Текст книги "Человек в проходном дворе"

Автор книги: Дмитрий Тарасенков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

Глава 18 В ПРОХОДНОМ ДВОРЕ

Покружив по переулкам – готический замок все время оставался справа, – я наконец выбрался на площадь. Не торопясь подошел к столу с расписанием и нашел глазами нужную строчку. Точно. Автобус из Радзуте приходил в одиннадцать ноль-ноль. Та-ак.

Я еще раз проглядел расписание. Я должен был бы подумать об этом раньше. Дело заключалось в том, что в расписании, найденном среди вещей Ищенко, радзутская линия была отчеркнута карандашом. Валдманис проверил эту ниточку: фотография Ищенко была предъявлена кассирше, которая работала последние полторы недели без выходных (болела сменщица), но она утверждала, что он не брал билетов: она бы запомнила, у нее хорошая память на лица. «Возможно, он и не собирался никуда ехать, – подумал я. – Возможно, его интересовал не отход автобуса на Радзуте, а его приход. Одиннадцать часов…»

Я огляделся. Неподалеку от тесно стоящих автобусов собрались в кружок шоферы. Один размахивал руками и что-то рассказывал. Послышался хохот. «Анекдоты травят», – решил я. Все шоферы были одеты в одинаковые синие холстинные куртки. «Сервис, – подумал я. – А в общем-то удобно. Автобазы закупают оптом: так дешевле, они немаркие, и в них хорошо в жару…» Поодаль стояла диспетчерская будка.

Я мысленно представил себе план проходного двора, в котором был убит Тарас Михайлович Ищенко, и план окрестностей, – я долго сидел над ними в кабинете Шимкуса. Двор выходил на эту площадь. Я поискал глазами арку. Вот она. Метрах в ста отсюда. И это тоже должно было бы насторожить меня раньше: близость места преступления к стоянке автобусов. Тут, пожалуй, и Валдманис проморгал. Ну да ладно. Так. Я убийца. Я слезаю с автобуса – он пришел в 11.00 – и иду туда. Там я назначил Ищенко встречу.

Я пересек площадь и посмотрел на часы. Пятьдесят секунд. Предположим, я пошел не сразу, а сначала покрутился по площади. Нет, мозолить людям глаза мне ни к чему. Я, конечно, пошел сразу. Но не напрямик, не на виду, а свернул вон за то длинное строение, напоминающее старые купеческие ряды. Что там? «Склад фабрики культтоваров», – щурясь на солнце, прочел я. Ага. Проход за ним есть? Я засек пожилого мужчину с портфелем, который скрылся за зданием. Через минуту он вышел на меня. Есть. Пошли во двор. Я лениво посмотрел по сторонам и свернул в подворотню.

Солнце сюда не попадало, и от высоких кирпичных стен тянуло сыростью. «Такие дворы в Средней Азии, – подумал я. – Здесь можно спасаться от жары». Проход круто заворачивал влево: теперь меня уже не было видно с площади. У стены лежала куча угля. Рядом – ржавый рукомойник и какие-то трубы. В стене была дощатая дверь с висячим замком. Я потрогал замок. Нет, его не отпирали давно: слой ржавчины прикипел к пробоям и дужке замка, скрепляя их. Пошли дальше. Поворот – и я увидел контейнер с мусором. Тот самый контейнер. Двор здесь расширялся и был абсолютно голым. Я пошарил глазами по стенам: ни одного окна. Тут кричи во весь голос, услышать некому. Я посмотрел на часы. Прошла еще одна минута. Если я сойду с радзутского автобуса и не торопясь приду сюда, это будет как раз время убийства. Правда, в таком расчете была натяжка: медэксперты делали допуск на 10–15 минут. Ладно.

Я свернул еще два раза и вышел на другую площадь, маленькую и круглую. Ищенко попал в проходной двор отсюда: он шел из центра. Я повернул назад. Теперь я был Тарасом Михайловичем Ищенко. Так. Я спешу на встречу. Но если я опасаюсь человека, с которым должен встретиться (а я наверняка боюсь его, ведь если все правильно в наших рассуждениях, я знаю о нем что-то такое, что он скрывает), то зачем я иду в такое глухое место? Я же знаю этот двор: когда двое договариваются о месте встречи, оно заведомо известно обоим. Но я все-таки иду. Почему? Неясно. За мной бежит Быстрицкая, – час назад я о чем-то говорил с ней на пляже. Что она хочет сделать? Предупредить меня? Нет, это она могла сделать раньше: двадцатитрехлетней девушке нетрудно догнать пожилого человека. Она следит за мной. С какой целью? Опять-таки неясно. Но если она свернула за мной во двор, она должна была видеть убийцу. И убийство. Значит, он сделал свое дело у нее на глазах и позволил ей уйти целой и невредимой? Он не дурак. Не решился на второе убийство? Ерунда, одно или два – для него это вряд ли уже играло роль (если, конечно, он не мстил Кентавру за своих родных, но непохоже, слишком все точно и хладнокровно рассчитано, да и Ищенко непохож на Кентавра). И, с какой бы целью он ни совершил преступление, он убийца. А Быстрицкая – его сообщница. «Нет, – подумал я. – Не верю». Но она не пришла в милицию. Факт остается фактом. Ладно, будем думать. Скоро сказка сказывается, не скоро дело делается… Поворот. Контейнер. Убийство произошло где-то здесь. Потом он затащил труп Ищенко за контейнер. Теперь надо сматывать удочки, и побыстрее. Куда он побежал? На площадь. Где стоянка автобусов. Потому что кастет, которым был убит Ищенко, лежал метрах в тридцати отсюда в направлении площади.

Но владелец кастета, судя по всему, – Суркин. Тогда при чем тут радзутский автобус? Пятого Суркин был на бюллетене. Уехать из города только для того, чтобы вернуться в одиннадцать часов и ждать здесь Ищенко? Бред какой-то.

Быстрицкая шла за Ищенко на расстоянии: предположим, метрах в сорока. Он входит во двор и скрывается из ее поля зрения. Потом, сохраняя эту дистанцию, он все время находится за очередным поворотом, – это-то и губит его. Сорок метров, если идти быстро, – это двадцать секунд. Значит, они есть в распоряжении у убийцы. Ударил, подхватил тело. Готов? Готов. Оглядел двор. Ага, контейнер. Туда его! Так. Теперь, если кто-нибудь пройдет через двор, ничего не заметит… За двадцать секунд можно управиться, если есть сноровка в такого рода делах. Теперь бежать.

И Быстрицкая ничего не увидела. Прошла двор насквозь, но Ищенко не нашла. Что ж, могло быть и так. Но зачем ей было идти за ним? Почему все связанное с Ищенко теперь настораживает ее?.. Ладно, Быстрицкую пока оставим.

Двор был подходящим местом для обдуманного убийства: за все время, пока я здесь находился, никто не прошел. «Прямо Сахарская пустыня», – подумал я.

Я снова вышел на площадь. Заглянул в диспетчерскую будку. Там было накурено, дым плавал слоями. Его пронизывали лучи полуденного солнца, светившего в пыльное окно. На столе стоял бак с водой, к нему была прикована цепью эмалированная кружка. На скамье вдоль стены расположились шоферы в холстинных куртках. Стоял галдеж.

Я сунул руки в карманы, засвистел и двинулся с площади. «Попрошу Валдманиса навести ряд справок, – думал я. – Например, как часто меняются шоферы на радзутской линии? Кто работал третьего и пятого? Может, они запомнили кого-нибудь, кто ездил в эти дни сюда и обратно…»

Когда я вернулся в гостиницу, Пухальского в номере не было. Странно. Он же умылся и расположился на кровати с явным намерением подремать. Дела? Или решил поехать на море? Любопытно все это.

Я расстегнул рубашку, закурил. «Подобью бабки», – решил я. Но как раз в этот момент открылась дверь, и комнату заглянул Виленкин. «Извините! – сказал он. – Ошибся номером». И захлопнул дверь. Поэтому я застегнулся, скатился по лестнице вниз и вышел на улицу. Проходя мимо Виленкина, разглядывающего обложки журналов в витрине киоска, я замедлил шаги.

Он негромко сказал мне в спину:

– Суркин сидит в горотделе. Сам пришел. Валдманис допросил его и послал за вами.

Глава 19 ДВА КАСТЕТА?

«Ай да Суркин! – думал я по дороге. – Значит, третьего числа он весь день был на работе. Пятого он был дома. И еще кастет…»

Через пятнадцать минут я сидел в знакомой комнате со сводами, напоминавшими арки, с пейзажем на стене, и слушал магнитофонную запись допроса (его вели вдвоем капитан Сипарис и начальник горотдела КГБ Валдманис).

Капитан. Давайте знакомиться.

Суркин. Я работаю в управлении экспедиционного лова. Моя фамилия Суркин.

Капитан. Садитесь, пожалуйста, товарищ Суркин. Как ваше имя-отчество?

Суркин. Юрий Петрович. Так вот (пауза), я, наверное, давно должен был сделать это заявление, но (пауза) только сегодня утром в случайном разговоре я узнал от своего соседа Генриха Осиповича Буша, что пятого числа в нашем городе произошло преступление: я говорю об убийстве Тараса Ищенко.

(«Странное сочетание: не просто Ищенко и не Тарас Михайлович Ищенко, а Тарас Ищенко, – подумал я. – Эту вводную фразу Суркин, конечно, репетировал про себя много раз».)

Суркин (продолжая). А я знал его еще во время войны…

Капитан. Вы имеете в виду Ищенко?

Суркин. Да. Сюда я переехал только в сорок пятом году, до этого проживал в Радзуте.

Валдманис. Простите, точнее? Когда вы переехали, в начале или в конце года?

Суркин. Еще война не кончилась. Но здесь уже были наши. В феврале, кажется.

Валдманис. Причины переезда?

Суркин. Из-за домика. Верх принадлежал моей родственнице, она умерла.

Валдманис. Ясно. Продолжайте.

Суркин. Так вот, Ищенко с начала оккупации работал в радзутской полиции.

Капитан. Вы не ошибаетесь?

Суркин. Я неоднократно видел его в форме. Видите ли, в Красную Армию меня не взяли по причине здоровья: рука. Я остался в оккупации, был мобилизован на работу в горуправу и косвенно сталкивался с полицейским управлением. Не подумайте, пожалуйста, ничего такого, – я относил бумаги на подпись. И там встречал Ищенко. А дней десять назад я увидел его у Генриха Осиповича Буша. Я не был уверен в том, что это он: прошло много лет. Но когда Буш назвал мне сегодня его фамилию, все совпало. Буш сказал, что убийцу до сих пор не нашли. Мне кажется, что все это связано с прошлым Ищенко.

Капитан. Почему вам так кажется?

Суркин (после паузы). Н-не знаю. Думаю только так.

Капитан. Но для этого должны быть основания!

Суркин. Генрих Осипович сказал, что это, наверно, не ограбление. А что еще? Убийство – штука серьезная, на него редко решаются даже отпетые грабители.

Капитан. Жалко, что вы не пришли к нам раньше, Юрий Петрович.

Суркин. Я не хотел попасть в глупое положение: я мог и ошибиться. То, что Ищенко – это точно Ищенко, я узнал только сегодня.

Капитан. Да, да. Но, может быть, это предотвратило бы преступление, как вы думаете? Если оно было связано с прошлым Ищенко?

Суркин. Я, конечно, виноват…

Капитан. Вас никто ни в чем не обвиняет. (Пауза.) Пока.

Суркин (тихо). Почему пока?

Капитан. Где вы были во время убийства?

Суркин. Дома. Я чувствовал себя плохо и не вышел в этот день на работу.

Валдманис. Вы ходили в поликлинику открывать бюллетень?

Суркин. Я вызвал врача на дом.

Валдманис. Диагноз?

Суркин. У меня больное сердце. Стенокардия.

Валдманис. В какое время был врач?

Суркин. В десять.

Валдманис. И вы никуда не выходили?

Суркин. В два часа пошел за продуктами: жена в отъезде, в доме пусто.

Валдманис. Откуда вы знаете, что убийство произошло до двух часов? Вы сказали, что в то время, когда произошло убийство, вы были дома.

Суркин. Я… мне Генрих Осипович сказал.

(Я нарисовал на листе бумаги вторую закорючку. Первую я поставил, когда Суркин сказал, что Генрих Осипович считает, что это не ограбление.)

Капитан. Чем вы занимались дома?

Суркин. Как чем? Ну, лежал, читал книгу…

Капитан. Какую книгу?

Суркин. Ну, я не помню… Разве это важно?

Валдманис. Очень важно! Убийство произошло около одиннадцати часов и (пауза)…

Суркин (нетерпеливо). Да?

Валдманис. Приблизительно в это время Буш, сажавший на участке цветы, зашел к себе и увидел, что у него протекает потолок. Он поднялся и стал стучаться к вам. Вас не было дома.

Суркин (поспешно). Да, да, я вышел… Значит, вы уже наводили обо мне справки?

Капитан. Не задавайте вопросов. Отвечайте! Вы вышли? Зачем? Только говорите правду.

Суркин. Я (пауза)… я увидел в окне Ищенко, он шел внизу по улице. Тогда я решил… я собирался принимать ванну, но сразу оделся и выбежал на улицу. Я забыл выключить воду. И я забыл, что заткнул отверстие в ванне.

Капитан. Буш видел вас?

Суркин. Нет, я воспользовался черным ходом – на Красноармейскую. Она идет параллельно Чернышевского, знаете? Ищенко шел по Красноармейской.

Капитан. Дальше.

Суркин. Дальше все… Я не увидел его на улице. Он куда-то свернул.

Капитан. Когда вы глядели в окно, вы не обратили внимания: его кто-нибудь преследовал?

Суркин. Н-нет, по-моему… Девчонка какая-то шла в том же направлении. Больше никого.

Капитан. Она шла следом за Ищенко или впереди?

Суркин. Следом.

Капитан. Опишите ее.

Суркин. Ну, волосы такие длинные, рассыпанные…

Капитан. Еще!

Суркин. Я видел ее в спину.

Капитан. Как она была одета?

Суркин. Не помню я, товарищ капитан!

Капитан. Ищенко торопился?

Суркин. Пожалуй.

Валдманис (быстро). Вы встретили кого-нибудь знакомого?

Суркин. Нет.

Капитан. Вы знаете Раису Быстрицкую, которая работает в гостинице?

Суркин. Нет. Я в гостинице не бываю.

Валдманис. На лестнице в вашем доме есть окно?

Суркин. Да.

Валдманис. Буш работал на участке, когда вы спускались? Вы видели его?

Суркин. Я не посмотрел. Я торопился вниз.

Валдманис. Что вы сделали потом?

Суркин. Я немного прошелся и вернулся домой.

Капитан. Для вас будет лучше, если вы будете говорить правду.

Суркин. Но я говорю правду!

Капитан. Нет! Вы в тот день были в этих туфлях?

Суркин (неуверенно). Да… Да-да, я сейчас все расскажу! Я понимаю, там была сырая земля, сохранились отпечатки, а я стоял совсем рядом… Я расскажу, одну минуточку!..

(«Молодец капитан! – подумал я. – Тело обнаружила старуха, потащившая выбрасывать дырявое ведро, и на ее крик сбежалось столько народу, что никакой эксперт не смог бы разобраться в следах возле трупа. Возле. Потому что был еще один след… Только не Суркина. У него совсем другая обувь».)

Суркин. Я увидел Ищенко метрах в ста от себя, когда выбежал на улицу. Я не стал догонять его: а вдруг это вовсе не Ищенко, а просто похожий на него человек, я тогда еще не говорил с Генрихом Осиповичем, я попал бы в неловкое положение… Я подумал, что лучше пойти за ним и заговорить, если представится случай. Я шел за ним некоторое время, сохраняя дистанцию. Я хорошо знаю город и не боялся потерять его из виду: было жарко, и на улицах было пусто. Да, только та девчонка шла. Ей лет двадцать было, по-моему. Если б он зашел в кафе или еще куда-нибудь, я бы подсел к нему. Он свернул в проходной двор… простите, можно водички?

(Звяканье графина о край стакана, звук льющейся воды.)

Капитан. Пожалуйста.

Суркин. Спасибо. В горле пересохло… Он свернул в проходной двор, а когда я вошел туда за ним через полминуты, я услышал впереди чьи-то поспешные шаги. Двор там делаем поворот, такое колено… Стены высокие, двор очень гулкий, шаги отдавались, но я никого не видел. Я тоже прибавил шагу. Двор был пуст.

Капитан. Криков, шума драки не слышали?

Суркин. Только шаги… Когда я выскочил на площадь, там шли люди, но Ищенко среди них не было. Я вернулся обратно. Ищенко нигде не мог спрятаться: двор голый, подъезды туда не выходят. Да это и глупо было, зачем ему прятаться?.. Но я почему-то заглянул за мусорный ящик.

Капитан. Там вы увидели Ищенко?

Суркин. Да. Я попытался прослушать пульс, но… он был мертв…

Валдманис. Минуточку. Вы переворачивали тело? Поднимали его?

Суркин. Нет. Он лежал лицом вниз, и висок у него был весь в крови. Помочь ему было уже нельзя. Мне стало страшно. Я не герой, знаете ли…

Капитан. Понятно. И вы ушли?

Суркин. Я представил себе, как я все это буду объяснять: что я шел за ним, и как его убили чуть не у меня на глазах, а я ничего не могу сказать…

Капитан. Вы боялись, что заподозрят вас?

Суркин. Именно.

Валдманис. У вас были причины его убить?

Суркин. Нет! Что вы!

Капитан. Но вы же не с луны упали, вы должны понимать, что нельзя осудить человека, не доказав его вины.

Суркин. Я очень испугался.

Валдманис. Куда делась та девушка, о которой вы упоминали?

Суркин. Не уследил… Свернула куда-то. Если б я знал, что это важно…

Валдманис. Где вы потеряли ее из виду?

Суркин. Не помню.

Валдманис. Во дворе ее не было?

Суркин. Нет, нет. Не было.

Капитан. Хорошо. Значит, вы солгали, сказав, что узнали об убийстве только сегодня?

Суркин (тихо). Да.

Капитан. Но почему вы именно сегодня пришли к нам?

Суркин. Не знаю. Я все время мучился, мне было страшно. Мне казалось, что меня найдут с собакой, я же стоял рядом с телом, и я тогда долго петлял по городу, прежде чем вернуться домой. Мне казалось, что за мной следят. Вчера к Бушу приходил один молодой человек, а я испугался…

Валдманис. Какой молодой человек?

Суркин. Студент из Москвы. Он сегодня был у меня в управлении, он хочет устроиться матросом на траулер. Он действительно студент.

Валдманис. Почему вы испугались?

Суркин. Я решил вчера, что он… из милиции.

Валдманис. Почему вы так решили?

Суркин. Ну, не знаю… Генрих Осипович все выпытывал у меня, где я был, когда у него протек потолок в ванной… Я всего боялся после случившегося, буквально всего. Мне казалось, что все меня подозревают.

Валдманис. Когда же это он «все выпытывал»?

Суркин. Вдень этого… убийства. Когда я вернулся домой. Я после этого стал избегать встреч с ним…

Валдманис. Так. Продолжайте.

Суркин. Но я… я хотел какой-то определенности. Сегодня после разговора с Бушем – он поймал меня на лестнице – я принял решение. Мне сразу стало легче. Я знал, что должен заявить о прошлом Ищенко. Может быть, Генрих Осипович, сам того не подозревая, как-то подтолкнул меня. Я понял, что нельзя молчать дальше…

Капитан. Хорошо. Я хочу показать вам один документ. (Скрип открываемого ящика: вероятно, капитан доставал анонимное письмо.) Ознакомьтесь.

Суркин (долгая пауза, потом почти крик). Это не я, это не я, клянусь вам, поймите, это не я!

Капитан. Вы ничего не хотите добавить?

Суркин. Нет, но это не я… не я! Я вам рассказал все, как было. Честно рассказал!

Капитан. Письмо без подписи. Подумайте, кто мог его написать?

Суркин (подавленно). Не знаю.

Капитан. Вас мог кто-нибудь видеть в проходном дворе?

Суркин. Нет. Я боялся, что кто-нибудь пройдет. Но никого не было. И окна туда не выходят, двор глухой.

Капитан. У вас есть, скажем… недоброжелатели? Или, может, кто-то пошутил?

Суркин. Хорошенькие шутки! Нет, недоброжелателей у меня нет. (Устало.) Но это не я, поймите. Вам нужно искать настоящего убийцу.

Капитан. Мне хочется вам верить, Юрий Петрович…

(Я переключил магнитофон, вернулся назад и еще раз прослушал последние фразы. Когда я разговаривал сегодня с Суркиным в рыбном управлении, мне показалось, что, если б даже он и захотел сыграть, у него ничего не вышло бы: он не годился в актеры. Слова «это не я!..» звучали достаточно искренне.

Потом я пустил ленту дальше.)

Капитан. Но есть еще одна невыясненная деталь. (Снова скрип ящика.) Вам знакома эта штука?

Суркин (после паузы, слегка удивленно). Да, это кастет. Это… мой кастет.

Капитан. Не торопитесь. Посмотрите внимательней.

Суркин (не так уверенно). По-моему, мой… Вот дубовый листок. Кажется, мой. Но как он попал к вам?

Капитан. Именно этим кастетом был убит Тарас Михайлович Ищенко!

(Стук: вероятно, Суркин уронил кастет на пол.)

Суркин (дрожащим голосом). Свой кастет я выбросил в отхожее место прошлым летом на даче моего родственника Крамвичуса. Я жил у него целый месяц.

Валдманис. Почему вы повезли его выбрасывать так далеко?

Суркин. Не знаю. Все-таки оружие… Наверное, боялся, что найдут и прицепятся: откуда, зачем хранил?

Валдманис. Не знаете или боялись?

Суркин. Совершенно справедливо. Боялся.

Валдманис. Ваш родственник знал о кастете?

Суркин. Нет.

Капитан. Где находится дача?

Суркин. Я могу поехать и…

Капитан. Поедем мы сами. Вы укажите место.

Суркин (тихо). Понимаю. Все обстоятельства против меня. Но он должен быть там. Должен.

Капитан (спокойно, как учитель, ведущий урок). Значит, существуют два кастета, похожих как родные братья. Близнецы, так сказать. Один тот, которым было совершено убийство, другой – ваш. Вы знали, что полагается за хранение холодного оружия?

Суркин. Да. Потому и выбросил. К нему подбирался мой племянник, мальчишка, и я вспомнил о нем. А до этого он валялся у меня в ящике для инструментов. И, как вы сами понимаете, товарищ капитан, без всякого применения.

Капитан. Кто видел у вас кастет?

Суркин. Затрудняюсь сказать.

Капитан. Подумайте, это очень важно.

Суркин. Н-не знаю. Генрих Осипович, может быть, видел; он часто берет у меня инструменты.

Капитан. В каких вы с ним отношениях?

Суркин. В самых хороших. Мы отлично ладим.

Капитан. Он знает, что вы выбросили кастет?

Суркин. Вряд ли.

Валдманис. А Пухальского вы знаете?

Суркин. Кого, простите?

Валдманис. Пухальского. Он приехал в командировку на мебельную фабрику, был у Буша в гостях.

Суркин. Нет. Не знаю. Может быть, видел в лицо, но по фамилии не знаю.

Капитан. Вы у кого-нибудь видели подобный кастет?

Суркин. Нет.

Капитан. Как вам достался ваш?

Суркин. Нашел на улице, когда немцы отступали. Зачем-то взял, просто так. Я был тогда молодой, собирал всякую дрянь.

Капитан. Понятно. Нам придется задержать вас на некоторое время.

Суркин. Это арест?

Капитан. Буду откровенен: по закону я должен вас отпустить, взяв подписку о невыезде. Против вас нет прямых улик. Кроме кастета, конечно.

Суркин. Я выбросил свой кастет в прошлом году.

Капитан. Буду очень рад, если мы его там найдем, Юрий Петрович. Но вы нам должны помочь. Кто-то написал на вас анонимку. Очень важно для следствия выяснить: кто? Скорей всего это сделал убийца. Но если он узнает, что вы арестованы, возможно, он будет вести себя посвободнее…

Суркин. А что скажут на работе, когда узнают, что я… сижу?

Капитан. Если вы не виноваты, вам нечего беспокоиться. Мы потом сами поедем к вам на работу и все уладим. Будете героем. А пока потерпите.

Суркин. Понятно, товарищ капитан. И… спасибо, что верите.

Капитан. Вам дадут бумагу. Я попрошу вас написать все, что вы нам рассказали. Укажите точно, куда выбросили кастет. Самое главное: подробно напишите все, что вы знаете об Ищенко радзутского периода.

Суркин. Как, простите?

Капитан. Ну, о том времени, когда вы служили в горуправе, а Ищенко – в полиции.

Суркин. Понял вас. Постараюсь все вспомнить.

Валдманис. Еще минуточку, Юрий Петрович. Почему вас все-таки так интересовал Ищенко? Ну, служил он в полиции, ну, узнали вы его. Но ведь вы так стремительно бросились за ним, что даже забыли выключить воду. А вы еще неважно чувствовали себя в этот день. Вы боялись упустить его? Почему?

Суркин (после паузы). Я отвечу. Я знаю, это свидетельствует против меня, но я отвечу. Он тогда… в сорок третьем году, ударил по лицу женщину, которая… с которой… словом, я был к ней неравнодушен.

Валдманис. За что он ее ударил?

Суркин (горько). С его точки зрения, он был, наверное, прав. Она оскорбила его. Она сказала, что только подлец может носить форму, которую носит он. Это было на улице. Он отпустил какую-то шутку, увидев ее, а она… она ответила.

Валдманис (быстро). Что с ней было потом?

Суркин. Ничего. Все кончилось благополучно. Он не арестовал ее и не донес на нее. Но он ударил ее на моих глазах… Я, конечно, ничего бы ему не сделал. Но хотел напомнить ему эту сцену. Просто напомнить. Ему, наверное, было бы неприятно. (Совсем тихо.) А мне хотелось, чтобы ему было неприятно… Эта женщина моя жена.

Валдманис. Понятно, Юрий Петрович. Понятно… Извините, еще вопрос: вы что-нибудь слышали о партизанском отряде, который действовал здесь во время войны?

Суркин. Конечно. Это было громкое дело. Весь отряд погиб.

Валдманис. Никто не спасся?

Суркин. Говорили, что нет.

Валдманис. Вы знали лично кого-нибудь из партизанского отряда или городского подполья?

Суркин. Нет. Я вообще мало кого знал здесь. Я же жил в Радзуте.

Валдманис. А Круглову вы знали?

Суркин. Мне о ней рассказывали. Ее казнили, а дом сожгли. Как раз рядом с домом, где я сейчас живу.

Валдманис. Кто рассказывал, не помните?

Суркин. Нет, к сожалению. Тогда ж и рассказывали, после войны. Сколько времени прошло!

Валдманис. Да, да. А то, что Ищенко был партизаном, вы знали?

Суркин. Первый раз сейчас слышу. Он же служил в полиции! Ага, понимаю, по заданию…

Валдманис. Вы встречали Ищенко в Радзуте. А здесь, когда переехали?

Суркин. Нет.

Валдманис. Что ж, благодарю вас.

Капитан. Спасибо, Юрий Петрович.

– Все, – сказал начальник горотдела КГБ Валдманис, сидевший рядом; он вместе со мной слушал запись.