Текст книги "Человек в проходном дворе"

Автор книги: Дмитрий Тарасенков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

Глава 8 КТО ЧТО КУРИТ

Табачный ларек около входа в гостиницу был еще открыт. Старушка в окошке – очки на носу, губы поджаты – считала на блюдце мелочь.

– Будьте добры, мне две пачечки «Трезора», – попросил Пухальский, наклонившись к окошку. – Самые благородные и безвредные сигареты!

– Мне «Джебл». Столько же.

– Тоже предпочитаете болгарские? А наш моряк курит исключительно «Беломор». Я не люблю папирос, они часто гаснут, и их надо сильно тянуть.

Я машинально посмотрел на витрину: «Беломорканал» был выставлен.

– Мать, «Беломор» редко бывает?

– А всегда… Почитай, месяц торгую без перебоя.

В тот промежуток времени, когда был убит Ищенко, Войтин выходил за папиросами. Он отсутствовал 20 минут, по показаниям дежурной. Чтобы не торопясь спуститься сюда и вернуться на третий этаж, нужно максимум три минуты. Может быть, он прогуливался? Нет, он твердо сказал: ходил за папиросами. Когда надо доказать алиби с точностью до нескольких минут, человек обычно подробно указывает, что он делал. Может быть, этот киоск был закрыт и Войтину пришлось идти до следующего?

– О чем задумались?

– А? Вспомнил одну веселую историю.

– Расскажите.

Я закурил и рассказал старый анекдот. Пухальский посмеялся. Потом он рассказал свой анекдот, и теперь захохотал я.

– Вы в какую сторону направляетесь, если не секрет? – спросил Пухальский благожелательно.

– А вы?

Я не хотел, чтобы он шел за мной в гостиницу.

– Куда глаза глядят.

– Могу вас проводить, имею четверть часа свободного времени. А потом убегу. Идет?

– Конечно, конечно.

Мы пошли по бульвару, который начинался за гостиницей. Еще не смерилось. Тучи разметало по небу, и над крышами проступила полоска заката. В высоком доме напротив плавились окна, отсвечивая слюдой.

– Слушайте, вы сказали: его фамилия Буш, ну… того инженера, что рассказывал про подполье? А его зовут не Генрих Осипович? Бегемотик такой?

Пухальский остановился: слепо блеснули очки.

– Именно.

– Господи! – сказал я обрадовано. – Как тесен мир! Я ж его буквально четыре часа назад вытолкнул из-под машины! Вот так «Волга» – р-раз! А он идет себе… Я его в последний момент толкнул! Мы познакомились. Он меня к себе зазвал.

– Ногу вы растянули, когда его спасали?

«Хм!» – подумал я. Я на всякий случай слегка прихрамывал.

– Ага! Он как вам показался? По-моему, ничего мужик, верно?

– Не знаю, – уклонился от прямого ответа Пухальский. – Я только один раз был у него. Инженер он толковый, наладил в цехе производство стандартной разборной мебели.

– А квартирка у него обставлена подходяще. Картины красивые висят. Он, наверное, рублей двести получает!

У нас получался не то чтобы искренний, но довольно непринужденный разговор: в таком собеседник легко выкладывает свое отношение к тому или иному в жизни. Но Пухальский только неопределенно хмыкнул.

– Насчет женщин он тоже не промах, – добавил я.

– С чего вы решили? – вдруг заинтересовался Пухальский.

– У него такая красотка была!

– Да?

– Ага!

И снова Пухальский уклонился от какого-либо развития этой новой «темы». Из него трудно было что-нибудь вытянуть. Это напоминало игру: «Барыня прислала сто рублей, что хотите, то купите, «да» и «нет» не говорите, белое и черное не выбирайте…» Как будто он дал зарок не говорить ничего определенного!

– Вы москвич? – спросил он.

– Да, – сказал я. – А что?

– Да так, ничего. Заметно. – Он сказал это без холодка, скорее даже с одобрением.

– Москвичей узнают сразу, – гордо сказал я. Потом заметил как бы мимоходом: – Дождя-то не будет. Так что можно и без пиджака.

Он сделал вид, что не слышит, и, согнувшись, стал раскуривать сигарету. Мне пора было в гостиницу: я увел его достаточно далеко. Еще по дороге надо было сделать одно дело.

– Ну, я побегу, Николай Гаврилович, – сказал я.

Он распрямился.

– Что, пора уже? Хорошая девушка? Ну, не уроните чести нашего номера.

Я свернул с бульвара и, попав на параллельную улицу, нашел телефон-автомат. «Привет от Коли, – сказал я, набрав номер. – Вы предлагали Клаве опознать… дядю?» – «Она сказала, что ей тяжело его видеть. Мы не настаивали». – «Опишите подробно, как он был одет?» – «Темно-синие лавсановые брюки, немного коротки ему. Белая простая рубашка. Пиджак…» – «Стоп! Какой пиджак?» – «Серый, в полоску». – «Покупной или сделан на заказ?» – «Венгерский». – «Какая была погода в утро происшествия?» – «М-м, жара». – «Дождь не собирался?» – «Нет». – «Проверьте, есть ли в карманах табачные крошки – отдельно в брюках и в пиджаке. Второе: работала ли табачная лавка у входа в гостиницу в то утро. Третье: соберите сведения о соседе Генриха с улицы Чернышевского. Он живет наверху, на втором этаже. Свяжитесь с Новосибирском: меня интересует друг Клавы, некий Карик. Где он сейчас? Все».

Я повесил трубку и быстро пошел к гостинице. По лестнице я поднимался осторожно, потому что вовсе не хотел столкнуться с Войтиным. Миновав сваленные у стены доски, я прошел к столику Быстрицкой. Было без пяти восемь. Я скосил глаза на щиток с ключами, «305» висел на гвозде. Войтин уже ушел. Быстрицкая что-то писала в книге дежурства. Рядом стояла ее сменщица.

Я постучал костяшками пальцев по столу.

– Тук-тук, можно войти?

Сменщица неодобрительно покосилась на меня. А Быстрицкая подняла голову.

– А, это вы?

– Точен, как этот механизм, – сказал я, показывая на часы.

Глава 9 «ТЕБЯ КАК ЗВАТЬ!» – «НИКАК»

На улице смерклось окончательно. Тучи снова сгустились над городом, бульвар потемнел (фонари еще не зажглись), поднялся ветер и зашелестел листвой. Я взял Быстрицкую под руку.

– Вам не холодно?

Она сказала, что не очень. Я стал снимать свою куртку – старенькую, «студенческую».

– Нет, неудобно.

– Бросьте! Если холодно, надо утепляться: это естественно.

– Про меня и так сплетни разводят. Увидят, что я в вашей куртке, совсем заедят.

– Никого ж нет.

– Это только кажется: здесь все всех знают.

Она была в клетчатом платье, через плечо висела сумка. Ветер путал ее волосы, и время от времени она гордо откидывала голову.

– Куда мы идем?

– Я домой, а вы – не знаю. Наверное, провожаете меня.

– Слушайте, это нечестно! Давайте посидим в тепле, в кафе каком-нибудь.

– Не хочу.

Я заступил ей дорогу.

– Раечка, вы только представьте себе: я сейчас приду в номер, я совсем один, и мне будет так грустно. Я не зажгу свет, сяду на кровати и буду плакать горючими слезами.

Она засмеялась.

– А вы свет зажгите!

– Вот видите, какая вы жестокая! – сказал я. – Вы, между прочим, похожи на какую-то актрису: не могу вспомнить, как ее зовут.

– Мне уже говорили, что я напоминаю Барбару Брыльску. Вы не новы. У меня только цвет волос другой. А правда, похожа? Вы тоже это находите?

– Вылитая Барбара, – сказал я торжественно. – Барбара, в кафе пойдем?

– Нет. Вы женаты?

– Женат.

– Странно, обычно говорят, что нет. А почему вы кольца не носите?

– Не люблю.

– Ваша жена тоже не носит?

– Конечно.

– Так изменять удобнее. Вы своей жене изменяете? «Вот черт! – подумал я. – Но другого-то выхода у меня не было: как еще я мог с ней познакомиться? Мы расстанемся добрыми товарищами, но часа два мне придется корчить из себя бог знает что».

– Я люблю ее, – сказал я.

– А она красивая?

– По-моему, да.

– Наверное, красивая. У вас должна быть красивая жена.

– Послушайте, мне совсем не хочется говорить с вами о ней. Давайте говорить о вас. Вот вы такая хорошенькая – наверное, отбоя нет от женихов. «Как я старомодно сказал! – подумал я. – Наверное, так говорил с ней Тарас Михайлович Ищенко». Она скорчила гримаску.

– Поберегите комплименты для жены. А потом… мне никто не нравится.

– Так уж никто?

– Не знаю. Я, наверное, легкомысленная. Здесь есть один парень, он влюблен в меня по уши, ну а мне интересно с людьми, которые рассказывают всякие истории… ну, словом, от которых я что-то узнаю. Здесь же страшная провинция, вы себе представить не можете! А он ревнует.

– Разве что-то узнать можно только от приезжих? Вы читать любите?

– Когда есть свободное время, читаю.

– Толстого читали?

– Какого? Льва? Мы его в школе проходили.

– «Проходи-или»! – передразнил я. – Вы «Анну Каренину» читали?

– К нам приезжал театр, я инсценировку смотрела. Скучища!

– Господи! А «Холстомер»? Когда старый мерин ночью рассказывает лошадям историю своей жизни…

– Нет! – заявила она. – Все Толстые там, Чеховы – они устарели. Они писали не про нас, мы совсем другие.

– Ну, знаете!

– А на вкус и цвет товарищей нет, известна вам такая пословица?

– Известна, – сказал я.

Она спросила меня, не в отпуск ли я приехал. Я изложил свою историю. Она сказала, что завидует мужчинам и что женская доля гораздо скучнее и непригляднее: женщин матросами не берут.

– Давайте посидим на скамейке, если не совсем замерзли, – предложил я.

– Да нет, ничего. Мы сели.

– Правда, возьмите куртку.

– Ну, давайте. А вы?

– Я закаленный.

– Вы имейте в виду: ночью в гостинице бывает холодно. Вы попросите теплое одеяло у Хильды – ну, она меня сменила, – она добрая, даст вам.

– Спасибо. Трудно работать целые сутки?

– Потом отсыпаемся. И на дежурстве можно поспать: у нас только сорок восемь номеров, даром что вестибюль громадина, а трехзначные номера комнат – липа, первая цифра обозначает этаж. Горсовет хочет новую гостиницу строить, та будет многоместная.

– Перейдете туда?

– Не знаю. А вообще-то уехать бы за тридевять земель!

– А мне нравится ваш город: море под боком, и вообще…

– Разве это море! В прошлом году я была на юге – там о'кэй!.. А здесь дождь зарядит и идет месяц. Знаете, как действует на нервы, ужас!

– Тогда уезжайте.

– Никто не берет. Вот вы бы не были женаты, увезли бы меня? – Тоном она дала понять, что это шутка.

– Обязательно, – сказал я.

– Знаете, за что мужчина нравится женщине? За любезность, за то, что он джентльмен и уступает ей. Но он не должен принимать женщину всерьез, тогда с ним легко и приятно. Я вам выдаю наши секреты, да? А тот парень, про которого я говорила, он сухарь, он все понимает только всерьез: давай женимся, давай будем любить друг друга до конца жизни!

– Бывает, – сказал я.

Мы сидели возле детской площадки. Совсем стемнело. Зажглись газовые фонари, дававшие какой-то ядовитый свет. От деревьев упали тени. Мальчуган лет шести возился в песочной куче. Напротив нас – в тени на скамейке белели только лица – устроилась парочка. Он обнимал ее, а она визгливо хохотала.

– Противная она, верно? – кивнула Быстрицкая.

– Зачем так зло? Вы же ее не знаете.

– А вы до-обренький! – протянула она. – Между прочим, вы на несчастливом месте поселились.

– В каком смысле?

«Интересная ассоциативная связь, – подумал я, – «добренький» и – Ищенко».

– Неужели соседи не рассказали?

– Нет.

– Человек, который жил на вашей койке, убит.

– То есть? – переспросил я с глупым выражением.

– Очень просто: у-бит, – повторила она. И мне показалось: с удовольствием.

– За что?

– Откуда я знаю! Только он подлый-подлый был, не зря его стукнули.

«Так», – отметил я. Об Ищенко отзывались по-разному, но такой крайней характеристики еще не давал никто, интересно, что это сделала именно Быстрицкая.

– Вы его хорошо знали?

– Нет.

– Я смотрю, вы любите красить людей в черный цвет. Женщину напротив обхаяли, того человека… Может, зря?

– Не зря, – упрямо сказала она.

– За что вы его так?

– Было за что.

– Он что, приставал к вам?

– Не хочу о нем!

– Ну и не надо. А убийцу-то поймали?

Она зябко повела плечами и, оглянувшись, ответила почему-то шепотом:

– Не поймали.

Я не предполагал узнать сегодня все. Пока надо было просто сориентироваться: я как бы находился в незнакомом лесу и искал тропинку, которая выведет меня к цели. Я кое-что знал об этой тропинке, но пока не мог увидеть ее. А еще я был похож на пеленгационную машину с вращающейся чуткой антенной – она ползет из улицы в улицу, крутится по городу, чтобы выделить среди множества других волну врага, засечь ее, поймать в перекрестие радиусов. Но скорей всего я просто был человеком, который должен знать истину, но не знает ее. И мне было беспокойно.

– Тебя как звать? – донеслось с противоположной скамейки. Даме, сидевшей там, наскучило хохотать, теперь она допрашивала мальчика, который по-прежнему копался в песке.

– Никак! – сердито ответил тот.

– Ха-ха, мальчик Никак!

«Вот и его пока зовут Никак», – подумал я про того, кто убил Ищенко.

– А по фамилии? – продолжала забавляться она.

– Дурак! – сказал в рифму упрямый мальчик.

Дама зашлась от смеха.

«А тот вовсе не дурак», – опять подумал я.

– Ты что в темноте сидишь? Иди домой! – сказала дама.

– Еще чего! – ответил мальчик.

– Его же домой отвести надо, а мы тут сидим, – вскочила Быстрицкая. Она шагнула через барьерчик в песок, присела перед мальчиком, очистила ему ладони от песка. – Пойдешь со мной?

Странное дело: мальчуган не выдернул руки и послушно шагнул на дорожку.

– Держите свою куртку, она сползает у меня с плеч! Сумочку возьмите! Эх вы, кавалер! – деловито командовала они: Потом наклонилась к мальчику: – Где ты живешь?

– Вона! – Он небрежно махнул рукой в сторону высокого дома.

– А зачем по ночам гуляешь?

Мальчик молчал.

– Мамка где?

– На работе.

– Она во вторую смену работает?

– В продмаге, – четко ответил мальчик.

– Есть хочешь?

Он снова не ответил.

Мы вышли с бульвара на улицу. Здесь было много народу, по мостовой катили машины. Быстрицкая велела нам постоять, взяла сумочку и нырнула в открытую дверь булочной. Она вышла, держа в руке плюшку. Мальчик вонзился в булку зубами и благодарно поглядел на Быстрицкую. Мы прошли в темный – колодцем – двор, поднялись на второй этаж. Я позвонил. Нам открыла женщина, повязанная платком. На лестнице было темно, и на нас падала полоса света из двери.

– Я-то собралась бежать искать его! Вот спасибо! Шляется где-то, чертенок, угомону на него нет! Пришла с работы: пустая комната. Может, зайдете, а?

– Нет, нет! – сказала Быстрицкая. – Мы пойдем.

Она стала спускаться вниз. Я шел чуть позади.

«Когда ты приглядываешься к человеку, – учил меня начальник отдела Шимкус, – то предпосылкой должно быть: он невиновен. Старайся сначала доказать это. Так тебе будет легче работать, и так будет лучше для дела. Для людей. Не забывай, что ты работаешь для людей». Самое главное – установить, что за человек перед тобой: никакие анкеты в мире не могут помочь сделать это. Как хорошо, если б в характеристике Быстрицкой было написано: «Может накормить голодного мальчика сдобой и отвести домой». Конечно, это ничего не решало, но все-таки это было кое-что… Я довольно хмыкнул.

– Что вы там мычите? – спросила Быстрицкая.

– Просто так.

– У меня что-нибудь с платьем не в порядке? – Она изогнулась и попыталась заглянуть себе за спину.

– Нет, нет! Это я сам с собой.

Сначала понять, что за человек перед тобой. Потом решать, он или не он!

Глава 10 В ПОЛНЕ БЫТЬ УВЕРЕННЫМ Я НЕ ИМЕЛ ПРАВА

Мы снова вышли на бульвар, который круто поднимался в гору. Мы влезли на самый верх. Здесь было темно и тихо, с одной стороны был обрыв, и у нас под ногами лежал ночной город. Центральная улица текла, окаймленная огнями: там гудели машины, звенели трамваи. Дальше чернела громада замка с острыми клиньями готических башен – его выстроил, наверное, еще рыцарский тевтонский орден. Я набросил куртку на плечи Быстрицкой. Внизу лежал город, в котором раздался отзвук войны. Война кончилась в сорок пятом, но она продолжалась.

– Зато мне повезло на соседей, – сказал я. – Это к вопросу о несчастливом месте.

– Да, Николай Гаврилович – очень приличный, вежливый человек.

– А моряк вам не нравится?

– Он разве моряк? Не знала. Нет, не нравится, он не поздоровается никогда. Один раз, когда я отлучилась на пять минут, ему нужно было платить за койку, так он такой тарарам поднял: «Вы должны рабо-отать, а не маникюрами заниматься». А я к Нинке из камеры хранения спустилась, она никак не может решиться, выходить ей замуж или нет. Он грузин, у него машина, говорит, на руках носить будет, а она колеблется. Зря, да? Мы почти пришли. Вон там я живу, это окраина.

– Одна живете?

– В гости собираетесь?

– Что вы! Просто так.

– С теткой. Отец погиб восьмого мая сорок пятого года, глупо, да? Что же вы молчите? Обещали, что с вами не будет скучно, а сами молчите!

– Не капризничайте.

– Вот еще! Вы гнусный обманщик: не держите слова.

Что ж, я рассказал ей две истории: про выпившего человека, которому мерещился голубой крокодильчик, и другую, о том, как проходил набор в театральный институт. Потом сказал:

– Хороший вечер, тихий. Трепаться не хочется.

– Ага.

– Значит, не будем.

Некоторое время мы молчали. Потом она спросила:

– Только не смейтесь: у вас есть цель в жизни?

– Да, – ответил я.

У меня была цель в жизни: уничтожить всю дрянь на земле. Это была наша общая цель, но, помимо того, и моя личная. Я знал, что эта цель недостижима. Я не пессимист, нет. Просто я трезво рассчитал, что моей жизни на это не хватит. Недостижима для меня. Может быть, достижима для моего сына. Наверняка – для сына моего сына. Но если я мало сделаю сейчас, она будет недостижима для него тоже. Я редко специально думал об этом, но помнил всегда.

– Настоящая и большая? – спросила она.

– Да.

– А… какая?

И мне пришлось щелкнуть ее по носу, потому что придумывать что-либо я не хотел. Если же не говорить конкретно, чем я занимаюсь, то говорить обо всем этом вслух неловко и трудно.

– Мы с вами недостаточно знакомы, а такими вещами делятся только с близкими людьми, – сказал я.

Тут я испугался, что она поймет меня неправильно – как какой-то намек. Но она промолчала. По-настоящему обижаться она не умела, потому что через минуту заговорила:

– Я завидую вам! Вот не желаю завидовать, а завидую. Я тоже хочу иметь цель в жизни, и любимую работу, и не сидеть в этой паршивой гостинице!

– Хотите, я вас поглажу по голове? Просто так. Как маленькую?

– Ну вас! Пойдемте вон туда.

Она потянула меня за руку. Слева лепились дома, скупо освещенные фонарем на столбе. Справа были темный пустырь и сосны. Она повела меня туда. Я шел осторожно, боясь запнуться за корень: после освещенной улицы я ничего не видел. Мы прошли под соснами.

– Стойте! – предупредила она шепотом. – Чиркните спичкой и смотрите вниз.

Я чиркнул. Деревья отступили и стали еще черней. У наших ног лежала мраморная плита с поблескивающими буквами. Зажигая спички одну от другой, я прочел: «Здесь лежат погибшие в бою за город 22 ноября 1944 года: старший лейтенант Торлин Н.И. 1912, лейтенант Дризе Ю.А. 1920, рядовые: Байтемиров Ю.С. 1920, Карпавичюс Э. 1903, Губа И.В. 1922, Елагин К. 1923».

– Когда я была маленькой, мне казалось, что здесь лежит отец. – Она заговорила только тогда, когда мы вернулись под фонарь. – Еще я воображала себя медицинской сестрой: я выносила его с поля боя, перевязывала, и он оставался жив. Мне его очень недостает. Как тихо, правда? Все уже спят.

– Угу, – сказал я.

Я был почти уверен, что она ни в чем не виновата. Вполне быть уверенным я не имел права: за час до убийства ее видели с Ищенко на пляже. Кроме того, в ходе расследования Евгения Августовна Станкене сообщила следующее: когда Ищенко прошел мимо, не пожелав ее узнать, она увидела Раю Быстрицкую. «Я ее хорошо знаю, я всех в городе знаю, – писала Станкене, – я окликнула ее, но она не услышала или сделала вид, что не слышит. Она явно бежала за Ищенко, боясь упустить его из виду». Станкене добавляла, что сначала она не придала этому значения, но когда узнала, что Ищенко был убит через несколько минут после встречи с ней, сочла данное обстоятельство немаловажным. Капитан Сипарис пока не трогал Быстрицкую.

– Идемте, – сказала она. – Я тоже хочу спать, я ужасно устала.

– Мы завтра увидимся на пляже?

– Может быть.

– Хотя вон тучи. – Я повертел головой, стараясь разглядеть что-нибудь в небе. – Мне на руку несколько капель упало.

– Распогодится! Я обычно лежу там, где кончается улица Прудиса, она выходит прямо к морю.

«Улица Прудиса, – вспомнил я, – это там находится рыбное управление. Мне нужно все-таки побеспокоиться насчет работы». Кроме того, меня интересовал работавший там сосед Буша – Суркин.

– Ах, вы же не знаете города! Запоминайте, очень просто: Пру-ди-са, вам всякий покажет. Только я приду попозже, надо выспаться.

Теперь мы шли по мостовой, мощенной булыжником: тротуар сузился, и вдвоем на нем было тесно. Казалось, мы передвигаемся по дну ущелья: противоположные стороны улицы сдвинулись, стены домов, освещенные фонарями до первого этажа, круто уходили вверх в черное небо. «Декорации к Шекспиру», – подумал я. Потом мы свернули в такую же средневековую боковую улочку и неожиданно вышли в современный квартал: стандартные дома-коробки с балконами, травянистые газоны. Здесь одуряюще пахло сиренью. По проспекту прошел пустой автобус – он был ярко освещен изнутри. Мы пересекли проспект. На скамейке под пышным кустом сирени сидел парень и брал на гитаре одну и ту же ноту – получалось довольно тоскливо. В тени куста белела его рубашка. Быстрицкая не сразу заметила его.

– Мы почти пришли.

– Раечка?

Парень поднялся и ущипнул басовую струну. Гитара угрожающе загудела. Мы стояли почти вплотную, у парня было неприятное толстое лицо. Он был плечист. «Примерно моего веса, – прикинул я. – Килограммов восемьдесят пять».

– Опять, девочка, крутишь с приезжими любовь? А что скажет Сема, когда узнает?

Быстрицкая передернула плечами. На ней была моя куртка, поэтому жест получился немного смешным: рукава болтались ниже колен.

– Иди донеси!

Но я ясно видел: ей все это было неприятно. И эта неприязнь распространилась так же на меня, потому что отчасти я был виноват. Я держал ее под руку, и теперь она высвободилась.

– Нет, ты мне скажи, на что это похоже? – не отставал тот. – Мой друг верит ей, а она тут с какими-то весело время проводит, а?

– Он тебе не друг! Ты любого продашь за четвертинку.

– Как, как ты сказала? – заинтересовался тот.

«Работает под блатного, – подумал я. – Схватит срок, будет блатным, если не остановят». Мне пора было вмешаться. «Странствующий рыцарь из Комитета госбезопасности», – мельком усмехнулся я и шагнул вперед.

– О любви не говори, о ней все ска-азано, – пропел я ему в лицо. – Тридцать три?

– Чего?

– А ты чего?

– Я-то ничего.

– Вот и порядочек, – сказал я деловито. – Можешь считать себя свободным.

«Мы, московские студенты, – подумал я, – никому спуску не даем».

Парень явно стушевался. Он отступил, сплюнул и пробормотал себе под нос что-то вроде «неохота связываться». Но скорей всего он просто не любил драться в одиночку, потому что, когда мы отошли, он негромко крикнул:

– Морду мы тебе еще пощупаем, сволочь!

– Не обращайте внимания, – сказала Быстрицкая.

– Я не обращаю.

«Он слишком легко отлепился. Следует ждать продолжения», – подумал я.

– А здорово вы его! У, шпана несчастная! Вы, пожалуйста, не связывайтесь с ними. Идите к гостинице не так, как мы шли, я вам покажу.

– Обязательно, – заверил я ее. – А кто этот Семен?

– Тот парень, о котором я вам говорила. Вы правда идите другой дорогой. А вот мой подъезд.

Возле водосточной трубы притулилась кошка. «Кис-кис-кис», – позвала Быстрицкая. Кошка не послушалась и потрусила в подворотню с железными воротами. На стене было нацарапано углем: «Лена, я так любил!» Пахло жареной рыбой. Во дворе орал радиоприемник. Было, наверное, уже часов одиннадцать: мне не хотелось смотреть на часы так, чтобы Быстрицкая это видела. Что-то прогудело вдалеке – так гудят летом электрички в дачных поселках возле крупных городов.

– Знаете, – шепотом сказала Быстрицкая, – только вы не подумайте ничего, мне страшно идти одной в подъезд: у нас лампочка перегорела. Нет, сначала я покажу, как вам возвращаться.

Я механически запоминал дорогу сюда и, не раздумывая ни на одном перекрестке, мог вернуться в гостиницу «Пордус». Другим путем я идти не собирался, потому что, если меня ждет Семен с дружками, имело смысл на него посмотреть: меня интересовало все связанное с Быстрицкой. Но я слушал ее внимательно. Потом мы вошли в подъезд и, нащупывая ногами ступеньки, стали подниматься.

– Вот здесь. Посветите мне спичками.

Она стала отпирать дверь ключом. Я держался подальше.

– Ну вот! А теперь я хочу тебе сказать: ты очень хороший! Ты не приставал и не распускал руки, когда мы сидели на скамейке. Привет!

Она юркнула в дверь. Куртка осталась у меня в руках. Я натянул ее, немного постоял и стал спускаться. Мне крупно везло: три раза за этот день я слышал, что я хороший. Бывает же! Выйдя из подъезда, я взглянул по сторонам: никого не было. На всякий случай я пошел посередине мостовой, держась настороже, и не зря! Когда я свернул за угол, раздался тихий свист. Под фонарем стояли двое, один – «блатной» (так я его окрестил) в белой рубашке. Гитару он где-то оставил. Они, конечно, поджидали меня. Я остановился в нескольких шагах, сгорбился и, закрывая ладонями огонек спички, стал прикуривать. Сам я смотрел на них, потому что, если смотреть на огонь, а потом очутиться в темноте, можно на момент ослепнуть.

– Хороший вечер, – сказал я.

Они молчали. Вероятно, претензии имел ко мне тот, что стоял впереди. «Похоже, его зовут Семеном», – подумал я. «Блатной» в белой рубашке «опекал» его – он стоял сбоку и держал руку в кармане. Его надо было нейтрализовать первым. Он стал придвигаться ко мне.

– Чего ж только двое? – спросил я. – Надо бы человек пять собрать. Или времени не было?

Тут я заметил третьего. Он отделился от кустов сирени и стал заходить сбоку. «Ай-я-яй, – подумал я. – Мне так не хочется этого». Мне не хотелось драться. Но другого выхода не было, поэтому надо было начинать первым. Я даже не успел сунуть коробок в карман. Я сделал шаг вперед, «блатной» замахнулся. Шаг вбок – и я перехватил его правую руку, в которой было, конечно, что-то зажато – самодельный кастет или свинчатка. Я терпеть не могу любителей драться компанией на одного, и поэтому я не почувствовал неловкости, ударив «блатного» сверху вниз рубящим ударом – ребром ладони в основание шеи. На моем месте вполне мог быть кто-то другой, он мог не заниматься борьбой с пятнадцати лет и не кончать спецкурса по самообороне. Его бы они избили без всякой жалости. Краем зрения я не упускал из виду и того, которого мысленно называл Семеном, – он, несомненно, был центральной фигурой, а «блатной» только подбивал его на «месть», – и когда он кинулся на меня, я ушел вбок и подставил вместо себя тушу «блатного». Семен споткнулся. Они оба упали. Я отскочил, принял третьего: обманный нырок и – коротко – «под дых». Он осел на мостовую. «Блатной» тоже был не в счет: он держался рукой за ключицу и постанывал. Мне пока везло. Я отскочил назад: я не хотел выводить того, которого считал Семеном, из строя и поэтому должен был быть внимательным, но если б мы возились рядом с теми двумя, они могли бы мне повредить. Мне было интересно, нападет ли Семен теперь, когда он остался один. А Семен кинулся ко мне. Это мне понравилось, потому что он видел, что приятели на помощь не придут. Я был почти уверен, что не он инициатор бить втроем. Я поймал его за одежду, перевел в удобное положение и сделал самое простое – заднюю подножку. Он поднялся и снова пошел на меня.

– А можно так!

Я провел обратный бросок через спину – эффектный прием. Очень мне не хотелось всего этого делать, но потом я решил, что, может быть, так даже лучше. Я старался осторожнее тушировать его и подстраховывал: он не был серьезным противником.

Теперь он сидел на мостовой и тяжело дышал. Вставать он не собирался. А может, он вовсе не Семен? Остальные стояли вразброд кругом.

– Дзю-до, да? Самбо, да? – ныл «блатной».

– Он профессионал, – презрительно сказал «Семен. – Заколачивает денежки в цирке: Григорий Новак с сыновьями.

– Меня зовут Борис, – сказал я. – Если хочешь, давай теперь по-человечески.

– А что ты к его девчонке липнешь, сволочь? – спросил тот, который по-прежнему держался за шею, «блатной».

Так. После драки по этикету полагался «разбор полетов»: кто, за что и почему. Но я не ошибся: это все-таки был Семен.

– Помолчи, – сказал Семен своему приятелю.

– Насчет твоей девчонки я ничего не имею, понятно? И она ко мне как к столбу деревянному. Просто я один в чужом городе, мне поговорить-то не с кем, я пошел проводить ее после дежурства.

– Все вы так!

– Брось, Семен! Она про тебя говорила, что ты приличный парень. Она мне про тебя говорила, понимаешь? Она бы не стала этого делать, если б у нее было что-то со мной.

Я протянул ему руку, чтобы помочь встать. Он чуть помешкал и принял ее.

– Не слушай его, Семка! – морщился «блатной» А третий молчал. Он был моложе всех. Он уже оправился, курил, но никак не вмешивался в разговор. Видно было: он не из тех, что стоят «кодлой» в подворотне и отпускают замечания в спину одиноким прохожим, – тоже затесался сюда случайно. Я следил за ним, когда возился с Семеном, но он-то не знал этого и вполне мог ударить меня в спину. Но не сделал этого. Я уже жалел, что не вступил в предварительные переговоры. Хотя поладить с «блатным» до «полетов» вряд ли удалось бы.

Подняв Семена, я сказал всей компании:

– Не доверять следует тому, кто чего-то хочет от вас. Я, кажется, непохож на такого человека. Скорее наоборот: вы добивались от меня чего-то. Улавливаешь логику? – Я обратился к «блатному».

– Какую еще логику? – затянул тот.

Он успокоился и понял, что бить я их не буду. Он теперь выламывался перед дружками, желая показать, что он вовсе не трус.

– Напридумывают всякого, а я их понимать должен!

– Купи словарь иностранных слов, – посоветовал я. Я подобрал валявшийся на асфальте коробок – его чудом не раздавили во время потасовки – и закурил.

– Куришь? – Я протянул сигареты Семену.

– У меня свои.

Третий, который молчал и только что бросил окурок, взял. И «блатной» потянулся.

– А только ты первым начал, мы поговорить хотели, – сказал Семен.

– И только?

Он промолчал.

– Разговорчики со свинчаткой знаешь чем кончаются? Вон она, в кармане у твоего компаньона, подобрал. Пользоваться не может, а лезет. – Я глубоко затянулся. – Между прочим, вы мне кастет можете достать? Хорошо заплачу или сменяюсь на что-нибудь.

«Блатной» оживился:

– На кой ляд он тебе?

– Чтоб с такими, как ты, себя спокойно чувствовать. Ну, достанешь?

– Попробовать можно, – уклончиво сказал он.

– Только не самоделку какую! Мне настоящий нужен, хорошо бы немецкий.

– Где я тебе возьму?

– Может, я достану, – внезапно сказал тот, что до сих пор не произнес ни слова.

– Сколько возьмешь? – До этого я следил за Семеном, а теперь сразу повернулся к нему.

Честно говоря, я удивился. Я рассчитывал на возможность выяснить что-то о кастете (и то у Семена, если он был тем самым Семеном и имел касательство к делу), но самого кастета не должно было быть. Он лежал среди других вещественных доказательств в горотделе КГБ. Значит, это другой кастет. «Все равно встречусь с парнем, – подумал я, – и попытаю его насчет Семена».