Текст книги "За Байкалом и на Амуре. Путевые картины"

Автор книги: Дмитрий Стахеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

VII

Теперь Маймайтчин опустел и больше никогда ему не оживиться, хотя наши торговые дела с Китаем и развились. Маймайтчин – это наше прошлое и, как всякое прошлое, невозвратен: дела с Китаем, в таком виде, в каком они были в Кяхте, более не повторятся, потому что и отношения наши с Китаем теперь другие и купечество наше стало умнее и сообразительнее, чем прежде.

Но, начав нашу статью историческим очерком развития торговли, мы и окончим ее последовательным рассказом о падении Маймайтчина.

Во время перевода таможни в Иркутск был разрешен впуск кантонского чая через петербургскую таможню. Русские купцы, получив сбавку пошлины на чаи, сначала были довольны и надеялись на то, что будут в состоянии конкурировать с чаями, привозимыми в Россию морем. Китайцы, глядя на них, тоже потирали себе руки и ждали большого развития торговли. Но немного прошло времени, и на Кяхте вместо восторга была скорбь и стенание великое, китайцы крепко призадумались: во многих фузах были большие запасы чаев, которых продать было некому, потому что Нижегородская ярмарка огрела кяхтинцев и их доверителей двадцатью рублями убытка на каждый ящик чаю. Дела многих китайских фуз пошатнулись, чаи пришлось продать в убыток, кредит они свой внутри Китая оправдать к сроку не могли, – ну, словом, все пошло врозь. Так мало-помалу, в продолжение некоторого времени, китайцы вытряхивали из карманов часть барышей, приобретенных ими во время векового существования торговли. Они, хотя и находились в печальном положении, но все-таки не унывали, потому что надеялись на поправление дел в будущем: «перемелется, мол, все мука будет». Дело между тем перемололось действительно и муки для китайцев не вышло, а вышло то, что вследствие договора тяньдзинского, мы, русские, получили право ездить внутрь Китая и производить там торговлю.

Это было для маймайтчинских китайцев страшным ударом.

Несмотря на всевозможные хитрости и препятствия, которые они устраивали для того, чтобы помешать водворению русских внутри Китая, но все-таки не могли помешать этому, и русские караваны двинулись в неведомый до того времени Китай.

Маймайтчинские торговцы стали посылать гонцов к своим главным акционерам в Калган и Сань-син, писали им об опасности, которой подвергается маймайтчинское дело, и предлагали свои советы. Те, в свою очередь, хлопотали перед главными начальниками в Пекине и предлагали взятки за то, чтобы не дозволять русским ездить с товарами внутрь страны. Чиновники брали деньги, притесняли сначала русских, как только могли и как умели, но не могли открыто действовать и остановить движения караванов. В продолжение трех лет русские до того ознакомились с Китаем, что образовали там свои постоянные конторы.

Маймайтчинские китайцы совсем упали духом. Стали они понемногу выбираться из Маймайтчина, предчувствуя невозможность вести дело по-прежнему.

А по-прежнему дела идти не могли по следующим причинам:

С разрешением проезда внутрь Китая русским открылась возможность знать, какая цена существует на чай на месте его приготовления, какие цены на китайских рынках русским товарам, какие в Китае пошлины и сколько расходуется на провоз чая из Китая до русской границы. До открытия свободной торговли никто из русских не имел этих сведений, да никто о них и не заботился. Духовная пекинская миссия занималась своими делами в Пекине; кроме миссии никто не мог доставить какие-либо сведения о китайских торговых делах, а миссию об этом не просили, да, конечно, никому и в голову не приходило мысли разузнавать о китайских торговых делах, благо кяхтинская торговля шла хорошо, давала большие барыши, оставалось только радоваться, задавать лукулловские обеды и сидеть сложа руки.

Во время продолжения докараванной торговли, китайцы очень хорошо знали о полном неведении русских относительно состояния торговли внутри Китая и старались, насколько было возможно, обращать это неведение в свою пользу. Получались, например, ими торговые сведения из Китая, они не обнародовали их до вечера, то есть до того времени, пока все китайцы не возвратятся из Кяхты в Маймайтчин и потом уже, заперши ворота, делали общее собрание, на котором сообща решали, как вести себя в отношении к русским, в каком смысле передавать им те или другие новости о торговых делах в Китае, чтобы не повредить своим интересам, и действовали в этом случае с редким единодушием.

Иногда даже нарочно они выдавали ложные сведения за истину, говоря, например, о возвышении цен на чаи в Калгане, или все в одно время начинали говорить об упадке цен на русские товары внутри Китая, или о понижении курса на серебро и золото.

Проверять эти сведения было конечно невозможно, оставалось верить на слово китайским рассказам!

Русские купцы, в свою очередь, не могли противостоять китайской хитрости, потому что никогда не умели сохранить в секрете получаемых из России сведений и, по свойственной русскому человеку откровенности, на другой же день рассказывали все китайцам. Китайцы, кроме того, что знали о русской откровенности, всегда старались разузнавать о русских делах подробнее, через русских приказчиков и наконец сами вслушивались в разговоры купцов между собою, притворяясь непонимающими русского разговора.

Впрочем, невозможности скрыть получаемые сведения были и другие причины: русские купцы сознавали, что удерживать в секрете получаемые сведения бесполезно, потому что нет никакой возможности действовать всем единодушно. Из всего торгового кяхтинского населения было не более трех-четырех торговых домов, которые вели свои собственные дела, а остальные все были комиссионеры, обязанные по своей должности исполнять без рассуждений приказания своих доверителей; доверители же жили внутри России и не знали хода кяхтинских дел в данное время. Напишет, например, доверитель в Кяхту, чтобы променять такие-то и такие-то товары на известный сорт чая по существующим ценам и отправить чай, непременно на такой-то месяц, в Москву или Нижегородскую ярмарку. Где же тут возможность соображаться с ходом дел и выдерживать цены? Есть ли какая-нибудь возможность противостоять единодушному действию китайцев в торговом деле?

В Кяхте до сего времени сохранились рассказы про разные торговые проделки китайцев.

Узнавали они, например, что такого-то товару получено русскими незначительное количество, товар привезен в Кяхту в первый раз в виде опыта, – и вот начинали китайцы усердно выменивать его на чаи, давая хорошую цену. Русские купцы, променяв выгодно товар, писали своим доверителям, что товар китайцам понравился и есть надежда на хороший сбыт его в будущем. Доверители, основываясь на полученных сведениях, посылали товар в большем количестве; получался он на следующий год в Кяхте, но китайцы наотрез от него отказывались.

– Почему же вы его не берете? – спрашивали удивленные комиссионеры.

– Потому что не нужно.

– Да вы же брали его охотно в прошлом году.

– Да, брали! Нужно было – потому и брали!

– Почему же теперь не хотите брать?

– Потому что больше не нужно. В Китае он теперь не требуется…

Комиссионеры вздыхали, жалели, что много выписали этого товару, а горю помочь не могли.

Товар складывали в пакгауз гостиного двора, лежал он там год, другой, третий; китайцы предлагали за него половину той цены, за которую он был куплен русскими. Комиссионеры писали своим доверителям о прекращении требования на этот товар и получали разрешение сбыть его с рук почем ни попало: что же делать, – не везти же его назад в Москву за 6500 верст.

Обмен совершался. Китайцы задавали русским обед, откармливали их своими разнообразными яствами, крысьим и собачьим мясом, угощали горячим вином – «майгулу» и были очень довольны, что дешево выменяли хороший товар.

Такие случаи бывали нередко и исключения не составляют, никто только не замечал этого в свое время, но вот пришло другое время – и все рушилось. Китайцы, несмотря на то, что всеми силами старались мешать русским в изучении Китая, несмотря на то, что их правительство не позволяло ни одному из своих подданных ехать на границу без знания русского разговорного языка, чтобы не дать русским возможности изучать китайский язык, – русские все-таки пробрались в Китай и хотя плоховато, но тем не менее настойчиво ведут свои дела внутри Китая. Кяхтинское училище китайского языка не принесло, конечно, никакой пользы, и русским, уехавшим в Китай, приходится изучать китайский язык на месте.

В то же время, когда русские караваны двинулись внутрь Китая, некоторые из небогатых китайцев стали пробираться в наши владения. Сначала они свободнее и чаще стали ездить в Троицкосавск, потом даже стали возить туда свои товары, чай, сахар-леденец и проч. За ними следом потянулись мелочники из предместья ынгороза и стали оглашать улицы русского города своими непонятными криками – обло! обло! (яблоки). Через несколько времени китаец в городе Троицкосавске построил харчевню и поселился в ней на постоянное жительство.

Китайцы покороче познакомились с русскими женщинами известного поведения и, по всему вероятию, в Забайкальской области скоро появится новый смешанный тип.

Через год несколько китайцев добрались до Иркутска, открыли там магазин с чаями и шелковыми материями, завели китайский трактир, довольно грязненький и плохонький. Впрочем, дела их идут в денежном отношении не очень плохо и вероятно в таком же состоянии будут продолжаться. Маймайтчин из рынка, снабжавшего чаями всю Россию, превратился в рынок, с которого чай расходится только по Забайкалью и Восточной Сибири; в Западной Сибири он уже встречается с чаем кантонским и не может с ним конкурировать – кантонский стоит дешевле.

В последнюю мою поездку в Сибирь я встретил знакомых китайцев в иркутской таможне.

Восторгам и радости не было конца.

– Митер! Митер!

– Стара плиятер!

– Э!

– Како пожива!

– Плиятер!

– Э!.. Джо та на! (Вот как!).

– Плиятер! Сердечна! Э!..

– Митер!.. Э!..

Чуть не плачут – обрадовались.

– Ну как ваши дела идут?

– Худа!.. Како можно.

– Прежни времи маймайтчински хырошанки быле!

– Теперь худа!

Погоревали о делах и разговор перешел на г. Иркутск.

– Ну как он вам нравится?

– Печински лучше…

– А телеграф-то? У вас в Пекине телеграфа нет.

– Э! Тута черта дела.

– Нама за черта плиятер нету…

На другой день они явились в мою квартиру.

– Здрасту, Митер!

– Стара плиятер!

После обычных приветствий, расспросов о здоровье, погоревали китайцы о Маймайтчине и потом попросили меня написать для них депешу, которую они хотели отправить в Кяхту к одному из русских комиссионеров, с передачею в Маймайтчин.

– Как же вы хотите посылать депешу по телеграфу, когда он по-вашему есть дело чертово?

– Э, нужды нету! Ты пиши. Нама чай фамильный сюда надо. Пиши.

– Тута ярова почта (телеграф), мы сами отдаем…

Зная расчетливость китайцев, я спросил, известно ли им, сколько стоит посылка депеши из Иркутска в Кяхту.

– Нет, неизвестна.

– То-то, смотрите. Телеграмма стоит недешево.

– А сколько плимерна? – спросили старые знакомые, навострив уши.

– Полтора рубля.

– Како можно такой слова? – закричали китайцы и от удивления привскочили на своих местах.

– Джо! (Ах!) Какой цена! – кричали они, широко раскрыв свои черные глаза. – Чево напрасна? Тута дела легоньки, только мало-мало постукать – полтора рубля!

– Жестоки!..

– Да ты, Митер, я подумай, врешь?

– Правда. Зачем мне врать?

– Яй боха (Ей богу)?

– Зачем божиться, говорю – правда.

Китайцы задумались, но однако порешили послать депешу.

Это было мое последнее свидание с китайцами.

Из последних известий, полученных с китайской границы, мы знаем, что Кяхтинская торговая слобода почта вся сгорела, сгорела и часть Маймайтчина; но нынешняя Нижегородская ярмарка дала значительную пользу на кяхтинский чай и это заставляет нас остановиться в произнесении приговора о невозможности существования Кяхты. Самые последние известия, полученные по прошествии нескольких месяцев со дня пожара, истребившего Кяхту, знакомят нас уже не с обгорелыми пепелищами кяхтинских торговых домов, а с новою планировкой улиц, с планами будущих зданий, которые предполагается построить из кирпича и камня, а не из дерева, как это было прежде.

Следовательно, нельзя заранее сказать, что ожидает нашу чайную торговлю и в какие отношения станем мы к нашим соседям китайцам. Прежнего Маймайтчина конечно уже не будет, такой пользы на чай, какую прежде драли с нас китайцы, конечно им не получить; да и наши купцы тоже должны проститься с прежними громадными барышами, но чайная торговля с Китаем может принять большие размеры, только не на границе, а внутри Китая. Следовательно, наша старуха Кяхта может снова помолодеть, сделавшись главным складочным пунктом, через который неминуемо должны проходить товары в Китай и из Китая. Можно надеяться, что горькие последствия ошибок прежних лет послужат хорошим уроком нашему купечеству.

От Кяхты до Благовещенска

I

Путь из Кяхты на Амур заставляет нас вернуться несколько назад. Мы снова на той дороге, по которой ехали в Кяхту. Опять перед нами бедный город Селенгинск, степная, лишенная видов дорога; снова бурятская кумирня, одиноко стоящая посреди безлюдной степи, наводит нас на прежние впечатления.

При проезде в Кяхту, мы своротили с почтовой дороги за 20 верст от г. Верхнеудинска. Теперь нам нельзя миновать этот город и потому мы должны сказать о нем несколько слов.

Верхнеудинск ничем не замечательнее Селенгинска, разве только тем, что стоит он при р. Селенге, тогда как Селенгинск отстоит от реки этого имени на несколько верст; впрочем, так называемый старый Селенгинск стоит тоже на берегу реки, но только в нем (т. е. в старом городе) осталось очень мало жителей, потому что бо́льшая часть из них переселилась на новое место.

Население Верхнеудинска значительно более, чем население Селенгинска. Первый имеет хотя какую-нибудь будущность, потому что с того времени, как открылся путь на Амур, город этот начинает несколько оживляться: то обозы тянутся через него, то проезжающие едут. Селенгинск же не имеет никакой будущности, и с того времени, как чайная торговля на Кяхте ослабела, этот городишко окончательно пустеет. Что же еще сказать о Верхнеудинске? Да более и сказать о нем нечего, даже и почтмейстера, подобного селенгинскому, в Верхнеудинске не оказалось, т. е. пожалуй, почтмейстер-то и есть, но он политикой совсем не занимается и думает только о том, как бы доказать проезжающему, что лошади все в разгоне…

В Верхнеудинске бывает ярмарка, на которую съезжаются торговцы со всего Забайкалья. Начало этой ярмарки в январе; но случается так, что Байкал замерзает позднее обыкновенного и товары, следующие из Иркутска, приходят на ярмарку после ярмарки. Таким образом ярмарка оказывается без многих товаров; но это нисколько не вредит делу: купцы, опоздавшие на ярмарку, вносят гильдейские деньги и открывают свои лавки. Со стороны купцов было ходатайство о том, чтобы время, назначенное для Верхнеудинской ярмарки, изменили и вместо января назначили ее в феврале. По всей вероятности это ходатайство теперь уважено.

Из Верхнеудинска путь идет по Бурятской степи до г. Читы (на расстоянии более 500 верст). По этой степи кочуют буряты, обладающие громадными стадами баранов и бесчисленными табунами лошадей. Селения очень редки; реки от почтового тракта далеко; ключи, орошающие степь, встречаются довольно часто, вода в них мягкая, светлая и холодная.

Чита – город без жителей; в нем не более тысячи человек всего населения. Этот город, вероятно, скоро заселится, потому что с открытием свободы золотопромышленности, открывается обширное поле деятельности для частных лиц. От воспоминаний о Чите всего более остается в памяти песок; самый город представляется мне теперь какой-то необыкновенной массой песку, – песок везде: при въезде, внутри города, в квартирах и при выезде – все песок, и поэтому Читу справедливо называют песчаным городом.

Из Читы в Нерчинск дорога гористая и сколько верст, столько подъемов и спусков по горам (расстояние 300 верст). Добраться от Читы до Нерчинска – подвиг; но зато зимняя дорога превосходна: путь по горам остается в стороне, а едут по льду реки Ингоды, которая называется Шилкой при слиянии своем с р. Ононом.

Наконец мы в Нерчинске.

Нерчинск лучше и многолюднее Читы. Стоит он при р. Нерче, впадающей в р. Шилку; эта р. Шилка (т. е. Онон, соединившийся с Ингодой) имеет в своем округе много горных заводов, для проплавки серебра и свинца.

От Нерчинска нам оставалось всего сто верст пути до станицы Сретенской, где мы могли расстаться с экипажем и пересесть на пароход.

В станице Сретенской мы прожили с 25 апреля по 1 мая, в ожидании пока очистится река Шилка ото льда. Почти все избушки казаков были заняты проезжающими на Амур и потому, волей-неволей, приходилось платить по рублю в сутки за помещение в дымной, вонючей и тесной избушке. Хотя в станице Сретенской есть гостиница, но она была задолго до нашего приезда набита проезжающими.

Немноголюдная, бедненькая станица в это время приняла какой-то суетливый характер, – по грязным улицам с утра до вечера торопливо сновали фигуры офицеров и чиновников: в это время жил в станице генерал-губернатор, в ожидании пути на Амур, и его присутствием объяснялась эта суетливая беготня по улицам. Вообще же преобладающий элемент был на стороне военных и гражданских чинов, частные лица как-то стушевывались в массе эполет и светлых пуговиц. Чем более очищалась река Шилка ото льда, тем суетливее делалось в станице, торопливее ходили соскучившиеся от ожидания проезжающие и хлопотали о получении билетов для проезда на казенном пароходе.

Начальство предполагало отправить два парохода. На одном отправлялся генерал-губернатор, а другой назначили для частных пассажиров. Мест оказалось мало и опоздавшие достать билеты должны были дожидать неделю или две до следующего парохода; некоторые с горечью на сердце выпрашивали себе места на купеческих баржах, отправлявшихся с товарами на Амур.

Первого мая река совершенно очистилась ото льда и вслед за ним тронулся первый пароход, на котором поехал генерал-губернатор со своим штатом. Конечно, не может быть и речи о том, чтобы на том пароходе, на котором изволил отправиться его высокопревосходительство, – могли быть частные пассажиры… Через несколько часов и мы отправились в путь. По Шилке мы проплыли превосходно, но у станицы Покровской, при слиянии Шилки с Аргунью[15]15
  Амур, как известно, начинается от соединения Шилки и Аргуни.


[Закрыть], нас встретил аргуньский лед и отчасти задержал наше плавание. У этой станицы мы догнали тот пароход, на котором плыл генерал-губернатор. Несмотря на то, что этот пароход уже снова отправился в путь, – мы остановились у берега: это сделано было для того, чтобы дать время губернаторскому пароходу уйти подальше, так как наш пароход был гораздо быстрее на ходу, а обгонять начальство и уйти вперед капитан не решился…

Путешествие до Благовещенска не представляло ничего замечательного, кроме пустынности и малого заселения берегов. Более или менее похожие одна на другую станицы поочередно сменялись, оставляя по себе воспоминание своим казенным видом, одинаковым и всегда большим расстоянием одной избенки от другой и отсутствием прочной оседлости. На пути от Сретенской станицы до г. Благовещенска всего две-три станицы более других населены и, видимо, их экономическое положение лучше. Албазинская станица, например, смотрится настоящим русским селом: раскинулась она на высоком берегу, на месте прежнего города Албазина; деревянная, весьма порядочного размера церковь построена на первом плане, на самом возвышенном месте, вблизи окопов прежнего города. Кроме Албазинской станицы, только одна станица Черняева имеет нечто напоминающее об оседлости; в ней тоже во время нашего проезда строилась церковь; а остальные станицы, как я сказал выше, сливаются в общую массу казенных поселений, плохо устроенных и зачастую не на месте поставленных…

На пятый день пути, подплывая к Благовещенску, мы опять догнали пароход, на котором ехал генерал-губернатор, и, таким образом, подошли к берегу в одно время с пароходом начальника края. На берегу теснилась небольшая толпа любопытных, палили пушки, народ ждал выхода на берег генерал-губернатора… Лишь только пароход остановился против губернаторского дома и начальник края вышел на берег, как толпа закричала: «Ура!». Генерал-губернатор сделал толпе под козырек и отправился, вместе с благовещенским губернатором, в коляске, осматривать молодой город.

Наконец пришла и наша очередь пристать в берегу. Вышли мы, стали осматриваться кругом, отыскивая глазами извозчиков, но не видели ничего подобного им. Таким образом, первое впечатление было самое невыгодное для г. Благовещенска.

Стали мы наводить справки и оказалось, что в Благовещенске об извозчиках, конечно, никогда не было и помину; на берег, для перевозки багажа, явилась только одна телега. Я пошел отыскивать сначала пристанище и попал на квартиру к одному чиновнику. Возвратившись к пароходу, я увидел весь берег преобразившимся: на расстоянии сажен ста лежали груды чемоданов, подушек, узелков, картонов и всякой дорожной всячины, ожидающей перевозки с берега на квартиры. Одинокая телега, принадлежавшая, как оказалось, переселенцу молокану[16]16
  Секта молокан переселена на Амур из Таврической губернии.


[Закрыть], уже совершила несколько переездов от парохода в пустынные улицы города и обратно. Только что она возвращалась к пароходу, как ее снова заваливали снизу доверху багажом и усталая лошадь снова плелась по пустынным улицам молодого города. Перед окончанием перевозки явилась на выручку какая-то колесница, служившая для перевозки бревен, и таким образом способ передвижения улучшился. С грехом пополам наконец дошла очередь и до моего багажа и кое-как я перебрался на квартиру.

Жена чиновника, моего квартирного хозяина, просила извинения, что не успела в мое отсутствие привести в порядок комнаты: на полу, на столе и на окнах валялись кусочки лент, обрывки кружев и разные принадлежности дамского туалета. Оказалось, что хаос происходил от предстоящего бала: в городе заранее знали, что начальник края должен быть на первом пароходе, и бал, в ожидании его приезда, был, как говорится, на чику[17]17
  На чику – на часах, на страже, поджидая кого; наготове; то же, что начеку (Толково-фразеологический словарь Михельсона) (прим. ред.).


[Закрыть], – в день нашего приезда он и устроился. Перед вечером муж чиновницы принарядился в полную форму, пригладился и принял праздничный вид; только одно не гармонировало в его фигуре с общим праздничным видом – это тревожные и частые посматривания в окно на небо.

– Что это вы так тревожно посматриваете в окно? – спросил я, занятый его озабоченностью.

– Видите, в чем вся суть, – отвечал чиновник, – нам с женой непременно нужно быть сегодня на бале, нельзя – служба: бал дается в честь главного начальника края и манкировать таким приглашением конечно никак невозможно.

– Ну так что же тут общего с вашим беспокойством?

– Да вот небо что-то хмурится, как бы дождь не прыснул; извозчиков ведь у вас нет, а явиться на бал мокрым опять нехорошо…

– Жаль мне вас!

– Что делать, – нельзя!..

Через несколько времени чиновник с супругой отправились на бал пешком, и так как туча действительно подвигалась, то они и спешили скорым шагом, не переставая ежеминутно посматривать на небо и вероятно подумывали, какую-то Бог даст погоду на обратный путь.

На следующий день в девять часов утра на берегу снова громыхали пушки, возвещая об отъезде начальника края. Он уехал далее вниз по Амуру…

Теперь скажем несколько слов о самом городе.

Благовещенск, как и все вообще поселения по Амуру, очень растянут вдоль берега; сразу видно, что город за уши вытянут в длину, чтобы казался многолюднее; но несмотря на это, он еще долго не дотянется до своей цели. Цель эта – устье реки Зеи, впадающей в Амур с левой стороны, в двух верстах от города. Препятствием к достижению этой цели служит главным образом, во-первых, ошибка при основании города, застроенного в 4-х верстах от устья Зеи, а во-вторых, малочисленность населения и в-третьих – станица Нижнеблаговещенская, построенная при самом устье Зеи.

Описывать Благовещенск я считаю совершенно лишним, потому что с того времени, как писал о нем г. Максимов, город почти нисколько не изменился, – прибыло два дома на берегу, да уничтожилось несколько землянок, замененных лачугами, построенными на второй улице.

Вслед за пароходами стали приплывать к Благовещенску и баржи с товарами. Интересно и поучительно это плавание барж. Отправляются они из г. Читы тотчас же по вскрытии р. Шилки и выгода каждого купца, конечно, проплыть по Амуру первым, – лучше поторгует. Сколько усилий употребляет каждый, чтобы плыть впереди, сколько затаенных желаний неудачи своему собрату кипит на его сердце! Стечение этих неуклюжих барок сильно оживляет город, в особенности по набережной улице.

Около берега стоят пять-шесть барж и идет в них торговля. Чиновники с супругами, казаки, казачки, маньчжуры и маньчжурки, – все спешат к баржам и производят в них нечто подобное толчее. Только к полудню около барж толпа редеет и делается посвободнее.

Я пошел посмотреть на торговлю, зашел в одну из барж, – покупателей было очень немного, да и те, видимо, зашли полюбопытствовать; только маньчжур со свой женой засматривался на занимавшие его часы с кукушкой; как на грех часы начали бить двенадцать и кукушка, припрыгивая, начала куковать. Маньчжурка раскрыла рот от удивления и дергала за полы своего мужа; маньчжур, заметно, и сам изумился кукушке и хотел приобресть ее в собственность, но чувствовал, что она должна стоить недешево.

– А сколько пятаки тута часа стоита? – спрашивает он купца.

– Много пятаки, – улыбаясь, отвечает купец: – рублями считать надо, пятаками не сочтешь.

– Ну плимерно сколько бумажки (ассигнации)?

– Десять бумажки.

– Пять бумажка! – сердито сказал маньчжур и хотел идти из баржи, во избежание соблазна, но умоляющий взгляд маньчжурки остановил его.

Публика из баржи поубралась, стало еще свободнее. Маньчжур начал торговаться с купцом, предлагал ему устроить мену на овес, рис, гречу, но купец менять не соглашался. Наконец торг порешили на восьми бумажках, купец уложил часы в ящик и маньчжур бережно понес их в свою лодку, так же бережно, как Плюшкин нес полученные от Чичикова кредитные билеты.

Дней шесть продолжалась оживленная торговля на баржах, а потом, в один день, одна за одной отчалили они от берега, стараясь не давать одна другой преимущества приплыть к станице ранее. Вслед за баржами, уплывшими вниз с красными товарами, стали приплывать к берегу Благовещенска баржи с бакалейными товарами – сыр, икра, макароны, горошек, варенье, стеариновые и сальные свечи, мыло и русское масло из Забайкалья, несколько лучше и дешевле маньчжурского. Опять спешат жители закупать так давно не виденные продукты, потому что в городских лавках (Юдина и Амурской комп.) еще с начала зимы все уже было распродано и, по словам жителей, зимою выписывали из Читы, с почтой, стеариновые свечи.

Май месяц самое оживленное время для Благовещенска. Кроме барж, приходящих из Читы, в городе строятся свои баржи; местные капиталисты (все те же: Юдин, Амурская К°, Людорф и Кандинский) закупают у маньчжур быков, просо, ячмень, рис, овес, гречу и все это сплавляется в Николаевский порт для удовлетворения жителей, насидевшихся во время зимы на солонине да на замороженном мясе, продаваемом по 16 руб. пуд, да и то в виде милости, ради знакомства.

В июне месяце по набережной улице города, по распоряжению местного начальства, начались работы. Предполагалось протянуть во всю длину города береговую аллею и около одного из домов, высунувшегося на самый край берега без кола и двора, – рассадить целый лес – нечто вроде парка, в миниатюре конечно. Полицеймейстер целые дни наблюдал за этой работой и был оторван от нее только страшным убийством двух человек, сделанным в доме купца Пахолкова. Этот ужасный случай встревожил весь город, забыли про парк, и про аллеи. Дело было таким образом: вечером в восемь часов купец Пахолков, возвратившись домой, увидел убитыми своего кучера и мальчика лет 15-ти; в доме все было перерыто, из гардероба повыбрано платье, чемоданы разрезаны и брошены посреди комнаты, но так как у чемоданов было двойное дно с секретным помещением для кредитных билетов, то убийцы, совершив преступление, не могли найти денег. Сумма же, находившаяся на дне чемоданов, была около тридцати тысяч рублей. Наряжено было следствие и преступление в продолжение двух недель открылось: убийцы были два плотника, работавшие на соседнем доме батальонного командира Языкова. Дело, вместе с преступниками, переслали в Забайкальскую область.