Текст книги "Человек в проходном дворе"

Автор книги: Дмитрий Тарасенков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Глава 16 ОН!

У подъезда с табличкой «Управление экспедиционного лова» я все-таки помедлил: хотел оглядеться.

Улица была обсажена старыми тополями. По мостовой катился пух. Напротив, в одноэтажном домике – «Парикмахерская». Там было пусто, окна раскрыты, и мастер в ожидании клиентов сидел на ручке кресла и щелкал возле лица ножницами, подстригая воображаемую бороду. Ему было лет семнадцать. Фасад домика, как и стены многих зданий в городе, был испещрен следами пуль, похожими на отметины после оспы. Немцы отчаянно сопротивлялись в сорок четвертом, предчувствуя конец. При въезде в город цепью стояли обвалившиеся доты – я видел их из окна автобуса, когда ехал с аэродрома, – это были остатки линии обороны.

«Теперь все это принадлежит истории: блиндажи заросли крапивой и лопухами, ребятишки играют там, наверное, в прятки, – подумал я. – Принадлежит, да не совсем: моя работа мало походит на работу историка».

Возле подъезда толпились рыбаки.

– Ваньку Шилова знаешь? Списался, на берегу вкалывает!

– И я спишусь. Надоело море – во как!

– Угу. Фурункулы там всякие, ревматизм…

Я вошел в подъезд.

Перед дверью с цифрой 7 я остановился. На табличке были три фамилии: «Вишняускас P.M., Шипко Е.К., Суркин Ю.П.». Я толкнул застекленную матовую дверь и оказался в комнате, напоминавшей клетушку. Три стола, на каждом – кипы картонных папок «Дело №…». В углу сидела женщина и сердито стучала на машинке.

– Юрий Петрович? – коротко, чтобы не мешать, спросил я.

– Вышел! – так же немногословно ответила она, на момент оторвавшись от клавишей и взглянув поверх машинки на меня.

– Скоро будет?

– Он мне не докладывал.

Я ей не понравился.

На подоконнике стоял аспарагус. Я потрогал пальцем землю в горшке: она была совсем сухая.

– Поливать надо, а то помрет, – посоветовал я. – Когда же он все-таки будет?

– Я знаю, что надо поливать растение, а то оно погибнет. – Женщина достала платочек с кружевцами и яростно высморкалась. – Я вам сказала, что не знаю, когда будет Юрий Петрович!

Я уставился на нее.

– Что еще?

– Где вы простудились в такую жару?

Она обиженно отвернулась.

– А вы, наверное, Шипко Е-Ка, – продолжал я заинтересованно. – Потому что Вишняускас и Суркин – это мужчины, тут не может быть сомнения. На вашу долю как раз остается Шипко. Только вот, что значит Е-Ка?

Тут вошел Суркин.

– Вы меня ждете?

– Мне нужен Юрий Петрович Суркин.

– Значит, меня.

– Здравствуйте! – сказал я слегка застенчиво. – Мне вот Генрих Осипович сказал…

– Вы от Буша? Отлично. Садитесь, пожалуйста, вот сюда. Не обращайте внимания на нашу тесноту. Извините, что вам пришлось обождать.

Я сел, но разговора не начинал, косясь на женщину и делая вид, что стеснен ее присутствием.

– Я выйду, а то еще помешаю молодому человеку, – язвительно сказала она.

Мой расчет оправдался. Я предпочитал говорить с Суркиным наедине и сделал для этого все. Женщина выплыла из комнаты, прямо держа голову, и напоследок хлопнула дверью.

– С характером товарищ! – уважительно сказал я.

– Не обращайте внимания.

Теперь я мог разглядеть его. Он был в светлой рубашке, щуплый, одна рука заметно тоньше другой. Он был, несомненно, нервен, импульсивен по натуре, но сейчас он не напоминал того испуганного человека, который подглядывал в приоткрытую дверь, когда я уходил от Буша. «А в утро убийства он "протек" на своего соседа», – почему-то вспомнил я.

– Нуте-с, вы мне подробно объясните, пожалуйста, что вы хотите, – попросил он, упираясь локтями в стол и подводя сложенные руки под подбородок.

Я объяснил.

– Решили поплавать? Поглядеть, что за штука такая – море?

Я сказал, что так оно и есть, но еще я очень нуждаюсь в заработке.

– От денег еще никто и никогда не отказывался, хе-хе! Значит, вы учитесь?

– Да.

– Вы знаете, что в море выйти не просто? Необходимо выполнить всякие формальности. Как-то: требуется характеристика из вашего института, как для выезда за границу.

– Вот!

Я вынул из кармана характеристику, заверенную в Кировском районе города Москвы (ее прислали в комитет фельдсвязью вместе с остальными документами), развернул и положил перед ним на стол.

Он прочитал ее два раза, посмотрел зачем-то на бумагу с обратной стороны и сказал:

– Все в порядке. Печати есть, подписи есть. Все как следует. Но этого мало. У вас прописочка московская?

– Конечно.

– Я не могу дать вам работу в нашем городе. Вам нужно было оформляться по месту жительства.

Нет, он не зависел от Буша, как мне показалось вначале. Во всяком случае, он был далек от намерения выполнить его просьбу.

– Но в Москве нет Балтийского моря, Юрий Петрович, – возразил я.

– Все понимаю, товарищ Вараксин. Все. Но помочь не смогу. Не имею никаких прав.

– Как же так! – настаивал я. – Мне нужно устроиться на работу временно, я студент. Неужели ничего нельзя сделать?

– Выходит, что нельзя.

– У меня есть отношение! – «вспомнил» я. И вытащил из кармана письмо на бланке. – Я в комитет по рыбному хозяйству обращался. Там отнеслись ко мне сочувственно и вот написали: просят помочь.

– Союзный комитет? – спросил Суркин и взял письмо. – Мы в системе. Это наше начальство. Это другой разговор, что же вы сразу не сказали? Так, Радин подписал. Знаю, как же! Вы у него были?

– Да. Рассказал о своем студенческом житье-бытье. Он очень внимательный человек.

– Да, да! И отличный, прямо-таки отличный руководитель!

«Вот жучок!» – подумал я про Суркина.

Казалось бы, прямого отношения к нашему делу эта беседа не имела. Зато теперь у меня было представление о Суркине – недостаточное, чтобы делать выводы, но все-таки кое-что. Он вовсе не походил на Кентавра. Но и то, что Ищенко убит Кентавром, было пока теоремой, для доказательства которой не хватало исходных данных. «Но есть еще кастет», – подумал я.

– Совсем, совсем другое дело! – приговаривал Суркин, читая письмо. – Но, – тут он поднял палец, – все равно придется ждать. Будет проверяться ваша анкета, то да се, сами понимаете.

Это-то я знал хорошо, но спросил растерянно:

– Как же быть? Мне жить не на что! Я думал, все произойдет гораздо быстрее!

– Вам вообще-то в Радзуте надо было ехать: райцентр, большой порт, больше нашего. Ну да уж ладно! Тяжелой работы не боитесь? Могу определить на время рабочим в порт, оплата сдельная. Но не раньше чем в середине той недели: бригадир выйдет, он болен, вот тогда. Устраивает?

Это меня вполне устраивало.

– Спасибо! – горячо сказал я. – А у вас очень симпатичный городок! Красивый и тихий такой, здесь хорошо будет пожить. Я прямо с удовольствием!

– Да, да, – сказал он рассеянно.

– Правда, не совсем тихий. Недавно случилось убийство, мне Генрих Осипович рассказывал. Вы не слышали?

– Буш сказал сегодня утром. Я его давно не видел. Я не знал. – Он нервно потер щеку.

– Говорят, безобидный старичок был.

– Кто?

– Да этот убитый.

– Да, да. Вы, товарищ Вараксин, заполните вот эту анкету в двух экземплярах. Напишите автобиографию. Надо сделать фотокарточки, сюда требуется особая форма: четыре на шесть, овалом. В ателье знают. Тут рядом, на улице Прудиса, только повыше. И будем ждать. А насчет работы в порту зайдите ко мне что-нибудь в среду.

– Спасибо. – Я приподнялся и снова сел. – Но с фотографиями, наверное, лучше поторопиться? И анкеты… Я тогда в понедельник забегу.

– Хорошо. И набирайтесь терпения. Как у вас с жильем? Вы в гостинице устроились?

– Да. В триста пятом номере. – Я сделал паузу, но Суркин никак не отреагировал. – Кстати, в том же номере живет старпом Войтин. Тоже рыбак. Вы его знаете?

– Знаю! Он пьяница и позорил наше управление. – Суркин нахмурился. – Он вообще неприятен в быту. Таких в море не любят!

– А вы знаете, почему Войтин пьет?

– Разве это не все равно? Для меня важен факт.

– Это не всегда верно, – сказал я. Тут, не постучавшись, вошли два рыбака. Они о чем-то спорили. Я встал.

– Извините. Всего хорошего. До понедельника, – сказал я.

– Всего хорошего.

Суркин уткнулся в бумаги, бросив одному из вошедших:

– Минутку! Я ваше дело помню, сейчас буду искать копию приказа.

Я шел по коридору и думал: «И все-таки он неспокоен, внутренне напряжен. Он чего-то опасается».

Глава 17 ДВЕ ЧАШКИ КОФЕ

А город уже накалился.

Можно было идти только по теневой стороне улицы. Блестели стекла витрин, белые стены домов, катящиеся легковые автомобили: приходилось щурить глаза. В куцей тени под деревом лежала собака, она изнемогала от жары и часто дышала, свалив на сторону красный язык. Листва на деревьях была неподвижна.

На противоположной стороне улицы, в кафе под тентом я увидел Пухальского. Он курил, пуская дым струей вверх, и сидел один за пустым столиком: вероятно, ждал заказа. «Отлично, пообедаем вместе», – решил я и пересек улицу.

– Скучаете, Николай Гаврилович? Он резко обернулся.

– А-а, это вы! Гуляете?

Мы оба были ужасно любезны.

– Да вот что-то проголодался. Вы уже заказали?

– Жду официанта.

– Чудесно! В таком случае я вам составлю компанию. Не возражаете?

Он не возражал, но, кажется, и доволен особенно не был. Я по привычке сел так, чтобы видеть вход и улицу (Пухальский сидел спиной к входу), развалился в кресле и выложил на стол сигареты и спички.

– Жара какая, а, Николай Гаврилович?

– Страшная жара!

– Купались сегодня?

– Окунулся.

– А я вас на пляже не видел. Вы где обычно располагаетесь?

– Я далеко хожу, на дюны, – неохотно ответил он.

– А-а, – протянул я. – Но здесь тоже вроде неплохо.

– Я, видите ли, не люблю, когда много народу. У меня есть на это свои причины.

Что ж, я ничего не мог возразить, хотя не отказался бы услышать, какие именно причины. Но Пухальский не собирался входить в подробности. А я решил рассказать ему о своих затруднениях с устройством на траулер и посоветоваться: люди типа Пухальского любят давать советы и при этом обычно благожелательно настраиваются к собеседнику.

– Деньги платят и на суше, – сказал он, все выслушав. – Незачем для этого рваться к черту на рога.

– Такие суммы не платят! А мне и одеться надо, и матери послать. На стипендию особенно не разгуляешься!

Он усмехнулся и поправил свои очки в тонкой золотой оправе.

– Ну, скажите сами! – настаивал я. – Где можно загрести в один раз такую кучу дензнаков?

Он внимательно взглянул на меня, но ничего не ответил.

– Нет, правда?

Он пожал плечами. И, обернувшись, посмотрел на улицу. Он делал это второй раз за десять минут: было похоже, что он ждет кого-то.

– Да-а! – сказал я, словно только что вспомнив. – Вы ведь по мебельной части работаете? Я хотел Буша попросить, но неудобно как-то. Он считает себя обязанным мне за свое спасение, ну и… Дело вот в чем: мой профессор, когда я уезжал сюда, просил достать ему кабинетную секцию. Разборную, такие здесь, в Прибалтике, делают. В магазине я спрашивал, – (имея в виду такой поворот разговора, я специально заглянул в магазин), – там они бывают страшно редко. Так, может, прямо на фабрике как-нибудь можно договориться? Неофициально, а? – Я глупо ухмыльнулся и почесал в затылке. – Профессор, он богатый, этих бумажек не жалеет.

– Почему вам все-таки не поговорить с Бушем?

– Знаете, мне показалось, что он не тот человек, с которым можно договориться, – сознался я, понизив голос.

– А что вам показалось в отношении меня? Я смутился.

– Но я же…

– Ладно, Боря, вас ведь Борей зовут? Я попробую что-нибудь сделать. – Было похоже, что ему понравилось мое смущение. – Но сразу предупреждаю, это будет дорого стоить.

– Плевать! Я телеграмму отобью! Молнию! Старик сразу вышлет! – воскликнул я. – Он так обрадуется! А мне у него диплом писать, сами понимаете.

– Понимаю.

– А вы еще долго здесь пробудете? – спросил я. И мне показалось, что голос у меня был выпытывающий и фальшивый.

– А что?

– Да я в связи с этой мебелью интересуюсь, Николай Гаврилович.

– Через три дня у меня кончается командировка.

Тут я заметил молодого человека, который через пустое кафе направлялся к нашему столику. Он был в модных темно-зеленых очках, наполовину закрывавших лицо, и крутил на указательном пальце цепочку с ключом и брелоками. А Пухальский его не видел. Если Пухальский был тем, за кого я его принимал, он мог бы иметь больший опыт в организации такого рода встреч.

– Ба-а! Вот вы где, Николай Гаврилович, прячетесь от мирской суеты! Шел мимо, гляжу: вы! – воскликнул молодой человек и, поймав взгляд Пухальского, слегка повел глазами в мою сторону.

– Присаживайтесь, – пригласил Пухальский. – Это мой сосед по гостинице – Боря, из Москвы. Знакомьтесь.

Мы познакомились. Молодой человек сказал, что сегодня ужасно жарко. Мы помолчали. Подошел официант, и мы все трое сделали заказ. Я попросил полный обед. Эта парочка – она все больше возбуждала мое любопытство – по чашке кофе. Меня они, видимо, не опасались. Хотя, наверное, предпочли бы встречу наедине.

– Опять градусов тридцать, – сказал Пухальский.

– Больше! – с чувством воскликнул молодой человек.

– И воздух здесь не такой насыщенный кислородом, как на Черном море.

– Гораздо хуже! – поддержал молодой человек.

Я болтал ложкой в невкусном супе, который мне принесли. Молодой человек спрятал в карман цепочку с ключом и теперь занялся темными очками: вертел их за дужку. Когда он их снял, обнаружились подвижные хитрые глазки. Он посматривал на официанток, на женщину за соседним столиком и вообще сидел как на иголках.

Я отодвинул тарелку с супом и попросил дать мне второе: я боялся, что они поднимутся сразу оба. Но молодой человек уже допил свою чашку кофе, а Пухальский не торопился. Под локтем у него лежала свернутая газета. Молодой человек потянул ее к себе.

– В Палняй сейчас еду, Николай Гаврилович, – сказал он. – В дороге скучно будет, дайте хоть возьму у вас газетку, почитаю.

– Сегодняшняя? – спросил я. – Можно взглянуть?

– Это старая, – быстро сказал Пухальский.

А молодой человек, свернув газету в трубку и сунув ее в карман, стал прощаться.

Интересно, что было вложено в газету? В том, что там что-то было, я не сомневался: встреча в кафе не была случайной. Пухальский работал не чисто, – я успел заметить, что газета была как раз за сегодняшнее число. Но обсуждать это с гражданином Пухальским было, пожалуй, рано. Так же, как и задавать ему вопрос насчет пиджака. Впрочем, мне было уже, кажется, ясно, как связаны между собой пиджак и газета.

– Вы не спешите, – сказал мне Пухальский. – Я вас подожду. Вы в гостиницу?

– В гостиницу, – ответил я. – А что это за парень?

– Так, пляжное знакомство.

Он не торопясь допил кофе, я доел ромштекс. Он оставил официанту всю сдачу с рубля, я расплатился точно – копейка в копейку, и мы вышли.

Кривая улочка вывела нас на площадь. Пухальский задержался возле витрины обувного магазина и, сказав, что ему нужно купить новые шнурки для туфель, нырнул в открытую дверь. Я отошел в сторону, к стоянке междугородных автобусов.

Это были мощные «Икарусы», они стояли впритык друг к другу и занимали полплощади. Покрытые пылью никелированные части тускло блестели на солнце, от автобусов шел сильный запах бензина и нагретой краски. На столбе висело расписание, под ним – паутина маршрутов на жестяной доске. От нечего делать я стал изучать карту. Вот Палняй, куда собирался молодой человек: точка, обведенная кружком. Остановка на пути в Радзуте, специально в Палняй автобусы не ходят. Вот само Радзуте. Тоже на берегу моря. Эх, сесть бы сейчас в шикарный автобус и укатить куда-нибудь подальше: валяться на пляже с закрытыми глазами, слушать крики чаек и ни о чем не думать! Автобусы ходили в Радзуте раз в день. Три часа езды. В Радзуте я был с Тамарой в позапрошлом году: торцовые мостовые, пыль, костел на центральной площади, часы с боем. Кроме того, я несколько раз бывал там по делам. Кстати, автобус на Радзуте отходил в 12.37 – и здесь получилась накладка у партнера Пухальского: он никак не мог уехать сегодня. Хотя у него могла быть своя машина. Но в машине газет не читают.

– Собираетесь куда-нибудь? – окликнул меня Пухальский.

Он подошел вплотную, а я его не заметил. Он держал в руке шнурки. Мне даже показалось, что он выставил их напоказ – дескать, на самом деле заходил в магазин за шнурками и ни зачем больше. «Не увлекайтесь, студент Вараксин, – одернул я себя. – Пухальский знает правила игры, но он не может знать, что я тоже играю в нее».

Я сказал, что никуда не собираюсь, а рассматриваю карту просто так, и мы направились к гостинице. Я опять навел разговор на секцию, выяснил, сколько надо денег, и сказал, что за профессором дело не станет. Конечно, никакой телеграммы я давать не собирался, да и профессора не существовало в природе, но я знал, что эта сделка противозаконна, а мне надо было выяснить, занимается ли такими вещами Пухальский. Мы пересекли бульвар. Тут из-за угла дома вывернулся эсэсовец. Он был в заломленной фуражке, из-под которой тек по лицу пот. На груди у него брякали оловянные медали. Откинувшись назад, он вел на поводке огромную овчарку. Он зло посмотрел на нас. Я знал, в чем дело, но нарочно испуганно вскрикнул, чтобы дополнить впечатление. Пухальский посерел и привалился к стене – таким неожиданным было появление на вымершей улице этого призрака минувшей войны.

– Ах, черт! Это же артист! – воскликнул я.

Утром артисты при мне садились возле гостиницы в автобус, собираясь на натурные съемки: в городке снимались эпизоды из военного фильма.

– Вижу, – тихо сказал Пухальский. – У меня сердце слабое. Схватило.

– Вы их, наверное, настоящих помните?

Из-за угла высыпали остальные артисты.

– Да, – сказал Пухальский.

Зачем мне понадобился этот спектакль – я очень натурально изобразил испуг, – я сам не знал. Но меня не покидало ощущение, что Пухальский носит маску: я не верил в правдивость его рассказа об оккупации.

В номере было пусто. Войтин, наверное, ушел на пляж.

– Наш моряк изменил своим привычкам.

– Что? Ах да! Верно, – рассеянно откликнулся Пухальский. – Изменил.

Он снял туфли, надел на ноги домашние шлепанцы и, захватив полотенце, ушел. Я распахнул пошире окно и решил поменять воду в графине: он, как и вчера, стоял на самом солнцепеке.

Дверь в туалет была приоткрыта. Пухальский, голый по пояс – клубки мышц катались у него на спине, – склонился над раковиной, громко фыркая. Кран был один, и я остановился за его спиной, держа графин. За шумом воды он не слышал, как я вошел. Разогнувшись, он сразу прижал к лицу полотенце и повернулся ко мне. Когда он развел в стороны руки, я увидел у него на груди затертую татуировку. Я уже не раз видел такие татуировки у подследственных. Теперь мне стало понятно, почему он купается у безлюдных дюн.

– Что это у вас там написано? – спросил я с любопытством.

Он вздрогнул всем телом и отнял полотенце от лица. Глаза у него без очков были выпуклые и злые. Он сразу закрыл грудь локтями.

– Что ты лезешь, когда занято? – грубо крикнул он. Он был совсем непохож на прежнего тихого человека в золотых очках.

– Я… я хотел набрать воды в графин, – в меру растерянно сказал я.

Он уже жалел о своей вспышке.

– Извините, бога ради! Нервы… Эту штуку мой родственник устроил. Он ненавидел Советскую власть. Он был националистом и полицаем. Он напоил меня до потери сознания… Я был мальчишкой, – хмуро сказал Пухальский. – Я пробовал вытравить, но неудачно.

– Н-да, – сказал я. – Сволочь он, ваш родственничек-то!

– Его расстреляли партизаны.

– Вы можете свести наколку в институте красоты в Москве, – посоветовал я. – Там делают операции.

Я наполнил графин, и мы пошли в номер. «А он штучка», – думал я по дороге, глядя ему в спину. В номере я сел на подоконник, а Пухальский скинул шлепанцы и разлегся на койке. Сначала я хотел кой о чем поговорить с ним, но потом решил, что не стоит перебарщивать: он сейчас слишком насторожен.

Я снова и снова мысленно возвращался к двум датам. Третьего Ищенко с кем-то виделся, а пятого был убит. Встреча (если, конечно, была встреча третьего) произошла в то же время, что и убийство: где-то около одиннадцати часов утра. Час, наверное, назначил тот – убийца. Почему вторая встреча через день? Давал время на размышление? Размышление – о чем? Или, может быть, он уезжал куда-то?.. Да, еще Войтин торопился на автобус тоже к одиннадцати часам. Ну и что? При чем тут это? Хотя… был возможен один вариант. Я слез с подоконника.

– Пойти пройтись, что ли? – неуверенно сказал я.

– Жа-арко! – протянул с отвращением Пухальский.

– Не хочется торчать в гостинице.

Я спускался по лестнице, незаметно для себя ускоряя шаги. Потом спохватился и, выйдя из подъезда, побрел неторопливой походкой человека, который еще не решил, куда ему свернуть на следующем перекрестке: налево или направо. «Автобус уходит на Радзуте в 12.37, – размышлял я. – А когда он прибывает сюда?..»