Текст книги "Письмо в Лабиринт (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Печкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

В этот момент я всё и придумал.

– Но разве не опасно селить их вместе? – спросил я. – Ведь сначала они все помнят о свободе. Разве не может новенький снова рассказать о ней всем остальным? Мне самому в детстве очень не хватало такого товарища.

– О, – сказал Вуул и посмотрел на меня с некоторым удивлением. Помолчал. – Ты недооцениваешь фактор соревновательности. Здоровая конкуренция ради зримой награды – это самая лучшая мотивация, и она творит чудеса. Но – ты в чем-то прав. Поэтому мы никогда не делаем набор группами, всегда только по одному. А если к нам попадает группа – то мы их разделяем. Вновь поступившие у нас никогда не контактируют друг с другом. Новичок попадает к тем, кто уже проучился несколько лет. И нет в этом мире среды доброжелательней! До тех пор, пока новичок не начинает рассказывать об эльфах и удивительных путешествиях. И тогда страшна вражда нищих, смутно помнящих о потерянном сокровище – к недавнему банкроту, который вслух напоминает о былом богатстве! Ни один из моих профессионалов, специалистов по детским деменциям, не борется так успешно с этим навязчивым галлюцинаторным комплексом, как сами бывшие больные!

Вуул помолчал.

– Не бойся. Твой Малыш еще не банкрот. Но мне на это не потребуется много времени. Чем он отличается от всех? Он тоже не захочет оставаться одиночкой, если можно всем вместе весело играть в интересные игры... – Он с иронией глядел на меня. – Что-то хочешь еще узнать? – вежливо спросил он.

– Да. Я хочу не только Малыша, – сказал я. – Я хочу, чтобы свободу получили они все.

– Все?!

– Да. Все эти дети.

Вуул, в первую секунду задохнувшись как бы от моей наглости, от души смеется.

– А у тебя пуп не треснет, дорогуша? Помнишь, чтó мы только что говорили о банкротах? Никто из этих детей уже не верит, что когда-то был проводником. Они боятся своей памяти о Фриланде, и больше всего в жизни они боятся вылететь из моей школы прямиком в трущобы Лабиринта. Они не поверят тебе и не пойдут за тобой, уж можешь не сомневаться. Даже предлагать им такое сейчас – жестоко. Лично я не стал бы, а я не самый, гм, мягкий человек в трех мирах. Но дело даже не в этом, а в том, что у большинства из них в результате не выдержит психика. Хотя мы можем попробовать, если хочешь! Или ты, может быть, собираешься протащить их во Фриланд силой? Даже в мое Государство я не могу никого провести силой. – Он сожалеюще цокнул языком. – Я не могу принуждать человека стать гражданином моего Государства. Жаль, но это работает совсем не так. А как всё было бы просто!.. Так что Гаммельнского крысолова из тебя не получится, дорогой мой. Молись, чтобы получился хотя бы Огами Итто…

– Я не знаю, кто такой Огами Итто, – сказал я. Я надеялся, что моя жадность убедит Вуула в том, что я отношусь к сделке серьезно. К тому же мне надо было потянуть время, чтобы обдумать свое решение. – Кстати, я слышал, что в твоем государстве действительно существует свобода воли, – сказал я. – Наверное, у меня больше не будет возможности спросить тебя, как это сочетается с… тем, что мы там видели? Почему они… не бунтуют?

Вуул самодовольно усмехается. Похоже, я и правда задел его любимую струну.

– Один идеолог, который тоже в свое время вот так рассмотрел снаружи устройство нашего государства, потом провел грандиозный социальный эксперимент – здесь, в Лабиринте. Так вот он тогда говорил так: «Надо запугивать людей и не останавливаться до тех пор, пока они не начнут благодарить тебя за корку хлеба – если ты ее им дашь». Он был хорошим работником. Он даже воспроизвел здесь большинство идей, почерпнутых там…

– Это невозможно, – сказал я.

– Напрасно ты так думаешь! Что невозможного в том, что вы видели? Что из этого вы еще не реализовали в вашей истории?

– Не в таких масштабах.

– Разница не так велика, как ты думаешь. Вот разве что фантазии у здешних экспериментаторов поменьше, чем у меня. ...Так что они свободны, действительно свободны, и они сами всё это выбирают, так что твой источник не врал.

– Свобода, когда все боятся всех? Когда привязанность – самое наказуемое преступление? И они всё забыли. Если бы только они могли вспомнить!

– Они сами выбирают не вспоминать, – сказал Вуул. – Одного такого вы у меня украли недавно. Но его брат по-прежнему мне должен, и уж будь уверен, он отдаст долг… Довольно болтовни. – Его немигающее лицо теперь было неподвижно обращено ко мне. – Отвечай, что ты решил, проводник.

– Ну вот что. Эликсира, как ты знаешь, со мной нет. – (Конечно, Вуул это знает, ведь в приемнике серого здания меня обыскали). – Более того, у меня его вообще пока нет. Мне уже сказали, что вопрос о моем участии в миссии решен. Но изготовление эликсира еще идет. Его ведь нужно очень много, а технология сложная. Почему, ты думаешь, мы до сих пор не реализовали проект? Производство эликсира завершится только непосредственно в день акции. Тогда его раздадут последним оставшимся проводникам, и мы все выйдем в Лабиринт. Возможно, я получу эликсир завтра, а возможно – только за час до выхода. Я этого не знаю.

Вуул без выражения смотрит на меня своими немигающими глазами. Может быть, у него есть возможность проверить, вру я или нет. Тогда вся моя схема сгорит синим пламенем. Но мне почему-то совсем не страшно.

– Поэтому предлагаю такой план. Встречу назначаем в день «Ч». Ты ведь знаешь, на какое число назначена акция? Кажется, в этом году праздник приходится на 14 апреля, но это можно уточнить. Встречаемся здесь, в В. Точку выхода и время, сам понимаешь, я назвать не могу: я ведь дилетант и не стану гарантировать, что не промахнусь. Ты сам нас найдешь. Мы не будем отходить от гейта. Если хочешь, мы тебе позвоним и скажем, где мы, чтобы уж наверняка, но мне кажется, что у тебя это и так не вызовет затруднений. Вы приводите к гейту Малыша. Мы приносим жидкость. Совершаем обмен. Пока мы ждем назначенного дня, на Малыша не должно производиться никаких воздействий. Ни физических, ни психологических. Он не должен забыть свое предназначение. Мы друг друга поняли?

– Я вообще понятливый парень, – задумчиво сказал Вуул. – Вот, – он открыл один из ящиков стола и, даже не глядя, достал оттуда что-то маленькое. И отправил мне по полировке стола. Предмет был похож на детский кубик или, пожалуй, скорее все-таки пустотелую коробочку с тонкими стенками. – Тебе не придется меня искать, если ты при переходе Границы высыпешь содержимое себе под ноги. Лучше вообще раздавить ногой, но это не принципиально.

– И еще одно, – сказал я, кидая коробочку в сумку. – Приведите к нему ЧП.

– О! Пожалуй, это возможно, – Вуул почему-то даже оживился. – Это не возбраняется. За что вы, кстати, с ним так? Превратили в собаку! Бр-р! Да еще и зомбировали так, что он забыл всё обучение – теперь, похоже, обратно и не переделать!

– Это у тебя здесь он был собакой, – сказал я. – А у нас, похоже, потихоньку стал человеком.

– В чем тут свобода, проводник? И у нас, и у вас он служил чему-то, чего не понимает.

– Но сейчас он служит тому, что любит. Как его звали?

– Яхз!

– Это плохое имя. Пожалуй, даже «Черный Пес» – лучше…

Тут я сообразил еще кое-что и сказал:

– Разумеется, тогда в условия сделки должен быть включен и возврат ЧП вместе с Малышом.

Вуул вдруг засмеялся.

– Продумался! – смеясь, сказал он. – Надо же! Знаешь, а иногда ты совсем не такой чебурашка, каким кажешься на первый взгляд. Ушки на макушке, нэ-э?

– Иногда, – сказал я. – Я не хочу попасть в ситуацию, когда в критический момент мне придется пообещать за возврат Пса еще что-нибудь... несоразмерное. Тем более что предложить мне больше нечего.

– Ну почему же, – задумчиво сказал Вуул. – Ты мог бы предложить себя. Ладно, – решил он, – замнем для ясности, раз уж ты оказался таким продумком. Я даже не буду ничего за это дополнительно требовать, так что цени мою щедрость.

– Я ценю, – сказал я. – Значит, мы договорились.

– Йепп, – задумчиво сказал Вуул. – И не вздумай включать задний ход. Пожалеешь очень горько.

– Не вздумай сам, – сказал я. – Если Малыш не узнает нас при встрече, если мы обнаружим, что он забыл о Фриланде – не видать тебе ни капли эликсира, клянусь своей свободой.

Я повернулся и деревянными шагами пошел к двери, над которой горела зеленая табличка «Выход».

– Погоди, куда ты бежишь, сейчас тебя проводят! – смеясь, окликнул меня Вуул, и я оглянулся у двери.

– Я привык находить дорогу сам.

Бешеным пинком распахнул я дверь. Хрустальным холодом пахнуло из двери. Белым-бело было в проеме портала, судорожно вздохнул Вуул за спиной, туча бриллиантовых снежинок бросилась в лицо, стремительные шаги набежали сзади. Но я уже перешагнул порог.

Я стоял по пояс в сугробе посреди оголенного яблоневого сада. В воздухе вилась тонкая снежная взвесь, был белый-белый день, и прозрачный свет просвечивал сад насквозь – до самого Дома.

– Спасибо, – сказал я яблоням. Они промолчали. Сад был завален снегом, тропинок в нем больше не было, даже через двор мне пришлось пробираться по колено в снегу. Выбравшись из сугроба, я поднялся на веранду. На первый взгляд казалось, что Дом пуст. Но из кухни тянуло запахом кофе, и в грустном одиночестве за широким столом сидели Морган и Рыжий.

– Знаете, – сказал я им, – оказывается, психушка – это не самое страшное, что может случиться с проводником.

2.

– А почему мы вообще так переживаем? Почему это так важно? Чем так принципиально плохо, если один маленький проводник – еще, заметьте, несостоявшийся! – останется в Лабиринте?

– Ты говоришь, как Вуул.

– ...или если множество проводников, которые в свое время благополучно просрали свой главный шанс, останутся внутри своей маленькой лузерской жизни, в своей мелкой грязной зоне комфорта? Что – кто-то из них из нее рвется? Или кому-то из них грозит в ней гибель?

– Да уж лучше погибнуть, – поёжившись, сказал Рыжий.

– Не все они так думают.

– Малыш точно так думает, – тихо сказал Морган.

Я кивнул.

– На самом деле я согласен. Поэтому у меня есть план.

– Какой еще план? Надо туда идти с эликсиром, – сумрачно проговорил Рыжий. – И чем скорее, тем лучше.

– Нет. Эликсир Вуулу отдавать нельзя. И мы его не отдадим.

Они смотрели на меня.

– Мы поступим так. В день праздника, примерно за час до назначенного срока, нужно выйти в Лабиринт. Привлечь внимание Вуула, но не отходить от гейта. Добиться, чтобы к гейту привели Малыша и ЧП. Совершить обмен. Отправить Малыша и ЧП домой. Конечно, отправиться домой хорошо бы всем вместе, но ясное дело, что они не выпустят того, в чьих руках будет эликсир. Так вот, если сбежать не удастся, надо сдаться им и отдать бутылку. Но только в бутылке будет не эликсир, а муляж.

Они смотрели на меня.

– Эликсир должен оказаться в Лабиринте заранее. Его надо спрятать в надежном месте, а в назначенное время распылить. Как мы и обещали тому музыканту. Мы не знаем, что будет после этого – может быть, повсеместно откроются гейты, может быть, Граница просто сотрется на какое-то время, может быть, что-то еще. Но практически наверняка можно рассчитывать на всеобщую неразбериху, которой можно будет воспользоваться, чтобы удрать во Фриланд.

– Но этот час надо будет провести в руках Вуула, – сказал Морган. – Который уже поймет, что ему подсунули куклу.

– Да. Час-полчаса. Вряд ли это будет санаторий с джакузи и девочками, но думаю, за час не случится ничего, чего не смог бы перенести опытный путешественник. Конечно, надо быть готовым к ущербу для здоровья и психики, но вряд ли они за это время примут решение этого путешественника расстрелять.

– Погоди, – заговорил Рыжий. – Ну ладно, мы вызволим Малыша, подсунем Вуулу обманку, сдадимся в плен, потом сбежим… Но кто же тогда распылит эликсир?

– А вы еще не поняли? – они смотрели на меня. – Да вы же. Конечно, вы двое.

– Это мне надо пойти с муляжом, обменять его на Малыша и сдаться в плен. А вы возьмете эликсир и пойдете в Лабиринт заранее. Прямо сегодня или завтра – как только будете готовы. Вуул бросит большие мощности на наблюдение, но сейчас, может быть, он еще не успел развернуть эту сеть, и чем раньше вы заляжете там на дно, тем больше вероятность, что он вас не заметит. Это сложнее, чем совершить обмен, поэтому я и предлагаю вам идти вдвоем. Морган, или тебе лучше будет пойти в одиночку?

– Нет, я без него не справлюсь, – сказал Морган, и Рыжий изумленно воззрился на него.

– Ну, смотрите сами. Значит, ты думаешь, что это хороший план?

– Да, – сказал Морган с непроницаемым лицом. – Это хороший план. Можно даже сказать – единственно возможный. Его можно принять с начала до конца.

У меня вдруг ужасно испортилось настроение. По сердцу как будто пролилась холодная струя. И еще я понял, что устал, бесконечно устал.

3.

Морган сказал: «Я не вижу особой необходимости бежать в Лабиринт, теряя тапки. У нас еще больше месяца. Через неделю-две можно бы было выдвинуться».

На следующий день мороз ударил сильнее, лес потемнел и заволокся поземкой. В Дом вернулась Аои-тян – промокшая, простуженная и грустная; она засела на кухне и почти не выходила оттуда. «А где Маша и Нета?» – спросил ее Морган. «Они в Городе, занимаются проектом, – сказала Аои, кутаясь в плед и засунув нос в дымящуюся кружку. – До дня операции они точно там проторчат, да и потом, наверное, не сразу появятся. А Айрин вообще, по-моему, решила переселиться. Хотя про Айрин спроси у Баламута – ему лучше знать». Рыжий сделал вид, что не расслышал.

Мы решили уйти в Теслу, через заснеженный лес быстро вышли к морю, и купол Форума засверкал слюдяным блеском в крышах городка. Я поднялся в библиотеку, Морган ходил по городу и занимался сборами, а Рыжий слонялся вместе с ним. В какой-то момент я увидел этих двоих, сидящих на ступенях главного входа в библиотеку: они сидели рядышком, погруженные в разговор, похожие на двух птенчиков на веточке.

– Но ты меня должен убедить, что не забудешь кодовую фразу, – говорил Морган без тени улыбки. Тут он увидел меня. – А то в голове ни черта, – договорил он громко и встал. – Аптека, пойдешь на охоту?

– Нет, – сказал я. – Мне надо…

Я так и не придумал продолжение. Морган просто кивнул, не дослушав, проверил в ножнах кинжал и, насвистывая, ушел вниз, в город. Баламута на ступенях уже не было. По плану у нас оставалось до выхода два дня.

Эти дни Морган был сугубо занят, а Рыжий по своему обыкновению переложил заботы на чужие плечи и где-то пропадал.

Если они еще и шушукались втихую по углам, то заботились, чтобы я этого не заметил.

Граница выглядела как не слишком широкая река, затянутая льдом.

– Смотрите, чтобы не было промоин во льду, – сказал я. – Хотя вроде она неглубокая.

– Не трясись, – сказал Морган и коротко взглянул на меня. – Всё получится.

– Пошли, – сказал Рыжий, глядя на ту сторону. – Пока, Мить.

И они ушли.

Глава 30. Я заканчиваю письмо

Этот маяк – высоченный и величественный, как средневековая крепость. Все маяки Фриланда выглядят одинаково: очень высокая и довольно массивная башня из одинаковых серых каменных глыб, а наверху – стеклянная шапочка, которая снизу выглядит маленькой, но когда взберешься по винтовой лестнице и встанешь под прозрачным куполом, то понимаешь, что оказался в просторном зале с толстыми хрустальными стенами, полном игры света. В центре зала стоит механизм, вращающий очень мощную лампу. Этажом ниже – пульт управления, кухня с печкой, стол, кладовая – всё, что нужно для жизни одному или двум смотрителям. Я думаю, маяки – это единственное, что никогда не меняется в географии Фриланда.

На этом маяке лампа вращается автоматически и сама выключается, когда наступает день. Мне не совсем понятно, зачем она вообще горит: море до сих пор сковано льдом, и ветры дуют такие свирепые, как будто вернулась зима. Но в механизм управления я не вмешиваюсь, пульт живет своей жизнью. В кладовке я нашел несколько спальников и солидный запас фасолевых консервов в жестяных банках, а у подножия башни – штабель дров. Еще в кладовой рядком стоят огромные шкафы, битком набитые разнообразными инструментами и журналами – исписанными и чистыми.

Одна из стопок чистых журналов за это время очень уменьшилась.

Дорогой лабиринтец! Если ты читаешь это письмо, то, скорее всего, меня уже нет в живых.

Сначала я просто хотел записать хронику событий последних месяцев – с самого начала, с той поездки в аэрорельсе, когда я впервые встретил Малыша. Получилась у меня не совсем хроника – ну так что с того? Я математик, а не копирайтер; думаю, что тебе было не так просто разбирать мои нелитературные потуги. Но у меня не будет времени рассказать нашу историю профессионалу. Я даже не успел записать всё, что мне хотелось рассказать тебе – например, как мы с Морганом вдвоем впервые путешествовали по нашей Стране (ах, какие это были дни!) Сейчас у меня уже нет на это времени. Иногда я для удобства переходил на повествование от третьего лица. Мне понравилось.

Если ты все-таки прочитаешь мое письмо, то, возможно, оно тебе о чем-то напомнит. О чем-то, что ты так хорошо умел в раннем детстве. Ты до сих пор не бросил читать, и, наверное, дочитаешь и до конца. Правда состоит в том, что мне это не так уж важно. А если у нас все пройдет по плану, то тебе это и необязательно делать, ведь ты и так все узнаешь, только из других источников. Просто я не нашел лучшей идеи, чем заполнить ожидание.

Мне просто понравилось, как дни и чистые листы заполняются словами. Будь моя воля, я бы и жил так до конца дней. Одиночество и тихий несложный труд всегда нравились мне гораздо больше, чем такое вот неприятное, прошу прощения, подвижничество, в которое меня втравила любимая женщина. Мерцающая в окне линия морского горизонта, на мой вкус, зрелище куда более захватывающее, чем те бои быков или шоу трансвеститов, которые с удивительным однообразием демонстрируются в странном театре под названием «Лабиринт». Фасолевые консервы и спальник у стены – не такая уж высокая плата за право не быть актером в этом спектакле.

Кстати, а почему мне не пришло в голову просто признаться Маше в любви?

Почему я вообще не нашел ничего лучшего, кроме как влюбиться в нее? Ведь можно было как-то обойтись! Зачем вообще нам встретилась эта цыганка с мерцающими зелеными глазами, эта хозяйка горы, всегда оставляющая хвост в руках преследователей, эта belle, в которую мы все трое не нашли ничего лучшего, кроме как влюбиться без памяти?

Ну ладно – Рыжий. Он – человек без сердца. Он – животное, и жестокость для него – норма. Как он там сказал этому юнцу? «Мороз всегда побеждает цветы»?

Но Морган! Вот чего я не ожидал: торопливого равнодушного взгляда, которым он мазнул меня на прощание. Морган, который говорил, что быть свободным – это значит иметь возможность умереть за то, во что ты веришь!

Морган не спросил меня, почему я так уверен в своих силах. Он не заставил меня десять раз повторить план, придираясь к деталям. Он вообще не спросил о деталях. Почему я так уверен, что справлюсь? Уж Вуул-то при виде открытых гейтов точно не потеряет самообладания. И наверняка он придумал, как сохранить боеспособность своих псов. Ведь он же этого ожидает!

И вообще – из чего следует, что «выпейменя» сработает именно так? Именно как повсеместное раскрытие гейтов?

Но это неважно. Малыш будет спасен. И эти двое, охотник и оборотень, уцелеют и вернутся во Фриланд. Даже если не сразу – ведь возможен такой неудачный расклад, что у них не получится вернуться сразу. Все равно они найдут способ, они придумают, как вернуться. В этом я не сомневаюсь.

Я только сейчас понял: я совсем не ожидал, что он так безропотно уйдет. Но он ушел. Он же видел, на что способен Вуул. Он же видел Яму! Всё, что там происходит – просто. И всё это вполне можно воссоздать в Лабиринте.

Неужели Морган думал, что я всё это выдержу?

Рыжий уверен, что потеря человеческого облика – это вовсе не так уж страшно. И даже поправимо. Неужели и Морган тоже так думает?

Ну, может быть. Ведь он был на войне и знает, как это происходит.

«Не трясись, всё получится»? Что может быть глупее!

Морган ушел и не оглянулся. Он прав, конечно: ведь в лапах Вуула Малыш. Это куда страшнее... всего.

Да и потом: сейчас ведь в Лабиринте вообще принято так себя вести. Сейчас совершить предательство – это все равно что потерять невинность. Сначала немножко больно и неприятно, но надо потерпеть и пережить. И, скорее всего, всё будет хорошо.

Я считаю дни. Срок приближается гораздо быстрее, чем мне хотелось бы. Вряд ли я могу ошибиться: на маяках Фриланда на пульте управления лампой всегда есть очень точные часы и календарь. Я поставил таймер на вечер того дня, который предшествует празднику. Потому что перед уходом я хочу последний раз переночевать в нашем Доме.

Он тут совсем недалеко, я всегда чувствую как будто его теплое сонное дыхание у щеки. Аои-тян сейчас там одна, если только проводники не используют сад как точку выхода в Лабиринт.

По крайней мере одно лекарство от любви мне точно известно.

Каждый лабиринтец его знает.

Уже много дней с моря дуют свирепые снежные ветра, и маяк оброс длиннющими сосульками, как устрашающей косматой бородой. Утром я хожу гулять по скользкому замерзшему морю, и солнце тускло, как в Исландии, светит над горизонтом, мигает красным глазом, ныряет в туманной морозной дымке. Нос замерзает, ноги коченеют, я поворачиваю назад, набираю полную охапку дров из штабеля, тащу ее наверх и отогреваюсь около железной печки.

Но сегодня солнце разогнало тучи и поднялось повыше, с сосулек льется, снег вокруг маяка размок в непролазную кашу. Относительно твердой осталась только одна тропинка, уводящая через каменистые холмы от моря.

Через Теслу, мимо нашего Дома, к Границе.

Прощай, мой дорогой лабиринтец. Сейчас я запакую тетради, а завтра оставлю кому-нибудь в городе с запиской: «Отправить на случайный адрес в Лабиринте».

На этих словах почерк в рукописи меняется. Он похож на почерк Дмитрия Печкина, но все-таки это уже совсем другая рука.