Текст книги "Человек в проходном дворе"

Автор книги: Дмитрий Тарасенков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Глава 20 ВАРИАНТЫ

Валдманис не спешил начать разговор.

Я представился ему, когда пришел, и он сидел молча, пока я крутил пленку. Сейчас он отошел в угол комнаты и стал там что-то перекладывать, время от времени поглядывая на меня. У него была крупная седая голова, стриженная ежиком. Фигура бывшего тяжеловеса. Двигался он уверенно и быстро, несмотря на полноту.

– Как вам нравится наше «секретное» окно? – Он кивнул на невинный пейзажик, висевший на стене. – Дом строил немецкий барон, на черта ему эта штука понадобилась, неясно. Тайны мадридского двора, а?.. Мы случайно обнаружили механизм. Погода вам нравится? Город наш? Вы вообще часто бываете на море?

Он сел и уставился на меня, подперев рукой голову. Я знал, что мальчишкой восемнадцати лет он работал в охране Ленина. «Интересно, на что способен этот молодой человек? – вероятно, думал он про меня. – Столичная штучка! Скор, наверное, на действия; а посидеть, подумать – на это их не хватает. Молодо-зелено».

– Крепкий орешек, а? Это дело? – Он откинулся в кресле. – Как вам Суркин? – спросил он.

– Меня очень интересует, связан ли его приход с анонимкой? Он молчал и мог молчать дальше. Вы ему верите?

Тут я немного схитрил. Я уже составил себе определенное мнение о Суркине. Но я хотел посмотреть на все это как бы со стороны – чужими глазами.

Валдманис покрутил сигарету в пальцах.

– Я когда-то арестовал типа, который сам на себя написал анонимку. Он отводил от себя внимание; в анонимке были перечислены именно те улики, которые при проверке оказывались несостоятельными. Он был под подозрением. Это как бы обеляло его.

– Вы хотите сказать, что ничто не ново под луной?

– Ничего не хочу сказать. Младший лейтенант Красухин отправился искать кастет в отхожем месте.

– Ассенизаторов не найти. Сегодня короткий день.

– Найдет.

– Суркин пришел сам. Почему сегодня? Через несколько часов после того, как анонимка легла на ваш стол. Совпадение?

– Подождем Красухина. Но думаю, что Суркин сказал правду. Врать имеет смысл тогда, когда невозможно проверить. Любопытно, вспомнит ли он еще что-нибудь про Ищенко.

– Любопытно.

– Итак, Ищенко был полицаем. А потом стал бойцом партизанского отряда.

– Странная метаморфоза!

– Думаете, он и есть Кентавр? – быстро спросил Валдманис.

Мы были похожи на борцов, которые, опустив плечи и напружинившись, ходят друг против друга по ковру, не начиная схватки. Но все было правильно. Всегда хочется знать, чего стоит человек, с которым делаешь одно дело.

– Нет, – сказал я. – Скорей всего нет. Полицейского не будут использовать в роли провокатора. Слишком мало шансов за то, что его не опознают.

– Его не опознали. Тогда.

– Да. Но гестапо не могло всерьез принимать это в расчет. Я думаю, Ищенко просто решил встретить нашу армию не полицаем, а партизаном. И скрыл свое прошлое. Рискнул.

Валдманис удовлетворенно кивнул головой.

– А почему он уцелел, в то время как весь партизанский отряд погиб? Почему предпочел, чтобы его считали убитым?

– Здесь пока все темно, – сказал я. – Боялся же он своего полицейского прошлого, трясся всю жизнь.

– Кто написал анонимку, вопрос номер один. Если мы ответим на него, сделаем многое. Но вот такая тонкость… Предположим – я говорю, предположим, – Буш видел кастет у Суркина. Но не знает, что тот его выбросил. И Буш, опять-таки предположим, написал анонимное письмо. Логичный вывод: Ищенко убил Буш, потому что кто, кроме убийцы, мог знать, каким оружием убийство совершено? Но, – тут Валдманис поднял палец, – этот кастет убийца бросил или потерял недалеко от места преступления. И он не мог об этом забыть. А наличие двух кастетов – этого и того, который, предположим, мы найдем у Суркина, уже нелогично…

– Да, – сказал я.

– Но, – продолжал Валдманис, – Буш часто брал инструменты у Суркина. Он мог заметить, что кастета нет. Узнал мимоходом, что Суркин его выбросил, а Суркин мог не запомнить этого разговора. Зато запомнил Буш. И теперь, надеясь, что мы не поверим Суркину, будто он выбросил кастет, или не сможем его найти, Буш пишет анонимку. Он думает, что в следствии будет фигурировать только один кастет.

– Должны быть свидетели, которые подтвердят, что видели такой кастет у Суркина.

– Это сделает тот же Буш.

– Нет, слишком сложно, – сказал я. – Ведь мы совершенно случайно узнали, что у Суркина был кастет. В анонимном письме о нем нет ни слова.

– Верно, – усмехнулся Валдманис. – Но вы забыли, я сказал: предположим. Это всего лишь одна из возможных гипотез. Я просто хотел обратить ваше внимание на тот факт, что мы имеем два абсолютно идентичных кастета.

– Еще не имеем. Второй-то пока не нашли.

– Уверен: найдут.

– И, кстати, вы забыли, что у Буша есть твердое алиби: соседи все утро видели его на участке.

– Нет.

– То есть?

– Грош цена этому алиби. Они утверждают, что видели его все время, а это не так. Ведь он обнаружил, что потек потолок, он бегал стучаться к Суркину и наверняка пытался принять какие-то меры. На это ушло минут двадцать, если не больше.

– Значит, соседи солгали?

– Опять же нет! Здесь есть один психологический нюанс, вот смотрите. Мы навели справки: соседи – чета пенсионеров – все утро сидели на веранде, пили чай, читали газету и конечно же не следили за Бушем специально. Они видят: он работает. Они отвлеклись, и – случайное совпадение – Буш в это время отлучается. Они снова взглянули в сад, а он уже опять возится с цветами. И соседи ручаются, что он работал весь день у них на глазах. Ведь они же не заметили, как он уходил в дом. Он мог отсутствовать и полчаса.

– Буш не может иметь никакого отношения к событиям сорок четвертого года. Всю войну он провел на фронте, это установлено.

– Мы связываем убийство с предательством. Может, мы ошибаемся? Клавдия Ищенко, судя по всему, – любовница Буша. Она стала ею через несколько дней после смерти супруга.

– Нелюбимого супруга.

Я рассказал про Стендаля и опять вспомнил, как Клавдия Ищенко цитировала: «Госпожа Реналь закуталась в шаль и стала незнакомой ему, и тогда он выстрелил…» Имело ли это какой-то смысл?

– Кстати, сегодня рано утром были похороны, – сказал Валдманис.

– Я видел ее днем на пляже. Она довольно беспечна. Пожалуй, даже слишком беспечна, чтобы быть замешанной в этом деле. Она бы вела себя иначе: зачем вызывать лишние подозрения?

– Может, она учла это? И рассчитывает на два хода вперед?

– Сомневаюсь.

– Капитан Сипарис спросил, долго ли она собирается пробыть в нашем городе. Она сказала, что решила использовать все это как поездку на курорт и отдохнуть здесь. А по приезде изображала убитую горем любящую жену.

– Не сразу сориентировалась. Она получила документы по страховке?

– Не получит, пока не кончится следствие. Кстати, из Новосибирска сообщили, что Карик никуда не выезжал и сейчас там.

– Сколько ему лет?

– Сорок.

– Цепляться она за него не станет.

– Да.

– А Буш с шестьдесят третьего года не встречался с Клавдией Ищенко, возможность предварительного сговора исключается. С самим Ищенко он познакомился случайно, на юге. У него нет никаких видимых мотивов для убийства, а она просто дамочка, ищущая развлечений. И, кстати, есть такой вариант: автор анонимного письма (ну хотя бы тот же Буш) и убийца – два разных человека, никак не связанных друг с другом. Просто Буш видел, как Суркин шел за Ищенко. Он решил, что тот – убийца. И про то, что Ищенко убит кастетом, он ничего не знал: простое совпадение.

– А почему анонимка? Почему не пришел сам и не рассказал?

Я развел руками.

Мне было очень хорошо сидеть здесь и обсуждать все это с Валдманисом, потому что вчера и сегодня я только и делал, что ахал и удивлялся, узнавая об убийстве, и ни с кем не мог быть искренним. Тем более было приятно, что начальник горотдела был умен и знал свое дело. Но мне было тревожно: по-прежнему Кентавр разгуливал по городу.

– Мы продолжаем проверять всех выбывающих из города, – сказал Валдманис. – Насколько это возможно.

– Ничего?

– Ничего. Посмотрите, кстати, анонимку. Написана на машинке. Под копирку. Это второй экземпляр.

– А первый где?

– Надо полагать, у автора.

– Хм, нелепо! Анонимки пишут, когда не хотят себя называть. Зачем же хранить копию, которая может послужить уликой? Тут что-то не так.

– Пальцевых отпечатков, как и на кастете, нет. Одна ошибка: перед «что» нет запятой.

Я посмотрел. Там было всего три строки: «Считаю своим долгом сообщить, что Ищенко убил Суркин Юрий Петрович, проживающий по адресу: улица Чернышевского, 8, кв. 2». Все.

– Любопытная деталь: автор знает убитого по фамилии.

Валдманис кивнул головой.

– Вероятно, он многое знает об убийстве. Валдманис снова кивнул.

– У Буша есть машинка?

– Нет.

– Значит, надо искать машинку. Скорей всего в учреждениях: до такого состояния свою не доводят, половина букв сбита.

– Ищем. Но завтра воскресенье. А потом, думаете, легко найти? Работников – раз, два и обчелся. И устал я как черт. Как сто чертей, – пожаловался он. – За Суркина нам будет нахлобучка от прокурора… Кстати, машинка может быть и собственная – списанная, потому в таком виде, а найти ее тогда будет намного труднее. Но меня очень интересует кастет. Удар был нанесен точно, я бы сказал, профессионально. Пальцевых отпечатков на кастете нет, несмотря на жару: наверное, обертывал платком. Предусмотрел все, даже что может его потерять. Но почему кастет, а не что-нибудь более «безобидное» – кирпич, например, или разводной ключ? Ведь преступник не в Америке, где он мог бы спокойно носить при себе оружие. Кастет может выпасть из кармана на людях, он оттягивает карман, кто-нибудь да и поинтересуется: что это у тебя?..

– Потому что привык к кастету? Когда-то часто пускал его в ход? Убийство случилось не вдруг, оно подготовлено, и убийца хотел действовать наверняка. Поэтому он достал кастет, хранящийся с прежних времен, и воспользовался им.

– Он знал, что Ищенко пойдет именно этим проходным двором? И именно в это время?

– Похоже.

Я рассказал Валдманису, как провел время сегодня в проходном дворе.

– Все, как я рассчитал, – добавил я. – Только по двору за Ищенко шел Суркин, а не Быстрицкая. Фокус.

– Криков Суркин не слышал. Значит, убийца пришел во двор первым и ждал, когда Ищенко покажется из-за угла. И сразу ударил.

– Да. Но вот почему он потерял кастет, если он такой опытный преступник? Он спешил уйти от места преступления. Кастет лежал довольно далеко от трупа в направлении площади. Но, выронив кастет, он должен был вернуться.

– Его спугнул Суркин, и он не вернулся, потому что вполне резонно предполагал, что Суркин может случайно обнаружить труп и поднять шум.

– Что ж, возможно, – протянул я.

– Думаете, нарочно подбросил?

– Зачем бы это ему? Вот вопрос! Целый лес вопросов… Кстати, я, кажется, нашел Семена, о котором упоминал Буш на допросе, помните? Молодой парень, влюблен в Быстрицкую. Часто приходит к ней в гостиницу и там познакомился с Ищенко. А тот был с ним ласков и обходителен. Мне кажется, что Ищенко был связан с Быстрицкой так: он чем-то шантажировал ее, это как раз было в его характере, насколько я понимаю. Но вот почему Быстрицкая шла за ним в то утро? И куда потом делась?

– Официально допрашивать ее вы, конечно, не хотите?

– Но ведь капитан Сипарис всех вызывал, как положено в таких случаях. И ее тоже. Это ничего не дало. Нет, настаивать не стоит. Боюсь, – сознался я. – Все время боюсь нечаянно спугнуть его. Мы пока все еще работаем как бы на ощупь, почти вслепую. Я здесь два дня, а результатов – кот наплакал. Хотя кое-что есть.

Я рассказал ему про записку, которую писал Ищенко по словам моряка. Но это лишь подтверждает наши догадки, добавил я. Потом рассказал о пиджаке Пухальского.

– Вы, кстати, предлагали Войтину и Пухальскому опознать труп? – спросил я.

– Только Пухальскому. Моряк был пьян. И директору гостиницы.

– Нехарактерный для Прибалтики директор гостиницы, а? Не комильфо.

– Н-да. А насчет Пухальского, минуточку… Я там портфель оставил.

Он вышел в соседнюю комнату и вернулся с ответом на наш запрос в архив Министерства обороны. Мы запросили характеристику на Пухальского за тот период времени, когда он служил в Группе советских войск в Германии. Ответ пришел почти моментально. Молодец Ларионов, он обеспечивал мне тылы. В характеристике говорилось, что Пухальский занимался спекуляцией на черном рынке в Берлине, был наказан и кончал службу в Гомеле.

– Его видели в компании с местным фарцовщиком, – сказал Валдманис. – Тот верткий парень. Капитан Сипарис много про него знает, но с поличным не поймал ни разу.

Я описал сегодняшнего молодого человека.

– Судя по словам Сипариса, тот самый. Между прочим, Пухальский приезжает на мебельную фабрику уже третий раз. Сегодня у него кончилась командировка. Он взял бюллетень в больнице: катар верхних дыхательных путей.

– Он абсолютно здоров. Мне он сказал, что срок его командировки истекает через три дня. Что-то держит его здесь.

– Капитан занялся его связями. По-моему, он просто спекулянт. А это уже по части капитана Сипариса, но никак не по нашей. Вообще, мне кажется, что Войтин и Пухальский – по разным, конечно, причинам – к нашей истории отношения не имеют. Я бы их исключил.

– Не знаю, не знаю… Мы ни в кого не можем ткнуть пальцем – это он. Мы не знаем. Мы так и задумывали эту операцию, потому что у нас нет прямых улик: я стараюсь попасть в окружение покойного Ищенко и ищу какую-то зацепку. Вы всех допрашивали, но моряк забыл или не захотел рассказать про записку. Я узнал о ней в случайном разговоре. Так и с другими.

– Что ж, верно.

– Но вот еще что… – Я немного поколебался, говорить или нет, потому что это было только предположение, но все же спросил: – Вы не думаете, что центр расследования может переместиться в Радзуте? Данных нет никаких, кроме того, что Ищенко служил там полицаем. Только ощущение…

– Не верьте ощущениям, – усмехнулся начальник горотдела.

Я не верил. Но что-то уж слишком часто я сталкивался сегодня с этим Радзуте. От кого первый раз я услышал о нем? «Ах да, Станкене сказала, что ее постояльцы приехали из Радзуте», – вспомнил я.

– Я связался с радзутским отделом и попросил поднять архивные документы, в которых может фигурировать Ищенко. Если, конечно, таковые имеются, – сказал Валдманис.

– Я вас попрошу еще узнать, кто водил третьего и пятого радзутский автобус, – сказал я. – С этими товарищами надо побеседовать.

И рассказал о том, что время убийства и предполагаемой встречи Ищенко с кем-то – третьего числа – совпадает с временем прихода радзутского автобуса.

Валдманис недоверчиво хмыкнул.

– Заметьте, у Ищенко была отчеркнута именно радзутская линия, – добавил я. – Кстати, Войтин тоже почему-то интересуется радзутским автобусом. В день моего приезда сюда он торопился на остановку. Я проверил: около одиннадцати часов прибывает только автобус из Радзуте.

– Может быть, отходит куда-нибудь?

– Тоже проверил. Нет.

– А мне теперь кажется вполне естественным, что Ищенко отчеркнул Радзуте. Знакомое место, так сказать.

– Не знаю, не знаю, – сказал я.

– Слишком все кругло получается.

– Да, – согласился я.

Он посмотрел на меня, поднял телефонную трубку и сделал все, о чем я просил.

– Пошлите на площадь Янкаускаса, – сказал он. – Только пусть тихо выяснит, культурненько. Да-да. – Он положил трубку. – Вы будете ждать?

– Еще посижу, – сказал я. – Хочу проглядеть показания Станкене.

Я листал заявление Евгении Августовны, которое помнил почти дословно. Но ни за что не зацепился. Только один абзац снова привлек мое внимание. «Соседка Владимира Игнатьевича Малина рассказывала мне впоследствии, когда уже наши войска вступили в город, и я могла свободно ходить по улицам, – писала Станкене, – что гестаповцы вошли в дом Малина, пробыли там минуту, раздался выстрел, и они почти тотчас вышли. Он жил один. Спустя час она решилась войти к нему. Малин лежал на полу: он был убит выстрелом в затылок. Это было странно, потому что всех арестовывали и потом долго мучили, а Малин был убит сразу. У него не было оружия, это я точно знаю. Выстрел был только один, значит, он не был убит при попытке сопротивления. У Малина обычно собирались члены подпольного комитета. Соседку его звали Элла Густавовна Пикус, ей было около шестидесяти лет, когда она умерла в 51-м году от инфаркта. Нет, Малин был надежный товарищ. Может быть, он был излишне легкомыслен, но предателем он быть не мог…» Почему Малина убили сразу? Станкене больше ничего не знала.

– Удалось собрать дополнительные сведения о Малине? – спросил я.

– Нет.

– Родственников у него не было?

– Не нашли.

Зазвонил телефон.

– Да? – ответил Валдманис. – Да… Так… Значит, и третьего и пятого один водитель. Фамилия – Черкиз, Владимир Пантелеймонович. Так… Ах вот как! – Он прикрыл ладонью трубку и сказал мне: – Пятого он ездил не в очередь, по расписанию автобус должен был привести другой шофер. Это уже любопытно… Что еще? – спросил он в трубку. – Какой мальчишка? Лет десяти, говорите? Приехал пятого вместе с Черкизом, сидел в запертом автобусе, а потом Черкиз увез его обратно?.. – Он вопросительно посмотрел на меня. Я кивнул головой. – Берите машину и выезжайте в Радзуте. Соберите сведения об этом Черкизе. Обязательно найдите мальчишку. Да. Все.

Он положил трубку и поиграл карандашом на столе.

– Интересно, – сказал он. – Но… мой совет: постарайтесь поскорей выяснить все с Быстрицкой.

– Да, – сказал я. – Ей двадцать три года, и она глупая девчонка.

Наше свидание подходило к концу. Мне ужасно не хотелось вставать и уходить из этой комнаты. Начальник горотдела ободряюще улыбнулся.

– Давно работаете оперативником?

– Шесть лет, – сказал я.

Глава 21 НЕ ИСКАЖАЯ ИСТИНЫ

Тем же вечером я заглянул к Бушу.

Он был мрачен, запустил шлепанцем в кошку и сказал, что Клавдия Николаевна спит: плохое настроение, хандра, вот и завалилась пораньше.

– Посидим тесной мужской компанией, Боря.

– Ага.

– И выпьем! – Он достал из буфета початую бутылку, на этот раз коньяку. – Грибки вот есть, маслята. Хорошие.

– Мне томатный сок, как обычно. Если имеется.

– Найдем.

– Нога-то как?

– Совсем прошла! – отрапортовал я. – Помощь была оказана своевременно.

– Поехали?

– Ваше здоровье!

Буш спросил, как у меня дела с устройством на работу. Помог ли Суркин? Я все рассказал и добавил, что только что видел Суркина. Он был какой-то странный. Сидел в машине на заднем сиденье, а по бокам от него сидели двое. Машину вел человек в милицейской форме. Она стояла у светофора, поэтому я все так хорошо разглядел.

– Да? – не особенно удивившись, сказал Буш. Он похлопал своими толстыми веками и опять напомнил мне бегемотика.

– Так арестантов возят.

– За что ж его арестовывать? – равнодушно спросил Буш, прицеливаясь вилкой в банку с маслятами. Он даже не выложил их на тарелку: холостяцкая привычка.

– А я почем знаю? Может, мне и показалось. Но только странно: шофер – милиционер… Эх, хороши грибки! Прибалтийские?

– Не знаю. На банке написано, наверное.

– «Белорусские», – прочел я.

– А куда его везли?

– По этой… как ее… по улице Прудиса. – и проглотил скользкий гриб. – В общем, дело дрянь, конечно!

– Какое дело?

– Ну у меня! Визу, наверное, месяц надо ждать, а денег у меня на неделю.

– Одолжу.

– Спасибо, я помню. Но пока у меня нет уверенности, что я могу отдать, не возьму. Такой у меня принцип. Суркин обещал устроить на временную работу в порт, так что выкручусь.

– Ну, это еще бабушка надвое сказала!

– Он твердо обещал. Говорит: приходите на той неделе.

– Так его ж арестовали!

– Я не говорил, что арестовали. Просто было похоже.

– Вы на всякий случай поищите работу где-нибудь еще, – посоветовал Генрих Осипович. – Всякое бывает.

«Так», – подумал я.

– У нас один парень в институте здорово стихами подрабатывает: печет их ко Дню леса, Дню физкультурника и к другим датам. Может, мне попробовать?

– Тут талант нужен.

– Не скажите! Иной раз такую муру печатают! «Вы отлично чувствуете себя в шкуре студента, старший лейтенант, – похвалил я себя. – А может, переигрываете? Может, полегче надо?»

– Что ж, попробуйте.

– Машинки нет. Все поэты пишут на машинке, а так несолидно: никто в редакции читать не будет. Ответят, что стихи хорошие, но надо еще чуть-чуть подучиться. А сами даже не прочтут.

«Еще легче, старший лейтенант!»

– У нас на фабрике есть машинка, – безмятежно сказал Генрих Осипович.

– Ну, туда меня не подпустят!

– Приходите и печатайте. Она стоит в красном уголке, и все, кому не лень, тычут в нее пальцами. Я скажу, чтобы вас пропустили на фабрику.

– Я пошутил, – сказал я. – Какой из меня поэт!

«Значит, Пухальский тоже имеет под рукой машинку», – подумал я. И вспомнил его рассказ о Суркине: как тот глядел Ищенко вслед и как странно вел себя. Но зачем Пухальскому было нарочно привлекать мое внимание к Суркину? Это имело смысл в том случае, если он с первого дня знал, кто я. А это – вряд ли!

Я просидел у Буша еще с час и, ничего больше не выяснив, отправился в гостиницу. Небо на западе было зеленое, просветленное. Над замком висел месяц. Тень под деревьями была пятнистой от света, падавшего сквозь листву. «Кто написал анонимку, – думал я, – убийца или человек, вовсе непричастный к этому делу?..»

Пухальский лежал на кровати, курил и читал «Десять лет спустя», отрываясь, чтобы пустить струю дыма в потолок. Я вдруг понял, чем меня настораживали его манеры. Он держался барином, пусть небольшим, но как бы имеющим свой капитал: иначе я не мог выразить этого духа.

Войтина не было. Я его не видел с утра. Что они, график установили, что ли? Один гулял допоздна вчера, другой гуляет сегодня?

– Где морячок? – спросил я. Пухальский блеснул очками.

– Не знаю, – безразлично ответил он.

Я, морщась, стянул рубашку. Когда я поднимал руки, мышцы натягивали кожу на спине, и было больно. Все-таки я «сжегся» на пляже.

– Видел сейчас соседа Буша. Меня с ним вчера Генрих Осипович познакомил, – сообщил я. – Ну помните… вы еще о нем говорили?

– Помню, – односложно ответил Пухальский.

– Так вот! По-моему, его арестовали!

– Да?

– Так, во всяком случае, в кино арестовывают. – Я рассказал ему про машину и шофера-милиционера. – Машина была вроде «раковой шейки», – добавил я.

– Может быть, его увозили в больницу? Этот товарищ произвел на меня странное впечатление. Возможно, он даже психически ненормален.

«Он вовсе не производит такого впечатления», – подумал я. И сказал:

– Милиция в больницу не возит.

– Тоже верно.

Пухальский зевнул и положил книгу на тумбочку. Взбил подушку. Поерзал в кровати, устраиваясь удобней.

– Свет тушить?

– Тушите.

Я встал.

– И замкните дверь на ключ, – посоветовал Пухальский. – Сосед придет – постучится, а нам спокойнее.

Неоновая реклама Госстраха, как и вчера, озаряла комнату тусклым красноватым светом. Я не мог уснуть. Кончился второй день моего пребывания здесь. Тот, кого я искал, мог решить, что со дня убийства прошло достаточно времени и ему пора заметать следы.

«Почему анонимка написана в двух экземплярах? – думал я. – На всякий случай? Но на какой?..»