бѣше язвы ни коея же, а бился с тотары в лице, ставь напреди, на первом суимѣ» (с. 22). Итак, мы видим, что пространная летописная повесть насыщена целым рядом фактических сведений, о которых в краткой летописной повести ничего не говорится. Однако основное отличие пространной летописной повести от краткой заключается не в этом, а в литературных особенностях пространной летописной повести, в ярко выраженной публицистичности этого памятника.

В пространной летописной повести много места уделено измене Олега Рязанского. И главное здесь не столько в сообщении каких-то исторических подробностей, сколько в публицистических эмоциях автора повести. Он страстно обличает рязанского князя: «.. и к лстивому сътонщику, дьяволю свѣтнику, отлученному сына божиа, помраченному тмою греховною и не хотѣ разумѣти, Олгу Рязаньскому, поборнику бессерменьскому, лукавому сыну» (с. 16). Подобного рода филиппики в адрес Олега Рязанского, которого автор сравнивает с Иудой и Святополком Окаянным, встречаются неоднократно.

Стиль пространной летописной повести книжный, риторичный, что нашло отражение и в метафорах, и в сравнениях, и в широком цитировании автором библейских текстов (чаще всего он прибегал к Псалтыри). Автор произведения обращался еще к целому ряду литературных источников: к «Житию Александра Невского», к паремийному чтению о Борисе и Глебе, к уже упоминавшемуся апокрифическому «Слову на рождество Христово о пришествии волхвов».

Пространная летописная повесть представляет собой своеобразную мозаику, составленную из описания событий, риторических (пышных, а подчас и вычурных) отступлений автора, обширных цитат из церковнорелигиозных текстов, молитв великого князя московского. Но это мозаика яркая, красочная, сделанная с исключительным мастерством. Вспомним описание сражения в краткой летописной повести и сравним с ним описание битвы в пространной летописной повести. Автор последней, сообщив о приходе великого князя к Дону, говорит о том, что в это же самое время приспело послание от Сергия. Приводится текст послания, в котором святой призывает князя и всех воинов к сражению. Затем следует торжественная тирада Дмитрия Донского «Сии на колесницах, а сии на конѣх…» (с. 19), в которой использован 8-й стих 19-го псалма. После этого автор говорит об исполчении полков и о том, что одни советуют Дмитрию перейти Дон, а другие удерживают его. Здесь автор делает отступление – описывает гнев Мамая, узнавшего о приходе к Дону московского великого князя, в это описание вставлена речь Мамая. За словами Мамая следует большой монолог Дмитрия Донского – московский великий князь молится богу, обличает «свирепство» Мамая, снова обращается с мольбой к богу о помощи, вспомпная библейскую историю о помощи бога Моисею. Заканчивается монолог московского князя его призывом к брату, князьям и воеводам. После этого говорится о переправе через Дон, описывается утро дня битвы, сообщается об изготовке русского воинства к сражению и затем следует риторическое восклицание автора: «И ключа смертныа растерзахуся, трусъ бе страшенъ, и ужасъ собранным чадом издалеча, от востокъ и западъ» (с. 20) и т. д. Таков стиль всей пространной летописной повести от начала и до конца. Автор пространной летописной повести – человек высокой книжной культуры. Его произведение волнует читателя своей страстностью, острой публицистичностью, своим литературным мастерством. Вместе с тем нельзя не отметить определенную вычурность произведения, смысловую затемненность отдельных отрывков текста.

Как уже отмечалось выше, С. К. Шамбинаго относил время возникновения пространной летописной повести к концу XIV в. (см. с. 309). Временем очень близким к 80-м гг. XIV столетия датировал первоначальный вид пространной летописной повести А. А. Шахматов. Он писал: «Прославление великой победы при жизни победителя вполне естественно, и, допустив существование повести в девяностых годах XIV ст[олетия], мы не видим основания не признавать возможности появления ее еще в восьмидесятых годах, т. е. через год – через два после славной победы. Имея в виду, что в этой повести не содержится намеков на постигшее Москву в 1382 году несчастие – взятие и сожжение ее татарами, я нахожу вероятным, что повесть возникла до этого события, а следовательно, в течение 1381 или в начале 1382 года».²⁰⁴204
  Шахматов. Отзыв, с. 121.


[Закрыть] М. А. Салмина считает, что пространная летописная повесть возникла в конце 40-х гг. XV в. и, в любом случае, не ранее 1437 г., так как в этой повести среди погибших на Куликовом поле назван Федор Тарусский, который по данным других летописных источников (заметим – позднего характера) погиб в 1437 г. в бою с ордынцами под Белевом.²⁰⁵205
  См.: Салмина М. А. «Летописная повесть» о Куликовской битве и «Задонщина», с. 370–372.


[Закрыть] М. А. Салмина отвергает возможность того, что могло быть два разных Федора Тарусских или же что имя это попало в текст пространной летописной повести на более позднем этапе литературной истории данного произведения. Несмотря на целый ряд убедительных доводов М. А. Салминой в пользу своей датировки пространной летописной повести, признать ее выводы бесспорными и окончательными все же нельзя. Для окончательного решения данного вопроса необходимы дальнейшие разыскания.

Центральный памятник Куликовского цикла – «Сказание о Мамаевом побоище». «Сказание» дошло до нас в очень большом количестве списков. Характерной особенностью списков «Сказания» является наличие большого числа разночтений и вариантов в пределах одной и той же редакции. С. К. Шамбинаго разбил известные в его время списки «Сказания» на четыре основные редакции. Разделение списков «Сказания», предложенное С. К. Шамбинаго, за прошедшее с тех пор время не претерпело существенных изменений: к выявленным им редакциям прибавилось несколько новых, уточнено выделение вариантов внутри редакций.²⁰⁶206
  Сказания о Мамаевом побоище. – В кн.: Повести о Куликовской битве. М., 1959, с. 449–480; Демкова Н. С. Заимствования из «Задонщины» в текстах Распространенной редакции «Сказания о Мамаевом побоище». – В кн.: «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла, с. 440–476.


[Закрыть]

Однако представление о последовательности редакций, о характере их взаимоотношения было коренным образом пересмотрено.

С. К. Шамбинаго исходил из заранее построенной им концепции старшинства и последовательности редакций произведения. Он считал, что в основе «Сказания» лежит пространная летописная повесть. Само собой разумеющимся считал он и то, что в том тексте памятника, где литовский союзник Мамая был назван псторически верно Ягайлом (а в большинстве списков «Сказания» вместо Ягайла фигурирует его отец, великий князь литовский Ольгерд, который на самом деле умер за три года до Куликовской битвы), – перед нами более ранняя редакция. Поэтому первой редакцией произведения он посчитал текст «Сказания», входящий в состав Никоновской летописи. Именно здесь целые отрывки полностью совпадают с пространной летописной повестью, а литовский союзник Мамая именуется Ягайлом. Уже А. Марков в рецензии на книгу С. К. Шамбинаго указал, что совпадения с пространной летописной повестью в первой, по

С. К. Шамбинаго, редакции «Сказания» – поздние вставки.²⁰⁷207
  Марков А. С. Шамбинаго. Повести о Мамаевом побоище. СПб., 1906. – ЖМНП, СПб, 1908, ч. XIV, с. 433–446.


[Закрыть] Более подробно эту мысль развил и обосновал А. А. Шахматов, который, кроме того, высказал предположение, что уже в первоначальном виде «Сказания» имя литовского князя было Ольгерд, а Ягайло – это позднее исправление.²⁰⁸208
  Шахматов. Отзыв.


[Закрыть] Сравнительный текстологический анализ различных редакций «Сказания о Мамаевом побоище» показал, что действительно в первоначальном тексте произведения литовский князь назывался Ольгердом.²⁰⁹209
  См.: Дмитриев J1. А. К литературной нстории Сказания о Мамаевом побоище. – В кн.: Повести о Куликовской битве. М, 1959, с. 406–421.


[Закрыть] Издание в 1959 г. Лондонского списка Вологодско-Пермской летописи²¹⁰210
  ПСРЛ, т. XXVI. Вологодско-Пермская летопись. М. – JI, 1959.


[Закрыть] на конкретном тексте иллюстрировало, что в основе редакции «Сказания», включенной в эту летопись (С. К. Шамбинаго называл эту редакцию второй), редакции, считавшейся близкой к первоначальному тексту памятника с исторически верным именем литовского князя – Ягайло, лежал текст, в котором этот персонаж «Сказания» именовался Ольгердом. Таким образом, решать вопрос о старшинстве редакций, о том, каким мог быть авторский текст памятника, необходимо было не с точки зрения точности исторйческих имен, а на основе анализа взаимоотношений дошедших текстов «Сказания».

Такой сравнительный текстологический анализ всех известных списков «Сказания» показал, что наиболее близкой к авторскому, первоначальному тексту произведения больше всего оснований считать ту редакцию, которую С. К. Шамбинаго определял как третью редакцию памятника. Эта – Основная редакция «Сказания о Мамаевом побоище» представлена несколькими вариантами. Следующая по старшинству редакция– Летописная (по С. К. Шамбинаго, вторая), она включена в состав Вологодско-Пермской летописи. К старшим редакциям «Сказания» относятся также Киприановская – та, что входит в состав Никоновской летописи (первая редакция, по С. К. Шамбинаго), и Распространенная (по С. К. Шамбинаго, четвертая редакция). Помимо этих ранних редакций есть несколько более поздних редакций «Сказания», датируемых XVII в.: «Сказание» в «Летописце» князя И. Ф. Хворостинина (ѣкп. ГИМ, собр. Уварова № 116 (1386), XVI в.); редакция, составленная в 70-х гг. XVII в. Феодосием Сафоновичем;⁵⁵ редакция «Синопсиса» (конец 70-х– начало 80-х гг. XVII в.).

Основная редакция «Сказания о Мамаевом побоище» от остальных редакций отличается наибольшим количеством вариантов. Два варианта Основной редакции должны быть отмечены особо, так как их можно признать наиболее близкими к первоначальному тексту произведения и, кроме того, другие варианты этой редакции развивались из этих вариантов Основной редакции. Это варианты О и У, названные так чисто условно: к варианту О относятся те списки, в основу которых может быть положен список ГПБ, O.IV.22, к варианту У – те списки, которые по основным признакам близки к списку Основной редакции ГБЛ, собр. Ундольского, № 578. Самое существенное отличие варианта У от варианта О в окончании произведения. В У окончание «Сказания» – подробное описание движения русских войск с Куликова поля в Москву. Окончание варианта У представляет собой пересказ в обратной последовательности общего для обоих вариантов описания движения войск великого князя московского из Москвы к Дону. Поздний характер окончания в У виден из того, что здесь встречаются текстуальные повторения таких отрывков из рассказа о походе войск на поле битвы, которые никак не подходят к рассказу о возвращении войска с поля брани. Помимо этого отличия варианта У от варианта О есть ряд более мелких различий в тексте обоих вариантов. Варианты О я У происходят не один от другого, а восходят к общему протографу, и протограф этот получил наиболее близкое отражение в списке «Сказания» первой половины XVI в. ГПБ, O.IV.22. Но и в этом списке должны быть отмечены и более поздние изменения в тексте (в частности, в окончании есть небольшая вставка из пространной летописной повести явно вторичного характера), и сокращения первоначального текста.

Кроме вариантов О и У в Основной редакции выделяются следующие варианты: Печатный, Забелинский, вариант Михайловского. Необходимо отметить, что отдельные списки Основной редакции «Сказания», которые по ключевым признакам относятся к тому или иному из названных выше вариантов, отличаются индивидуальными особенностями.⁵⁶

Текст Летописной редакции и по сюжетному развитию и текстуально (в целом) близок к особенностям варианта О Основной редакции «Сказания». Но здесь проведена последовательная переработка взятого за основу текста Основной редакции по пространной летописной повести, что прежде всего отразилось на изменении имени литовского князя в соответствии с исторической достоверностью. Первоначальная редакция Вологодско-Пермской летописи, время составления которой историки летописания относят к концу XV – началу XVI в.,⁵⁷ отражена в Лондонском списке этой летописи, в котором текст «Сказания» есть. Таким образом, время составления Летописной редакции «Сказания» следует относить к концу XV – началу XVI столетия.

Киприановская редакция «Сказания» была создана, как это убедительно показал Б. М. Клосс, митрополитом Даниилом, составителем Никоновской летописи.⁶⁸

В результате исследования Б. М. Клосса время написания этой редакция «Сказания» датируется очень точно– между 1526–1530 гг.²¹¹211
  См. там же, с. 51.


[Закрыть] В редакции «Сказания», составленной митрополитом Даниилом, особо подчеркивается та большая роль, которую якобы сыграл в событиях 1380 г. митрополит Киприан. Это придает Киприановской редакции «Сказания» особо ярковыраженный церковно-религиозный характер: война с Мамаем – прежде всего война за православную церковь, за христианскую веру. Церковная направленность Киприановской редакции «Сказания» проявляется еще и в том, что в ней с особой силой подчеркивается роль митрополита Петра как покровителя Москвы и русских. Церковная, официально религиозная направленность Киприановской ре_г дакции обнаруживается и в заглавии, где перечисляются все святые, которые помогли русским в битве с татарами на Куликовом поле. Все эти особенности Киприановской редакции «Сказания» тесно, связаны с характером работы над этим летописным сводом Даниила,²¹²212
  См. там же.


[Закрыть] с тенденциями Никоновской летописи. Еще А. А. Шахматов писал в свое время: «Я отвечаю решительным утверждением, что подобное прославление памяти митрополита (Киприана, – Л. Д.) дело не современника, а книжника XVI века, воспитавшегося в известной, определенной Литературной среде и применявшего выработанные в этой среде приемы к обработке различных литературных произведений. Составитель Никоновской летописи – типич-, ный представитель этой литературной среды. Весь его труд изобилует примером благоговейного отношения к митрополитам и тенденциозной окраской событий в духе их прославления».²¹³213
  Шахматов. Отзыв, с. 156–157.


[Закрыть]

Даниил, создавая Киприановскую редакцию «Сказания», взял за основу своей переработки вариант У Основной редакции (это видно и на больших отрывках текста, и нашло отражение в отдельных специфических словах и словосочетаниях). Источник своего сочинения Даниил последовательно и сильно сокращает. Вместе с тем он широко использует в своей работе пространную летописную повесть, делая из нее отдельные вставки и перерабатывая на ее основе текст источника. Даниил включает в свою редакцию «Сказания» большой рассказ об истории подавления на митрополию Киприана. В некоторых подробностях исторического характера Киприановская редакция сообщает сведения, о которых в других памятниках Куликовского цикла не говорится. Видимо, митрополит Даниил использовал и не дошедшие до нас источники, связанные с Куликовской битвой.

Распространенная редакция «Сказания», как видно уже из ее названия, отличается от других редакций произведения наличием в ней новых эпизодов и расширением, за счет всякого рода подробностей, общих для всех редакций эпизодов. Самые существенные вставные рассказы Распространенной редакции – рассказ о посольстве Захарии Тютчева к Мамаю и рассказ о новгородцах.

Развитие и усложнение эпизодов, присущих всем редакциям «Сказания», в рассматриваемой редакции идет путем введения дополнительных подробностей, усложнения сюжетной линии того или другого эпизода. Так, например, во всех редакциях говорится о посылке литовским князем своего посла к Мамаю, в Распространенной же редакции называется имя этого посла – Бортеш и вводится рассказ Бортеша, характеризующий Мамая в резко отрицательных тонах.

Во всех редакциях «Сказания» сообщается о посылке с дарами от великого князя московского к Мамаю посла Захарии Тютчева. В Распространенной редакции – большой сюжетный рассказ об этом посольстве. В сущности – это целая законченная повесть.

В основе повести о посольстве Захарии, помещенной в Распространенной редакции «Сказания», вероятнее всего, лежит устный по происхождению легендарно-сказочный рассказ о хитроумном русском после. Сказочно-эпическое происхождение этой повести отчетливо проявляется и в мелких частных эпизодах ее, ж в самой ее сути – в характере рассказа о том, как удалось русскому послу обмануть грозного повелителя Орды. Но легендарное предание предстает в «Сказании» в литературно обработанном виде и, несмотря на сюжетную завершенность этого легендарно-сказочного рассказа самого по себе, в составе «Сказания» он является отдельным эпизодом обширного единого повествования о событиях 1380 г. Й эпизод этот тесно связан в литературно-художественном и идеологическом отношении со всем сюжетом Распространенной редакции «Сказания». Об этом красноречиво свидетельствует рассказ о посольстве к Мамаю Бортеша. В обоих рассказах (о после от противника Мамая и о после от союзника Мамая) перед читателем в самом неприглядном виде предстает золотоордынский правитель – враг Русской земли.

Литовский посол рассказывает своему князю о том впечатлении, какое произвел на него Мамай. В этом рассказе Мамай выступает как заносчивый, но недалекий и даже глупый правитель. Повесть о посольстве Захарии наглядно иллюстрирует тупоумие Мамая: умному и находчивому русскому послу без труда удается его одурачить.

Рассказ о посольстве Захарии, как и рассказ о посольстве Бортеша, не является механическим включением в повествование нового занимательного эпизода, оба они подчинены общей тенденции рассматриваемой редакции – стремлению еще полнее, шире ж увлекательнее рассказать о событиях 1380 г. Не менее ярко эта же тенденция Распространенной редакции проявилась и в рассказе о новгородцах.

В Распространенной редакции «Сказания» имеется большой рассказ, в котором описывается, как в Новгороде узнали о готовящемся в Москве походе против Мамая и как новгородцы решили пойти на помощь к великому князю московскому ж осуществили это решение. Так же как и рассказ о посольстве Захарии, рассказ о новгородцах сам по себе представляет целую повесть. (В некоторых списках Распространенной редакции, в которых дается заглавие отдельным эпизодам «Сказания», эпизод о новгородцах так и озаглавлен: «Скажу вам иную повесть о мужех новгородцах великого Новгорода» – список ГПБ, собр. Погодина, № 1414). В основе повести о новгородцах, скорее всего, лежит устное предание новгородского происхождения об участии новгородцев в битве на Куликовом поле. Об этом свидетельствует не только идейная направленность данной повести – стремление показать активное и действенное участие Новгорода на стороне великого князя московского (в летописных источниках об участии новгородцев в Куликовской битве ничего не говорится), но и ряд таких деталей повести, которые отражают специфически новгородские черты быта (роль в жизни Новгорода архиепископа, новгородского веча и т. п.). Подобно повести о посольстве Захарии, повесть о новгородцах в составе Распространенной редакции «Сказания» представляет собой уже литературную переработку местного предания, она входит в сюжет произведения как тесно связанный с ним эпизод. Включение в число участников Куликовской битвы новгородских сил отразилось в целом ряде эпизодов памятника. В Распространенной редакции «Сказания» в рассказе об уряжении полков на Коломне говорится, что великий князь, «приехав к полком новгородцким и видев их, подивися, яко чюдно зрети учрежение их и нарочети к боеви», здесь же сообщается, что Дмитрий Иванович отводит новгородцам левый фланг: «левую руку учини новгородцких насадников» (с. 89).²¹⁴214
  Тексты «Сказания о Мамаевом побоище» цитируются по изданию их в настоящей книге, страницы указываются в скобках в тексте.


[Закрыть] (В предшествующих Распространенной редакции текстах «Сказания» в данном месте о новгородцах ничего не сообщается). Упоминаются новгородцы и в ответе бояр Олегу Рязанскому, когда он был удивлен тем, что Дмитрий осмелился пойти против Мамая. После слов бояр о том, что Сергий благословил Дмитрия на битву с Ордой и дал в помощь великому князю московскому двух иноков своего монастыря, в Распространенной редакции добавлено: «А еще сказывают, приидоша к нему на помощь новгородцы со многими силами своими, а воинство их, сказывают, вельми красно и храбра зело» (с. 90).

Установить время создания Распространенной редакции «Сказания» на основе имеющихся данных весьма трудно. Бесспорно можно утверждать, что эта редакция была написана до начала XVII в., так как один аз списков ее находится в конце так называемого Тверского сборника, написанного скорописью начала XVII в. (ГПБ, собр. Погодина, № 1414).

В какое же время было написано «Сказание о Мамаевом побоище»? Мы видели, что Летописная редакция, являющаяся переработкой Основной редакции, существовала уже в начале XVI в. Следовательно, «Сказание», во всяком случае, было написано не позже конца XV – начала XVI столетия. В науке существует много гипотез относительно датировки «Сказания». Диапазон времени, к которому относят создание этого произведения, весьма велик: от 90-х гг. XIV в. до 30–40-х гг. XVI столетия. Вопрос о времени написания «Сказания» тесно связан с целым рядом других проблем.

В «Сказании» встречается много имен, по другим источникам неизвестных, перечисляются мелкие северо-восточные удельные княжества, существование которых в конце XIV в. вызывает сомнение. Но в данном случае мы можем видеть в «Сказании» отражение таких реальных данных, которые в других источниках оказались не зафиксированными, и наличие их в «Сказании» как раз и может свидетельствовать о возникновении памятника в близкое к событиям 1380 г. время.²¹⁵215
  См.: Дмитриев Л. А. О датировке «Сказания о Мамаевом побоище». – ТОДРЛ, т. X. М.-Л., 1954, с. 185–199.


[Закрыть] Однако в «Сказании» есть три явных анахронизма. Каково же их значение для датировки произведения и для идейного содержания памятника?

Один из этих анахронизмов – уже упоминавшаяся замена имени литовского князя: Ольгерд вместо – Ягайло. Второй анахронизм – включение в число персонажей «Сказания» митрополита Киприана, который выступает в «Сказании» как духовный наставник, советчик великого князя. А между тем на самом деле в 1380 г. Киприана в Москве не было – он находился в это время в Киеве. Третий анахронизм – слова «Сказания» о том, что великий князь, уходя на поле брани из Москвы, молится перед иконой Владимирской богоматери. На самом деле эта икона, почитавшаяся патрональной иконой всей Русской земли (сейчас она находится в Третьяковской галерее), была перенесена из Владимира в Москву лишь в 1395 г., во время движения на Русь войск Тимура.