Текст книги "Письмо в Лабиринт (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Печкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

Глава 3. Только одна дорога

1.

Мы идем. Я выбрал направление от центра к окраине, но, в принципе, направление не важно: важно внимательно смотреть по сторонам. Прохожие с удивлением провожают глазами нашу компанию; но примерно через пару часов многоголовый простуженный монстр толпы, с деловитой усталостью стремящийся самоустраниться из жизни мира, худеет, истощается и окончательно втягивается до утра по многочисленным норам.

– Слышь, Печкин, а я у тебя никогда не спрашивал, – говорит Баламут. – А трудно это?

Похоже, он наконец начал выходить из своей идиотской роли. И чем быстрее это произойдет, тем лучше.

– Что – трудно? – спрашиваю я.

– Ну вот... искать.

Мы теперь идем вдвоем: Морган, когда мы свернули с людных улиц, оказывается то впереди, то позади нас.

– Нет, искать не трудно, – говорю я. – Ты просто идешь, идешь... и приходишь. Это вопрос даже не выносливости, а... сноровки, что ли.

– Завидно, – говорит Баламут. – Везет же кое-кому.

Я усмехаюсь.

– Искать-то не трудно. А вот послания доставлять иногда трудно, искать адресатов, разговаривать. И вообще с людьми разговаривать. Я же, понимаешь ли, не умею, как некоторые, втереться без мыла в любую тусовку. Между прочим, как ты поладил с байкерами?

– Ну, там проблем не было, – легкомысленно говорит Баламут.

– Я бы не отказался это узнать... на будущее, – я ловлю себя на ворчливых интонациях: так говорит Капитан, когда он недоволен собой. – Ну просто, а вдруг понадобится.

– Да там... ну, нашлась пара общих знакомых, – туманно отвечает Баламут.

– Понятно, – говорю я. Мне следовало самому помнить, что Рыжий способен даже с зулусами в Африке найти пару общих знакомых. – Ну, а я вот раньше аж на стенку лез иногда, от невозможности с людьми объясниться. В общем-то, и до сих пор... Недавно, да вот совсем на днях, разговариваю с одним. Сидели вместе в агентстве ждали приема, он тоже репетитор. Не помню уже, с чего началось, но у нас же там две темы: за тупость учеников и за деньги. «Вот если бы образование финансировали, то и дети бы теперь не были такими тупыми, и страна бы не разваливалась». Вру, три темы: еще за политику. «Если бы образование финансировали, – говорю, – то такие фрилансеры, как мы с тобой, шли бы работать в систему. И пришлось бы тогда нам с тобой забыть все эти разговоры за свободолюбие, и детей бы мы учили не для результата, а для галочки». – «А их, говорит, одна хня, бесполезно». Потом так пригорюнился и говорит: да, чувак, прав ты, нету выхода нигде. «Ну не знаю, – говорю. – По мне, так выхода как минимум два. Слышал какие-нибудь слухи там про рай, про ад?»

– А при чем тут рай и ад? – немедленно ощетинивается Баламут.

– Ну, вот я же и говорю, невозможно объяснить это на их языке, – примирительно отвечаю я. – «А, – говорит он. – Ты еще надеешься. Только тебя обманули, чувак. Никто оттуда еще не вернулся, чтобы рассказать, что это не брехня».

Баламут крокодильски ухмыляется.

– Вот-вот. Я его спрашиваю: а, может, ты стук колес слышишь, нет? По рельсам. «Желтая стрела», всё такое. Но этого он уже не понял. И как давай допытываться: ты в это всерьез веришь? Медитируешь по утрам и вечерам? Или группы развития личности посещаешь? Или ты фантастику пишешь? Нет, говорю, просто я на самом деле ангел.

Баламут коротко заржал.

– Вот и он так же похохотал и говорит: лучший способ быстро попасть в рай – это хороший косяк!

– Ну, а чего ж он еще сказать-то мог? – проговорил Баламут, морщась. Примерно на этом этапе у него всегда начинает болеть голова. – Косяк, это уж без базара... И что?

– Да ничего, – сказал я. – Так и разошлись. А раньше я бы в бой кинулся, начал бы его убеждать. Сказал бы: это никакой не миф, не метафора, это место совершенно настоящее, во многих смыслах оно гораздо более... конкретно, чем то, в котором ты живешь. Когда ты его видишь, сразу становится понятно, что таким должен бы быть мир людей – тот, который предназначен для того, чтобы в нем люди жили. А это – просто рекреация для заблудившихся. Матрица. Лабиринт. А если продолжать блуждать, то легко добраться... и до ненужного выхода. Вспомни, сказал бы, как сам в детстве отсюда выходил. Дети, как правило, прекрасно понимают, о чем речь. Да и взрослые всегда имеют шанс вспомнить. – Баламут кивнул, шагая вперед: он это знал лучше других. – Но ведь я и сам лет в пятнадцать чуть не забыл. А задача, на самом деле, чисто практическая. Если бы к этому не было принято относиться как к чему-то... не совсем приличному, что ли.

Баламут кивнул и, сморщившись, принялся растирать затылок.

– Голова? – спросил я.– Угу. Пока терпимо. Где там наш суперхиро, ты его видишь?

Я пожал плечами. Морган опять куда-то пропал из поля видимости, но за Моргана я не беспокоился. В принципе, я не беспокоился и за Баламута. Потому я и путешествую с этими двоими: в нужный момент они, как правило, знают, как нужно себя вести.

2.

– Эй, Печкин, – спустя еще час сипло говорит сзади Баламут. – Мы что, вокруг света собрались?– Гораздо дальше, – отвечаю я и останавливаюсь у фонаря. – Ходить по кругу – это не наш выбор. Мы должны идти прямым путем.

Мы теперь идем по спальным районам. Я не тороплюсь, но Баламуту тяжело: он давно с присвистом дышит, по серому в фонарном свете лицу катится пот. Хоть мне его и жаль, но пока что я никак не могу ему помочь.

– Палитесь, мистер Пинкман? – сказал над нами голос Моргана, и мы оба вздрогнули, а Баламут картинно схватился за сердце и принялся озираться. Капитана мы обнаружили в двух шагах, за кругом света, но только когда он спустил с лица черную повязку.

– Вот тебе твои эксперименты с гомеопатией, – сказал он, сбросил с плеча вещмешок и принялся копаться в нем. – Вот тебе – море сушеными грибами тушить. Когда-нибудь и вообще не дойдешь.... И лично я тебя тогда на себе не потащу.

– Убеждай меня полностью! – сипло провозгласил Баламут, упираясь руками в коленки. – Да, дорогой мой человек-паук! Соглашусь с тобой снова! Привычка идти по стопам Тимоти Лири изрядно подрывает способность к прямому пути!

Капитан застегивает рюкзак и протягивает Баламуту таблетку. Тот поспешно глотает ее, благодарно мычит.

– Но, – продолжает он, справившись с голосом, – ясность моего восприятия, к счастью, сейчас играет крайне второстепенную роль. Вот если бы исследователем глубин подсознания заделался Митька…

– Пойдем, – говорю я. На обезболивающее у меня надежда плоха.– Верблюдам в игольном ушке делать нечего. Редко и праведник спасется, где же грешник явится, – назидательно говорит Капитан.– А кто это тут у нас праведник-то, а? Ты, что ли, у нас тут праведник-то, а, ниндзя из Бердичева?– Марш вперед без разговорчиков... Мальвина…

Я улыбаюсь, слушая их перебранку за спиной. Я отлично знаю, что если сейчас случится что-то неладное, и Морган, скажем, вдруг скомандует нам «бегом», то Баламут без единого возражения пробежит хоть двадцать километров. Несмотря на собственную уверенность в том, что на двадцать первом упадет замертво – уверенность, прошу заметить, обоснованную. А если Баламут упадет замертво, то Морган взвалит его на себя и понесет, несмотря на всё свое морализаторство. В общем-то, в нашей истории бывало и не такое. История нашего дримтима полна причудливых коллизий.

Взять хоть причину, по которой мы трое снова добровольно оказались в Лабиринте!..

3.

Спустя еще два часа мы вышли в пригороды.

– Я бы начинал думать о ночлеге, – сказал справа от меня голос Моргана. Вслед за голосом весь он вынырнул из темноты и зашагал рядом.

Уснувшие ветхие пятиэтажки теперь перемежались с гаражами, автостоянками и пустырями, огороженными панцирной сеткой. Мы шли по грунтовке, слабо виднеющейся во мгле. Поднимался сырой туман.

– Мы-то, может, и поискали бы еще, но вот этот фрик скоро не сможет переставлять ноги, – сказал Морган.

Баламут еще ни разу не отстал от меня ни на шаг, но сейчас на слова Капитана ничего не ответил. Это был плохой признак. Я остановился и сказал:

– Я тоже устал. Какие будут предложения?

– Там трасса, – Морган кивнул в направлении гудящего в полукилометре к северу автобана. Мы только что вышли из скопления гаражей, прямо перед нами чернел перелесок. Возможно, днем он показался бы прохожему пыльным и редким, но сейчас это была сплошная глыба мрака. – Наверняка на трассе есть забегаловки с комнатами, – добавил Капитан.

Мне не очень понравилась эта идея. Пешим ходом ночью шарашиться по пригородной трассе? Вслепую искать на ней хоть сколько-то пригодные для ночлега забегаловки? К тому же поднимался туман, и наступало самое лучшее время для поисков.

Но Морган редко ошибался в оценке физических возможностей – как своих, так и чьих бы то ни было. В конце концов, спешить нам было некуда. Не сегодня, так завтра; не завтра, так через неделю. А зато Баламут успеет за это время вернуться в действительность.

– Осень – не самое лучшее время для ночевок в лесу, – добавил Морган.

– «Закатан в асфальт тот лес, в котором нам было явлено то, чего не скажешь в словах», – неожиданно произнес Баламут. Морган мельком глянул на него и одобрительно проворчал:

– Что, вытрезвился, лишенец?.. Ничего. Всё не закатают. Печкин, я сейчас уйду немного вперед, посмотрю, что там. Не теряйте меня, если что.

– Тебя потеряешь, – безнадежно проговорил Баламут. Он устало глядел в темноту и гримасничал от головной боли, неловко шаря ладонями по бокам. Я тяжело вздохнул и в последний раз обернулся к городу.

Стена одного из гаражей, обращенная к перелеску, была покрыта граффити – видимо, совсем недавно, я даже почувствовал запах краски. В траве валялся забытый баллончик. Я невольно остановился, поразившись, с каким искусством изображена тема.

Лесная дорожка. Туман, поднимающийся от нарисованной травы – он почти переплетался с туманом, стелющимся по грунтовке. Фонарик в ажурном колпачке, висящий на ближайшем к зрителю дереве. Еще множество таких же фонариков – и далеко, и близко в серебристой листве – кладут на листья широкую радужную россыпь золотых искр, и от этого вся картинка словно мерцает радужным гало. Тропа, начинающаяся у ног зрителя, теряется между гладкими, будто отполированными стволами.

На свете только одна дорога, она как большая река, и каждая тропка – ее проток, вспоминаю я.

Баламут дернул меня за рукав.

– Идем, Мить. Не спи.

– Это ты не спи, – я не двигаюсь. – Где там наш Рембо Бальбоа? Мы пришли.– Лол, – прошептал Баламут, обернувшись. – Эй, Капитан! – завопил он, мгновенно повеселев.

Из темноты снова возник Морган, сдирая с лица маску.

– Платформа девять и три четверти, ну, – весело сказал Баламут, изучая рисунок. – Убейся об стену, чувак!

– Не капризничайте, барышня, – проговорил Морган. Он смотрел на лесную дорожку с каким-то трудноопределимым выражением, больше всего напоминающим восторг. Каждый раз мне было странно видеть этот детский восторг на его грубо слепленном лице.

– После вас, товарищ Печкин, – сказал Баламут.

4.

Было время, мы вели бесконечные споры о том, какую реальность из двух следует считать «настоящей». Но лично для меня никогда не существовало этого вопроса. В самый момент перехода мои собственные слух, зрение, осязание, нюх и даже, кажется, печенка однозначно голосовали за единственный ответ.

Мы идем по лесной дорожке. Фонарик в ажурном колпачке уже остался позади, но я знаю, что оглядываться пока не стоит. Настоящий мир проявляется сквозь вторичную реальность, как проявляется шедевр под рукой реставратора сквозь намалеванную поверх картины мазню. Я всегда был уверен, что это может произойти где угодно и с кем угодно.

Но лично мне всегда нужна какая-то точка опоры.

Я иду.

Я знаю, что сейчас даже мое настоящее тело как бы проявится, станет другим – лучшим, более удобным, более приспособленным для реальной жизни.

Я не оглядываюсь: я знаю, что Баламут не отстанет от меня, да и замыкает нашу маленькую колонну Капитан, на которого можно положиться во всех случаях жизни, и он точно не даст никому потеряться. Я знаю, что сейчас синие волосы Баламута теряют химическую завивку и вылезают из-под банданы, приобретая свой натуральный огненный цвет, что его кожа темнеет, осанка выправляется, походка становится танцевальной, а лицо заостряется. Я знаю, что мои собственные волосы тоже выцветают, светлеют, и кожа светлеет тоже, и я тоже становлюсь легче и тоньше; а вот у Моргана внешность не меняется почти совсем. Я перехожу на бег, скидываю на землю пальто и наконец на неширокой поляне со вздохом падаю в траву под небом, сплошь покрытом звездами.

Тишина после ночного зудящего городского шума кажется полной и всеобъемлющей, как это небо. Но потом в мое сознание тихо вступают шепот ветра в траве, стрекотание насекомых, мерный сквозь равные промежутки свист какой-то птицы в лесу и еле различимый мелодичный перезвон в листве лунных деревьев – знакомые звуки милого моему сердцу Фриланда.

Глава 4. Мы дома

1.

– Мить, голова, – услышал я сбоку стон Баламута. Я сел и завязал волосы в узел, а потом взял его голову к себе на колени и положил ладони ему на лоб. Морган сидел рядом с нами, откинувшись на руки, и молчал. И только дышал – как ныряльщик после долгого погружения или солдат, скинувший противогаз после газовой атаки. Страдальческие морщины на лице Рыжего понемногу разгладились, веки перестали подергиваться.

Наконец он удовлетворенно вздохнул и, приоткрыв один глаз, томно спросил:

– Доктор, я буду жить?

– Плохо, но недолго, – ответил я и снял руки с его лба.

Хорошо бы было все-таки убраться подальше от Границы. Я огляделся. Где это мы вообще? А! Всё ясно. Только раньше тут не было лунных деревьев.

– Автопилот! Глаз-алмаз! – с удовольствием объявил я. – Тесла тут в двух шагах! А? – я ткнул в бок вальяжно раскинувшегося Рыжего. – Хвалите меня и превозносите!

– Что это такое? – заинтересовался Баламут, перевернувшись на живот.

Морган вертел в руках пустотелую твердую коробочку, внутри которой на длинной тычинке качалось единственное семечко. Это был колокольчик лунного дерева, их много валялось вокруг нас в траве. Пользы от них не было никакой, кроме всегдашнего почти неслышного перезвона в листве. Этот колокольчик был гораздо больше обычных – длиной, наверное, в целый дюйм, и не чисто-белый, а с фиолетовыми прожилками. Морган встряхнул его, взяв за стебелек, и колокольчик отозвался отчетливо и мелодично.

– В тебе проснулся внутренний ребенок? – деловито осведомился Рыжий. – Или ты решил заняться ботаникой?

– Ну да, – пробормотал Капитан. – Давно, понимаешь, мечтал... Как раз по мне, понимаешь, занятие…

Тут он вдруг округлил глаза, глядя мимо моего плеча, и я обернулся.

Как ему удалось подобраться незамеченным, никто не ведает. Конечно, мы были изнурены переходом, заняты игрушкой и вообще еще не успели восстановить какой-нибудь нюх и слух. Но все-таки хоть один из нас должен был услышать шуршание травы под маленькими башмаками. Или треск кустов, во множестве оставляющих сучки на рукавах пухлой куртки, разрисованной покемонами.

Это был малыш. Елки-палки! Это был тот самый малыш из аэрорельса.

– Человеческий детеныш, – промурлыкал Рыжий и деликатно зевнул, со щелчком захлопнув пасть.

Малыш не отреагировал. Он брел по поляне, путаясь в траве, и глазел по сторонам, а мы глазели на него, боясь пошевелиться. На нас он взглядом не задерживался, и я понял и сказал этим двоим:

– Это сновидец.

– А, – сказал Морган и расслабился.

Маленький путешественник нагнулся, поднял из травы цветок лунного дерева и принялся его изучать. Морган прицелился и аккуратно кинул свой колокольчик – прямо под ноги малышу. Колокольчик звякнул в траве глухо и тоненько, как велосипедный звонок. Малыш снова нагнулся. Поднял колокольчик, рассмотрел. Задрал голову и принялся изучать крону над собой. Я сказал:

– Он вполне может еще стать проводником.

– Мечтай, – сказал Рыжий и снова зевнул.

– Ну, сколько ему? Семь, восемь? У него очень много шансов.

– Если он не испугается, – сказал Рыжий.

– Если никто пугать не будет, – поддел его Морган.

В ближнем Пограничье начинающего путешественника вряд ли что-то могло бы испугать. Самыми страшными существами здесь были мы – выходцы из Лабиринта. Однако во сне человек часто видит Страну более пугающей, чем она есть на самом деле. Сны о Стране – самая верная дорога к тому, чтобы ее забыть.

Но всегда хочется надеяться на лучшее.

2.

– Вы ведь приглядите за ним? – спросил вдруг Морган, когда малыш, изучая колокольчик и путаясь в траве, пробрел через поляну и скрылся в кустах.

– Конечно, – ответил ему новый голос. Как будто перезвон в листве приобрел человеческое горло. Я огляделся. Точно: в развилке ветвей ближайшего дерева сидел дозорный. По имени я его не знал, хотя видел не впервые.

– Йо, бро, – лениво сказал Рыжий дозорному. – Вотс ньюс фром зе Сити?

– Привет и тебе, оборотень, – отозвался дозорный. – А в Городе всегда много нового. Проводник, – обратился он ко мне, – мы пришли сказать, что рады вас видеть. Сегодня вы изнурены долгим заточением. Отдыхайте. А завтра с тобой придут встретиться те, кто давал тебе поручения.

– Спасибо, – сказал я. Я тоже был рад его видеть. Я обрадовался бы сейчас любому человеческому лицу. Каждый раз, переходя Границу, в глубине души сомневаешься, что здешние обитатели снова захотят с тобой разговаривать. – Я в первое время буду, как обычно, в Тесле.

Дозорный кивнул и улыбнулся.

– Мальчика мы тут видели уже много раз, – сообщил он Моргану. – И он гуляет не только во сне. И он способен о себе позаботиться гораздо лучше, чем думает кое-кто из здесь присутствующих.

– Или чем сами они способны позаботиться о себе, – добавил откуда-то сбоку и сверху еще один звонкий, но негромкий голос, и из листвы с разных сторон послышался сдерживаемый смех – как будто засмеялись деревья.

– Тю, – отозвался Морган, лениво поглядывая на небо, – хорошо некоторым смеяться на воле. Посмотрел бы я, как бы они повеселились в Большой Сети…

Дозорный снова кивнул. Закинул лук за спину, отцепил от пояса флягу и небольшой мешок и кинул мне.

– Поздравляю с удачным побегом. Добро пожаловать в Свободную Страну.

Он шевельнулся и исчез. Скорее всего, спрятавшихся дозорных не видел сейчас даже Морган. Но через пару недель мы снова приобретем способность замечать, как движутся фриландцы.

– Показушник, – лениво пробормотал Баламут и повозился, устраиваясь. – Все они, пограничные, показушники и пижоны, – громко сказал он. Тихий смех еще раз прокатился по ночному небу, а потом удалился в лес и затих. – Эй, Печкин, ты что, в одиночку есть собрался?

Я с трудом вытащил нос из подаренной сумки (аромат оттуда шел упоительный), достал хлеб и как можно аккуратнее, стараясь не крошить, поломал его на три части. Рыжий ревниво следил, чтобы ни одна часть не оказалась больше другой.

– А там что?

– Что-то новенькое. Вроде вина…

Некоторое время мы молча ели, и нам было хорошо. Даже позёр-Баламут, видимо, был не в состоянии оторваться от этой первой трапезы после долгого поста.

– Ну вот мы и дома, – наконец сказал Капитан и с удовлетворенным вздохом раскинул по траве руки. Он тоже ел лежа: все мы тут первое время были похожи на выздоравливающих после долгой болезни. – Жалко только, что зря сходили.

– Ну почему же зря, – в сторону пробормотал Баламут с каким-то индифферентным видом.

С минуту мы молчали, а потом Морган резко подобрался и сел, и мы оба уставились на Рыжего. Тот смотрел в сторону и с независимым видом дожевывал хлеб.

– Рассказывай, – сказал я.

Глядя в сторону, Баламут поиграл бровями.

– Ты хочешь сказать, что всё это время молчал, – начал я, – о том, что побывал…

Рыжий подождал, не договорю ли я, а потом пробурчал:

– Не был я там. Я ж не совсем еще двинулся.

– Да что ты говоришь, – пробормотал Морган.

– Тогда что? – спросил я.

Баламут покосился на меня и еще подумал, дожевывая хлеб. Проглотил. Почесал длинный шрам на тыльной стороне левой руки. Еще помялся. Потом все-таки дотянулся до своего смешного пластикового пакета и вытряхнул на траву его содержимое.

Это был продолговатый черный футляр размером примерно с дамскую сумочку. На боку у футляра поблескивал кодовый замок.

Глава 5. Здравствуйте, я почтальон Печкин

Это не настоящая моя фамилия, а прозвище.

Я – проводник-самоучка.

Дорогой адресат! Вряд ли я могу рассчитывать, что ты сразу понял, как же это мы прошли через стенку с нарисованным лесом и в какое это место мы в итоге попали. Трудно тебя за это винить: скорее всего, ты, как и большинство жителей Лабиринта, уверен, что Лабиринтом и ограничивается вся вселенная. Ну, а почему бы и нет? Очень сложно переубедить в этом человека, который либо никогда не выходил за пределы Лабиринта, либо напрочь забыл об этом опыте, даже имевшем место в раннем детстве. Лично я, например, давно уже не ввязываюсь в такие дискуссии; я и за изложение этой истории ни за что бы не взялся, если бы не чрезвычайные обстоятельства.

Лабиринт (который иначе называют Чертовым Колесом, или Великой Сетью, или просто Кругом) предоставляет своему обитателю неисчислимое множество очевиднейших доказательств того, что выйти из него нельзя. Ну, физики и математики знают, конечно, о возможности существования иных миров – но только на уровне теоретических выкладок.

Но никогда, мой читатель, не следует полностью исключать вероятность того, что тебе однажды удастся вспомнить; или обнаружить одноразовую дверь; или найти постоянный ключ, что, конечно, уже гораздо сложнее; или – этот способ является самым надежным для тех, кому исполнилось больше шести лет – найти проводника. И когда, перейдя Границу, ты придешь в себя (а прийти в себя после такого удается тоже далеко не каждому), ты обнаружишь, что попал в Свободную Страну.

В Лабиринте ее иногда еще называют Волшебной Страной, но на мой вкус, такое название гораздо хуже отражает суть. Разве не бывает чудес и в Лабиринте тоже? Да если уж на то пошло, там их иногда и побольше, особенно если иллюзии тоже относить к категории чуда.

Подозреваю, что магии предостаточно и в том – третьем – мире, куда ты, мой читатель, тоже можешь выйти из Лабиринта, если тебе очень не повезет.

Как лабиринтец может перейти Границу? Как, например, перехожу ее я? Боюсь, что я не смогу объяснить это. Описать технологию перехода из Лабиринта во Фриланд умеют, наверное, только в Городе. Ну, конечно, если сам Город не является легендой. Например, мы трое – а у нас не самые маленькие шила в пятой точке – в своих странствиях по Свободной Стране ни разу не нашли не только Города, но и дороги, про которую кто-нибудь мог сколько-нибудь уверенно сказать, что она ведет в Город. Но относиться к Городу просто как к мифологии аборигенов Фриланда – это не просто большая ошибка, это абсурд. Свидетельства существования Города рассыпаны по этой огромной Стране в таком множестве, что на них натыкаешься каждый день. Сами фриландцы при встречах между собой только и говорят, что о Городе, и даже мы трое не раз встречали тут путников, одетых в фиолетовое и крайне неохотно отвечающих на вопросы. Тут принято думать, что это и есть постоянные обитатели Города.

Вообще вопрос о Городе всегда до чрезвычайности занимал нас троих. Но, к сожалению, мы всегда были вынуждены ограничиваться только обрывками случайно услышанных разговоров, фантазиями и предположениями. Даже относительно общего устройства и облика Города наши мнения разнятся. Мне, например, кажется, что он должен быть похож на Город-Солнце. Баламут думает, что это скорее тот Город, который нечаянно создал в ранней юности один злоупотребляющий волшебными смесями демиург, которого условно именуют сэром Максом. А Морган всегда считал, что это известный всем город-сад с двумя запретными деревьями посередине.

Но мы прекрасно понимаем, что и наш опыт путешествий, и вообще наш жизненный опыт очень мал для того, чтобы наши гипотезы могли отражать действительность. Даже по сравнению с простыми фриландцами мы выглядим как выводок беспомощных котят, случайно выползший из подвала огромного дворца. Долгое время я, например, был уверен, что бескрайние леса, луга, горы и пустыни Пограничья – это, собственно, вся Страна и есть.

Где бы ты, мой читатель, ни выбрался из Чертова Колеса, ты всегда первым делом оказываешься на Границе. Ты никогда не перепутаешь Пограничье с другими областями Страны, но обычно невозможно сказать заранее, в какой район Пограничья ты угодишь в данный конкретный переход. Однажды мне удалось поговорить с проводником из Города (а в Городе существует Академия проводников, являющаяся частью Университета). Когда я у него спросил, известна ли ему протяженность Границы, он засмеялся. «Ну конечно, известна, – сказал он, – но кому от этого легче? Длина Границы – это длина замкнутой на себя прямой». Если, мой читатель, ты слабо знаком с математикой, то могу тебя уверить: этот ответ и правда имеет очень мало практического смысла.

Но независимо от того, что означает этот ответ, длина Границы невообразимо огромна. Это показывает даже мой собственный опыт. Когда я только учился, я мог выпасть из Круга вообще в любой ее точке. Конечно, мне в мои пять лет это было поначалу совершенно все равно. Но потом у меня появились любимые места, и я научился выходить к ним. Одним из таких мест, например, является городок Тесла на морском побережье.

Так вот, относительно физических свойств этой Страны я ничего, к сожалению, сказать не могу. Но все же кое-какие знания любой путешественник-лабиринтец тут усваивает очень скоро.

Прежде всего, все три мира:

и Фриланд с бесконечным разнообразием его опасностей и красот;

и Лабиринт, где человек, планеты и солнца вечно движутся по кругу;

и тот третий мир, о котором я пока лучше ничего говорить не буду –

это совсем не три разных места.

Однажды – мне было одиннадцать лет – я впервые застрял в этой Стране на ночь. До позднего вечера проторчал в городе-заводе гномов (так я тогда называл Малый Народ, а они не обижались). В городке было так много диковинных устройств, а хозяева так охотно рассказывали о них, и все это вместе было такой редкостью в Пограничье, что я вспомнил о времени только заполночь. Отверг предложение хозяев переночевать и побежал к Границе. И заблудился. Несколько темных часов проворочался под гигантским орешником, мучаясь беспокойством. Утром я, конечно, сообразил, что мне нужно было еще вчера не сомневаться и все-таки идти по узкому проходу под горой, облицованному кое-где отвалившимися плитками из черного обсидиана. Проход довольно быстро превратился в заброшенный тоннель подземных коммуникаций и вывел-таки меня прямиком чуть не в мой двор. Но всё равно, пока я лазил по пещерам и тоннелям, время прошло, и домой я попал только ближе к вечеру.

Я был уверен, что дома меня ожидает светопреставление. Но мама только сказала: «Вынеси мусор» (и добавила что-то о неспособности современных подростков самостоятельно понять, что необходимо для жизни). А отец вообще не поднял головы от лэптопа. Осторожные расспросы показали, что они совершенно уверены: утром я был дома, а днем, и вчера и сегодня – в школе. Более того, открыв дневник, я обнаружил там две оценки. Вчера это была тройка по физкультуре, а сегодня – пятерка по географии. Урок географии проходил по расписанию аккурат в то самое время, когда раз когда я наконец залез в туннель под горой. Более того, все тетради пополнились записями, сделанными собственным моим почерком. Более того, я понял, что и сам всё это помню! Помню и вчерашние уроки, и серый дождь по дороге домой, и как я вечером гляжу из окна, а под окном ползет бесконечная вереница мокрых машин. Воспоминание было смутным и каким-то стершимся, как будто вчера я одним глазом посмотрел наискосок какое-то нудное кино. А вот спина у меня ныла явственно и даже, я бы сказал, немножко слишком назойливо. Еще бы: очень плохой постелью были корни гигантского орешника! Поэтому я не мог думать, что они мне примерещились. Даже если бы у меня не было сувениров от вчерашних моих знакомых, которые я на следующий же день весело проторговал в школе!

С этого дня моя жизнь изменилась навсегда. И как ни сложно было мне потом жить с моим странным умением, я ни разу в жизни не захотел, чтобы его у меня не было...

Далее, разница между тремя мирами заключается в том, что смерть в них имеет разную силу.

Все жители Великой Сети уверены, что смерть для человека неизбежна. Дорогой мой лабиринтец! У меня есть для тебя новость, не знаю уж, плохая или хорошая: не везде это так. Для обитателей Свободной Страны смерть отодвинута на такой неопределенно долгий срок, что ее смело можно считать если не несуществующей, то по крайней мере несущественной. Некоторые фриландцы именно так и толкуют название своей Страны: «свободная от смерти». Живя во Фриланде, ты не стареешь. Когда я впервые это заметил, то ошалел и обратился с этим вопросом к аборигенам. А те только плечами пожали. Оказалось, что для них это очевидный факт. «Ну, конечно, в нашей Стране тоже можно и устать, и заболеть, и даже погибнуть, – сказали мне. – Но ни у кого еще тут не получилось умереть от монотонности и отчаяния, как это чаще всего происходит с лабиринтцами в их Клетке».

Думается, в Третьем мире, где я никогда не был и надеюсь никогда не побывать, эти самые монотонность и отчаяние составляют самую суть существования.

А в Городе – может быть – их нет вовсе. Но проверить у нас никогда не было возможности. Мы считаем Фриланд своим домом, потому что эта Страна всегда относилась к нам гораздо добрее, чем Лабиринт. Но мы – всего лишь котята, рожденные в подвале.

Логика подсказывает мне еще одно соображение. Если я каким-то образом присутствую одновременно и в Свободной Стране, и в Лабиринте – то некий аспект меня должен находиться и в Третьем мире.

И где-то во мне живут немые воспоминания о нем. И если бы мне кто-то об этом что-то рассказал, я бы вспомнил, как вспоминает человек пережитую в раннем детстве ужасную травму, когда ему об этом рассказывают.

Эта мысль неизменно бросает меня в дрожь.